Понимающий подход и проблема анализа знания

Рассмотрим теперь для контраста несколько наиболее интересных попыток анализа знания, которые предпринимались в нашей эпистемологической литературе, начиная с конца 1950-х годов. Несмотря на очень разный в принципе характер этих работ, их объединяет то, что они выдержаны в русле понимающего подхода.

1.Строение атрибутивного знания

Первая из них – это работа Г.П. Щедровицкого «О строении атрибутивного знания». Она опубликована в 1958 году, когда Щедровицкий еще только начинал свою научную карьеру. Это работа молодого и талантливого исследователя, явно претендующего на поиск новых путей. Заметьте, установка на анализ именно строения здесь зафиксирована в самом названии работы. Простейшее знание атрибутивного типа – номинативное знание автор изображает следующим образом: X ^______ (A), где X – это объективное содержание, (A) – знаковая форма, а черта обозначает «связь значения». Каков же характер этой связи? Вот что пишет об этом сам Щедровицкий:

«Атрибутивное знание есть знание, полученное посредством одной или нескольких операций ²практически-предметного сравнения².... Чтобы разобрать механизм этой операции, представим себе, что какой-то предмет X впервые попадает в сферу коллективного производства. Чтобы обнаружить какие-либо из его непосредственно чувственно невоспринимаемых свойств, надо поставить его в отношение реального взаимодействия с каким-либо другим предметом... Например, чтобы выяснить, горит этот предмет или нет, мы должны привести его во взаимодействие с огнем. Этого практически установленного отношения взаимодействия достаточно для обнаружения свойства предмета X, но, чтобы сообщить об обнаруженном свойстве и соответственно об обнаруженном возможном способе использования предмета X другим членам коллектива, человек, оперирующий с предметом X, должен еще сопоставить его с каким-либо другим предметом A, обладающим тем же свойством и используемым членами данного коллектива только со стороны этого свойства... Проделанное таким путем отождествление позволяет обозначить вновь вошедший в сферу коллективного производства предмет X тем же знаком (A), что и давно известный предмет A...»[2].

Операция практически-предметного сравнения складывается, согласно Щедровицкому, из двух существенно различных действий: первое из них – это сопоставление различных предметов, второе – отнесение знака (A) к одному из этих предметов, а именно к предмету X. «Характер действий сопоставления и отнесения, составляющих операцию практически-предметного сравнения, – пишет Щедровицкий, – полностью определяет строение полученного номинативного знания, характер связи между его объективным содержанием и формой»[3]. Итак, связь значения в выражении X ^______ (A) определяется операцией практически-пред­мет­ного сравнения, описать эту связь – это значит описать указанную операцию и ее составляющие.

Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, говоря о строении знания, Щедровицкий на самом деле описывает процедуру его получения, он описывает некоторый образец процедуры распознавания или диагностики, который у него перед глазами. При этом, что очень важно, он не ставит вопрос, почему человек действует именно так, а не иначе. Он говорит о том, как надо действовать, исходя из соображений целесообразности. А это, как мы видели выше, признак понимающего, рефлексивного подхода. Чтобы обнаружить какое-либо свойство предмета X, – пишет он, – «надо поставить его в отношение реального взаимодействия с каким-либо другим предметом». Откуда взялось это утверждение и почему оно представляется таким очевидным? Это ведь тоже вербализация каких-то образцов. При этом заметьте: номинативное знание, вероятно, появилось уже на заре формирования речи, а соответствующие образцы Щедровицкий описывает с использованием такого абстрактного понятия как «свойство», т.е. с использованием современного категориального аппарата. Очевидно, что это откровенный презентизм, но Щедровицкий этого не видит, ибо у него нет четкого осознания того, что он фактически делает. Но пойдем дальше. Нам, оказывается, мало обнаружить свойство, нам еще необходимо «сообщить об обнаруженном свойстве и соответственно об обнаруженном возможном способе использования предмета X другим членам коллектива». А почему это необходимо, какие «силы» заставляют нас это делать? Автор все время предлагает нам свое понимание, но не задается вопросом о том, почему он понимает так, а не иначе. А именно этот вопрос надо поставить в первую очередь, если мы хотим выяснить, в каких образцах мы работаем, понимая то или иное знание.

Во-вторых, а какое все это имеет отношение к «связи значения»? Стоит вдуматься в предложенные рассуждения, как становится ясно, что операция практически-предметного сравнения уже предполагает наличие указанной связи и без нее невозможна. Ведь эталон, с которым мы сопоставляем объект X, уже обозначен как (А). Что же собой представляет эта таинственная связь и существует ли она? Как уже было показано выше, связь это мнимая, ибо использование имени (А) в отношении к некоторому предмету определяется не самим именем и не предметом, а эстафетной структурой словоупотребления. Если мы упростим ситуацию и попробуем схематично описать образцы, в которых мы употребляем или понимаем имя, то получим нечто аналогичное треугольнику Фреге: имя (А) обозначает такой-то предмет, выделяемый по таким-то признакам. Но Щедровицкий, как ни странно, говоря о строении знания интересуется вовсе не «связью значения», а «переносом» имени на новые объекты, т.е. процедурой обобщения.

Все это можно изложить и несколько иначе. Попробуем использовать автора приведенного текста в качестве своеобразного «прибора». Перед нами некоторая ситуация, которую мы обозначим как номинативное знание. Выглядит она примерно так: человек поднимает руку и говорит – «огнеопасно». Мы, естественно, ничего не понимаем и обращаемся к Г.П. Щедровицкому за разъяснениями. В ответ мы получаем приведенный выше текст. Будем рассматривать его как показания прибора и попробуем интерпретировать. Почему наш «прибор» реагирует на данную ситуацию именно так, чем это обусловлено? Во-первых, очевидно, что он, т.е. «прибор», включен в эстафеты речевой коммуникации. В противном случае, откуда эта уверенность, что речь идет о некотором сообщении, что приобретенный опыт надо сообщить «другим членам коллектива»... Сама запись ситуации в виде схемы X ^______ (A) свидетельствует о понимании того, что выражение «огнео­пас­но» относится к некоторому предмету, на который указывает рука. Разве не ясно, что показания нашего «прибора» обусловлены наличием каких-то сложных эстафетных структур, участником которых он является? Здесь налицо и эстафеты воспроизведения определенных исследовательских процедур, и эстафеты речевой коммуникации, и эстафеты фиксации опыта в знаковой форме... Я уже не говорю о том категориальном аппарате, которым владеет наш «прибор» и который он использует для формулировки своих показаний.

Щедровицкий утверждает, что операция «практически-предмет­ного сравнения» полностью определяет связь между объективным содержанием и знаковой формой, т.е. связь X ^_____ (A). Но это некоторая мистификация. Очевидно, что знаковая форма сама по себе никак с объективным содержанием не связана. Связываем их мы, используя знаковую форму определенным образом. Речь при этом идет не об одном акте такого использования, а о некотором процессе постоянного воспроизведения сходных актов, которые к тому же все время меняют свои вещественные составляющие. То, что у Щедровицкого обозначено как (A) – это не вещь, а некоторая программа или роль, о которой можно сказать все то, что Фердинанд де Соссюр писал о слове «Messieurs». Короче, мы имеем здесь дело с куматоидом, т.е. с эстафетой или с множеством взаимосвязанных эстафет. Бросается в глаза, по крайней мере, следующее: есть эстафеты воспроизведения определенных практических процедур, и есть эстафеты номинации. Именно эти эстафеты, точнее, их содержание и описывает Щедровицкий, говоря об операциях сопоставления и отнесения. Но структуру знания образуют не такие «элементы», как X и (A), а именно эстафеты и их связи. В данном конкретном случае речь идет о сопряженности эстафет. В довершение следует добавить, что названные эстафеты не существуют изолированно, но только в некотором эстафетном «контексте», что тоже следует учитывать при описании строения номинативного знания. Мы полагаем, что только такой подход оправдывает использование в эпистемологии понятий «строение» или «структура», очищая их при этом от всяческих мистификаций.

2. Строение теории у И.В. Кузнецова

Остановимся кратко еще на одной интересной попытке анализа знания, где речь идет, правда, уже не о простейших его формах, а о таком сложном явлении, как научная теория. Попытка эта представлена в статье известного философа советского периода И.В. Кузнецова «Структура физической теории»[4]. Заметьте, и здесь термин «структура» декларирован в самом названии работы.

«В структуре физической теории, – пишет автор, – можно выделить следующие основные части: основание, ядро, воспроизведение...»[5]. Что же собой представляют эти части? Начнем с основания. Сюда входят следующие элементы: эмпирический базис, идеализированный объект и понятия, которые автор называет физическими величинами. Приведем несколько очень важных для нашего анализа высказываний, показывающих, как именно И.В. Кузнецов вводит перечисленные элементы. «Для того чтобы возникла потребность в создании какой-либо новой теории, необходимо обнаружение фактов, которые не могут быть приведены в соответствие с ранее существовавшей теоретической системой, противоречат ей»[6]. «Чтобы совершить переход от эмпирического базиса к совокупности новых понятий, нужен некоторый посредствующий мост. Им служит особый элемент структуры теории, который можно назвать идеализированным объектом, то есть абстрактной моделью, наделенной небольшим числом весьма общих свойств и простой структурой»[7]. «Вместе с разработкой и уточнением схемы идеализированного объекта происходит введение целой системы фундаментальных понятий. Каждое из них призвано быть характеристикой определенного свойства этого объекта или некоторого аспекта его. Эти характеристики называются физическими величинами»[8].

Стоит вчитаться в эти отрывки, и создается впечатление, что автор описывает вовсе не структуру, а некоторую необходимую, с его точки зрения, последовательность акций, в ходе которых формируется теория. Точнее, он декларирует некоторую общую феноменологию, некоторую последовательность актов построения или изложения теории, пытаясь представить ее в качестве образца или нормы. Это продолжается и дальше, когда речь идет уже о ядре теории. Главным элементом здесь является система общих законов, выраженных в математических уравнениях. «Только на основе некоторого идеализированного объекта могут быть сформулированы фундаментальные уравнения теории. С другой стороны, установление системы этих уравнений, находящих при дальнейшем развитии теории опытное подтверждение, ведет к более детальной и глубокой разработке самого идеализированного объекта или даже к его решительной перестройке. В истории физики не раз бывало, что...»[9]. Но разве не ясно, что речь идет о формировании и развитии теории? Автор и сам это понимает, ссылаясь тут же на историю физики.

Интересно сравнить подход И.В. Кузнецова с разобранным выше анализом номинативного знания Г.П. Щедровицкого. По сути дела, это одно и то же, с учетом, разумеется, того факта, что речь идет о разных семиотических образованиях. Щедровицкий описывает операции построения номинативного знания, которые представляются (вероятно, ошибочно) как сравнительно простые. В статье И.В. Кузнецова фиксируются этапы исторического формирования теории, и делается попытка представить это в виде некоторой нормы. Автор понимает, правда, что он не способен сформулировать здесь какие-либо точные предписания: «От эмпирического базиса до ядра теории для мысли исследователя не существует каких-либо однозначно и строго определенных логических путей»[10]. И все же изложение строится так, точно мы описываем некоторые правила построения теории, описываем некоторый образец. Таковы уж требования избранного подхода.

В завершение несколько слов о третьей и последней «части» теории, которая называется воспроизведением. Речь идет по сути дела о функционировании готовой, сформировавшейся теории при объяснении конкретных явлений. Здесь уже существуют достаточно строго определенные логические пути, на что и указывает автор: «Иным оказывается переход от ядра теории к ее следующему «этапу», где важнейшими структурными элементами выступают объяснение совокупности известных эмпирических фактов и предсказание новых физических явлений. Эти элементы должны предстать как система строго выводимых следствий, получаемых из ядра теории путем логической дедукции, подчиненной точно сформулированным математическим спецификациям»[11]. Автор явно «проговаривается», указывая на переход к следующему этапу. Правда слово «этап» он тут же ставит в кавычки, что свидетельствует о его понимании возникающих трудностей. Так что же мы описываем, структуру теории или этапы ее исторического формирования? И как может функционирование теории быть в то же время и ее частью?

Категориальные неувязки подобного рода, как нам представляется, совершенно неизбежны и неустранимы, если мы пытаемся анализировать строение или структуру теории в рамках понимающего подхода. Последний, как было показано выше, эквивалентен феноменологическому методу, который всегда традиционно противопоставлялся построению структурных моделей. Иными словами, в рассмотренных выше исследованиях изначально присутствует противоречие между поставленной задачей и избранным методом ее решения. Это, однако, вовсе не ошибка именно избранных нами авторов, речь идет об общей традиции, которая господствует в гуманитарных науках.