Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 42 страница

Принудительное заключение в бесчеловечных условиях лаге­рей и тюрем изнуряет психику, деформирует личность, принуждая многих к эгоизму, жестокости, к регрессу гуманности. Неизбежно ли это? Основываясь на личном опыте многолетнего пребывания в гитлеровских концлагерях, Виктор Франкл, казалось бы, воз­ражает Николаю Энгверу: «Не может быть и речи о том, что в концлагере человек необходимым и принудительным образом подчиняется давлению окружающих условий, формирующих его характер. Благодаря тому, что я в другой связи назвал "упрям­ством духа", у него сохраняется и принципиальная возможность оградить себя от влияния этой среды» [Франкл В., 1990, с. 143]. Но у рожденного в сталинском ГУЛАГе мальчика Коли Энгвера среди лагерных жестокостей и бесчеловечного подавления всего лучшего в людях не было критериев, чтобы знать, что от чего отгораживать.

И еще добавлю: жизнь людей при большевистско-сталинском режиме в СССР была от части похожа на концлагерный режим. Потому все выросшие в нем были пропитаны «лагерным духом», наделены «любовью к ненависти» своей и чужой, тайной страстью к пакостям, шкодничеству кделинквентности. Вспомним, хотя бы массовость «несунов», кравших по мелочам у себя на работе и не считавших это преступлением, скорее — сладкой местью «родной стране». Хорошо, что этого не понять современным людям, что у теперешней молодежи выветривается «лагерный дух» заложников большевизма.

Этот раздел можно было бы завершить словами Виктора Франкла. Он писал: «Концлагерь был не чем иным, как микрокос­мическим отражением мира людей вообще. Жизнь в концлагере раскрыла самые бездонные глубины человеческой души. Должно ли нас удивлять, что в этих глубинах вновь обнаружилось все человеческое? Человеческое, как оно есть, сплав добра и зла!» [Франкл В. 1990, с. 154].

Не могу согласиться с этой сентенцией. Уравнены ли в мире добро и зло? Сплавлены ли они в едином бытии? Если бы так когда-то случилось, то дальнейшее существование Природы и Жизни стало бы невозможны — эти две антагонистические субстанции нигилировали бы (уничтожили бы, «обнулили» бы) одна другую.

Естествознание давно познало, что не межвидовая борьба (и не внутривидовая) служит двигателем биологической эволюции на нашей планете. В живом мире воплотились антагонизм (борьба, соперничество) и симбиоз (взаимопомощь, активное сосущест­вование) различнейших живых существ. Жизнь на планете организуют сложнейшие, взаимодействующие биоценозы. Ее продление возможно, лишь, когда агрессия, борьба, поедание друг-друга отстают от созидательных сил симбиоза, взаимопомощи, взаимодополнения.

Пусть зло подстегивает добро, но зло всегда позади добра. Добро впереди и побеждает не только в сказках.

В. Стресс сексуальной депривации в местах принудительного заключения. Сексуальность половозрелых неодолима. Но может приобретать удивительные и противоестественные воплощения. Есть индивиды с очень высокой сексуальной потребностью (не всегда сочетающейся с сексуальной сверхспособностью). Лишение сексуального общения и сексуального удовлетворения нередко губительно для таких людей.

Молодой человек может оказаться на развилке путей: гете­ро— и гомосексуальности. В принудительно мужском обществе возможно «скатывание» к педерастии. Гомосексуальность за­разительна — это что-то вроде психического индуцирования. Вот цитата из воспоминания бывшего немецкого военнопленного (еще во время первой Мировой войны) Эдвина Двингера (впоследствии известного немецкого писателя): «Я пугаюсь. Входит Ольферт. Он быстро оглядывается — в комнате никого нет.

— Наконец одни... — с принужденной улыбкой говорит он, идет в мой угол, садится на койку.

Я с удивлением гляжу. Он медленно поворачивает голову и странно смотрит на меня.

— Что вам, Ольферт? — с беспокойством спрашиваю я.

Он берет мою руку, кладет ее себе на колени, неуверенно гладит.

— Хочу вам сказать, — начинает он. — Но может, вы уже знаете, уже почувствовали это? Я... Нет, это, естественно, не любовь, это нелепость... но нечто подобное... — Он глубоко вздыхает. — Зачем вы не пустили меня к тем бабам? — вдруг прорывается у него. — Тогда бы этого не случилось...

— Но что, Ольферт? — спрашиваю я беспомощно.

— А ты еще не заметил? Я привязан к тебе, как к женщине... Я больше так не выдержу! Я уже не могу спать, я схожу с ума, да, точно, но я больше не могу... без...

Меня бросает то в жар, то в холод. Все ощетинивается во мне. Хотя... теперь не так, как с Турном. Бога ради, что же это? Неужели и я дошел? Я уже не в состоянии противиться, — думаю я отчасти со страхом, отчасти с новым, до тех пор незнакомым возбужденным ожиданием.

Руками он опирается на койку справа и слева от моего туло­вища, нависая надо мной. Руки его дрожат, набухшие вены на его шее пульсируют. Я вижу, как его рот все больше приближается ко мне. Он полный, красный и твердый, верхняя губа чуть дрожит. "Как рот крестьянки!" — отстраненно думаю я. Она словно спа­сительная соломинка, эта мысль, — я хватаюсь за нее, чтобы не утонуть. Рот крестьянки... рот крестьянки... Этим я что-то хочу внушить себе? Или по какой-то иной причине...

— Эдвин! — вскрикивает Ольферт.

Я уже несколько лет не слышал своего имени, это не принято среди мужчин и солдат. Последний раз его произносила одна девушка, не так ли?. Но и эта мысль не помогает... Я совершенно беспомощен. Я вижу его большие мерцающие глаза, темные и влажные, с розоватыми веками. И я вижу все приближающиеся губы, слегка приоткрытые...

Дрожь ожидания охватывает меня. "Как это произойдет? — думаю я с любопытством. — Никогда мужчина не был в подобной близости от меня... Может, я забуду все, если он это сделает? Может, все забывают, когда делают это? Может, это действует как морфий?. О, морфий был бы как раз для этого времени, мы, "сибиряки", все были бы морфинистами, если бы только могли его достать... И, — продолжаю я думать, — и... если я при этом закрою глаза и буду мечтать о девушке... крестьянской девушке, крупной, грубой, ширококостной?. Может, тогда я смогу это вынести?"

Я думаю и о том, что он добр ко мне, этот Ольферт, что он привязан ко мне, как зверь, что он, возможно, нечеловечески страдает, — но прежде чем я все это осознаю, он уже накло­нился ко мне и прижался своими раскрытыми губами к моему рту.

Несколько мгновений я лежу в оцепенении, когда наступает неожиданное, — внезапно я ощущаю нечто чужеродное, непри­ятное на моем лице, легкое покалывание, царапанье...

"Да он плохо выбрит!" — проносится у меня в голове. В один момент образ крупной крестьянской девушки, который я с закрытими глазами хотел представить в момент его поцелуя, исчезает, проносится...

— Нет! Нет! Нет! — Я вырываюсь, толкаю его в грудь, бро­саюсь в разные стороны, пальцами нажимаю его глазные впа­дины. — Отпусти меня, отпусти! Я не хочу... не могу... — стону я в его руках.

В этот момент в корридоре мы слышим шаги. Ольферт от­прянул, стремительно бросается к окну и смотрит во двор, по­вернувшись спиной к двери.

— Ребята, — говорит Виндт, войдя, — вы слышали? В лагере нижних чинов кто-то отрезал себе яички — некто Брюннингхаус!» [Дивингер Э.Э., 2004, с. 341-343].

Принудительная сексуальная депривация нередко принуждает к мастурбации. Нередко она истощает до крайности, разрушая не только физически, но и губя интеллект.

Но лишение естественных контактов с противоположным по­лом существенно влияет и на узников с обычной (не повышенной) сексуальностью. "Я верил, что в плену все зависит прежде всего от того, чтобы избежать физической слабости, я узнал, духовное разрушение не только опаснее, но его куда труднее преодолеть. Что нам остается? Ничего, кроме фантазий... Они наш и зеленый лес, и наше прибежище, и наш приют... Но он всегда населен девушками, этот наш лес...

Мы мечтаем или говорим — всегда все вращается вокруг того, по чему мы больше всего изголодались: вокруг женщин! И все больше и больше воспаляется наша фантазия, естественное больше не ублажает, удовлетворение уже не в состоянии затушить пожар, он разгорается все сильнее, все бессмысленнее наш мозг играет с тем, что нам мучительнее всего не хватает. Одни уже рассказывают о летаргических снах, другие об ужасных откло­нениях"» [там же, с. 346].

Выдающийся психолог Виктор Франкл в своей знаменитой книге «Trotzdem Ja zum Leben sagen* (Несмотря ни на что сказать жизни «Да»), написанной сразу после освобождения из фашист­ского концлагеря, отметил подавление сексуальности голодом: «Истощение приводило к тому, что во второй фазе пребывания в лагере потребность в пище выходила на передний план в сознании заключенных; им же объясняется и молчание сексуальных влече­ний. В противоположность тому, что происходит в других закрытых мужских заведениях, например, в казармах, здесь не было тяги к похабничанью, не считая начальной фазы шока. И даже в снах за­ключенных почти никогда не возникали сексуальные мотивы, хотя любовная тоска и все, что ее сопровождает, — то, что психоанализ называет "стремления с отторможенной целью", — появлялось в сновидениях довольно часто» [Франкл В., 2007, с. 50].

У многих неудовлетворяемая сексуальность усиливает раздрожительность, взаимную нетерпимость, агрессивность, почти неизбежные в тюремной, концлагерной или иной групповой изоляции.

Вести из дома, письма любимых женщин, мысли о них — спа­сительное средство от стресса сексуальной депривации.

Что же случается, когда освобожденные люди вернутся домой? «Если первая же женщина, которой мы будем обладать после всего этого, с умом и любовью не излечит и не успокоит нас, мы на всю жизнь останемся с отклонениями — с нами волна половых извращений захлестнет нашу старую родину...» [Дивингер Э.Э., 2004, с. 346]. Мне приходилось психологически реабилитировать семьи моряков-рыбаков, сразу после их возвращения после много­месячных рейсов в составе число мужских экипажей. Проблем­ными становились и сексуальная грубость, оскорбляющая жен, и временная импотенция возвратившихся мужчин. Необходимо было психологически готовить их жен к встрече. Женщинам приходилось быть и любящей матерью, и скромной любовницей, и податливой наставницей, восстанавливающей сексуальные навыки мужа-моряка.

К сожалению, мало изучены страдания женщин, лишенный сексуальной жизни в местах принудительного заключения. [Кон И., 2004].

5.4.3. Пять необходимых и достаточных условий активизации революционно-стрессовой ситуации и пять других условий ее ликвидации

Здесь лишь коротко перечислю основные условия, направляю­щие революционно-стрессовый потенциал на путь либо консоли­дации группы (социального сообщества, этноса, политической партии и т. п.), либо ее дезорганизации.

Условия («принципы») развития стрессогенной активизации общения, консолидирующие группу:

1) Возникновение условий существования, совершенно не­терпимого для большинства людей, составляющих группу. Исчерпание ими «потенциала терпения». К таким условиям от­носится сочетание смертельной опасности для почти каждого индивида и его близких с хроническим ущемлением его (или их) витальных потребностей (жажда, голод, холод и т. д.).

2) Субъективная определенность для большинства членов группы позитивной цели, достижение которой а) избавит их от нетерпимого настоящего состояния, б) окупит усилия по достижению этой цели. В представлениях данной цели у боль­шинства людей в этой группе должна присутствовать вера в достижимость ее только коллективными усилиями.

3) Наличие субъективного представления о том, что большин­ством окружающих людей совершаются действия или у них есть намерения действовать в том же направлении, в каком стремлюсь действовать «я» — индивидуальный субъект дей­ствия. То есть должно быть совпадение концепта целесообраз­ности и направленности своих — индивидуальных — целей и действий с представлениями о целях и действиях окружающих людей.

4) Осознание реальной возможности «первого шага» на пути осво­бождения от стрессора, т. е., выхода из стрессогенных условий и представления о реальности последующих «шагов».

5) Наличие импульса (острого побуждения) внутреннего или внешнего к совершению этого «первого шага».

К указанным внешним импульсам можно причислить: а) «случайное» действие одного или нескольких членов группы. Так как в данном случае окружающие люди наделены в созна­
-

нии индивида теми же целями и желаниями защиты от стрес­сора, что и он сам, то даже случайный поступок кого-либо из окружающих может быть расценен соседом как сигнал к началу активного избавления от стрессора. Такой сигнал может стать «центром кристаллизации», консолидирующей группу активной деятельностью ее членов, направленной на выход из давно не­терпимых стрессогенных условий (например, панические либо бунтарские действия); б) намеренный призыв лидирующего в данном акте индивида. Такой призыв должен не только совпа­дать с накалом и направленностью желаний членов группы, но и обладать достаточной эмоциогенностью и суггестивностью для трансформации потенциальной адаптационно-поведенческой энергии членов группы в поведенческую (кинетическую). Призыв оказавшегося лидирующим индивида, реализуется за счет подготовленного им (или подготовленного в нем, у него) внутреннего импульса к совершению указанного выше «первого шага», которым для лидера является осуществление демонстра­ционного или императивного призыва к окружающим.

Условия развития стрессогенной активизации общения, дезорганизующие группу на пути выхода из-под стрессогенного действия экстремальных факторов, отличаются от вышеперечис­ленных только по следующим пунктам:

по 2) — представлением у каждого члена группы о том, что избав­ление от стрессогенных факторов невозможно, т. к. а) лишь он единолично может противодействовать носителям этих факто­ров (притеснителям, угнетателям и пр.), б) как бы ни бороться со стрессорами (угнетателями и т. п.), но будет только хуже; по 3) — представлением о том, что окружающие люди: а) против твоего избавления от стресса, либо б) имеют возможности для собственного избавления от стресса, которых ты лишен. Условия, снижающие возможность защиты от стрессоров на путях консолидации группы. Это как бы «антипринципы» усиле­ния активности при стрессе.

1) Формирование у членов группы концепта: а) оправданности дистрессогенных страданий индивида достижением некой конкретной или мистической цели; б) недостижимости освобождения от дистрессогенных факторов (обреченность); в) отсутствия сведений о путях выхода из сферы действия этих факторов (дезориентация).

2) Поддержание, сохранение «потенциала терпения» какими-либо послаблениями стрессогенного давления (реальными или мнимыми).

3) Создание у каждого индивида концепта уникальности его дистрессовых переживаний и его личной вины в их возник­новении.

4) Формирование у индивидов концепта безвыходности экстре­мальных условий.

5) Предотвращение появления или изъятие потенциальных побудителей группы к «первому шагу» (лидеров, вождей, ха­ризматических провокаторов, активных истериков, паникеров и т. п.) на пути ее консолидации к освобождению от стресс-факторов.

Мной исключен из данной монографии анализ синдромов «не­свободы всего народа» в тоталитарных государствах, «несвободы» под давлением рекламы, агрессивной моды и идеологии и т. п. Им посвящена обширная научная, художественная и публицистиче­ская литература.

5.4.4. О синдроме «счастья свободного общества» и «сила духовности»

Проблема свободы всегда актуальна. Надежный путь к ней в обретении духовности. Не имея возможности подробно ана­лизировать синдромы «всеобщей свободы», «экстремального свободолюбия», все же привлеку внимание читателя к тому, что оптимальное переживание счастья бывает при массовом, вернее, при всеобщем переживании обретенной свободы. Такие случаи ликующего счастья бывают не часто в жизни людей, еще реже — в больших социальных сообществах; именно «случаи», т. к. они непродолжительны.

Достоверные источники свидетельствовали, что такое «сча­стье обретенной (вернее, предвосхищаемой) свободы» ощущали многие жители больших городов России с февраля по октябрь (ноябрь) 1917 г. После отречения царя в столице российской им­перии люди разных сословий радостно общались, и им казалось, что они понимают друг друга. Возбужденные толпы сбивались в многолюдные митинги [Суханов Н.Н., 1991]. Пламенным орато­рам внимали жаждущие счастья свободы массы. И они уже были счастливы верой, что сбывается что-то долгожданное. Радость надежд на лицах окружающих людей дарила счастье каждому.

Такое «всеобщее счастье свободы» наблюдалось в августе 1991 г. около московского Белого дома. Лица нескольких тысяч людей, собравшихся там, излучали радость, глаза искрились ликованием. Результаты опросов и анкетирования, проведенных нами, свидетельствовали о разных степенях фелицитарности (счастливое™) собравшихся — от «радостной бодрости» до «не­сомненного счастья».

Другой недолгий период «счастья общей свободы от страха смерти» был с августа по сентябрь 1996 г. в Чечне, т. е. короткое время после окончания первой чеченской войны. Еще недавно жестоко сражавшиеся чеченские боевики с российскими во­енными создавали различные совместные комитеты и комиссии для организации мирной жизни и порядка в городах. Опросы (по определенной схеме), свободные (скрытые) интервью показали, что у значительной части чеченских боевиков и мирного населе­ния г. Грозного и у дислоцированных там российских солдат и офицеров сразу после окончания боев возникло не просто радость от того, что жизнь стала безопасной. Более того — многие ощу­щали «никогда не бывавшее счастье», «совершенно неожиданную радость», «чувство прощения врагов», «ощущение всеобщего весе­лья». Было отмечено, что в тот краткий период времени отчетливо снижалась острота горя по погибшим родственникам, страх перед неопределенным будущим, негативные переживания из-за утраты жилья и имущества. В основе этих эмоциональных фелицитар-ных сдвигов прослеживались ощущения «общей безопасности», всеобщей радости.

Автор этих строк помнит как тогда в г. Грозном к нему подошел смеющийся французский корреспондент с радостным восклица­нием: «Леонид! Я теперь никого не боюсь». Действительно, не было ни перестрелок, ни захвата заложников. Это всем казалось невозможным и радостным. Напомню, тогда, после первой «че­ченской войны», у чеченцев не было такого ожесточения против российских войск, как после «второй чеченской войны».

Чувство раскрепощения, предвосхищение безмерной само­реализации и, главное, радость за всех людей вокруг окрыляет человека правом быть самим собой, одухотворенным любовью к счастливым окружающим.

Феномены «всеобщего счастья свободы» воспроизводятся во время традиционных ритуальных карнавалов, святочных гуляний и др. [Бахтин М.М., 1965]. Без таких массовых регулярных, ин­тенсивных, но кратковременных обретений счастья в социумах, в государствах начинает культивироваться порочный гедонизм: культ себялюбия, эгоизм массового одиночества, массовые юмо­рины «несмотря ни на что», как пиры во время чумы, сексуальные извращения, страсть к обогащению, лишенная чувства ответст­венности перед обществом, перед историей и т. п.

Лакунарные проявления «всеобщей свободы», дарящие пере­живания счастья, могут быть, во-первых, в отдельных общинах, религиозных, отгороженных от мира своими убеждениями и в территориально изолированных (в последнем случае весьма вероятно и, напротив, несчастье бесчеловечности). Во-вторых, чувство, условно говоря, «нашей свободы», вернее, осознание коллективного права на власть одной группы над многими людь­ми возникает в сообществах заговорщиков-революционеров, в бандитских группировках, у членов государственных силовых структур (спецслужб). В-третьих, такое ощущение корпора­тивного счастья есть в группах людей рискованных профессий, как у военных (спецназ, ОМОН, разведка и контрразведка), так и гражданских людей (летчиков, монтажников-высотников, геологов в опасных экспедициях) и у спортсменов-экстремалов

(альпинистов, парашютистов и др.). Такие спортивные увлече­ния позволяют хотя бы на время уйти от монотонной стрессовой обыденности и жить с риском, но с уверенностью в себе и во всех членах своей группы.

Продолжительность «счастья общей свободы» в узких со­обществах поддерживается, во-первых, селекцией членов груп­пировки: отбором пассионарных и выбраковкой усталых, вялых, неуживчивых. Во-вторых, должны иметься реальные права и организационные, экономические, людские силы для активных действий «за» или «против» чего-то. «Счастье общей сплочен­ности» генерируется на путях достижения общей цели: в борьбе с врагом за идею, либо в молитвенных бдениях и аскезе и пр. Это создает основу для самореализации членов групп через самоот­верженность. Вспомним призыв из песни: «Мы все на бой пойдем за власть Советов. И, как один, умрем в борьбе за это».

Счастливые люди красивы, особенно если воодушевлены всеобщей свободой, правом на победы грядущую или обретенную. Оказавшись среди счастливых и свободных, проникаешься их ли­кованием. Возможно, иллюстрация этого на страничке дневника европейского путешественника-этнографа N, жившего в 2002 г. в хасицкой общине г. Хеврона в Израиле. Община обосновалась в центральном квартале, окруженном сотнями домов, населенных палестинцами. В то время в Израиле уже два года было «чрезвы­чайное положение», из-за него в Хевроне введен «комендантский час», палестинские магазинчики и мелкие мастерские были закры­ты, палестинцам запрещено появляться в еврейском квартале. Его окружали посты израильских «десантников» («красных беретов») и «пограничников» («зеленых беретов»). Это не мешало палестин­ским снайперам постреливать в окна домов хасидской общины. Одна еврейская девочка была убита. Но хасиды были воодушев­лены тем, что спустя тысячи лет обрели право и свободу жить на земле своих праотцев. Вот страничка из путевого дневника, на которой описаны особенности хасидской общины в Хевроне: «— Все женщины безмятежно-сексуальны.

- Все мужчины спокойно-мужественны.

- Все дети счастливы любовью к ним.

- Все старухи игриво-восхитительны.

- Все старики отрешенно-мудры.

- Все девушки бурно-игривы и непорочно-женственны

- Все юноши-солдаты торжественно-воинственны

- Все офицеры уверенно-внимательны.

- Все еврейские дома красивы в новизне архаической изощрен­ности.

- Все дома палестинские таинственно-опасны или глухо-мрачны.

- Все палестинцы с застойной печалью и обидой в глазах или торжественным негодованием на лицах.

- Все палестинские лавки и магазины Хеврона будто построены навсегда запертыми.

- Все улочки пугаюше-кривы».

Можно ли в эмоциональном иакале хасидов Хеврона видеть «счастье свободы» ? Ведь и свобода передвижения была ограни­чена переулками их квартала, и «свободно» выглядывать в окна было небезопасно. Но радость, воодушевленная «обретением своей тысячелетней истории» и своей отвагой, как первым шагом в «будущие тысячелетия свободной Родины» давали членам общины счастье стойкости и значимости своего высокого предназначения. Нельзя забывать еще два обстоятельства:

- значимость враждебных сил, в победе над которыми и обре­таешь счастье свободы;

- отбор (селекцию) членов корпорации (общины), способных побеждать. Ведь тревожные, несмелые да и просто трепетные родственники и друзья общинников-хасидов боялись и стра­дали за них далеко от Хеврона.

«Корпоративная свобода» экстремальных сообществ наделяет своих адептов не только эустрессом (приятным стрессом) благо­даря самореализации и «свободе властвования», но и морально-этическими переживаниями. Если корпорация, рискуя жизнью своих членов, служит нуждам окружающих людей, т. е. благим целям, добру, то это развивает у экстремальных профессионалов достойные психологические качества (духовность) [Зинчен­ко В.П., Моргунов Е.Б., 1994; Шадриков В.Д., 1995, Дикая Л.Г., Крылова Г.Ю., 2007].

Стойкая совокупность наилучших моральных и этических качеств, которые дополняют понятие духовность, формируется у профессионалов высшего класса, например, действующих в системе «человек — летательный аппарат» (у летчиков, кос­монавтов). Их личностные достоинства проходят экстремаль­ный отбор подчас с трагической «выбраковкой». Важнейшим фактором раскрытия их духовности становится реализация с ответственностью за жизнь: «Спастись самому, спасая ле­тальный аппарат», «Спасти жизнь людей на земле ценой соб­ственной жизни, отведя горящий самолет, чтобы он разбился вне населенной местности» (см. об этом [Пономаренко В.А., 1998]). Постоянная готовность к подвигу такими профессио­налами не осознается (не рефлексируется), но они, несомнен­но, живут в атмосфере счастья своей духовности, не избегая житейских невзгод и горестей. Многие годы работая в Летно-исследовательском институте (г. Жуковский), автор этих строк, участвуя в обеспечении полетов летчиков-испытателей, был свидетелем проявлений их профессионального мастерства, неотделимого от духовности.

В преступных экстремальных корпорациях, противостоящих общественным интересам, весьма вероятны всеобщая подозри­тельность, озлобленность и утрата духовности. При изучении пре­ступных сообществ мне приходилось видеть, что главенствующим чувством их участников становится тотальный страх, ощущаемый как постоянное беспокойство, настороженность, подозритель­ность ко всем: «Я боюсь тебя, ты боишься меня». Это становится ведущим фактором общения в криминальных группировках, как уголовных, так и тех, что «под крышей» государственных учреж­дений. Страх перед всем и всеми, страх из-за своей антиобще­ственной (античеловеческой) сущности деформирует личность, лишает духовности и ведет к «выгоранию личности», «выгоранию души» [Китаев-Смык Л.А., 1989]. Бесстрашие «выгоревшей личности» и навязчивое стремление рисковать своей жизнью и жизнями безвинных жертв обуславливается неосознаваемым стремлением прекратить для себя пытку страхом, чувством вины и обреченностью на наказание. Склонность к смертельному риску бездуховной личности и смелость одухотворенного человека — абсолютно разные человеческие сущности.

В мире «свободных людей», человек счастлив и их счастьем и сам по себе. Наверное, есть две обязательные (достаточные ли?) ипостаси этого состояния. В своей «Сутре о счастье» известный психотерапевт Николай Линде указал минимум два источника, два условия счастья человека: внутреннюю гармонию, согласие с самим собой и благорасположение к нему счастливого мира. «Счастье — это не когда человек удовлетворил все свои потреб­ности, а когда он вошел в такое состояние, где его переполняют добрые чувства и энергия жизни, которые требуют самореализа­ции. При этом он чувствует, что его возможности неограниченны, он свободен и автономен. Счастье — это открытые возможности, чем больше индивид ощущает внутреннюю гармонию, согласие с самим собой и благорасположение к нему внешнего мира, тем более он счастлив. Но благорасположение мира он ощущает потому, что он не защищается от мира, он отказался от брони своего характера, и его мышечный панцирь расслабился. В этом случае он непосредственным образом получает столько энер­гии, что «мало не покажется», он оказывается в раю, никуда не перемещаясь физически, не меняя обстоятельств своей жизни. Энергия просто переполняет его, избыток энергии и делает его счастливым. Кроме того, он не скован своим панцирем, а больше ничто и не может его сковать, а значит, все дается легко, все до­ставляет удовольствие» [Линде Н., 2008, с. 3].

В начале XXI века в российском научном мировоззрении со­храняется недоверие к понятию «духовность». Произнесенное или написанное, это слово у многих пробуждает смущение, как перед мистицизмом и клерикализмом. Однако, как пишет В.П. Зинченко: «Не попробовать ли вернуться к хорошо забытой духовной антропологии? Психологи (не только отечественные) довольно легкомысленно передали ее по ведомству теологии, религии и занялись, как им казалось, настоящим полезным делом. Здесь не место оценивать, как религия распорядилась или распоряжается духовностью. Замечу лишь, что ей никто и никогда не передавал исключительных прав распоряжаться ею. Духовность — более широкое понятие, чем религиозность. Она может быть вполне светской» [Зинченко В.П., 1994 а, с. 43; Зинченко В.П., Моргунов Е.Б., 1994, с. 305]. Уместно вспомнить выдающегося философа М.К. Мамардашвили. Он писал: «Вне духовного содержания — любое дело — это полдела. Не пред-ставлляю себе филисофии без рыцарской чести и человеческого достоинства. Все остальное — слова» [Мамардашвили М.К., 1990, с. 199]. Современная политическая антропология рассматривает «счастье свободного общества» неотделимым от отрицания расо­вой дискриминации [Савельев А.Н., 2007].

Как возникает, чем или кем формируется духовность? «Возни­кают резонные вопросы: как человек справляется со сложностью созданного им мира? Как этот мир становится (если становится) его достоянием, второй природой, которую не так легко отличить от первой?.. Поэтому не лишено основания замечание М.К. Ма­мардашвили, что природа не делает людей. Человек делает себя сам. И в этом смысле он сам — искусственное существо, артефакт или, точнее, артеакт. Идея о том, что не факт, а акт — принад­лежит П.Ф. Флоренскому» [Зинченко В.П., 1997 а, с. 242].

Всякий ли способен созидать свою духовность, осмысливать свое достоинство? «К несчастью, не так уж мало людей, которые мыслят, точнее, принимают решения по механике условных рефлексов. Они, видимо, не подозревают о том, что И.П. Павлов предупреждал: мышление — это не рефлекс, это другой случай» [Зинченко В.П., 1997а,с.153].