Сибирский город в литературе Тюменского края

В литературе Тюменского края ХIХ века пространственная модель Сибири представлена, прежде всего, сибирским городом, губернским или уездным, ведущей к нему от центра России или проходящей через него далее, на восток, дорогой и окружающей его тайгой (как это уже было показано), где лишь изредка встречаются скиты, кержацкие поселения, заимки.

Рассматривая причины первенства в ХIХ веке сибирского города над деревней, Г.Н.Потанин пишет: «Города Сибири – это точки на общественном теле Сибири, которыми она воспринимает лучи света, идущие с Запада. В городах исключительно сосредоточены интеллектуальные силы…в деревнях же сплошная умственная пустыня». При этом автор представляет в роли Запада европейскую Россию, территорию, расположенную за Уралом. Действительно, образ сибирского города всегда расматривается писателями прошлого века в соотнесенности со среднерусским городом. Сибирь противостоит не столице – Петербургу – (в отличие от всех других провинций), а России, то есть всей русской провинции.

Н.М.Ядринцев в «Письмах к Г.Н. Потанину» рассказывает о своем замысле воссоздать истинный и яркий образ Сибири и видит его олицетворением город: «Надо сначала роман ввести прямо в сибирскую жизнь. Надо, чтобы каждый город нашел…свой портрет, тогда произведение будет читаться везде». Сделать книгу интересной для читателя-провинциала – значит рассказать ему о ней и о нем самом, считает писатель.

Представление о городе в литературе края складывается из ряда наслаивающихся или даже взаимоисключающих «взглядов» на него, каждый из которых индивидуален, но организуется вокруг общих точек отсчета. Так, возникают функциональные и символические значения того или иного городского пространства. Например, символическая парадигматика Тюмени включает в себя такие реалии: «первый город Сибири» (П.Словцов), «ворота Сибири», «первый город на пути в сибирскую ссылку» (Н.Ядринцев), перекресток между югом и севером – «начало торгового северного пути», «бойкое место» (Д.Мамин-Сибиряк), «глухое место», «город варнаков» (Н.Лухманова), «тюлень» (Н.Ядринцев), «пельмень» (М.Знаменский, Н.Ядринцев) и многие, многие другие. Как видим, Тюмень – город, который отличается особой образосозидательностью (термин Д.Линча).

В большей или меньшей степени таким качеством обладает в русской литературе всякий город (как конкретное географическое и символическое пространство). Однако при всей своей индивидуальности образосозидательность сибирского города будет репрезентировать черты края (провинции) в целом («страны варварской» (протопоп Аввакум) «места ссылки и каторги», «царства вьюги и мороза, где жизни нет ни в чем» (К.Рылеев), «гиблого места», «страны изгнания», «страны молчания» (Г.Мачтет), «вольного края» (Г.Успенский), «укромного уголка», «спящей красавицы» (Н. Ядринцев) и т.д.).

В повести М.С.Знаменского «Исчезнувшие люди» (1872) олицетворением Сибири как места ссылки декабристов выступает город Ялуторовск. В этом мемуарно-автобиографическом повествовании автор обращается к впечатлениям детства, воспоминаниям о родном городе Ялуторовске и встречах со ссыльными декабристами. Город Полуторовск (автор намеренно зашифровывает название города, фамилии персонажей) в произведении не только место действия, где разворачиваются все события, его пространство конфликтно, в нем проступает «борьба сознаний». Автор с высоты времени как бы продолжает видеть город, творит его здесь и сейчас.

Полуторовск уже в первом восприятии разрушает представление мальчика о настоящем городе: «Напрасно вглядываюсь вперед, чтобы увидеть гору, потому что я твердо был уверен, что город без горы не бывает: оттого он и город называется». Интригует лишь тайна этого города, в котором, как случайно узнает герой, живут “непохожие на других люди”, которых все окружающие называют “странными” и про которых отец говорит, что они – “хорошие люди, несчастные потому, что были добры”.

Первым из декабристов встречается мальчику Лягушкин (декабрист Якушкин), с того времени он и занимает все помыслы героя. Он для него – человек-загадка, таинственная, пугающая. Доминантой текста остается тема узнавания, открытия мира: сюда входит как знакомство со «странными людьми», так и “обживание” мальчиком дома, весеннего двора, города.

Поэтика ландшафта строится на контрастном противопоставлении жизни города и природы. Перед нами ставший традиционным в региональной литературе прием: ироничное обращение автора к образу горожанина, в данном случае – “очумевшему полуторовцу”. Возникает образ замкнутого пространства серого провинциального города – плена, в котором горожанин теряет последний разум. И если главная улица города пустынна и длинна и тем “наскучила”, то каковы же остальные? Казалось бы, и природа, куда наконец попадает “полуторовец”, “всем известна” (банальна) и “незатейлива”. Конфликт провинциального города и «странных людей» выявляется в контрасте «психологии» дома заседателя и дома декабриста Гущина (Иван Пущин). «Глава IV, ведущая читателя в тот дом, около которого грязно», представляет собрание местной власти (городничего, судьи, доктора) для игры в карты, сплетен и обсуждения поведения ссыльных.

Описание дома Гущина также дано в повести на фоне осеннего пейзажа, делающего провинцию и вовсе невозможной: “Широкие девственные улицы Полуторовска превратились в грязь и лужи». Но, в отличие от дома городского заседателя, куда беспрепятственно проникает «грязь» доносительства, во втором случае противопоставляются пространства улицы (города) и дома. Мотив света связан с атмосферой дома декабристов: “освещенные окна”, “комната с камином”, “светлее и светлее разгорающиеся березовые дрова”. Темнота, сырость, холод и грязь... – взгляд с улицы явственнее различает свет и тепло дома, приязнь дружеской беседы родных по духу людей.

Если в традиции русской литературы осенний дождь влечет за собой цепь близких образов: феноменологию грусти, тоски, уныния и т.д., то в повести «Исчезнувшие люди» мы обнаруживаем совершенно другое содержание образа осени. Грязь и безотрадность города не тем объясняются, что пришла осень: иначе и быть не может, – а определяются сознанием провинциального города – субъекта. Провинциальный сибирский город, «сибирский валенок», ленив и бездуховен, в нем царит атмосфера уныния и тоски. Духовная энергия декабристов и их активность противопоставляются бездеятельному, животному существованию Полуторовска.

Душу у М.Знаменского имеет только природа. Описание озера с высокими деревьями по берегам и старинной усадьбой раскрывает “взаимоотношения” этого места с городом. Конфликт, «игра мест», материализуется в образах «граждан Полуторовска, предпочитающих зеленой раме светлого озера – зеленые столы» (карточные); и молодого поколения, “воспринимающего местность” и как хорошо обжитое пространство, и как фантастическое пространство (рассказы в ночном). Сам автор «причисляет» себя к последним и потому часто трактует реальные события как волшебные.

Образ сибирской земли определяет и художественное своеобразие книги М.С. Знаменского “Исчезнувшие люди”. Михаил Знаменский, как и Н.М. Чукмалдин, родился и жил в Тюменском крае. Но книга его не только биографическая, хотя в ней рассказывается о впечатлениях детства, проведенного в городе Ялуторовске. Автора больше всего занимает, можно ли изменить темный, косный провинциальный мирок с помощью просветительских идей. Дать городу другое сознание, то есть «пересоздать», «преобразовать» место.

В творчестве Н.М.Ядринцева Тюмень также часто олицетворяет Сибирь. «Голос» места представлен его коренным жителем Чалдоном, рассказчиком повести «Тюленьская жизнь». Этот прием позволяет автору показать истинные «тюленьские нравы» – пристрастие к картам, обильной еде, пьянству и сну. Купеческий город ассоциируется с тюленем, сытым, гладким, ленивым животным. Город для приезжего становится настоящей западней: он способен пленить «чужака» на недели и месяцы, подчинить его своей воле. Место поглощает, «съедает» человека. Вспомним, что тот же город явлен у Ядринцева в образе огромного Пельменя (стихотворение «Пельмень»), только теперь на него направлен аппетит человека.

Стать «своим» в таком городе – полностью раствориться в нем, быть им по существу. Так, появляется гротесковый образ города, обжоры, пьяницы, лентяя и сибарита, но одновременно и радушного хозяина. Чалдон своих отрицательных качеств не замечает, они, как всегда, открываются только со стороны, то есть хорошо заметны столичному, просвещенному жителю. Сознание последнего выражено вне приема персонификации, оно «закреплено» чрезмерной аффектацией в произведении поведения аборигена, «наивного» до крайности.

В повести «На чужой стороне» Н.М.Ядринцев обращается к традиционной для русской литературы ХIХ века сюжетной ситуации «приезда героя», намечающей перспективу развития действия, конфликтность пространств героя и города, усадьбы и др. Вместе с персонажем читатель «осваивает» место. Автор модифицирует традиционную ситуацию: события раскрываются с точки зрения ссыльной партии. Поэтика названия отражает позицию воспринимающего мир сознания: «всей виноватой России», оказывающейся «на чужой стороне». Может ли в этом случае «чужое» стать «своим», хоть сколько-то близким?

Пространственная топография достаточно конкретна: «за Уралом», «граница Тобольской губернии», «недалеко от Тюмени». Сибирь открывается пришельцам как замкнутое, холодное (начало зимы), дремучее (тайга) место, в котором отсутствует простор неба. Человеку, выросшему в средней России, для которого дом – открытость поля и даль горизонта, такое пространство враждебно, оно сулит гибель. Создавая образ Сибири, автор прибегает к тропам, в которых скрыта горькая ирония: Сибирь – «новое отечество» для ссыльного; сено, набитое под поддевку, – «сибирский мех», своеобразные доспехи «сибирского рыцаря», путешествующего в острог – свой родовой «замок». Метафора также переносит «место на другое место», в данном случае, по принципу антитезы, это тоже «игра мест», выраженная авторским сознанием.

Тюмень – «первый сибирский город и первый сибирский острог»: «Бойкий городок, каменные строения и беспрестанно летевшие в шапку пятаки, вместо ожидаемого безмолвия и скупости пустыни, озадачили арестанта». Наконец и тюменский горожанин, столь щедро раздающий арестантам булки, пироги и деньги, по здешним слухам, – крепкий и хитрый, хозяйственный и работящий сибирский мужичок, который шустрее российского. Он заставит работать, «его (ссыльного) приберет», «шапку-то надвинет».

Опыт познания сибирской земли говорит о том, что реальность противоречит веками создаваемой эсхатологической символике «города на краю света». В повести Ядринцева природа Сибири сурова, она пугает и предвещает смерть, но первый сибирский город – узнаваемое, даже близкое, обжитое кем-то еще до тебя место, где можно не только выжить, но и жить. Тюмень воспринимается арестантами как истинное отечество для населяющих его людей, а потому возникает ощущение, что и пришлый человек может обрести здесь свое новое отечество.

Смысловая парадигматика сибирского города, определяемая его географическим положением, климатом, историей, общественно-архитектурным устройством и другим, строится на преодолении приоритета эсхатологической мифологии, в конфликте «своего» и «чужого», что и обусловливает сложную, динамичную природу взаимодействия ее реалий в тексте.

Образ сибирского города «разворачивается» как особая тема в творчестве Михаила Михайловича Пришвина. С Сибирью связана жизнь писателя, дважды побывавшего в Тюмени. В первый раз, после изгнания из Елецкой гимназии, Пришвин приезжает к дяде – известному купцу Игнатьеву, с тем, чтобы продолжить учебу в Александровском реальном училище (1889-1892); второй – в 1909 году, совершая путешествие по Сибири.

7.3. «География» России в творчестве М. Пришвина

Топосы “места”, “края”, “земли” являются основными в творчестве Пришвина. Действительно, рождение Пришвина как писателя, по наблюдениям исследователей, связано с путешествиями по Северу (Олонец, Карелия, Норвегия). Его первая книга “В краю непуганых птиц” (1907) в форме путевых записей-очерков представляет мир “особой страны”, лежащей в северных землях.

В дальнейшей своей жизни Михаил Пришвин будет путешествовать постоянно, и результатом этого станут его книги, в которых весьма широко будет явлена “география” России, других стран; утвердится авторская позиция героя-путешественника, а одновременно и исследователя (традиция, имеющая глубокие корни в национальном искусстве и региональной литературе ХIХ века), и поэта. Писатель призывает читателя вместе с ним узнавать “...лицо самой жизни, будь то цветок, собака, дерево, скала или даже лицо целого края”.

Образ сибирского края в творчестве Михаила Пришвина воплотился в автобиографической и философской книге “Кащеева цепь”. “Звено третье” – “Золотые горы” – посвящено годам пребывания в Тюмени. Герой произведения Михаил Алпатов – Курымушка – во многом “автобиографический” персонаж, факты его “жизни” буквально совпадают с биографическими подробностями судьбы художника. Но при всем этом повесть отличает не столько документальное, сколько философское содержание. Автобиографический материал становится предметом глубокого этического обобщения. Философски осмысливается проблема творческого становления художника в период детства и отрочества.

Каждая глава романа названа “звеном”. Это и звенья самой “кащеевой цепи”, разрываемые героем, звенья – периоды становления личности человека и художника, звенья в цепи и те края, куда попадает Алпатов. Смысл названия романа может быть интерпретирован и иначе. «Кащеева цепь» – философская сказка о судьбе человека, осознающего, что «Кащей действительно бессмертен», и ищущего пути выхода из царства зла. Собирая фольклор во время путешествия по Сибири, писатель записывает сказку «Лесовик». В ней мужик нарушает запрет и входит в комнату, где закован Кащей. Подобно Ивану царевичу, он освобождает чудовище и вступает с ним в борьбу. Как замечает исследовательница творчества писателя Н.П.Дворцова, «этот сказочный сюжет… Пришвин и отдает автобиографическому герою в романе «Кащеева цепь»… Сюжет борьбы с Кащеем становится, таким образом, сюжетом жизни самого Пришвина».

С «цепью» будет связан мотив постижения смысла жизни и смысла творчества писателем. Кащеева цепь, символизирующая и «закованность», и свободу зла, одновременно является олицетворением побуждения героя победить сильного врага в справедливом поединке.

Подобно тому, как земля способна “рождаться, “цвести”, “зарастать”, “вырождаться”, “становиться запустелой”, – все эти процессы отличают тот или иной этап “биографии” края.

Тема вырождения ландшафта родной для Курымушки орловщины имеет любопытное истолкование. Повествование ведется Алпатовым, лицом максимально приближенным к автору, вспомним, что произведение автобиографично: “Я пробовал думать о множестве замечательных людей, рожденных на этой земле: вон там, не очень далеко отсюда, пахал Лев Толстой, там охотился Тургенев, там ездил Гоголь к старцу Амвросию, да мало ли из этого черноземного центра вышло великих людей, но они в ы ш л и действительно, как духи, а сама земля через это как будто стала беднее: выпаханная, покрытая глиняными оврагами и недостойными человека жилищами...”.

С точки зрения писателя, человек – часть мира природы, дитя земли, он способен усиливаться ею, вбирать ее соки. Земля, конечно, не впрямую растратила себя, другое дело, что теперь уже сами великие дети этого края “бросают” на нее отсвет, и рядом с ними она не кажется прекрасной. Возможно, что имеется здесь в виду и диалектика мирозданья: в самом факте рождения “заложена” смерть живущего поколения.

Герои “Кащеевой цепи” всегда связаны с местом, определяющим их судьбу краем: “Одна судьба человека, родившегося в Хрущеве... другая – в Поповке”. Мать Курымушки потому и обладает “чувством природы”, а “ее глазами” смотрит на мир герой (как сказано в тексте), что родилась она “на берегу самой милой в России реки Оки, на “ легкой”, “светлой” земле”. По принципу контраста чуть позже в произведении возникнет и образ “тяжелой земли” – края Черноземья. О дяде Астафьеве (литературный образ И.И.Игнатьева) все знают, что “счастье его – в Сибирской стороне”. Значит, отношение героя к миру, а во многом и его характер: способность или неспособность к самоосуществлению – порождено “единственно родным” для него местом, землей.

Образ сибирской земли в романе “Кащеева цепь” реализуется в двух ипостасях: Сибирь – “удивительная страна”, “еще без имени и без территории”, – своего рода место мечты и истины, “земля обетованная”; и Сибирь – реальная сторона России, край, где разрушается миф, в который верит Курымушка, о золотом веке человечества. К восприятию Сибири как идеального места “готовят” героя рассказы деревенского охотника Гуська о “новом месте в Сибири, где все «перепела белые», “бобры синенькие, зелененькие”.

Но как часто у Пришвина, образ соединяет в себе два противоположных начала. Под одним названием – Сибирь – скрываются две страны. Вторая – реальная Сибирь, “бисова земля”, где все люди изгнанники, “все с волчьими билетами”, в том числе и директор училища “вышел из ссыльных”; где Адам и Ева едут в теплушке на поселение в Сибирь из центра России: “Их вот только-только выгнали из рая, где было им так хорошо“.

Писатель в романе использует разнообразные приемы для воплощения образа Сибири: это собственно путешествие; смена картин природы от Камы – к Уралу – к Сибири и впечатление героя от обнаружения пограничного столба, на котором написано “Европа – Азия”; мотивы “ссылки”, “колонии” и другие; сопоставление по принципу контраста “библейской вечной пары Адама и Евы” и Адама и Евы из переселенческой теплушки; символы Сибири – “леса”, “тайги”, “чащи”; антитеза степь – тайга.

Кажется странным, что Пришвин в главах романа “Кащеева цепь”, посвященных годам пребывания в Тюмени, почти совсем не обращается к миру природы, а ведь здесь герой переживает свою первую любовь. Природа присутствует в его произведении на уровне умолчания. Так и случается с Алпатовым во время учебы в реальном училище. Герой заявляет, что “сослал себя в Сибирь сам”. Тюмень в его жизни явилась местом, где он задумал “себя осуществить”: стать первым учеником. И названная цель исчерпывает все помыслы реалиста, теперь весь мир для него закрыт. Он не понимает соучеников, а разговаривая с ними, совершенно не слышит, что ему сообщают. Желая приобщиться к тайне “компании”, в нужный момент, когда она готова перед ним, Алпатовым, открыться, не ощущает важности момента. Проходит мимо самой жизни Сибири, погруженный в “свое сибирское одиночество”.

Момент раскаяния, обретения подлинного опыта жизни здесь свершится в эпизоде “встречи с птичкой”. Осознание, что он сам обрек себя на одиночество, вступив в борьбу за звание первого ученика, тем не менее, открывает для Алпатова новые горизонты. Выход из “собственной скорлупы” свершается неожиданно, и связан он с образом природы: “Час и больше он ходит по комнате из конца в конец, открывает окно, в комнату врывается птичий щебет, и одна, совсем в наперсток, тикает возле самого окна; у нее пухлые щеки и на них смешные полоски, нос вострый, как шило. Алпатов долго и любовно ее разглядывал, и мало-помалу начинает ему показываться след какой-то огромной мысли и тут же дела. Он успевает схватить из этого могучего радостного источника только самое начало: что эта птичка, и зеленые сопки в степях, и все в природе уже дано в душе человека и радость оттого, что узнается свое же, родное. Больше он ничего не может развить, а знает, что если бы развить и записать, то и был бы в этом ключ ко всему”.

Можно сказать, что именно в эти мгновения просыпается в юноше творец, писатель. Желание «развить мысль и записать» подтверждает это. Кроме того, как утверждал Пришвин: “Поэзия это предчувствие мысли”. В данном случае такое предчувствие и состоялось. Особым образом понятое место одаривает писателя опытом открытия себя и мира.

Резюме

В главе рассматривается образ Сибири, каким он раскрывается в литературе Тюменского края XVIII–ХХ вв. Культурное пространство Сибирипредстает в диахроническом аспекте, в динамике мифопоэтических форм. Образ Сибири воплощается писателями в конфликте «своего» и «чужого». Мотив освоения земли, о-своения, восприятие ее как своей земли, дома исследуется как структурообразующий в литературе Тюменского края. Именно поэтому закономерным оказывается приведенный экскурс в литературный процесс XVII–XVIII вв., когда впервые Сибирь предстала как сложный и конфликтный по своей природе образ: «гиблое место», «место ссылки и каторги» и «родной уголок» «вольный край». А.Н.Радищев одним из первых воплотит принцип демифологизации места, сталкивая в повествовании эсхатологическую мифологию Сибири и реальность «живой жизни» сибирского города.

Затем дается анализ геопространственной образности Сибири в русской литературе Х1Х-ХХ вв., выявляется семантика топосов «края», «сибирского города», «тундры», «тайги», «северной реки» и других, демонстрируется процесс возникновения сибирского текста русской культуры.

Вопросы для самопроверки

1. Кто из русских писателей обращался к теме Сибири?

2. Назовите произведения, в которых наиболее ярко раскрывается образ Сибири.

3. Приведите примеры персонификации (олицетворения) образа Сибири в литературе Тюменского края.

4. Что такое эсхатологическая мифология?

5. Охарактеризуйте конфликтную природу образа Сибири.

6. Укажите новые принципы изображения Сибири в творчестве А.Н.Радищева.

7. Раскройте семантику сибирского города в литературе Тюменского края.

8. Сопоставьте позиции наблюдателя в произведениях Г.Мачтета и Н.Чукмалдина.

9. Выявите новизну трактовки образа Тюмени в романе М.Пришвина «Кащеева цепь».