Из дневника Эмили Бронте 5 страница
Я часто недоумевала, почему Брэнуэлл принимает опиум себе во вред. Теперь я начала понимать.
– Поэтому употребление опиума широко распространено в Кантоне, – сказал Куан. – Слуги в моем доме курили его. Равно как и писцы, и чиновники на службе правителя. Но опиум не благой дар человечеству. Он внушает желание ничего не делать, только лежать и грезить в клубах дыма. Пристрастившийся к опиуму не выполняет свои обязанности, перестает есть, слабеет. И даже решившись восстановить силы, он обнаруживает, что побороть привычку чрезвычайно трудно. Отказ от опиума вызывает желудочные спазмы, боли, кошмары и крайнее нервное возбуждение.
Как я прекрасно знала из поведения Брэнуэлла.
– Бедняга пойдет на что угодно, лишь бы не лишиться зелья, – продолжал Куан. – Истратив все свои деньги на опиум, он будет красть. Деньги исчезают из государственной казны, украденные чиновниками. Воры бродят по городу. И проблемы выходят далеко за пределы Кантона. По всему царству купцы, крестьяне, солдаты, священнослужители, молодые люди и дамы высшего света стали рабами пристрастия. Как и телохранители императора, и придворные евнухи. В Китае сейчас около двенадцати миллионов курильщиков опиума.
Я была поражена, услышав, что несчастье одной семьи, как я полагала, на далеком Востоке, оказывается, колоссальная катастрофа.
– И бедствие только усугубляется, – сказал Куан. – Каждую осень в Кантон прибывают суда, груженные тысячами ящиков опиума с британских маковых плантаций в Индии. Британские торговцы в иностранных кварталах заключают сделки с китайскими опиумными маклерами. Китайское серебро потоками льется в чужеземные руки, и опиум везут в глубь страны по ручьям и рекам, будто яд разливается по жилам царства.
Куан внезапно обратился ко мне:
– Что вы сделали, когда ваш брат попал под злую власть опиума?
От неожиданности я ответила откровенно:
– Пыталась помешать ему.
Да, я обыскивала дом, ища пузырьки с опийной настойкой, выбрасывала их, старалась образумить Брэнуэлла.
– Именно так мы в Китае пытались поступать с нашими бесчисленными курильщиками опиума, – сказал Куан. – Императорские эдикты запрещали употребление опиума и торговлю им. Выполняя приказы борьбы с бедствием, я возглавлял налет на опиумные притоны и арестовывал торговцев. Я захватывал китайские опиумные суда и конфисковывал груз. Курильщики карались обезглавливанием. Торговцев и владельцев притонов душили. Выполняя свой долг, я навлек на себя злобу курильщиков, лишившихся опиума, чиновников, наживавшихся на его продаже, и торговцев, чью собственность я уничтожал. – Лицо Куана потемнело от воспоминаний. – За мою голову назначили цену.
Трудами во спасение своего народа он заслужил лишь угрозы. Я переносила то же самое, пытаясь спасти Брэнуэлла. Мне стала ясна еще одна причина, зачем он излагает мне свою историю: Куан намеревался превратить общие переживания в связующее звено между нами, и, хотя я это сознавала, он добивался своего.
– Но доходы от торговли опиумом были так велики, – сказал Куан, – что на смену казненным приходили новые торговцы. Единственным выходом было обрушиться на источник опиума – на британских купцов. Их, привозивших свою чужеземную грязь, чтобы отравлять наш народ, надо было вышвырнуть из Китая.
Ненависть, которую я увидела в его глазах, когда он заговорил о британских купцах, удивила меня. Мне в голову не приходило ненавидеть людей, которые снабжали опиумом Брэнуэлла; в его состоянии я винила его одного. Теперь я почувствовала, как моя точка зрения меняется, точно рука Куана вращала глобус, показывая новые континенты.
– Ввоз опиума был запрещен, – продолжал Куан. – Британские суда обыскивали, груз опиума конфисковывали. Но продажные чиновники получали взятки от британских купцов и сквозь пальцы смотрели на их торговлю. Хотя опиумным судам воспретили доступ в китайские воды, они все равно приплывали, так как у нас не было сильного военного флота, чтобы справляться с ними. Китайские бандиты сплачивались в тайные общества, чтобы скрытно переправлять опиум с судов в Китай. Тем не менее на протяжении зимы тысяча восемьсот тридцать восьмого года мы казнили более двух тысяч контрабандистов.
Куан говорил, сохраняя полную неподвижность, но пылал огнем фанатика, отстаивающего свое дело. Я глядела на него, будто завороженная пророком новообращенная.
– Весной из Пекина прибыл новый императорский уполномоченный. По его распоряжению я проверял чиновников и армейских офицеров, подозреваемых в причастности к торговле опиумом. К лету я стал причиной падения свыше полутора тысяч человек. Уполномоченный приказал британским купцам сдать весь свой опиум и поклясться навсегда прекратить торговлю им. Но они отказались. Тогда уполномоченный запретил всякую торговлю и взял их под стражу в их квартале. Наконец, после многих дней, проведенных под вооруженной охраной, британцы выдали свои двадцать тысяч ящиков опиума, и мы выбросили его в океан.
Но наш триумф длился недолго. Британцы были вне себя от ярости из‑за нашего обхождения с ними и своих финансовых потерь. Они потребовали репараций. Они сосредоточили в Гонконге пятьдесят военных кораблей и несколько тысяч солдат. Там были произведены первые выстрелы опиумной войны. На следующий год, в июне тысяча восемьсот сорокового, в Кантон начали прибывать английские войска.
Внезапно я увидела, как нагруженные пушками и войском боевые корабли под всеми парусами надвигаются на порт. Я узрела эту картину в более ярких деталях, чем Куан описал словами. Было это моим видением или какое‑то волшебство открыло мне доступ в его память?
– Величина и сила этого флота ввергла нас в растерянность, – сказал Куан. – Когда он начал бомбардировать наши форты, мы пришли в ужас, что наши действия спровоцировали подобную отместку.
Мое сердце колотилось в испуге из‑за того, что он пережил. Я слышала грохотание пушек над водой, видела охваченные пламенем башни на берегу. Сознание Куана, казалось, влилось в мое, и я ощущала его историю вживе… чего он и добивался.
– Наша армия сражалась доблестно, но тягаться с британцами не могла, – сказал Куан. – Они блокировали реку и захватили китайские торговые джонки. И, взяв штурмом соседние города на побережье, они воскресили торговлю опиумом. Они снабжали оружием китайских контрабандистов, и те с его помощью пролагали себе путь через наши посты. Настроение в царстве обратилось против тех из нас, кто с особым усердием вел борьбу против опиума. За войну винили нас. Император решил, что британцев можно умиротворить и остановить войну, если он нас покарает. В августе меня и многих других чиновников освободили от наших обязанностей и назначили на дальние посты. Моя преданность делу навлекла на меня злейшую опалу.
Я все дальше отходила от привитой мне морали. Теперь я невольно воспринимала Куана как героя, несправедливо наказанного за стремление уберечь целую страну от зол, которые сокрушали Брэнуэлла.
– Я не сразу покинул Кантон, – продолжал Куан. – Война требовала военного опыта, который я приобрел в моей предыдущей должности. Я остался до следующей весны. В течение этого времени британцы захватили наши форты и оккупировали Гонконг. Их корабли бороздили кантонскую дельту, топя военные джонки и уничтожая оборонительные укрепления, а затем предприняли атаку на набережные. Тысячи жителей бежали из Кантона. Воры грабили брошенные дома. Войска, которыми командовал я, построили на берегу батареи, установили пушки и тщетно обстреливали британцев. Британские войска высадились в мае тысяча восемьсот сорок первого и скопились перед городской стеной.
Его гипнотизирующий голос сотворил для меня видение города в гибельном хаосе. Я видела пламя, вдыхала запах дыма; я слышала вопли людей, бегущих от осаждающей их орды.
– Началась всеобщая паника, – сказал Куан. – Солдаты оставили позиции и грабили город. Вспыхивали мятежи. Правитель Кантона собрал старших чиновников. Я рекомендовал продолжать сопротивление. Я указывал, что британцы, хотя, вероятно, и возьмут Кантон, завоевать весь Китай не могут; они ослабеют прежде, чем доберутся до внутренних областей. Но остальные настаивали на переговорах о перемирии.
Куан презрительно поморщился.
– Их трусость возобладала, и мне, единственному несогласному, было приказано отправляться на мой новый пост. В этот вечер, пока британцы шумели у городской стены, а чиновники готовились принять поражение, я улаживал свои дела в городе. Мой сын Тин‑нань и десять человек моей личной свиты сопровождали меня. Когда мы добрались домой поздно ночью…
Куан умолк, и я заметила, что бурные чувства берут верх над его обычным самообладанием. Я вся напряглась в ожидании, что его история приближается к кульминационному разоблачению. Встав, он сказал:
– Пойдемте со мной, мисс Бронте. Я хочу вам кое‑что показать.
Он провел меня в соседнюю комнату. В ней не было никакой мебели, кроме стола, на котором в рамке стоял миниатюрный портрет, написанный в восточном стиле, изображавший миловидную китаянку и двух маленьких девочек, одетых в яркие экзотические одежды, с диковинными украшениями в волосах. Перед портретом пылали свечи. В медной вазе курились палочки благовоний. Наконец‑то я определила источник особого аромата в этом доме и в бельгийском шато.
– Это моя жена, Прекрасная Нефрит, и мои дочки, Бесценная Нефрит и Безупречная Нефрит, – сказал Куан. – В ту ночь я вернулся домой и нашел их зверски убитыми.
Читатель, это были те убийства, которые я описала раньше. Я узнала о них от Куана в этот момент моей повести; его чары и мое воображение вдохнули жизнь в сухие факты. Теперь мне предстояло узнать, как убийцы привели в движение череду событий, которые обрушились на меня.
– Они лежали зарезанные и залитые кровью в разгромленной спальне, – сказал Куан нарочито бесстрастным тоном, пока мы созерцали погребальный алтарь. – В мое отсутствие слуги бросили мой дом, оставив мою жену и дочерей одних. Кто‑то проник в дом и убил.
Причина, побудившая его рассказать мне о событиях своей жизни, наконец стала ясной во всей полноте. Куан хотел заручиться моим сочувствием. Отчасти я понимала, что он манипулирует мной, и все‑таки я не могла не пожалеть человека, чья семья стала жертвой подобного насилия.
– На стене их кровью был начертан знак тайного общества, члены которого торговали опиумом, – сказал Куан. – Этим знаком они оповестили меня, что убийство моей семьи было их местью за мою борьбу против них.
Увы, то, как он выставлял себя героем и мучеником, произвело желаемое действие, хотя я и знала, что он сам убийца и негодяй!
– Будь я дома, – сказал Куан, – они убили бы и меня и получили награду, обещанную за мою голову. Упав на колени рядом с моей женой и дочерьми, стеная от горя, я почувствовал, как во мне вспыхнуло пламя гнева. Мой дух требовал воздаяния. Я хотел покарать мясников за их преступление, но как? У меня не было официального положения в Кантоне, я не мог ни предпринять розыск убийц, ни приказать казнить их. – Беспомощность, которую должен был испытывать Куан, окрасила его слова. – А Кантон стал местом беззакония. Какую надежду мог я питать на правосудие?
И вот тогда я порвал узы долга, которые почитал всю жизнь. Я поклялся, что сам разыщу убийц моей семьи и сам свершу правосудие. – Глаза Куана засверкали. – Я снял мантию и шапочку, свидетельствовавшие о моем официальном ранге. Я поручил сына заботам проверенного друга. Затем я вооружился и вооружил десятерых верных моих людей мушкетами и мечами. В последний раз я помолился над моей женой и дочерьми и обещал, что отмщу за их смерть. Затем мои люди и я начали охоту на негодяев. Мы проследили их до опиумных притонов, и мы перестреляли их. Мне было все равно, что я сам поставил себя вне закона и стал убийцей. Меня заботило только одно: перебить их всех до самого последнего.
Я представила себе, как он и его подручные нападают на растерявшихся негодяев и пристреливают их среди воплей и крови. Хотя это беспощадное кровопролитие приводило меня в ужас, мой дух рукоплескал ему. Я знал, каково это – ненавидеть кого‑то с подобной ядовитой злостью, и я сама могла бы вот так же расправиться с теми, кто причинил мне зло, будь у меня такая возможность и не опасайся я последствий.
– В следующие несколько дней мы убили восемнадцать человек, – сказал Куан. – Тем временем кантонские чиновники и британцы договорились о перемирии. Было решено, что Китай уплатит шесть миллионов фунтов – гигантскую сумму – британцам. В ответ британцы пощадят город и отведут свои корабли от набережных. Вопреки крови на моих руках моя жажда мести оставалась неудовлетворенной. Смерть жалких восемнадцати опиумных контрабандистов не могла вернуть к жизни мою жену и дочерей. А Китай потерпел страшное поражение.
Я полагала, что наконец‑то Куан объяснил, почему он покинул Китай. Его жена и дочери были убиты, его страна унижена; Китай был полон горьких воспоминаний, его томило желание спастись от них. Я понимала, что Куан, когда‑то благородный, цивилизованный человек, превратился в преступника, потому что ярость извратила его сознание. Однако я все еще не знала, почему он приехал именно в Британию… и что ему было нужно от меня. Прежде чем я успела спросить, появился Хитчмен.
– Что вам нужно? – Куан раздраженно нахмурился на Хитчмена.
– Сожалею, что пришлось перебить, – сказал Хитчмен, – но я должен поговорить с вами. Это не терпит отлагательств.
Они вышли в коридор, где обменялись несколькими тихими торопливыми фразами. Затем Куан сбежал по лестнице, не попрощавшись со мной. Хитчмен вошел в комнату.
– Куан просит извинить его поспешный отъезд, – сказал Хитчмен. – Он возобновит вашу беседу позднее. А пока он хочет, чтобы вы оставались в своей комнате.
Провожая меня туда, Хитчмен не произнес ни единого слова в объяснение, но, несомненно, произошла какая‑то беда. Только позднее я узнаю, что произошло, – и еще много позже, каким образом последствия этого в конце концов ввергнут меня в гибельную опасность.
Я томилась в своей комнате, гадая, что случилось. С моря наползал туман, и тревога пронизывала дом, который хранил безмолвие гробницы до вечера, когда я услышала шаги. Я подошла к двери, и, к моему изумлению, она открылась, едва я повернула ручку. Хитчмен забыл ее запереть. Я прокралась к лестнице и внизу в вестибюле разглядела Куана и Ника.
– Вы отыскали какие‑нибудь следы моего сына? – спросил Куан.
Ник покачал головой.
– Продолжайте искать, – сказал Куан.
Они разошлись и исчезли из виду. Я поняла, что Тин‑нань каким‑то образом выбрался из дома и убежал. Очевидно, все были заняты тем, чтобы вернуть его. Я испытывала жалость к мальчику, потерявшему мать, а теперь томящемуся в чужой стране, и к его отцу тоже, так как Брэнуэлл научил меня, какую пытку испытываешь, когда пропадает тот, кого любишь. Однако исчезновение Тин‑наня предоставляло мне нежданную возможность.
Часы пробили одиннадцать, их звон раскатился эхом по пустому дому. Я надела мантилью и шляпку и прокралась вниз. Парадная дверь была отперта: занятые розысками Тин‑наня обитатели дома забыли про осторожность. Снаружи густой клубящийся туман скрывал все дальше двадцати шагов. Он приглушал рев моря и пронизывал меня промозглой сыростью. Торопливо шагая по дороге к Пензансу, я испытывала тревожное ощущение, будто за мной следят. Я остановилась, прислушиваясь, но ничего не услышала.
Наконец я достигла города и стала подниматься по его улицам. Дома лепились один к другому в запутанном лабиринте проулков. Их окна отбрасывали прямоугольники слабого света на мокрый скользкий булыжник. Мимо меня шмыгали кошки, я слышала, как они рыщут и шипят в темноте. Стук деревянной обуви предупреждал о приближении прохожих, которые внезапно возникали из тумана и тут же исчезали в нем. Из печных труб на крутых шиферных крышах поднимался дым. Я вдыхала запахи жарящейся рыбы, соленого моря, испарений, сочащихся из сточных канав. Каким‑то образом я отыскала Устричный коттедж, крохотный домишко из грубо отесанных камней, побуревших от непогод. Я кинулась вверх по кривым неровным ступенькам и забарабанила в дверь.
– Мистер Слейд! – кричала я.
Мистер Слейд тотчас открыл дверь, втащил меня внутрь и обнимал, пока я рыдала от облегчения и непреходящего страха.
– Что вы делаете тут? – сказал он. – Что произошло?
Я осознала, что тепло его тела согревает меня сквозь его белую рубашку, а мое лицо прижимается к коже в просвете расстегнутого воротника. В смущении я попятилась и попыталась взять себя в руки.
– Я убежала, – сказала я и рассказала про обстоятельства, позволившие мне спастись. – Я должна была увидеть вас.
– Я рад, что вы здесь, – сказал мистер Слейд. – И особенно рад видеть вас целой и невредимой.
Голос его был грубым и все же нежным, в его взгляде теплилось нечто большее, чем счастье, которое испытывают воссоединившиеся товарищи. Возможно ли, что мое отсутствие и опасность, которой подвергалась моя жизнь, усилили его расположение ко мне? В смущении я огляделась. Мы стояли в комнатке с побеленными стенами и низким косым потолком. Окно открыто, чтобы уходил дым очага. Стол с книгами, бумагами и горящей лампой. Простой стул, на котором Слейд, видимо, сидел за столом, и единственное кресло в углу.
– Вы, наверное, устали, – сказал он. – Вам надо отдохнуть.
Он усадил меня в кресло, затем поставил свой стул напротив меня и примостился на краешке, наклоняясь вперед. Я заметила, как тихо было в доме. Никаких признаков агентов, товарищей Слейда. Успокоенность, которую я привыкла чувствовать рядом с ним, исчезла. Комната казалась слишком тесной, смутный свет лампы слишком интимным, а мистер Слейд сидел слишком близко. Я различала темную щетину на его лице, отражение лампы в его глазах. Но мне не следовало отвлекаться на личные мысли. Я быстро рассказала мистеру Слейду про Куана и что он говорил мне.
– Значит, мистер Куан – китаец? – сказал мистер Слейд в изумлении. – Это объясняет странность его акцента и его связь с Исайей Фироном, торговцем с Китаем. Поразительно, как он глубоко проник в английское общество. Но мы знаем, ум у него блистательный. – Мистер Слейд покачал головой с сожалением по адресу Куана. – Жаль, что он использует его, чтобы вести личную войну против нас.
– Быть может, у него есть веская причина! – Мои слова, вырвавшиеся неосознанно, удивили меня.
– О чем вы говорите? – Мистер Слейд нахмурился от удивления, даже большего, чем мое.
– Его семью убили торговцы опиумом, стакнувшиеся с британскими торговцами. – Хотя я знала, что Куан поступал дурно, что‑то во мне хотело объяснить его побуждения. – Его отчизна подверглась нападению нашей.
Я привыкла считать, что Британия безупречна и благородна, и уважать ее намерения, пусть и не всех ее политиков. Я не хотела думать, что моя страна намеренно причинит вред другой без справедливой причины. Я всегда предпочитала верить, что люди на Дальнем Востоке – дикие невежественные язычники, и лишь непросвещенность мешает им понять, что мы желаем только лучшего для всех. В конце‑то концов, мы так далеко продвинулись в науке и философии, мы были христианами, и Бог оправдывал наши действия.
Но теперь мне стало ясно, что я восприняла образ мыслей Куана. Он олицетворял для меня китайцев, придал им человечность, а их страданиям – реальность. Он напоминал Давида, вступившего в бой с Голиафом, а мне было легче примысливать себя к маленьким и слабым, чем к могущественным. Хотя китайцы были язычниками, но такими же созданиями Божьими, как и мы, и так же заслуживали сострадания. Меня привело в отчаяние, что Куан обрел такое влияние на мой дух, и все же я ощущала непреодолимую потребность заступаться за него.
– Мистер Куан мстит за смерть своей жены и детей и за унижение своей страны, – сказала я.
Мистер Слейд отстранился от меня, столь же оскорбленный, как и озадаченный моей страстностью.
– Куан не имеет права карать ни в чем не повинных людей в Британии за то, что произошло с ним в Китае, – сказал он. – Изабель Уайт, Джозеф Локк и Исайя Фирон не были ответственны за убийство его семьи или за нападение на Кантон. Как можете вы защищать этого безумца?
Все рациональное и нравственное во мне восставало против моей собственной защиты Куана, но, увы, он подавил эту часть меня. Я не могла признаться мистеру Слейду, как далеко Куан перетянул меня на свою сторону, не могла я и побороть стремление растолковать мистеру Слейду точку зрения Куана.
– В безумие его ввергли действия британского правительства. Его нельзя винить, – сказала я, хотя и понимала нелогичность собственных слов. – В его представлении мы как нация совершили гораздо больше зла, чем он. Если бы Китай в подобной мере причинил вред нам или Англии, мы бы чувствовали и поступали так же. Неужели вы этого не видите?
– Я вижу, что Куан преступник, – непоколебимо сказал мистер Слейд. – Каковы бы ни были его оправдания, они не извиняют убийства. А положение на Востоке более сложно, чем он представил вам. И не ему улаживать международные споры.
Я пылала гневом на мистера Слейда за его несогласие со мной и на Куана за то, что он подчинил меня; поскольку Куана здесь не было, мой гнев сосредоточился на мистере Слейде. В эту минуту я забыла, что люблю его, и испытывала к нему почти ненависть. Он выглядел фарисействующим ханжой. Часть моих подозрений и неодобрения Куана перенеслась на мистера Слейда, часть моей преданности мистеру Слейду перенеслась на Куана.
– Вы настолько слепо уверены в нашей безупречности и его зле? – вопросила я с яростью.
Ответом мне стал взгляд мистера Слейда, в котором сквозила серьезная тревога за меня, угасившая мою иррациональную вспышку. Теперь я была сокрушена, потому что позволила Куану встать между нами. Я съежилась в кресле. Внутри меня боролись противоречивые порывы, а мистер Слейд смотрел на меня с опаской. Верх взяло желание возвратить наше товарищество.
– Пожалуйста, простите меня, – сказала я. – Я не собиралась говорить так. На меня обрушилось столько всего, что я сама не знаю, что говорю.
– Да, конечно, – сказал мистер Слейд, как будто не очень убежденный моим отречением от того, что я наговорила.
– Вы узнали, каковы планы Куана?
– Еще нет, – сказала я.
Последовала неловкая пауза, пока мистер Слейд всматривался в меня слишком уж испытующе. Я догадывалась, что он полагает, будто я скрываю сведения, и он был прав. Ни словом, ни намеком я не упомянула о странном влиянии Куана на меня. Я ощущала, что мистер Слейд прикидывает, поделилась ли бы я с ним планами Куана, будь они мне известны. Внезапно мной овладело желание бежать от него, как я ни жаждала остаться с ним.
– Я должна вернуться в дом, прежде чем Куан меня хватится, – сказала я, поднимаясь.
Мистер Слейд встал между мной и дверью.
– У меня есть предложение получше. Вы остаетесь здесь. Я отправлюсь за своими товарищами, мы штурмуем этот дом и схватим Куана.
– Нет, – сказала я. – Он проникает в дом по потайному ходу; когда он услышит ваше приближение, то проскользнет у вас между пальцев. Я должна вернуться. Не беспокойтесь, я буду в безопасности.
– Меня тревожит не просто ваша безопасность.
Мистер Слейд явно заметил мою раздвоенность.
– Со мной все в порядке, – сказала я. – Мне надо идти. Иначе мы так и не узнаем намерения Куана.
Как ни страшилась я Куана, мне было необходимо доказать мистеру Слейду, что я на одной стороне с ним и что я сыграю свою роль. Я обошла его, направляясь к двери, но он схватил меня за руку и притянул к себе. Сердце у меня заколотилось от страха, что он принудит меня открыть ему, как я оказалась под властью Куана. И от равного страха перед тем, что может произойти, когда мужчина и женщина оказываются наедине друг с другом. Слейд коснулся моей щеки, она запылала. Наши лица были так близко, что я чувствовала, как смешивается наше дыхание. Когда он наклонил ко мне голову, как я возжаждала прикосновения его губ к моим!
Внезапная пугающая мысль угасила мое желание. Пытался ли мистер Слейд соблазнить меня, потому что хочет меня по‑настоящему, или он преследовал иную, менее лестную для меня, цель? Может быть, он понял, что его власть надо мной ослабла, и старался обеспечить себе мою покорность? Куан влил яд в мои отношения с мистером Слейдом. Прежде я нетерпеливо обрадовалась бы его поцелую, теперь я отвернула лицо. Мистер Слейд поколебался, затем выпустил мою руку. Я была не в силах смотреть на него, а потому не знаю, отразилось ли на его лице страдание, потому что я оттолкнула его, или раздражение, что его хитрость не удалась.
– Ну, так до свидания, мисс Бронте, – сказал он холодно и официально. – Берегите себя.
Я выбежала из Устричного коттеджа в ужасе, что погубила надежды, которые все еще лелеяла, пусть даже и не доверяла побуждениям мистера Слейда. Снаружи поднялся ветер, туман смело в море. Полночь, видимо, настала и миновала: дома стояли темные. В черном небе, пока я пробежала через город и поспешила дальше по дороге, между клочьями тумана светили луна и звезды. Ощущение, что за мной следят, владело мной сильнее прежнего. Мне чудилось, будто я слышу шаги, эхом повторяющие мои, и чье‑то еще дыхание. Наконец я добралась до бухты, где грохот моря заглушал все другие звуки. Я кралась по дорожке к дому. Окна сияли огнями, и я впала в отчаяние. Даже если Куан, Хитчмен и Ник не знают, что меня нет в моей комнате, я не решалась прокрасться мимо них. Как я жалела, что вернулась! Сохрани я ясность мыслей, так поддержала бы намерение мистера Слейда штурмовать дом. Пока я, колеблясь, стояла шагах в двадцати от дома, мое запястье стиснула чья‑то рука и увлекла меня в купу сосен на уступе, нависающем над морем. Я испуганно вскрикнула.
– Мисс Бронте, вы молчите, или я бросать вас в воду, – сказал Тин‑нань.
Зловещность его тона и то, что я знала о его характере, убедили меня в серьезности его угрозы. Я спросила:
– Где вы были? – спросила я. Лицо у него было грязным, в потеках слез, одежда в беспорядке. – Все вас ищут.
– Я стараюсь убежать, – сказал Тин‑нань. Всхлипы и спазмы прерывали его дыхание. – Но нет места куда идти. – Он уцепился за меня. – Вы помогать мне вернуться в Китай!
– Мне очень жаль, но я не могу, – сказала я, изумленная его убеждением, что я могу и соглашусь сделать это. – У меня нет денег, и я даже не знаю, как путешествуют в Китай. – Я знала, как он изнывает по своей родной стране, но и вообразить не могла, что он решится на подобное. – Кроме того, ваш отец этого не одобрит.
– Пожалуйста! – Тин‑нань, почти взрослый мужчина, разразился истерическими рыданиями. – Вы должны помогать. У меня больше никого нет!
Огни осветили дорожку. Тин‑нань и я замерли. В неожиданном свете его глаза заискрились паникой. Как и мои, надо полагать. Мы услышали, как Хитчмен сказал:
– Я слышал голоса вон там.
К нам быстро приближались два горящих фонаря под аккомпанемент шагов. Тин‑нань скользнул за деревья и настойчиво зашептал:
– Пожалуйста! Не позвольте им схватить меня!
Оснований бояться у меня было даже больше, чем у Тин‑наня. Свет озарил меня, и я на мгновение ослепла. Затем я различила Хитчмена и Ника с фонарями в руках. Они меня увидели, и было поздно прятаться от них.
– Мисс Бронте, что вы делаете тут, снаружи? – свирепо спросил Хитчмен.
Я оказалась перед выбором: не выдать Тин‑наня и вытерпеть вопросы, на которые не хотела отвечать; или я могла выдать его в надежде, что это защитит меня.
– Я вышла подышать, – сказала я. – Услышала шорох и пошла посмотреть. Я нашла Тин‑наня.
И указала на него. Когда Хитчмен и Ник осветили его фонарями, он отчаянно посмотрел по сторонам, ища спасения. Но они преграждали дорожку, а позади него под крутым обрывом ревело, пенилось море. Тин‑нань зарыдал от отчаяния. Он позволил Нику повести его по дорожке, но, проходя мимо меня, он пробурчал:
– Будет день, вы пожалеть. Будет день, я заставлять вас заплатить.
Хитчмен повел меня к дому.
– Отличная работа, мисс Бронте. Но в будущем соблюдайте правила.
Я поблагодарила Небеса, что он поверил моей выдумке. После того как он запер меня в моей комнате, я упала на колени и молила Бога помочь мне выжить. Я попыталась разобраться в моих смятенных чувствах. Бесспорно, я позволила себе излишнее сочувствие к Куану. Теперь, когда я была далеко от мистера Слейда, я думала о нем гораздо лучше и бранила себя за то, что отвергла возможность, которая вряд ли повторится. Я надеялась, что не оттолкнула его навсегда. Я надеялась, что протяну достаточно долго, чтобы мы помирились.
В дверь постучали.
Появился Хитчмен и сказал:
– Куан желает видеть вас.
Он проводил меня наверх в мансарду, где Куан сидел за столом. Горела одна лампа. Его лицо над темным костюмом, казалось, невесомо парило в темной комнате, будто лик восточного бога над алтарем в храме. Он отослал Хитчмена и пригласил меня сесть.
– Тысяча благодарностей за возвращение мне моего сына, – сказал он.
– Я рада оказаться полезной, – сказала я с облегчением, полагая, что он, видимо, не намерен карать меня за то, что я вышла из дома. Мне было жаль, что я выдала Тин‑наня, но он был в большей безопасности здесь, чем скитаясь в одиночестве.
Черное свечение взгляда Куана было сосредоточено на мне.
– Ваши волосы влажны от тумана. Ваши щеки раскраснелись от холода ночного воздуха.
В мое сердце просочился страх. Не подразумевает ли он, что я пробыла снаружи дольше, чем дала понять, когда Хитчмен нашел меня? Но он сказал лишь:
Дата добавления: 2014-12-05; просмотров: 578;