Средний рост, вес и индекс массы тела новобранцев 1910–1917 годов рождения

Источники: см. Приложение 1.

Поскольку рост человека — показатель не всех доходов, а только той их части, которая идет на удовлетворение базисных потребностей, то его понижение в годы Первой мировой войны означало, что базисные потребности рабочих и всех горожан стали удовлетворяться хуже. Даже незначительное падение биостатуса означает, что реальные доходы понизились, так как расходы на питание сокращаются в последнюю очередь, после того, как расходы на одежду, обувь, мебель, утварь, развлечения и другие менее острые потребности уменьшены. Однако бедствия войны не достигли еще масштабов, наблюдавшихся, например, в годы Северной (1700–1721), русско-турецких (1768–1774 и 1787–1792) или Крымской (1853–1855) войн, когда рост уменьшился существеннее — соответственно на 1,5, 2,1 и 1,2 см. Учитывая тяжесть войны и большое число мобилизованных — 12,9 млн к 1 сентября 1917 г., следовало ожидать более сильного падения биостатуса у крестьян. Это не случилось благодаря незначительному сокращению сельскохозяйственного производства, большой помощи семьям военнослужащим, призванным в армию, со стороны государства, а также увеличению запасов хлеба на личные нужды у земледельцев по причине сокращения ими продажи хлеба на рынке.

Сбор зерновых в российском масштабе в 1914–1917 гг. вполне удовлетворял потребности населения, благодаря запрещению экспорта, поглощавшего в мирное время свыше 20% чистого сбора хлебов^[49]. Валовая продукция сельского хозяйства в 1914–1916 гг. находилась на уровне удачного для крестьян 1913 г. и только в 1917 г. сократилась, и то лишь на 8%^[50]. Объем промышленного производства за 1914–1916 гг. возрос на 9,4%, число рабочих — на 13%, производительность труда — на 3,1%. Объем железнодорожных перевозок также рос вплоть до 1917 г. Рецессия в народном хозяйстве началась после февраля и особенно июля 1917 г.[51] На 1 сентября 1917 г. в сельской местности пайками обеспечивалось 33,4 млн человек, а за все время войны коронная администрация выдала их на огромную по тем временам сумму — 2,7 млрд руб., по 20,4 руб. на душу сельского населения. На эти деньги в 1916 г. можно было купить 253 кг ржи в Одессе, 222 кг в Петрограде и 224 кг в Орле^[52]. Горожане, менее пострадавшие от мобилизаций, получили за время войны пайков на 254 млн руб. по 8,8 руб. на горожанина^[53].

По компетентному мнению В.И. Бинштока и Л.С. Каминского, высказанному уже при советской власти, в 1929 г., питание в городах во время войны «несколько ухудшилось, но потребление даже в 1916 г. по имеющимся сведениям (Москва, Тула, Оренбург, Саратов) нужно считать количественно достаточным. <…> Питание в деревне, по-видимому, резким изменениям во время войны не подвергалось». Во время войны уменьшилась брачность и рождаемость, что естественно в связи с мобилизацией мужчин, но смертность находилась на довоенном уровне, а заболеваемость остроинфекционными болезнями в течение первых двух лет войны не усилилась^[54]. Это согласуется с расчетами Н.Д. Кондратьева, согласно которым в производящих хлеб губерниях потребление хлеба крестьянами во время войны даже увеличилось по причине роста доходов, сокращения потребления алкоголя и уменьшения продажи хлеба на рынке, особенно после 17 августа 1915 г., когда закупочные цены стали регулироваться государством[55].

Продовольственный кризис, первые признаки которого проявились в конце 1916 — январе 1917 г., также как и перебои в снабжении Петрограда хлебом, начавшиеся в феврале 1917 г., обусловливались не недостатком в стране продовольствия, а беспорядками на железнодорожном транспорте, усугубленными суровой зимой, снежными заносами и намеренным саботажем[56]. Правительство в начале войны создало инфраструктуру для мобилизации местных ресурсов с использованием земств, передав им часть государственных полномочий по регулированию железнодорожного транспорта. По причине дороговизны, опасения продовольственного кризиса и падения авторитета центральной власти земства стали использовать свои новые полномочия для удержания хлеба в пределах своих губерний. В результате местнического использования железных дорог земскими заготовительными органами границы губерний были блокированы, вследствие чего возникли трудности с обеспечением продовольствия столиц и крупных городов.

Очередь за мясом (1)

В Европейской России зарегистрировано удивительно мало для военного времени волнений на продовольственной почве — 684 в 1915 г. и 510 за январь—май 1916 г. Львиная доля волнений происходила в крупных городах. В 1915 г. только в Петрограде и Москве произошло 41% всех волнений, а в 1916 г. — 56%. Преимущественно там же происходили сравнительно немногочисленные погромы хлебных лавок: в Петрограде в 1915 г. — лишь 15, за январь-июнь 1916 г. — 15, июне-декабре 1916 г. — 38, январе-феврале 1917 г. — 10[57]. Деревня и провинция, особенно в хлебопроизводящих губерниях, серьезного продовольственного кризиса не испытывали. Например, в Самарской губернии до февраля 1917 г. в городах и деревнях губернии не наблюдалось никаких признаков голода. За все время войны произошло семь незначительных выступлений на почве дороговизны и алчности торговцев, пять в городах в 1915 г. и два в сельской местности в 1916 г.^[58] В городах губерний, ввозящих хлеб, например Тверской, положение было несколько хуже, но тоже далеко не критическим; беспорядки провоцировали скорее слухи и ожидания мятежа и погрома, чем действительные продовольственные трудности[59]. Так называемые «бабьи бунты», отмеченные в ряде губерний в 1916 г., устраивались исключительно солдатками на почве дороговизны и злоупотреблений торговцев и не могут служить доказательством продовольственного кризиса. Об этом же говорит и тот факт, что волнения происходили и в промышленных, и сельскохозяйственных, в том числе и плодородных сибирских губерниях[60]. Настоящий продовольственный кризис в городах наступил только при Временном правительстве[61]. И вполне резонно предположить: земства своим хлебно-железнодорожным эгоизмом и так называемые «губернаторские войны» по причине запрещения вывоза хлеба из губерний способствовали возникновению продовольственного кризиса в промышленных центрах, закончившегося кризисом политическим^[62].

Зима, декабрь 1916 — февраль 1917 г., выдалась суровой. Средняя температура трех зимних месяцев в Петрограде опустилась на 1,8 градуса ниже нормы, в Москве — на 2,1, а в феврале — соответственно на 6,1 и 7,1 градуса. В феврале в Петрограде температура падала до 29, в Москве — до 30 градусов. Холодным выше нормы был и март. Одновременно с этим в столице и прилегающей к ней территории в феврале выпало снега на 40% выше нормы, в марте — на 76%[63]. По этой причине происходили срывы поставок хлеба, дров и угля (табл. 12.3 и 12.4).

Таблица 12.3

Температура в Петрограде и Москве в 1917 г. (градусов по Цельсию)

Источник: Статистический сборник за 1913–1917 гг. Вып. 1. М., 1921. С. 244–245, 250–253.

Таблица 12.4

Месячная сумма осадков в Петрограде и Москве в 1917 г. (мм)

Источник: Статистический сборник за 1913–1917 гг. Вып. 1. С. 260–261, 267, 269.

Есть свидетельства, что не только органы общественного самоуправления, но и ряд либеральных чиновников коронной администрация намеренно допустили просчеты в деле снабжения столицы продуктами с целью обострить в городе продовольственный кризис. По свидетельству А.С. Путилова (помощника начальника Канцелярии Совета министров), управляющий делами Особого совещания по продовольствию Н.А. Гаврилов и его подчиненные были связаны с «оппозиционными кругами» и вместе с ними сознательно вели продовольственное дело с таким расчетом, чтобы «непременно вызвать на этой почве недовольство широких масс рабочего населения»^[64]. По мнению некоторых исследователей, непосредственным организатором блокады поставок хлеба являлся активный участник заговора против Николая II, Ю.В. Ломоносов, один из руководителей министерства путей сообщения перед первой мировой войной^[65].

По утверждению начальника Петроградского охранного отделения К.И. Глобачева, объективные трудности со снабжением хлебом в Петрограде в последней декаде февраля 1917 г., с одной стороны, но главным образом намеренно пущенные слухи о надвигающемся голоде, отсутствии хлеба в столице и скором введении карточек — с другой, привели к тому, что горожане стало закупать в большом количестве хлеб впрок, вследствие чего у хлебных лавок выстроились длинные очереди. Этому также способствовало присутствие в столице тысяч беженцев из прифронтовых регионов, которые не учитывались должным образом и потому не получали хлебных карточек[66].

Так, на почве возникшего дефицита одного продукта — хлеба, вспыхнули локальные беспорядки неполитического характера, быстро переросшие в политические благодаря активности деятелей Центрального военно-промышленного комитета, бросивших в рабочие массы политические лозунги. Между тем «запас муки для продовольствия Петрограда был достаточный, и, кроме того, ежедневно в Петроград доставлялось достаточное количество вагонов с мукой. Таким образом, слухи о надвигающемся голоде и отсутствии хлеба были провокационными — с целью вызвать крупные волнения и беспорядки, что в действительности и удалось»^[67]. Мнение Глобачева подтверждают петроградский градоначальник А.П. Балк и командующий Петроградским военным округом генерал С.С. Хабалов. По оценкам первого, имеющегося хлеба хватало на 22 дня. По утверждению второго: «Ни о каком голоде, даже о недоедании питерских рабочих в феврале 1917 года и речи не могло быть — на 23 февраля запасов города хватило бы на 10–12 дней и хлеб все время поступал в столицу»^[68].[БН2] Жизнь в Петрограде даже 25 октября проходила в режиме, близком к нормальному[69].

Таким образом, положение россиян во время войны в России безусловно ухудшилось, возникли серьезные проблемы на транспорте, в управлении фронтом и тылом. Однако не до такой степени, чтобы породить революционную ситуацию. В 1916 г. снабжение армии оружием и боеприпасами наладилось, в частности снарядный голод удовлетворен, и это обеспечило успех Брусиловского прорыва летом 1916 г. В дальнейшем войска не ощущали недостатка в вооружении^[70]. K 1917 г. на русском фронте дела обстояли не хуже, чем на западном, и поэтому мало кто сомневался, что Россия продержится до конца войны. Тыл по объективным показателям находился если не в хорошем, то и не в критическом состоянии. Но все познается в сравнении. Сравним тяготы войны в России и других воюющих странах.

12.1в. Положения населения в России и других воюющих странах

Абсолютное число мобилизованных в России являлось наибольшим среди всех воевавших стран, но их доля ко всему населению, благодаря большой его численности, — наименьшей — всего около 10%, тогда как в Германии — 20%, в Австро-Венгрии —19, во Франции — 20, Англии — 18, Италии — 16. При этом на каждую тысячу мобилизованных у России приходилось убитых и умерших 115, тогда как у Германии — 154, Австрии — 122, Франции — 168, Англии — 125 и т. д.). Боевые потери русской армии убитыми в боях соответствовали таковым потерям Центрального блока. Россия вела войну с гораздо меньшим напряжением сил, чем ее противники и союзники. Даже с учетом значительных санитарных потерь и умерших в плену общие потери являлись для России несравненно менее чувствительны, чем для других стран^[71].

Пожалуй, только Россия не испытывала серьезных проблем с продовольствием^[72]. Во всех воюющих странах положение с продовольствием было гораздо хуже, чем в России, в том числе во Франции и в Англии, не говоря уже о Германии и Австро-Венгрии. В Германии действовала трудовая повинность для мужчин в возрасте от 17 до 60 лет. Карточная система на хлеб введена 31 января 1915 г. и к концу 1916 г. распространена по всей стране и на все важнейшие продукты народного питания — картофель, мясо, молоко, жиры, сахар. Городская норма потребления хлеба составляла 200–225 г. на человека в день, мяса — 250 г в неделю. В 1917 г. норма хлеба понизилась до 170 г., или 1600 г печёного хлеба в неделю, масла и жиров — до 60–90 г в неделю; молоко получали только дети и больные. Немыслимого состава «военный хлеб» образца 1917 г. примерно соответствовал хлебу блокадного Ленинграда в 1942 г. как по качеству, так и по количеству. В 1917 г. потребление мяса и жиров сократилось до одной пятой довоенного. Введенная с началом войны государственная хлебная монополия в 1916 г. переросла в принудительную продовольственную разверстку. Весь хлеб сверх нормы потребления, равной 9 кг хлеба в месяц на душу сельского населения, подлежал обязательной сдаче государству. Для лучшего контроля над продразверсткой на всех производителей заведены производственные карточки. Несмотря на государственное регулирование, цены на рынке обгоняли заработную плату, вследствие чего реальная зарплата работников наемного труда понижалась. До войны пищевое потребление немцев составляло в среднем 3500 ккал. в день, в 1916–1917 гг. опустилось ниже 2000 ккал., в том числе осенью 1916 г. паек давал 1344 ккал., летом 1917 г. — 1100 ккал^[73].

17 августа 1915 г. — почти на год позже Германии, правительство России установило твердые цены на хлеб, обязательные при государственной закупке для армии, а 10 октября 1916 г. распространило их на все торговые сделки. Осенью 1916 г. в 31 губернии Европейской России введено подобие продразверстки (на конец 1916 г. ее выполнили на 86%). Летом 1916 г. — на полтора года позже, чем в Германии, стихийно, решениями местных властей, в городах 34 губерний возникла карточная система и к концу года действовала в городах 45 губерний и в некоторых сельских местностях без санкционирования центральной властью. Нормированию подлежали сахар и хлеб (при этом нормы в несколько раз больше, чем в Германии)^[74]. В Москве карточная система на хлеб была введена только 6 марта 1917 г., а с июня 1917 г. — на крупу, рис, макароны и вермишель. В Петрограде накануне февральских событий нормировалась продажа хлеба: на человека 1,5 фунта (615 г.) хлеба хорошего качества, а рабочим и военным — по 2 фунта (820 г.). С декабря 1917 г. в обеих столицах большинство продуктов питания распределялись по карточкам^[75]. Лишь при советской власти, в 1918 г., карточная система стала единой для всей страны, в 1919 г. введена повсеместная и полноценная продразверстка на хлеб, а с 1920 г. — на все продукты^[76]. Как указывалось выше, реальная зарплата российских пролетариев стала снижаться летом 1917 г.^[77] При этом, несмотря на тяжелейшие условия жизни, число стачечников на 1000 человек работающих в Германии в 1916 г. было в 26 раз меньше, чем в России^[78].

Карточки на хлеб (2)

Тяжелая ситуация сложилась во Франции. Немцы захватили территорию, дававшую в 1913 г. 75% продукции каменного угля и кокса, 84% чугуна, 63% стали, 60% продукции металлообрабатывающей промышленности и т. д., разрушили 3256 городов и селений, около 8 тыс. километров железных дорог. Посевная площадь зерновых культур в стране сократилась к 1917 г. на треть, а сбор важнейших продовольственных культур — на 30–50%. В связи с повышением цен на продукты питания, были таксированы цены на предметы первой необходимости и стали производиться реквизиции зерна и муки. Карточная система на ряд продуктов питания введена уже в 1915 году. В 1917 г. государство объявило монополию на хлебопродукты, а закупку и распределение их возложило на созданное при министерстве продовольствия центральное хлебное бюро. Кроме того, в дополнение к введенной ранее карточной системе, Франция прибегла к сокращению потребления продуктов трудящимися, ограничив потребление мяса путем установления постных дней (три дня в неделю).

Мобилизация охватила свыше 60% мужской части сельского населения и около половины рабочих. На предприятиях оборонной промышленности власти учредили обязательный арбитраж и отменили право на стачку. В начале 1917 г. революционное брожение охватило 87 пехотных и артиллерийских полков и 23 стрелковых батальона. Солдаты отказывались идти в окопы, устраивали митинги, предъявляли правительству революционные требования. Однако с помощью жестких мер властям удалось вывести страну из кризиса к осени 1917 г. Власти изолировали фронт от тыла, беспощадно усмирили восставшие полки вооруженной силой. Мятежных солдат предали военно-полевым судам, которые вынесли сотни смертных приговоров. Под видом массовых отпусков командование удалило с фронта десятки тысяч «неблагонадежных» солдат. На рабочие организации и на пацифистов обрушился град репрессий. Усилилась милитаризация труда. При малейших признаках недовольства и неповиновения рабочие отправлялись на фронт. Несмотря на это, стачечное движение росло, не достигнув, однако, российских масштабов^[79].

Таким образом, по объективным показателям ситуация в России выглядела предпочтительнее, чем в других воюющих странах, особенно в Германии и Франции[80]. Вследствие этого и “объективных предпосылок” для революционного движения, разложения армии и развала в России было меньше. Не случайно, В.И. Ленин, выступая 9 января 1917 г. в Цюрихе на собрании молодых швейцарских социал-демократов, сказал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»[81]. Значит, за 8 недель до падения монархии 46-летний вождь пролетариата не видел революционной ситуации в России и не ожидал революции по крайней мере в ближайшие десять лет. Известный монархист И.Л. Солоневич, как политический репортер крупнейшей газеты России — суворинского «Нового времени», являлся профессиональным свидетелем событий 1916–1917 гг. Он также утверждал: «И для нас, репортеров, так сказать, профессиональных всезнаек, революция была как гром среди совершенно ясного неба. Для левых она была манной, но тоже с совершенно ясного неба»[82].

Братание солдат на фронте (3) Перенести на с. 115 (БМ)

Как известно, бизнес является самым чутким барометром не только экономической, но и политической конъюнктуры. В преддверии первой мировой войны 12 июля 1914 г. (здесь и далее по юлианскому календарю) на российских биржах наблюдалась паника. 16 июля 1914 г. торговля ценными бумагами временно приостановлена, а 19 июля 1914 г. прекращена. Однако возникли внебиржевые торги, так называемые «частные биржи». Официально фондовый отдел Петербургской биржи вновь открылся 24 января 1917 г. и действовал около месяца. 27 февраля биржевые сделки снова приостановлены, а 3 марта 1917 г. биржа окончательно закрылась. С 1 по 24 февраля 1917 г. резких колебаний цен на русские фонды, акции и облигации и вексельного курса не наблюдалось. С 24 февраля по 3 марта произошло небольшое и временное падение котировок некоторых ценных бумаг. Курс рубля оставался стабильным[83]. «Торгово-промышленная газета» от 24 февраля 1917 г. сообщала о Лондонской бирже: «Общее настроение биржи спокойное»[84], а от 7 марта 1917 г. (25 февраля — 7 марта газета не выходила): «Общее настроение биржи твердое, но спокойное. С русскими ценностями отмечается улучшение»[85]. В Москве объем торговли ценными бумагами после 24 февраля 1917 г. упал, но цены русских фондов, акций и облигаций, также как и вексельный курс не изменились. Официальное открытие биржи за месяц до февральских событий, ее нормальное функционирование вплоть до их начала и устойчивость цен на русские фонды, акции, облигации и вексельного курса — все это свидетельствует о том, что российский и зарубежный бизнес не боялся революции, слухи о готовящемся перевороте и сам факт свержения монархии воспринимал спокойно. Напрашивается предположение — не потому ли, что все находилось под контролем?

Из вышеизложенного следует: при политической стабильности «продержаться» до окончания войны Россия смогла бы. Не случайно на 1917 г. русское командование планировало решительные наступательные операции. Однако массовые выступления в феврале 1917 г., охватившие преимущественно столицы и немногочисленные промышленные центры, разрушили эти планы. С большой вероятностью можно предположить, что беспорядки были спровоцированы оппозицией, которая воспользовалась моментом, чтобы вывести народ на улицы и свергнуть монархию.

Как ни парадоксально, большевистский переворот поначалу не вызвал на биржах паники. Накануне своего закрытия, 28 октября 1917 г., «Торгово-промышленная газета» сообщала: «Несмотря на известия из России, настроение [Лондонской] биржи благоприятное; с английскими фондами весьма крепко. С русскими ценностями при открытии слабо, но затем отметилось улучшение». В первые несколько дней снизился оборот ценными бумагами, но их цены не изменились, хотя, обменный курс рубля на доллар с 23 октября по 4 ноября 1917 г. понизился в 2 раза[86]. Бизнес отреагировал спокойно, так как не верил в успех большевистского переворота. Но вскоре всякая биржевая деятельность в России прекратилась, и русские фонды за границей потеряли всякую ценность.