Часть III ЭВОЛЮЦИЯ ПСИХИКИ. 5 страница

В этом примере обращает на себя внимание строгая фиксированность последовательности сигнальных поз и телодвижений, что и характерно для ритуализованного поведения. Как мы видим, при ритуализации двигатель­ные акты всегда носят условный характер: выполняемые животным движения несут лишь сигнальную, но не не­посредственно «механическую» функцию. Именно на этой основе зародился язык поз, телодвижений и звуков у жи­вотных во всем своем удивительном многообразии. При этом в условности сигналов находит непосредственное воплощение психический компонент общения.

Наиболее сложные системы общения присущи, конеч­но, насекомым, живущим большими семьями. Это отно­сится опять-таки в первую очередь к медоносной пчеле и муравьям. Дифференцированные и многообразные взаи­моотношения между членами пчелиной семьи, опираю­щиеся на сложные формы коммуникации, являются уникальными в животном мире. По поводу этого сообще­ства высказывались самые различные мнения начиная от антропоморфичного толкования ее как копии человечес­кого общества или государства (сохранилось неудачное, вводящее в заблуждение название «общественные насеко­мые») до представления о некоей сумме независимо дейст­вующих «рефлекторных автоматов». Вместе с тем оказалось (исследования К.П.Трубецкой), что пчелиная семья пред­ставляет собой объединение особей, поведение которых носит самостоятельный, но не независимый характер. Са­мостоятельность поведения отдельных пчел проявляется прежде всего в резко выраженных индивидуальных раз­личиях: предпочтение отдельных видов ульевых работ, различия в сроках и характере перехода от ульевой деятель­ности к летной и др. Большую сложность в количествен­ном и качественном аспектах достигают взаимоотношения между обитателями улья, в результате чего функциональ­ная настроенность одних пчел может оказать влияние на других. Рабочие особи с их повышенным уровнем нервной деятельности часто сообщают возбуждение другим, менее активным рабочим пчелам.

Территориальное поведение.

Уже у кольчатых червей и низших моллюсков наблюдаются первые проявления территориального по­ведения, что выражается в приуроченности жизнедеятель­ности к постоянно занимаемому участку, на котором располагается и убежище («дом») животного. Правда, вы­полнение жизненных функций (или хотя бы части из них) на определенном участке составляет лишь часть террито­риального поведения, равно как и наличие «дома» само по себе еще не является критерием последнего. При пол­ноценном территориальном поведении, встречающемся лишь на уровне перцептивной психики, животное-хозяин своим видом, голосом или запахом дает знать сородичам о своем присутствии на занятом участке. Важную роль игра­ет при этом «маркировка местности», т.е. нанесение паху­чих или иных меток на разные объекты, особенно на периферии участка.

Такими метками могут быть испражнения или выделе­ния кожных желез, а также оптические знаки — содран­ная со стволов деревьев кора, вытоптанная трава и т.п.

Весьма существенным признаком территориального поведения является активная защита участка хозяином. Тинберген придает этому критерию наряду с привязанно­стью к местности особое значение. Враждебное отношение («агрессивность») проявляется хозяином по отношению к любому представителю того же вида, особенно того же пола.

Часто такое поведение приурочено лишь к периоду раз­множения. Так, например, древесный таракан (Cryptocereus punctulatus), устраивающий гнездовую камеру в гнилой древесине, весьма интенсивно (и обычно успешно) за­щищает место, где находится эта камера, от вторжения других самцов. В случае поражения гнездовую камеру, где находится и самка, занимает победитель.

В высокоразвитых формах территориальное поведение, как показал немецкий этолог А.Хеймер, встречается у стре­коз. Это интересно уже потому, что стрекозы относятся к самым древним насекомым и, появившись в палеозое, ожили до наших дней, не претерпев за эти 50 миллионов лет существенных морфологических изменений. Вместе с тем, как показывает Хеймер, архаичность строения соче­тается у них с высокоразвитым поведением, причем не только в сфере территориальности. Этот, казалось бы, па­радоксальный факт сохранения древнейших признаков строения при наличии весьма прогрессивных форм пове­дения вновь подтверждает общее правило несоответствия морфологических и поведенческих признаков, если иметь в виду морфофункциональные отношения на уровне це­лого организма.

Что же касается территориального поведения стрекоз (речь идет конкретно о равнокрылых стрекозах-красотках Zygoptera), то половозрелые самцы отыскивают места, пригодные для постоянного пребывания, которые и ста­новятся их индивидуальными участками. Эти участки маркируются оптически, а именно путем ежедневных мно­гократных облетов, и энергично обороняются от самцов-сородичей. Внутри индивидуального участка имеются основные и дополнительные места отдыха, а также зона для откладки яиц, границы которой маркируются упо­мянутым образом. В эту зону самец приводит самку по­средством совместно выполняемого с ней «танца» над поверхностью воды. Кроме того, самец «ухаживает» за сам­кой, выполняя на своей территории особый ритуализо-ванный брачный полет, а во время откладки яиц он охраняет и сторожит самку или соответственно несколь­ко самок, ибо один самец нередко спаривается подряд с несколькими самками. Охрана проявляется в том, что са­мец отгоняет других мужских особей, пытающихся спа­риваться с «его» самками, что мешает откладыванию яиц, сторожевая же функция состоит в том, что при попытке самок прервать это занятие самец заставляет их вернуть­ся и возобновить его. Добавим еще, что территориальная борьба самцов выполняется в высокоритуализованных формах (подлинная борьба отсутствует!). В целом все по­ведение самцов (как и самок) отличается большой пластичностью.

Таким образом, у данных видов стрекоз существует вполне развитое территориальное поведение: занимаются индивидуальные участки, в которых выделяются функци­ональные зоны (отдыха, размножения), на этих участках выполняются все жизненные функции (за исключением сна: вечером самцы собираются в особых местах ночевок), хозяин дает знать о своем присутствии, маркирует и ак­тивно защищает участок.

Интересные особенности территориального поведения муравьев были выявлены советским энтомологом А.А.За­харовым. Оказалось, что у муравьев существуют два ос­новных типа использования кормовых участков: совместное использование угодий несколькими семьями и исполь­зование кормового участка населением лишь одного гнез­да. При этом выявилась прямая связь между плотностью муравьев на участке и «агрессивностью»: у видов с низкой плотностью участки не охраняются (кроме пригнездовой зоны), при высокой же плотности на кормовых участках появляются охраняемые территории, а между ними «ней­тральные зоны» (рис. 40). Как показал другой советский исследователь, Г.М.Длусский, муравьи того же вида, принадлежащие к другим семьям, равно как и представи­тели других видов, в пределы этих территорий не допускаются.

Рис. 40. Территориальное поведение муравьев (Acantholepis melanogaster). Территории трех семей с нейтральными зонами между ними. Точки — гнезда; крестики — колонии тлей, посе­щаемые муравьями; замкнутые кривые — кустарник; пунктирные линии — основные направления поиска и транспортировки пищи (по Захарову)

Наибольшую сложность территориальное поведение достигло у рыжих лесных муравьев, у которых наблюдает­ся и наибольшая плотность особей на кормовых участках. Охраняемые территории этих муравьев достигают значи­тельно большей величины, чем у других видов. Централь­ными элементами такой территории являются муравьиные тропы (постоянные кормовые дороги), длина которых не­редко превышает 100 метров, а протяженность всей сети троп — 1 километр. Каждой дорогой пользуется лишь оп­ределенная группа муравьев («колонна»), занимающая в муравейнике определенный сектор., примыкающий к «сво­ей» дороге. Территория всей семьи подразделяется дорогами на отдельные части, составляющие территории отдельных колонн. Между ними имеются такие же нейтральные прост­ранства, как и между территориями семей, хотя и не столь выраженные, как в последнем случае. Границы террито­рии маркированы и препятствуют «рассеиванию» муравьев. Муравьи двигаются по территории не хаотично, а в со­ответствии со структурой территории: в центральной и средней ее частях - по кратчайшему пути от дорог или муравейника, на периферии же — параллельно границам территории. Таким образом, траектория движения каждо­го муравья детерминируется местом нахождения его на территории (исследования И.В.Стебаева). Наибольшую охотничью активность муравьи развивают на периферии территории (далее 10 метров от гнезда). Сбор строительно­го материала производится в пределах двухметровой поло­сы вдоль дорог.

Захаров справедливо отмечает сходство территориаль­ного поведения муравьев с таковым у птиц и хищных мле­копитающих.

Инстинкт и научение в поведении насекомых.

Долгие годы господствовало мнение будто насекомые и другие счленистоногие являются сущест­вами, поведением которых руко­водит жесткий «слепой инстинкт». Это представление укоренилось преимущественно под влиянием работ выда­ющегося французского энтомолога Ж.-А.Фабра, который умел своими блестящими исследованиями убедительно показать, что даже сложнейшие действия насекомых не являются проявлением «разума», а выполняются на врожденной, инстинктивной основе. Одностороннее раз­витие положений Фабра и привело к указанной, невер­ной оценке поведения насекомых, к отрицанию не только разумности их поведения, но и к отрицанию, или хотя бы умалению роли накопления индивидуального опыта, научения в их жизни.

Как мы уже видели, формирование любой формы ви-дотипичного, наследственно «закодированного», т.е. ин­стинктивного, поведения в онтогенезе всегда сопряжено в той или иной степени с какими-либо элементами инди­видуально приобретаемого поведения, научения. О строго фиксированном инстинктивном поведении в «чистом виде» не приходится говорить даже относительно низших жи­вотных.

В полной мере это относится и к насекомым, инстинк­тивное поведение которых также совершенствуется на­учением. В этом состоит основная роль научения в жизни насекомых. Можно, очевидно, считать, что научение стоит у насекомых и других членистоногих «на службе» у инс­тинктивного поведения. Как и у других животных, инстинктивные движения (врожденные двигательные ко­ординации) у них генетически строго фиксированы. Ин­стинктивные же действия, инстинктивное поведение являются и у насекомых в той или иной степени пластич­ными благодаря включению в них благоприобретаемых ком­понентов.

В естественных условиях способность к накоплению индивидуального опыта проявляется у насекомых в нео­динаковой степени в разных функциональных сферах. Чаще всего она связана с ориентацией в пространстве и пищедобывательной деятельностью. Примером могут служить отмеченные выше опыты по обучению пчел за пищевое подкрепление ориентироваться по различным рисункам. Другой пример — муравьи, которые очень легко (всего за 12—15 опытов) научаются проходить даже сложный лабиринт, но, насколько известно, не научаются действиям, лежащим за пределами указанных функциональных сфер. Такая специфическая направленность (и одновременно ограниченность) способности к научению является харак­терной особенностью научения у представителей всего типа членистоногих.

Роль научения в поведении насекомых наглядно выс­тупает и в «танцах» пчел — этих высших представителей членистоногих. Отстаивая взгляд, будто насекомые, в том числе пчелы, являются «стимульно связанными, рефлек­торными животными», американские ученые В.Детьер и Э.Стеллар заявляют, например, что выполнению и ин­терпретации сложного танца пчелы не обучаются. Вместе с тем, как показали советские исследователи Н.Г.Лопати­на, И.А.Никитина, Е.Г.Чеснокова и другие, процессы научения не только уточняют, но и модифицируют ком­муникационные способности пчелы в онтогенезе и рас­ширяют набор сигнальных средств.

Более того, как установили названные исследователи, биологическая значимость сигнальной деятельности ме­доносных пчел определяется стереотипом условных реф­лексов, приобретаемых в онтогенезе по мере освоения пространства и при общении в семье. Оказалось, что ин­терпретация передаваемой в танце информации о рассто­янии и направлении полета к источнику пищи возможна лишь в том случае, если пчела до этого научилась соотно­сить местонахождение корма с характером информации, содержащейся в танце сборщиц. Кроме того, тактильный компонент танца (вибрации брюшка) не имеет врожден­ного сигнального значения. Последнее приобретается в онтогенезе также условно-рефлекторным путем: пчелы, не имевшие в онтогенезе контактов (пищевых) с танцовщи­цей, не в состоянии интерпретировать этот существенней­ший элемент танца. Следовательно, каждая пчела должна в основном научиться «понимать» язык танца. С другой стороны, образование временных связей оказалось важ­ным и для формирования самой способности к выполне­нию танцев.

Таким образом, нет неизменных форм поведения даже там, где прежде всего требуется стереотипность, — в сиг­нальных позах и телодвижениях. Даже такое врожденное коммуникативное поведение, как «танцы» пчел, не толь­ко дополняется и обогащается процессами научения, не только переплетается с ними, но и формируется в комп­лексе с индивидуально приобретаемыми элементами по­ведения.

Рис. 41. Изучение способности медоносной пчелы к зрительному обобщению (опыты Мазохина-Поршнякова). Обозначения: а — общая схема проведения опытов; вверху — тестовые фигуры, вни­зу _ последовательность отдельных этапов формирования реакции на обобщенные признаки треугольника и четырехугольника (+ = пищевое подкрепление); б — опознавание рисунков по локальному признаку. В каждом опыте предлагалась на выбор одна пара из верхнего и нижнего ряда рисунков; подкреплялись только фигуры из верхнего ряда

Конечно, медоносная пчела занимает среди насеко­мых исключительное положение, и далеко не у всех пред­ставителей этого огромного класса психическое развитие достигает такой высоты. Об исключительных психических качествах медоносной пчелы свидетельствуют, в частнос­ти, экспериментальные данные, говорящие о наличии у нее аналогов некоторых психических функций высших позвоночных. Речь идет об установленной Мазохиным-Поршняковым высокоразвитой способности пчелы к зри­тельным обобщениям, например, типа «треугольник» и «четырехугольник» (независимо от конкретной формы, соотношения размеров и взаимной ориентации фигур) (рис. 41, а), «двуцветность» и др. В одной из серий опытов пче­лам предлагалось выбрать из попарно предъявляемых фи­гур те, у которых один локальный признак (зачерченный кружочек) находился на конце цепочки из кружочков не­зависимо от длины и формы этих цепей (рис. 41, б). Со всеми предложенными им задачами, даже в наиболее слож­ных вариантах, пчелы вполне справлялись. При этом отме­чалась большая пластичность, нестандартность поведения, что экспериментатор справедливо связывает с непрерыв­ной изменчивостью условий среды (непостоянство осве­щения, взаимного расположения, формы, окраски и многих других признаков компонентов среды), при кото­рых этим насекомым приходится добывать пищу. Мазохин-Поршняков приходит к выводу, что выбор незнакомого объекта на основе обобщенных зрительных образов (иног­да неправильно обозначаемых им как «понятия») есть сви­детельство нестандартного использования пчелами индивидуального опыта, его применения в новой ситуа­ции, отличной от обстановки первоначальной выработки соответствующего навыка.

Таким образом, здесь справедливо подчеркивается на­личие и значение факта переноса определенного навыка в новую ситуацию и решение сложной задачи на основе индивидуального опыта, зафиксированного в виде обоб­щенного зрительного представления. В этом отношении мы действительно находим уже у пчел психические способности, аналогичные тем, которые относятся к предпосыл­кам интеллектуальных действий высших позвоночных жи­вотных. Однако одних этих предпосылок недостаточно для интеллектуального поведения, мышления животных, осо­бенно если смотреть на эти высшие психические функции животных как на ступень по направлению к зарождению человеческого сознания. Поэтому описанные способности пчел не могут служить и критерием для признания у них мышления и уж во всяком случае не приходится говорить о наличии у пчелы рассудочной деятельности, хотя бы и в элементарной форме, как толкует результаты своих иссле­дований Мазохин-Поршняков. Признавая у высших жи­вотных наличие своеобразных мыслительных способностей, интеллекта, нужно со всей определенностью отдавать себе отчет в том, что рассудок, т.е. разум, сознание как каче­ственно иная категория психического отражения не при­сущи ни одному из животных, а только человеку.

Общая характеристика изшего уровня перцептивной психики.

На низшем уровне перцептивной психики уже представлены все те прогрессивные признаки, которые характеризуют перцептивную пси­хику вообще, но во многих отношениях поведение отно­сящихся сюда животных носит и примитивные черты, сближающие его с поведением нижестоящих животных. Так, основную роль играет ориентация поведения по-пре­жнему по отдельным свойствам предметов, но не по пред­метам как таковым: предметное восприятие явно играет еще подчиненную роль в общем поведении. Равным обра­зом в последнем преобладают ригидные, «жестко запрог­раммированные» элементы поведения над гибкими, благоприобретаемыми и т.д.

С другой стороны, мы констатируем на этом уровне четко выраженный активный поиск положительных раз­дражителей, т.е. положительное таксисное поведение по­лучает мощное развитие. Налицо все виды высших таксисов, включая мнемотаксисы. Последние играют в пространствен­ной ориентации особенно существенную роль, и именно индивидуальном заучивании ориентиров проявляется в аибольшей степени способность к благоприобретаемому изменению видового поведения, к научению.

Вместе с тем важно подчеркнуть, что хотя у рас­сматриваемых здесь животных, в частности насекомых, накопление индивидуального опыта, научение играют су­щественную роль, наблюдается и определенная противо­речивость в процессах научения, сочетания прогрессивных и примитивных черт. Специфическая направленность, при­уроченность этих процессов к определенным функци­ональным сферам, как и само подчиненное положение, которое занимает научение по отношению к инстинктив­ному поведению, несомненно, указывают на переходное положение данного уровня психического развития между элементарной сенсорной и развитой перцептивной пси­хикой.

Но, как мы видели, это никоим образом не означает, что насекомым, как и другим представителям рассматри­ваемой группы животных, недостает пластичности пове­дения. Наоборот, и здесь в полной мере проявляется общая закономерность, что усложнение инстинктивного поведе­ния неизбежно сочетается с усложнением процессов на­учения (и наоборот). Только такое сочетание обеспечивает подлинный прогресс психической деятельности.

Инстинктивное поведение представлено на рассматри­ваемом уровне психического развития уже весьма развиты­ми новыми категориями: групповое поведение, общение, ритуализация. Особую сложность приобретают формы об­щения у видов, живущих огромными семьями, из которых лучше всего изучены пчелы. Язык пчел, этих высших пред­ставителей членистоногих, относится к наиболее сложным формам общения, которые вообще существуют в живот­ном мире. Возможно, что новые исследования познакомят нас с поразительными психическими способностями и других насекомых, но на сегодняшний день пчелы пред­ставляются нам наиболее развитыми в этом отношении. Наиболее сложные формы инстинктивного поведения за­кономерно сочетаются у них с наиболее разнообразными и сложными проявлениями научения, что обеспечивает е только исключительную согласованность действий всех членов пчелиной семьи, но и максимальную пластичность поведения особи. Психические способности пчел (как и некоторых других высших насекомых) в некоторых отно­шениях, очевидно, уже выходят за рамки низшего уровня перцептивной психики.

В ином направлении, чем у членистоногих, шло разви­тие психической активности у головоногих моллюсков. По некоторым признакам они приблизились к ветви, веду­щей к позвоночным, о чем уже свидетельствуют их круп­ные размеры и отмеченные выше особенности строения нервной системы и особенно зрительного рецептора, что непосредственно связано с резким увеличением скорости движения по сравнению с другими моллюсками.

Поведение головоногих еще совершенно недостаточно изучено, но уже известны многие примечательные их спо­собности. Прежде всего они выделяются существенным усложнением инстинктивного поведения. У головоногих уже встречаются территориальное поведение (занятие и защи­та индивидуальных участков), «агрессивность», которая только намечается у высших червей, групповое поведение (стайная жизнь кальмаров и каракатиц), в сфере размно­жения появляются ритуализованные формы поведения, что находит свое воплощение в видоспецифическом «ухажи­вании» самцов за самками. Все это присуще только выс­шим животным, помимо головоногих, членистоногим и позвоночным.

Рядом исследователей обращалось особое внимание на весьма развитое у осьминогов «любопытство», что выра­жается в обследовании ими биологически «бесполезных» предметов, а также на их высокоразвитые манипуляцион-ные и конструктивные способности. Эти способности про­являются в строительстве валов и убежищ из камней, панцирей крабов, раковин устриц и т.п. Этот строитель­ный материал осьминог подбирает, переносит й^: укрепля­ет «руками». Иногда такие гнезда представляют собой закрытые со всех сторон строения. По некотбрым, правда еще. не подтвержденным, наблюдениям, осьминоги способны и к орудийным действиям, пользуясь камнями для защиты.

Очень важным представляется и то обстоятельство, что впервые у головоногих появляется способность к установ­лению контактов с человеком, к общению с ним, резуль­татом чего является возможность подлинного приручения этих животных (в отличие от насекомых!).

Таким образом, головоногие, оставив далеко позади других моллюсков, как и вообще всех низших беспозво­ночных, достигли, несомненно, высокого уровня психи­ческого развития, во многом сблизившись с позвоночными животными.

Вместе с тем и у головоногих наблюдается та же противоречивость в способности к научению, что и у на­секомых. Так, например, у осьминога вообще хорошо раз­вита способность к научению на зрительные и тактильные стимулы, но в ряде случаев он оказывается не в состоянии решить, казалось бы, несложные задачи. Особенно это от­носится к преодолению преград: осьминог неспособен находить обходной путь, если приманка (краб) распола­гается за прозрачной преградой (в стеклянном цилиндре или за проволочной сеткой). Тщетно пытаясь овладеть при­манкой в прямом направлении, осьминог не хватает ее сверху, через край. Правда, по Бойтендайку, некоторые осьминоги все же способны решить несложные задачи об­ходного пути. При этом, очевидно, большое значение имеет прежний опыт особи. Другие головоногие уступают ось­миногу по своим психическим способностям.

Конечно, при оценке подобных экспериментов не­обходимо иметь в виду, что здесь ставятся биологически неадекватные, а поэтому и неразрешимые задачи: в есте­ственных условиях осьминог никогда не оказывается в си­туации, когда непосредственно зримая жертва оказывается недосягаемой. К тому же задачи обходного пути относятся к разряду весьма сложных — с ними не справляются не только черепахи, но и куры (в биологически несравненно более адекватных условиях). Тем не менее следует думать, что в психической деятельности головоногих действительно сочетаются прогрессивные черты, сближающие их с позвоночными, с примитивными — наследством низших моллюсков. К примитивным чертам относится и извест­ный «негативизм» научения: головоногие легче научаются избегать неприятных раздражений, чем находить благопри­ятные. И в этом нетрудно усмотреть общность с поведени­ем животных, обладающих элементарной сенсорной психикой.

На низшем уровне перцептивной психики находится, очевидно, хотя бы отчасти и ряд представителей низших позвоночных. Однако в корне различные строение и образ жизни членистоногих и позвоночных являются причиной того, что и их поведение и психика, в сущности, несопо­ставимы. Так, одной из отличительных особенностей на­секомых являются их малые по сравнению с позвоночными размеры. В связи с этим окружающий насекомое мир пред­ставляет собой нечто совершенно особое: это не микро­мир простейших, но и не макромир позвоночных. Человеку трудно себе представить этот мир насекомых с его (с на­шей точки зрения) микроландшафтами, микроклимата­ми и т.д. Хотя насекомые живут рядом и вместе с нами, они живут в совершенно иных условиях температуры, осве­щения и т.п. Уже поэтому психическое отражение действи­тельности не может у насекомых не быть принципиально иным, чем у позвоночных, да и у большинства других бес­позвоночных.

Но поскольку наиболее общие признаки психического отражения, характерные для данного его уровня, прису­щи всем упомянутым животным, можно, очевидно, по поводу рассмотренных нами в качестве примера насеко­мых сказать, что мы имеем здесь дело с типичными про­явлениями низшего уровня перцептивной психики, но в формах, отвечающих тем особым условиям жизни этих животных, которые отмечались выше.

Высший уровень развития перцептивной психики.

В мире животных процесс эволюции привел к трем вершинам: позвоночные, насекомые и головоногие мол­люски. Соответственно высокому уровню строения и жиз­недеятельности этих животных мы наблюдаем у них и наиболее сложные формы поведения и психического от­ражения. Представители всех трех «вершин» способны к предметному восприятию, хотя, очевидно, только у по­звоночных эта способность получила полное развитие. У остальных двух групп перцепция развивалась своеобраз­ными путями и качественно отличается от таковой у позво­ночных. Аналогично обстоит дело и с другими решающими критериями стадии перцептивной психики, не говоря уже о том, что высшего уровня перцептивной психики дос­тигли в процессе эволюции вообще только представители позвоночных, и то явно не все. Только у высших позво­ночных обнаруживаются все наиболее сложные проявления психической деятельности, которые вообще встречаются в мире животных.

Сравнивая беспозвоночных с позвоночными, необхо­димо также учесть, что ни головоногие, ни членистоно­гие не имеют никакого отношения к предкам позвоночных. Путь, ведущий к этим вершинам, отклонился от пути к третьей вершине еще на очень раннем этапе эволюции животного мира. Поэтому высокое развитие морфологи­ческих и поведенческих признаков, отмеченных нами у этих животных, является при сравнении с позвоночными лишь аналогией, обусловленной мощным повышением общего уровня жизнедеятельности, характерным для всех трех групп животных.

С филогенетической точки зрения для нас значитель­но больший интерес могли бы представить иглокожие, которые так же, как и позвоночные, относятся к вторич-норотым в отличие от первичноротых, у которых цент­ральная нервная система располагается на брюшной стороне тела и к которым, в частности, относятся мол­люски и членистоногие. Однако и современные иглокожие (морские ежи, звезды и т.д.) являются не предками позвоночных, а лишь боковой ветвью представленной весь­ма специализированными формами с примитивным по­ведением, характерным для элементарной сенсорной психики.

На этом уровне находятся и низшие хордовые, кото­рые вместе с позвоночными (или «черепными») состав­ляют тип хордовых. К низшим хордовым относятся оболочники и бесчерепные. Оболочники — морские жи­вотные, часть которых ведет неподвижную жизнь (асуи-дия). Бесчерепные представлены всего двумя семействами с тремя родами мелких морских животных, наиболее из­вестное из которых — ланцетник. У бесчерепных и позво­ночных общим признаком является внутренний осевой скелет, имеющий вид сплошного (хорда ланцетника) или членистого (позвоночник) стержня, над которым распо­лагается центральная нервная система, имеющая форму трубки. Позвоночные подразделяются на классы кругло-ротых (миноги и миксины), рыб, земноводных, пресмы­кающихся, птиц, млекопитающих. К высшим позвоночным относятся только последние два класса, в пределах кото­рых, следовательно, и обнаруживаются проявления выс­ших психических способностей животных. Что же касается низших позвоночных, то здесь намечаются промежуточ­ные ступени психического развития, характеризующиеся разными сочетаниями элементов низшего и высшего уров­ней перцептивной психики.

У позвоночных нервная трубка образует в головном от­деле вздутия, превращающиеся в ходе эмбриогенеза в голов­ной мозг. Уже у наиболее примитивных позвоночных, у круглоротых, имеются все пять отделов головного мозга (про­долговатый, задний, средний, промежуточный и передний мозг). Процесс дифференциации и прогрессивного развития мозговых структур досгигает, как известно, своей вершины у млекопитающих, причем не только в переднем мозгу (боль­шие полушария и их кора), но и в стволовой части головно­го мозга, где формируются, в частности, центры высших форм инстинктивного поведения.

Что касается млекопитающих, то они вообще занима­ют особое место в эволюции животного мира, ибо, как указывал Северцов, «млекопитающие очень редко приспо­собляются к быстро наступающим переменам в окружаю­щей среде (например, к новым врагам, к новой добыче и т.д.) обычным путем, то есть путем медленного изменения своих органов и их функций. Гораздо чаще это происходит путем быстрого изменения прежних привычек и навыков и образования новых, приспособленных к новым условиям среды. Здесь впервые выступает на сцену совершенно но­вый и необычайно важный фактор адаптивной эволюции позвоночных животных, а именно их психика»¹.