Детерминанты культурной эволюции_______________

В классических работах не обнаруживается после­довательно сформулированных теорий детерминации культурной эволюции. Здесь можно встретить множе­ство каузальных (причинных) объяснений. Ранние ав­торы полагали, что именно конкретные локальные факторы порождают те культурные образцы, которые впоследствии приобретают эволюционную значимость. Так, Дж.С. Милль писал: «Обстоятельства... которые влияют на состояние и прогресс общества, неисчисли­мы и бесконечно изменчивы; и хотя все они меняются согласно причинам и, следовательно, законам, множе­ственность причин столь велика, что превосходит наши ограниченные способности к подсчету»[110]. Соответственно сама возможность построения какой-либо общей теории, обеспечивающей единое причинное объясне­ние культурной эволюции, оставалась за рамками ре­шаемых проблем. Тем не менее можно попытаться выделить основные факторы, которые назывались в ка­честве причин эволюционных изменений. Эти факто­ры можно отнести к двум основным классам: имманен­тные антропологические и внешние средовые.

Теории имманентной причинности изображают культурную эволюцию как процесс разворачивающих­ся человеческих потенций. Здесь роль причинных фак­торов обычно отводится человеческой психике и её носителям (расам и индивидам). Другой тип теорий подчеркивает роль факторов, внешних по отношению к человеческому организму. Соответственно детерми­нанты культурного развития отыскиваются на уровне природного или социального окружения и воплощают­ся в таких типах реакций на него, как системы жизне­обеспечения, технологии, завоевания, заимствования.

В настоящее время признается одновременное действие обоих классов факторов, однако и в совре­менных теориях можно обнаружить приверженность либо «антропологическим», либо «средовым» моделям объяснения социокультурной динамики.

Антропологические, имманентные детерминанты

Идеи как побудители культурной эволюции.Эту позицию эволюционисты заимствовали у французских рационалистов и просветителей. Отказавшись считать промысл божий детерминантой человеческой истории, просветители стали рассматривать эволюцию обще­ства и культуры как продукт человеческого разума. В XIX в. эти идеи были развиты О. Контом и Дж.С. Миллем. Как отмечал Дж.С. Милль, интеллектуальные спо­собности человечества — это повсеместно и во все времена постоянно действующий причинный фактор эволюционных изменений в обществе и культуре. «Лю­бое значительное продвижение по пути материальной цивилизации предварялось продвижением в познании; когда происходило каждое великое социальное изме­нение, ему непосредственно предшествовало измене­ние общественного мнения и способов мышления»[111].

Здесь значительная роль отводилась таким фено­менам, как «архетипические идеи» (Г. Майн), «элемен­тарные идеи» (А. Бастиан), «гермы мысли» (Л. Мор­ган). Исходя из представления об антропологически инвариантной конструкции человеческого мозга и психики, сторонники этих концептов полагали, что такого рода образования свойственны человеческой природе и являются исходными пунктами порожде­ния множества сложных культурных институтов. Для того чтобы реализоваться на уровне идей и действий, эти «гермы мышления» должны стать специальными интеллектуальными средствами, развивающимися в результате разнообразных отношений людей с окру­жением. Такое развитие, по мнению Э. Тайлора, осу­ществляется в движении познания от магии к науке. Ему способствовало изобретение письменности.

Согласно классическому эволюционизму, человек имеет определенные предпосылки для совершенство­вания своего менталитета и поведения. Так, Г. Спен­сер полагал, что с ранних стадий предыстории продол­жается медленная адаптация человеческой природы к результатам социокультурных процессов. Модифика­ции человеческих качеств постепенно аккумулируют­ся в популяции, передаваясь от поколения к поколе­нию как наследственно, так и через традицию. В силу различных условий и обстоятельств существования людей эти качества оказываются у них неодинаково развитыми. Однако различия не являются абсолютны­ми и могут быть преодолены благодаря тому, что врож­денные способности человека имеют свойство совер­шенствоваться.

И все же не следует считать классических эволю­ционистов безоглядными идеалистами. Признавалось, что хотя идеи и играют значимую роль в развитии ци­вилизации, сам этот процесс отнюдь не является ра­циональным. «Состояние общества в любой момент его существования есть результирующая всех амбиций, эгоистических интересов, страхов, отвержений, него­дований, симпатий и т. п. современных граждан и их предков. Ходовые идеи при этом состоянии общества должны в среднем соответствовать чувствам граждан и, следовательно, производимому этими чувствами со­стоянию. Идеи, полностью чуждые этому состоянию, не смогут развиваться; будучи интродуцированными извне, они окажутся невоспринятыми, а если и будут приняты, умрут тотчас же, как пройдет короткая фаза чувств, обусловивших их признание»[112]. Соответствен­но идеи оформляют представления о существующем состоянии общества и являются стимулами для изме­нения этого состояния лишь тогда, когда для этого есть соответствующие предпосылки на уровне чувств и активности.

К началу XX в. «идеациональный детерминизм» по­терял популярность настолько, что даже стал отрицать­ся как самостоятельное объяснение культурной эволю­ции. Тем не менее его вспомогательная интерпретативная роль оставалась более или менее неизменной вплоть до настоящего времени, хотя сами характеристики им­манентных антропологических познавательных свойств претерпели существенную трансформацию в результа­те обобщения многочисленных эмпирических данных.

В качестве носителей «врожденных идей» в клас­сическом эволюционизме использовались два типа единиц: расы и индивиды.

Расовый (этнический) детерминизм.Представле­ния о «коллективном субъекте», воплощающем «врож­денные идеи», в эволюционном процессе нашли отра­жение в теориях расового детерминизма. В отличие от концепции психического единства, применяемой для объяснения общих черт в культурах разных обществ, расовые теории использовались для объяснения куль­турных различий.

Идея эволюционного неравенства рас была доми­нирующей в рамках классического эволюционизма. Так, Г. Спенсер часто употреблял понятия «высшая» и «низ­шая» раса. Правда, и он, и ряд других последователей эволюционизма, таких как Э. Тайлор, Л. Морган, Дж. Фрейзер, не считали, что психические различия носят базовый, низменный характер, и не приписыва­ли «примитивным» народам «дологический ментали­тет». Следует отметить также, что, говоря о расах, клас­сические эволюционисты имели в виду не особую эво­люционную единицу, как это было в более поздних и идеологизированных расистских теориях, но отдель­ное племя или народ, этнос, как сказали бы сегодня. Л. Морган и Э. Тайлор, например, хотя и предполага­ли расовые интеллектуальные различия, не прибега­ли к этому как к объяснению положения соответству­ющих культур на эволюционной шкале. Таким обра­зом, в рамках классического эволюционизма расовые различия признавались и рассматривались следующим образом:

— они считались количественными, а не каче­ственными;

— они использовались в качестве признака, а не объяснения культурных различий.

Индивиды как детерминанты культурной эволю­ции.Другим проводником «врожденных идей» счита­лись действия индивидов, рассматривавшиеся как причины эволюционных изменений. Так, Дж.С. Милль утверждал, что «законы общественных явлений пред­ставляют собой, и не могут быть ничем иным, как за­конами действий и страстей человеческих существ, объединенных в их социальном состоянии»[113]. Разуме­ется, объяснение эволюции не ограничивалось терми­нами индивидуального поведения. Предполагалось об­ращение к культурной матрице и природным услови­ям, составляющим внешнее окружение сообществ. Однако индивидуальная обусловленность эволюцион­ных изменений стала важным допущением при объяс­нении как культурных различий, так и порождения изобретений.

Это особенно ярко проявилось в концепции «вели­ких людей». Конечно, не сами по себе фигуры гениев рассматривались как причины эволюционных измене­ний в сообществах и тем более на уровне человечества в целом. Логика объяснения была такой. Значимые для социокультурного развития изобретения и открытия рассматривались как результаты предсказуемого, не­избежного синтеза ранее накопленного опыта. Такой синтез с необходимостью периодически происходил в проблемных областях потока культурной эволюции. Считалось, что гений благодаря своему интеллектуаль­ному потенциалу способен обобщить имеющийся опыт, придать ему культурно приемлемую форму.

В среде классического эволюционизма были и противники этой романтической концепции. И наибо­лее категоричный из них — Г. Спенсер. Он связывал такой объяснительный акцент с типом культуры, кото­рый сегодня можно было бы назвать авторитарным. Соответственно, по его мнению, приписывание конк­ретной личности определенной эволюционно значимой инновации есть культурно обусловленный, а не «естественноисторический» факт. Он повторял, что великие люди не создают социальных и политических институ­тов, и это вообще не вопрос преднамеренного выбора: «Общество — это процесс роста, а не мануфактура»[114]. Он считал, что социальные изменения, «привносятся силой, значительно превосходящей индивидуальную волю. Люди, кажущиеся перводвигателями, суть про­сто её инструменты; там, где такие люди отсутствуют, быстро находятся другие»[115].

Внешние детерминанты

Факторы окружения.Влияние физического окру­жения на форму человеческих обществ признавалось по крайней мере с Ш. Монтескье и Д. Вико. Класси­ческие эволюционисты весьма осторожно относились к идеям географического детерминизма. Они считали, что сами по себе географические условия не создава­ли позитивных импульсов для возникновения и разви­тия цивилизаций. Взаимодействие культурных и при­родных факторов, а не просто воздействие последних, определяет ход эволюции.

Жизнеобеспечение.Классические эволюционисты большое значение в развитии культуры придавали спо­собам жизнеобеспечения. Они выделяли такие эволюционно значимые формы жизнеобеспечения, как обра­ботка земли и агрокультура, скотоводство, охота и рыбо­ловство, ремесла. Эти формы имели важнейшее значение для наиболее интенсивного взаимодействия человечес­ких сообществ с окружением, порождения адаптацион­ных образований, изменений, связанных с улучшением качества жизни, а также для развития технологий.

Экономические факторы.Экономическим факто­рам социокультурного развития классические эволю­ционисты отводили важную роль, хотя они и не были экономическими детерминистами. Тем не менее обра­щение к таким экономическим факторам, как развитие промышленности и торговая экспансия оказалось пло­дотворным при объяснении структурного усложнения человеческих сообществ, изменений во властных и политических структурах. Особый интерес в этом от­ношении вызывают работы Г. Спенсера, посвященные греческой демократии.

Большое значение придавалось институту собствен­ности. Так, Л. Морган подчеркивал: «Трудно переоце­нить влияние собственности на цивилизацию человече­ства. Она была гермом и остается свидетельством его прогресса по сравнению с варварством; основой его претензий на цивилизацию. Высшая страсть цивилизо­ванного разума — это её приобретение и наслаждение ею. В самом деле, правительства, институты, законы порождают множество агентов, предназначенных для создания и охраны собственности»[116].

Социальные факторы.Социальную детермина­цию эволюционных процессов можно определить как объяснение определенных социокультурных черт на­личием или отсутствием других черт такого же класса. Одной из значимых социокультурных систем, рассмат­риваемых в рамках классического эволюционизма в качестве объяснительных моделей, была система род­ства, семейных отношений. Из этой структуры выво­дились системы расселения, определенные отношения собственности, некоторые принципы социальной орга­низации. Другой важной социальной переменной, оп­ределяющей характер социокультурной эволюции, считалась социальная структура. Такие элементы куль­туры, как ценности, обычаи, правила владения и на­следования собственности, рассматривались в качестве функций социальной структуры, степени развитости социальной организации.

Завоевания.Важность войн в культурной эволюции, особенно в возникновении государства, была признана задолго до формирования эволюционизма как концеп­туальной системы. В его рамках эта идея получила бо­лее строгий и систематизированный вид. Считалось, что война стимулирует возникновение и развитие целого ряда эволюционных характеристик в сообществе:

— более четкая организация социального взаи­модействия в период войн и после них, в осо­бенности в отношении завоеванных соседей, стимулировала процессы социальной диффе­ренциации и стратификации в обществе-заво­евателе;

— завоевания и объединения человеческих сооб­ществ с целью экспансии или защиты вели к интеграции их в большие разнородные социо­культурные единицы, то есть способствовали увеличению степени сложности социальных образований;

— такого рода объединения предполагали изме­нение в структуре социального управления, что вело к эволюции механизмов управления от обычаев предков к специальным политическим системам и к институту государства.

Однако не следует считать, что война рассматри­валась как эволюционная универсалия. Позитивная значимость приписывалась ей только на ранних эта­пах становления культуры. По мере исторического развития её эволюционные функции считались убыва­ющими, а деградационные, разрушительные — возра­стающими. Так, Дж. Макленнан писал: «На низших стадиях общества мы признаем войну как условие возвышения государства и субординации классов... на высших — это просто порок человечества, деформиру­ющий и нарушающий, если не разрушающий, драго­ценные результаты и накопления долгих периодов мира и созидания»[117]. Даже Г. Спенсер, который в наиболь­шей степени подчеркивал роль войны в социальной эволюции, считал, что на ранних её стадиях «из войны было извлечено все полезное, что она могла дать»[118].

Диффузия и эволюция.Исследователи часто обна­руживали в различных системах одинаковые образова­ния, увеличивающие их адаптационные возможности. Задача, связанная с объяснением их происхождения, в классическом эволюционизме не нашла однозначного решения. Здесь были сторонники идеи независимого изобретения, которые считали сходство институтов, технологий, организационных структур, обнаруживае­мое в разных обществах, производной антропологичес­кого единства человечества. Общность психики порож­дает, соответственно, одинаковые структуры представ­лений, отношений, технологий и т. п. Но эту точку зрения разделяли второстепенные эволюционисты.

Ведущие же фигуры придавали первостепенное значение в процессе поступательно человеческой куль­туры механизмам диффузии. И это было логическим следствием исходных допущений о непрерывности и последовательности эволюционного процесса. Меха­низмы диффузии соответствовали обоим принципам. Принципу последовательности отвечала разделяемая Л. Морганом, Э. Тайлором, Дж. Фрейзером идея о том, что относительно немногочисленные и возникающие в разных человеческих сообществах эволюционно целе­сообразные изобретения после возникновения и успеш­ного применения начинали распространяться благода­ря тем адаптационным преимуществам, которые они обеспечивали тем, кто их заимствовал. Следует, одна­ко, подчеркнуть, что классических эволюционистов более интересовала реконструкция культурной эволю­ции вообще, а не механизмы приобретения отдельны­ми народами определенных черт развития. Поэтому действие диффузионных механизмов здесь постулиро­валось, но отнюдь не анализировалось, а сами процес­сы диффузии не прослеживались.

Естественный отбор.Концепция естественного от­бора применялась для объяснения эволюции культуры в той ветви классического эволюционизма, которая носит название «социальный дарвинизм». Здесь акцент помещается на борьбе обществ за место в истории. Согласно этой точке зрения, те из них, что лучше осна­щены, сохраняются и процветают, а более слабые — угасают или исчезают. Сегодня ясно, что это всего лишь теоретическая гипотеза, которую следует проверять, а не исходное допущение, принимаемое без доказательства.

Принцип естественного отбора был предложен Ч. Дарвином и первоначально относился только к органической, но отнюдь не к культурной эволюции. Первым к социокультурному развитию эту концепцию применил У. Бэйджхот (1867). Позже сам Дарвин со ссылкой на него повторил то же самое, утверждая, что современное состояние человеческой социальности развилось из «инстинктивных» предпосылок благода­ря действию естественного отбора. В эволюции обще­ства он склонен был подчеркивать значимость лично­стных качеств людей, а не содержания культуры. Та­кие качества он считал передающимися по наследству. В то же время он отдавал дань таким культурным фак­торам, как технологические усовершенствования, при­знавая их важность в борьбе обществ за существова­ние. Состязание и естественный отбор, согласно Дар­вину, продолжают действовать и в современном мире, хотя здесь при прогрессивном движении общества им принадлежит подчиненное место.

Спенсер принял концепцию, однако отказался от термина «естественный отбор», считая, что предпола­гается сознательный процесс и негласная субъективизация природы. Он предпочитал говорить о «выжи­вании наиболее приспособленных». По его мнению, это понятие было свободным от телеологической то­нальности, и широко использовалось им при объяс­нении роста размера и организованности политичес­ких единиц.

Понятие «естественный отбор» применялось для объяснения развития большинством классических эво­люционистов. Действием этого принципа объяснялись эволюция семьи, технологий и новых идей; в его тер­минах интерпретировались социокультурные процес­сы в целом и отдельные их элементы. Как писал Э. Тайлор: «История и этнография совместно подтверждают, что институты, которые действуют наилучшим образом, постепенно вытесняют менее приспособленные, и что этот непрекращающийся конфликт определяет общий результирующий курс движения культуры»[119].

Концепция случайных вариаций и естественного отбора как общая идея не утратила свою силу и сегод­ня. Механизмам отбора устойчивых культурных фено­менов посвящено множество современных исследова­ний эволюционистского плана.