Знание и эстафетные структуры коммуникации

Вернемся к описанию химического эксперимента с натрием и хлором. Я думаю, что каждый интуитивно понимает, что в этом описании содержится не только информация о том, что и как делают химики, но и о таких объектах как натрий, хлор, хлорид натрия. Описание легко преобразовать не только в предписание, но и в знания об указанных объектах. При этом мы просто иначе организуем текст, ничего не меняя в содержании. Вот, например, еще три возможных варианта: 1. «Натрий используют при получении хлорида натрия NaCl. Для этого небольшой кусок металлического натрия помещают в трубку из тугоплавкого стекла и нагревают на пламени в токе хлора. При реакции появляется ослепительный желтый свет». 2. «Хлор используют при получении хлорида натрия NaCl. Для этого небольшой кусок металлического нат­рия помещают в трубку из туго­плавкого стекла и нагревают на пламени в токе хлора. При реак­ции появляется ослепительный желтый свет». 3. «Хлорид натрия NaCl получают следующим образом: небольшой кусок металлического нат­рия помещают в трубку из туго­плавкого стекла и нагревают на пламени в токе хлора. При реакции появляется ослепительный желтый свет». Думаю, что за легкостью и понятностью таких преобразований кроются какие-то дополнительные эстафетные структуры.

1. Информационный рынок и формирование знания

Дело в том, что опосредованные эстафеты, а, следовательно, и описания образцов формируются и функционируют в актах коммуникации. Описания всегда представляют собой ответ на некоторый вопрос. Начнем с ситуации, о которой рассказывает Геродот: «Есть у вавилонян... весьма разумный обычай. Страдающих каким-нибудь недугом они выносят на рынок (у них ведь нет врачей). Прохожие дают больному советы [о его болезни] (если кто-нибудь из них или сам страдал подобным недугом, или видел его у другого). Затем прохожие советуют больному и объясняют, как сами они исцелились от подобного недуга или видели исцеление других. Молча проходить мимо больного чело­века у них запрещено: каждый должен спрашивать, в чем его недуг»[15].

Ситуации подобного рода мы будем называть информационным рын­ком. В чем их специфика? Прежде всего, в том, что это особая фор­ма социализации или обобществления опыта в условиях, когда уже на­лицо развитая коммуникация, но еще не существует «объективного зна­ния» в виде особого «третьего мира». Идеальный информационный ры­нок не предполагает письменности, и поэтому речь идет об организа­ции не знаний, а носителей опыта. Впрочем, нечто аналогичное ин­форма­ционному рынку мы встречаем и сейчас, и при этом не только в быту, но и в сфере науки: консилиумы, экспертиза, симпозиумы...

В простейшем случае информационный рынок предполагает наличие «пациентов», которые задают вопросы, и «консультантов», предшествующий опыт которых позволяет найти ответ. Знание воз­никает как результат соответствующего акта коммуникации, как ответ на поставленный вопрос. Суть происходящего в следующем: опыт кон­сультанта недифференцирован, не организован, он что-то видел, с чем-то сталкивался, в его поле зрения есть некоторый набор образцов, которые еще надо описать. Только вопрос заставляет его просмотреть и организо­вать этот опыт под определенным углом зрения. Только благодаря этому и возникает знание, ибо оно предполагает референцию, т.е. всегда является знанием о чем-то. Обратите внимание, если человек страдал каким-то недугом и вылечился, то полученный им опыт вовсе не сводится к какому-то одному рецепту. В принципе, вероятно, он может ответить на множество вопросов, касающихся и условий или причин заболевания, и симптомов болезни, и методов лечения, и остающихся последствий, и своих переживаний во время болезни... Его можно спросить о реакции родственников, о компетентности консуль­тантов, о стоимости лечения и о состоянии его финансовых дел. И каждый раз, задавая новый вопрос, мы будем получать новое, соот­ветствующее этому вопросу знание.

Я полагаю, что знание даже в его развитом современном виде – это как бы «застывший» акт коммуникации в форме «вопрос-ответ». Хорошей моделью происходящего может служить следующий акт первобытного обмена между чукчами и чибуками в Северной Америке, описанный Н.И. Зибером: «Чужеземец является, кладет на берег известные товары и затем удаляется; тогда является чибук, рассмат­ривает вещи, кладет столько кож рядом, сколько считает нужным дать, и уходит в свою очередь. После этого чужеземец опять приближается и рассматривает предложенное ему; если он удовлетворен этим, он берет шкуры и оставляет вместо них товары; если же нет, то он оставляет все вещи на месте, удаляется вторично и ожидает придачи от покупателя. Так идет вся торговля, глухо и молчаливо»[16]. Нетрудно видеть, что перед нами нечто очень напоминающее вопрос-ответную форму коммуникации: выложенные на берег товары – это вопрос, количество положенных рядом шкур – ответ. Но представьте себе, что торговля закончена, а вы зафиксировали (записали или сфотографировали) окончательный результат; то, что вы получили, очень напоминает прейскурант.

Некоторый аналог таких «застывших» актов коммуникации – это простейшие из известных нам систем знания. Например, древне­египетские математические папирусы представляю­т собой сборники задач с решениями. Аналогичный характер имеют первые матема­тические рукописи в России. Таковы и русские травники и лечебники, первые из которых описывают способы употребления лекарственных растений, а вторые – способы лечения болезней. Здесь, правда, задача или вопрос редуцированы до обозначения предмета, который нас интересует, но очевидно, что, обращаясь к рукописным текстам такого рода, читатель всегда имел соответствующий вопрос в развернутой форме. Он, например, обращался к лечебнику, чтобы узнать метод лечения определенной болезни, но к травнику, если его интересовали целебные свойства какой-нибудь травы. Но нам вовсе не обязательно уходить в далекое прошлое, так как и современная наука в изобилии демонстрирует нам аналогичные струк­туры. Стоит, напри­мер, открыть какой-либо современный курс механики, и мы увидим, что автор последовательно ведет нас от решения простых задач к задачам более сложным. Я не говорю уже о том, что почти в любом курсе мы встречаем большое количество специально подобранных учебных задач с решениями.

В свете сказанного нельзя не согласиться с Коллингвудом, кото­рый писал: «Свод знания состоит не из "предложений", "высказыва­ний", "суждений" или других актов утвердительного мышления... и того, что ими утверждается... Знание состоит из всего этого, вместе взятого, и вопросов, на которые оно дает ответы. ... Вы никогда не сможете узнать смысл сказанного человеком с помощью простого изучения устных или письменных высказываний им сделанных, даже если он писал или говорил, полностью владея языком и с совершенно честными намерениями. Чтобы найти этот смысл, мы должны также знать, каков был вопрос (вопрос, возникший в его собственном сознании и, по его предположению, в нашем), на который написанное или сказанное им должно послужить ответом»[17]. В качестве иллю­страции Коллингвуд приводит следующий пример. Допустим, у вас отказал двигатель автомашины, и вы ищете неисправность. Про­верив первую свечу, вы констатируете: «Свеча номер один в порядке». Выражает ли это высказывание то знание, которое вы получили? Все зависит от вопроса. Скорее всего, в описанной ситуации вас интере­совала не свеча сама по себе, а причина отказа двигателя, иными словами, вопрос звучал так: «Не потому ли моя машина остановилась, что неисправна свеча номер один?» Но тогда ясно, что в результате проверки вы получили знание вовсе не о свече, а о двигателе.

Вернемся еще раз к информационному рынку. Вовсе не обяза­тельно представлять его только в виде консультации, где одна сторона только задает вопросы, а другая отвечает. Более развитая форма – это дискуссия. Если говорить, в частности, о научных симпозиумах или семинарах, то они демонстрируют как раз такую форму коммуникации. Но мышление, согласно Л.С. Выготскому, — это интериоризирован­ный спор, т.е. само мышление есть порождение коммуникации. Не удиви­тельно, что спор легко выявляется и в строении, в организации научного знания.

Приведем конкретный пример. Вот небольшой отрывок из книги по биогеографии: «На Земле нет сколько-нибудь значительных прост­ранств, лишенных жизни. Даже в самых сухих, ка­залось бы, совсем безжизненных пустынях обнаруживается жизнь, например, после дождя, когда пробуждаются наземные сине-зеленые водоросли, до этого находившиеся в состоянии анабиоза, т.е. длительного покоя. Даже на льду обитают не только микроорганизмы, но и глетчерные блохи (снежные ногохвостки), а также некоторые водоросли....Жизнь присутствует даже на больших глубинах океанов, где слой биосферы достигает около 10 км толщины»[18]. Разве не видно, что автор, выдвинув тезис о повсеместности жизни на Земле, в ходе дальнейшего изложения все время отвечает на выдвигаемые кем-то «закулисные» возражения: «Ну как же нет мест, лишенных жизни? А пустыни и ледники? А глубины океанов?» Чем богаче внутренний спор, который ведет сам с собой автор, тем полнее и богаче будет изложение того или иного тезиса.

2. Строение опосредованных эстафет

С какими же эстафетами и эстафетными структурами мы здесь сталкиваемся? Как видно из предыдущего, на информационном рынке уже в самом элементарном случае налицо эстафеты «пациента» S₁ и эстафеты, в которых работает «консультант», S₂. Если не вдаваться в детали, то можно сказать, что мы имеем здесь взаимную сопряженность двух эстафет, очень напоминающую ситуацию гардероба, рассмотренную в третьей главе. Там посетитель, уходя, отдает номерок, а гардеробщик, взяв номерок, отдает пальто. Здесь один из участников задает вопрос, а другой дает ответ. Все было бы просто, если бы у одного был готовый список перенумерованных вопросов, а у другого перенумерованный список ответов. Но вопрос надо еще уметь поставить, а ответ найти среди существующих образцов поведения или деятельности и соответствующим образом сформулировать. Кроме того, получив ответ, «пациент» должен быть способен его использовать в качестве образца или инструкции.

Все это сильно усложняет картину. Мы не имеем возможности анализировать сложнейший мир лингвистических эстафет. Мы просто будем предполагать, что язык и речь уже существуют. Это, в частности, означает, что и «пациент», и «консультант» владеют некоторым набором сходных образцов, который позволяет им понимать друг друга. Но плюс к этому «консультант» должен иметь набор образцов, которых нет у «пациента», а последний – какие-то образцы, позволяющие ставить вопрос. Остановимся на последнем.

Что такое вопрос и как он ставится? Будем считать, что в рамках информационного рынка вопрос – это некоторое требование, предписание, адресованное консультанту. Какую речевую форму приобретает такое предписание, определяется эстафетными структурами языка и речи, анализ которых, как мы уже отмечали, не входит в нашу задачу. Важно следующее. Предписания, как мы видели, рефлексивно связаны с описаниями. Можно предположить, что вопрос – это и есть результат такого рефлексивного преобразования. Допустим, при описании образцов некоторой эстафеты мы получаем: «он измерил длину своего стола». Соответствующее предписание будет звучать так: «надо измерить длину моего стола» или «измерь длину моего стола» или «измерь длину комнаты». При этом происходи замещение одного объекта другим. Такого рода выражения я и буду считать вопросами, полагая, что их отличие от вопросительных предложений в данном контексте несущественно.

Вот отрывок из папируса Ринда: «Тебе сказано: раздели 10 мер хлеба на 10 человек, если разность между каждым человеком и следующим за ним составляет 1/8 меры»[19]. Дальше следует решение задачи. А вот аналогичная формулировка задачи из Московского математического папируса: «Если вам скажут: корзина (на 4¹/₂) в диаметре и 4¹/₂ в глубину, дай мне узнать поверхность»[20]. Обратите внимание, «пациент», т.е. тот, кто ставит задачу, и «консультант», в данном случае древнеегипетский писец, здесь представлены разными лицами, а вопрос сформулирован в виде предписания. Очевидно, что вопрос «дай мне узнать поверхность» может быть сформулирован только в том случае, если в S₁ уже есть образцы вычисления поверхностей или образцы использования результатов таких вычислений. Вопрос возникает либо при наличии разделения труда, либо в ситуации, когда образцы в S₁ не помогают решить задачу.

Приведенная схема, конечно же, все упрощает, ибо предполагает, что у консультанта уже есть образцы решения задачи, их надо только вербализовать. На информационном рынке Геродота это действительно так. Но едва ли можно предполагать, что египетские писцы всегда имели в своем распоряжении образцы уже решенных задач. Чаще всего, вероятно, решение надо было еще построить, сконструировать. Я имею в виду не нахождение численного результата, а способ вычисления. В приведенной задаче из папируса Ринда мы имеем дело с арифметической прогрессией, где известно количество членов, сумма и разность. Требуется определить члены этой прогрессии. Египтянин, судя по всему, не владел методами даже элементарной алгебры, но мог опираться в своих рассуждениях на анализ более простых ситуаций. Он мог, например, взять последовательность натуральных чисел от 1 до 10, которая тоже представляет собой арифметическую прогрессию, и путем простых проб обнаружить, что сумма первого и последнего члена равна одной пятой суммы всех членов (55 и 11), и что первый член прогрессии в данном случае равен (11 – 9)/2, где 9 – это разность прогрессии, умноженная на 9 (1^.9). Выяснив все это, он уже получал образец решения задачи, что и требовалось, ибо образец конкретного вычисления заменял египтянам наши правила и алгоритмы.

Но нас интересует пока не процесс познания, не его методы, а только эстафетный механизм вербализации эстафет. Нам, в частности, важно понять, почему описание одного и того же образца может быть представлено разными знаниями, позволяет понять те преобразования знания, о которых говорилось выше. Вопрос «пациента» позволяет «консультанту» поляризовать имеющиеся у него образцы. Но это не практический опыт консультанта зафиксированный в эстафетах S₂. Поляризация этих образцов задана сопряженностью с другими эстафетами практической деятельности, которые нуждаются для своего функционирования в продуктах S₂. На поляризацию каких же образцов влияет вопрос? Представьте себе, что химик осуществляет все описанные выше действия с целью получения чистого хлорида натрия. Продукт определен, образец поляризован. Означает ли это, что все приведенные выше варианты описания, кроме одного, невозможны? Разумеется, нет. Значит, речь идет о какой-то другой поляризации. Остается только одно: речь идет о поляризации образцов эстафет вербализации, эстафет описания, о вербализации образцов познавательных актов. Вопрос требует получить знание определенной референции, он указывает, знание чего или о чем нужно «пациенту». Эстафеты постановки вопросов находятся в отношении композиции с эстафетами вербализации образцов и определяют характер их поляризации.

Сделаем теперь еще один шаг. В приведенных отрывках из древнеегипетских папирусов спрашивающие и отвечающие, «пациенты» и «консультанты» представлены разными лицами и являются участниками разных эстафет, но ничто не мешает нам интегрировать эти эстафеты в рамках деятельности одного и того же лица. Это примерно так, как в гардеробе, который перешел на самообслуживание и где мы сами вешаем пальто и берем номерок, интегрируя функции и посетителя и гардеробщика. Современное знание как раз и возникает за счет такой интеграции. Мы постоянно это наблюдаем. На занятиях студент задает вопросы, а преподаватель отвечает, на экзаменах они меняются местами. Но в любом лекционном курсе преподаватель постоянно отвечает на вопросы, которые он сам и ставит. В знании средствами языка зафиксировано отношение композиции эстафет «пациента» и «консультанта» при условии, что их эстафеты интегрированы. Иными словами, речь идет об описании образцов интегрированных эстафет. Конечно, вопрос далеко не всегда представлен в явном виде, часто мы просто формулируем ответ, но вопрос проявляется в поляризации образцов описания, в соответствующих целевых установках, и его, как показывает Коллингвуд, легко реконструировать.

Не следует при этом забывать, что эстафетные структуры коммуникации определяют только характер описания образцов, они задают «монтажную схему» такого описания, но не его содержание и не его истинностные характеристики. В рамках приведенной схемы знание все время эволюционирует по содержанию с изменением характера, как вопросов, так и ответов. Плюс к этому знание постоянно функционирует в качестве предписаний, обеспечивая воспроизведение той или иной деятельности, что в конечном итоге чаще всего и определяет его истинность или ложность