Мораль и запреты, любовь и самоограничения

В основополагающих международных документах по правам человека, как и в конституциях разных государств, неизменно подчеркивается, что права человека могут быть ограничены лишь для

обеспечения прав других (прочие обоснования: безопасность государства, общественный порядок и др., — лишь варианты этой формулировки). Следовательно, запреты, помимо юридического смысла, обретают смысл моральный — это моральное обеспечение прав. Достоинство человека — источник его прав, мораль — источник их ограничений. Первая же моральная дилемма была поставлена перед человеком в виде запрета: не есть с определенного древа. Это было утверждением основного правового принципа свободы: дозволено все, что не запрещено. Тот же принцип выдержан во всех заповедях: первое же законодательство, базируясь на изначально утвержденных правах (жизнь, свобода, слово, семья, труд, собственность), предупреждало их попрание и, соответственно, утверждало верховенство права. Подобный же подход вменяется Богом в обязанность законодателю: "Горе тем, которые постановляют несправедливые законы, и пишут жестокие решения, чтобы [...] похитить права у малосильных народа" (Исайя 10. 1—2).

Заповеди об отношениях с Богом — это установление составляющих человеческого достоинства; заповеди об отношениях с людьми — установление составляющих морали. Достоинство человека — в нем самом; мораль — в его отношениях с другими. Достоинство человека — в его наделенности божественными свойствами; мораль — в признании им тех же свойств за другими. В этом и заключается смысл формул кантовского категорического императива (разрешать и запрещать другим лишь то, что ты разрешаешь и запрещаешь себе), фактически повторяющего установление Христа: "Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Матф. 7. 12). Слова Христа уже при земной его жизни не остались бесследны и проникли даже в языческий мир. Так, современник евангельских событий Сенека писал: "Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше"¹. Бесспорно, слова Христа не могли быть неизвестны Сенеке, тем более, что Рим информировался о всех событиях в своей провинции и что послание апостола Павла римлянам имело хождение в Риме. В формуле Христа мораль (отношение к

¹ Сенека Луций Анней. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 78.

другим) определяется человеческим достоинством (желанным отношением к себе), и тут-то нельзя обойти проблему соотношения морали и права.

Выше мы говорили об уникальнейшей особенности христианства: Бог являет людям личный пример поведения: от омовения ног до самопожертвования. "Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же", — говорит Христос (Иоанн 13. 15). Бог, требующий от людей служить Ему, Сам служит людям, невзирая на то, что даже лучший из них (Иоанн Креститель) заявил на века, что "не достоин понести обувь Его" (Матф. 3. 11). Однако еще задолго до этих евангельских событий, уже во время акта творения, передача Богом Своих свойств человеку и признание за ним производных из них прав, стали величайшим примером морали, подтвержденным позже Христом — в передаче людям тела и крови Своей, как во время тайной вечери в акте причащения, так и на кресте. Ибо достоинство и права — в самом субъекте. Мораль — в признании им тех же свойств и прав за другими. Следовательно, константность достоинства порождает константность морали, ее независимость от конкретных, обусловленных различными факторами моральных представлений и установок. Константность производных из достоинства прав на жизнь, на собственность, на семью и прочих порождает константность производных из морали прав окружающих и обязывает не красть, не убивать, не прелюбодействовать.

Опираясь на моральные константы, ограничения закона предусматривают непременное отражение в законодательных нормах моральных обязательств государства перед своими гражданами. Но такие формулировки этих обязательств, как конституционные определения типа "социальное государство" и проч., вовсе не являются исчерпывающими. Равным образом и законопослушание граждан — еще не проявление нравственного совершенства общества. Мораль — категория духовная, она не может быть аутентичной, пока зависит от ограничений закона, так или иначе воспринимаемых как ограничения свободы. Христианство вводит еще одну важную деталь в понимание соотношения свободы и запретов. Как правило человек не крадет и не убивает не в силу запрета закона, а в силу своей внутренней моральной конституции. И исключение подобных действий из своей

жизни он не воспринимает как ограничение своей свободы. Потому что запреты закона не воспринимаются как ограничение свободы лишь тогда, когда они продиктованы изнутри. Ветхий Завет — это Господни установления, представленные человеку императивно. Чтобы закон, тем более акцентирующий запреты во имя свободы всех, не означал подавления свободы индивидуальной и не воспринимался таким образом, следовало превратить установления закона во внутренние моральные установки человека. В Ветхом Завете лишь ставится эта задача, и Бог формулирует ее так: "Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет [...]: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его" (Иер. 31. 31—33). Это и есть указание на необходимость коррекции ветхозаветного императива "возлюбить ближнего" важным евангельским дополнением: "возлюбить всем сердцем". Решение этой задачи подготовлялось также со дней творения: взятие ребра человека для создания женщины значило открыть сердце человека для любви. Точно так и вочеловеченный Бог — Христос, несущий людям любовь, — получает рану в то же ребро и, в отличие от Бога-Отца, апеллирующего к разуму людей, апеллирует уже к их сердцам. Завет Христа "возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Матф. 22. 39; Марк 12. 31) означает признание своих свойств и прав за другими и является основой для превращения запретов закона извне в запреты внутренние, в самоограничение. Новый Завет представляет решение задачи, поставленной в Ветхом. Решение это распространяется и на коллективные права, такие, как права народа. Если Ветхий Завет постоянно подчеркивает права одного народа, то Новый Завет утверждает универсальность прав, стирая ветхозаветное различие народов и ставя всех людей и все народы — и Еллина, и Иудея, и Скифа — в одно и то же морально-правовое измерение: "Все и во всем Христос" (Кол. 3. 11). Ветхозаветные понятия "ближний", "брат", по отношению к которым и предъявлялось в Ветхом Завете требование любви, перестают быть категорией, означающей национальную (племенную) принадлежность, и обретают общечеловеческое звучание. Любовь в христианском осмыслении, становясь единственным внутренним регулятором человеческого поведения (в отличие от внешнего •—- права), перерастает и в механизм внутренней

регуляции национального поведения в отношении других народов (в отличие от внешнего регулятора — международного права).

Так, из достоинства человека происходят его права; из морали — их ограничения, из любви — самоограничения. Поскольку самоограничения, производные из любви, и есть гарантия универсальности прав, Новый Завет подчеркивает доминанту любви: "Вера, надежда, любовь; но любовь из них больше" (1 Кор. 13. 13). Ветхий Завет осмысливается как провозглашение прав и запретов, Новый Завет — как провозглашение самоограничений. И только вместе они становятся гарантом действенности всей полноты богоданных констант права.