Пётр Яковлевич Чаадаев 1 страница

Начнём цикл, который я посвящу русской религиозной философии. Это очень интересное, уникальное явление, аналогов которому нет нигде в мировой культуре. Дело в том, что в XIX – начале XX веков на Руси появилась плеяда просто замечательных русских философов, оригинальных мыслителей. И так уж получилось, что русская религиозная философия выбрала свой уникальный путь. Если до этого наши некоторые русские мыслители следовали каким-то западным образцам и, в общем-то, повторяли то, что говорили западные философы, то вдруг произошёл качественный скачок.

Чем отличается русская религиозная философия от западной? Прежде всего – именно своей религиозностью, верой во Христа. Именно Христос является центром всего русского философствования. Все наши русские философы – Чаадаев, Хомяков, Данилевский, Леонтьев, Соловьёв, Фёдоров, Бердяев, Булгаков, Ильин, Эрн, Франк и прочие – были православными людьми, людьми глубоко верующими. Это первое отличие. И вообще, они рассматривали своё философствование именно как осмысление христианских религиозных истин.

Далее. Запад всегда старался создать систему, какую-то всеобъемлющую антологию, систему мира, ну, типа гегелевской системы. Для русских философов это было совершенно нехарактерно, они стремились не к созданию вот такой системы, а к другому. Они понимали, что создание такой всеобъемлющей системы – это невозможно, не под силу человеку, а стремились осмыслить Вопрос: как жить? Как жить в этом мире? Что такое хорошо и что такое плохо? То есть они, прежде всего, занимались нравственными вопросами. И именно нравственная тематика для русской философии – основное. И поскольку она ещё была связана с христианством, неизбежно русские философы всё время говорили о некоем нравственном христианском идеале.

И, наконец, третье и, может быть, самое важное. Дело в том, что православное богословие (и католическое тоже) имеет лакуну. Лакуна эта – учение об обществе, учение о социуме. И наши русские религиозные философы старались именно эту лакуну как бы закрыть. Очень значительная часть их творчества посвящена осмыслению социальных проблем. Не просто, как должен жить отдельный индивидуум в мире, и как он один должен противостоять перед Богом, – это обычная тема богословия. Они понимали вопрос немножко иначе: каким должно быть христианское общество? что значит христианский социальный идеал?

И буквально все наши русские философы активно занимались этой проблематикой. Причём мнения разделились. Можно назвать как бы две большие группы наших философов. Первая группа – сюда входят такие, в общем-то, замечательные люди, как Булгаков, Георгий Петрович Федотов, Карсавин, Эрн, Степун, отчасти Бердяев и Фёдоров. Они в определённые моменты своей жизни были социалистами и пытались соединить христианство с социализмом. И именно в социализме, в общественной собственности, они видели христианский социальный идеал. Но было и другое мнение, другой группы философов. Такие мыслители, как Семён Франк, Новгородцев, Иван Ильин, Струве, Чичерин, считали, что не должно быть ничего подобного ни в коем случае. Они считали, что в основу христианского общества должна быть положена именно частная собственность, а социализм есть не только христианская ересь, но просто сатанизм. Хотя все: и та, и другая группа, – так или иначе, критиковали капитализм, высвечивали его негативные стороны, но идеалы были различными. Этот спор постоянно тянулся в русской культуре, причём в разных своих вариациях. И он остался, надо сказать, так и незаконченным. До сих пор русская философия не пришла к определённому выводу: где же социальная истина, где социальная правда, каким должно быть идеальное христианское общество? Так что, это наша с вами задача – продолжить дискуссию и разрешить этот спор.

Ну, а я буду рассказывать историю, причём историю в лицах. Буду рассказывать о русских религиозных философах. Конечно, говорить обо всём, обо всей их философии в полноте – для этого у меня нет ни знаний, ни времени, ни возможностей. Но вот социальную тему я постараюсь затронуть. Причём я буду рассказывать в виде таких жизненных портретов, где жизнь и судьба переплетаются с философскими идеями. Мне кажется, что так будет лучше, интереснее, быстрее всё это усвоится.

И первым я наметил портрет Петра Яковлевича Чаадаева. 1794–1856 годы. А почему? Потому, что Чаадаев оказывается первым нашим русским религиозным социальным философом, как это ни удивительно. Он создал своё, такое необычное, неповторимое учение – христианскую философию социума. Но всё по порядку.

Чаадаев родился в Москве. Собственно, фамилия Чаадаев – не аристократическая. Чаадаевы не были знаменитым родом – от выходца из Литвы по прозвищу Чаадай. Отец его умер очень рано. Говорят, что покончил жизнь самоубийством. Мать тоже умерла рано. И маленького Петю, а также его старшего брата-погодка Михаила воспитывала тётка по матери княжна Мария Щербатова. А вот Щербатовы – это очень знаменитый аристократический род России. Княжна была человеком весьма состоятельным, и она решила своему сыну и этим двум племянникам своим дать хорошее образование. Образование было замечательное, классическое. Приглашались на дом профессора из Московского университета, а в то время Московский университет был на подъёме. Ну конечно, французский язык, история и всё как полагается. Мальчик Пётр был очень необычным ребенком, он как бы рано вырос и быстро стал взрослым. Уже в 14 лет он написал письмо совершенно незнакомому ему московскому градоначальнику – он за кого-то там заступался. В 15 лет – он студент Московского университета на филологическом факультете. С ним учатся такие люди, как Грибоедов, как Якушкин – будущий знаменитый декабрист, как Николай Тургенев – будущий автор известной книги «Опыт истории налогов» (кажется, так она называется), тоже будущий декабрист и экономист. В 16 лет Чаадаева знает вся Москва – он лучший танцор в московских салонах, с иголочки одевается. Недаром у Пушкина: «Второй Чадаев мой Евгений». Юноша выказывает необычайный ум и рассудительность, в любой компании он становится центром и лидером. Его мнение оказывается настолько основательным, настолько информативным и компетентным, что просто все перед ним преклоняются и все прочат ему блестящее будущее. К тому же он красив, и женщины от него без ума, вьются вокруг, смотрят ему в рот, слушают его разглагольствования. В 18 лет он идёт в армию, и тут как раз нагрянула война 1812 года. Чаадаев участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую при Кульме. После, в качестве гусара, он прошёл весь путь до Парижа, получил несколько боевых наград, брал Париж, торжественно въезжал в него.

Затем, в 1816 году, полк корнета Чаадаева был расквартирован в Царском Селе. И тут он знакомится с лицеистом последнего года обучения Александром Пушкиным. Их встреча происходит у Карамзина, знаменитого историка, и молодые люди становятся закадычными друзьями. Причём Чаадаев на пять лет старше Пушкина и к Пушкину относится как к мальчишке. Собственно, он всегда так к Пушкину относился. Он этого мальчишку бесконечно поучал, втолковывал, как вообще жить ему надо, пытался из него, в общем, дурь выбить. Хотя всегда понимал, что это гениальный поэт, и, конечно же, признавал его поэтический талант. Вообще с Пушкиным Чаадаева связывает дружба на всю жизнь. Пушкин, как вы знаете, после ссылки жил в Питере, но часто наведывался в Москву, и тогда он всегда приходил к Чаадаеву, и они вели долгие беседы – опять Чаадаев его поучал. После смерти Пушкина Чаадаев в своём доме, говорят, показывал на стене масляное пятно и говорил, что это от головы Пушкина. Вот здесь было его кресло, он, прислонясь к стене, вот так сидел, мы разговаривали. Для Пушкина, конечно, Чаадаев был действительно непререкаемым авторитетом, он его исключительно уважал. Опять-таки вы знаете, наверное, эпиграмму Пушкина, которая ещё в лицейские годы написана:

«Он вышней волею небес
Рождён в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он – офицер гусарский».

Надо сказать, написано, конечно, мастерски, потому что «Периклес» по-гречески – это «осиянный славой». И чувствуете, как Пушкин элегантно обыграл это всё. Позже Чаадаеву посвящены, может быть, самые знаменитые в русской поэзии строки:

«Пока свободою горим,
пока сердца для чести живы,
мой друг, Отчизне посвятим
души прекрасные порывы.
Товарищ, верь, взойдёт она,
звезда пленительного счастья.
Россия вспрянет ото сна
и на обломках самовластья
напишут наши имена».

Конечно, все мы это в школе учили. Здесь, думается, Пушкин немного подделывается под менталитет Чаадаева, чтобы, так сказать, заслужить его уважение своими свободолюбивыми мыслями.

А карьера Чаадаева идёт в гору. Он – адъютант у князя Васильчикова, командира Гвардейского корпуса, в котором самые знаменитые полки Русской империи. Но происходит неожиданное: 1820 год – бунт в Семёновском полку. И Чаадаева, как бывшего офицера этого полка, отправляют узнать, в чём дело, и сделать доклад самому царю. Он это исполняет. Час беседы Александра I с Чаадаевым. О чём они беседовали – никто не знает, сплошные домыслы. Но после этого Чаадаев неожиданно подаёт в отставку, а Александр I её принимает и выказывает неудовольствие по поводу этого офицера. Сам Чаадаев объяснял это так, что «мне очень многие благоволили и, так сказать, прочили мне блестящее будущее, и вот мне оказалось занятным всем этим благоволением взять и пренебречь». Но так это или не так – неизвестно, но, во всяком случае, с ним в это время происходит неожиданный переворот: он становится пламенным христианином. Кстати, от того времени осталась такая очень любопытная, замечательная фраза Чаадаева: «Есть только один способ быть христианином, это – быть им вполне». Очень мудрая мысль, очень правильная. 1823 год – Чаадаев уезжает за границу. Он делит с братом своё имение и думает, что он больше в Россию никогда не возвратится. Ездит по Европам – Италия, Германия, Франция, Англия. В общем, исколесил всю Европу. Разговаривал со знаменитым философом Шеллингом. Но неожиданно опять что-то щёлкнуло, и он возвращается через 3,5 года в Россию. А в России в это время произошли серьёзные события – декабристское восстание 1925 года. И, конечно же, отъезд Чаадаева за границу его спас, потому что он перед отъездом вступил в Тайное общество, хотя активно в нём не участвовал, но, так сказать, всей душой сочувствовал декабристам. Кстати, в то же самое время он вступил и в Масонский орден и достиг довольно высоких степеней посвящения, но после отошел от активной деятельности в ордене и из него вышел.

По приезде его, конечно, забрали, немножко подержали под арестом. Но поскольку никаких серьёзных улик против него не было – а Чаадаев всё отрицал начисто, все свои связи с декабристами, – его оставили в покое, и он уехал к себе в имение.

Он поселился в Москве, стал снимать флигель на Басманной улице в так называемом доме Левашовой. Ну, Левашова была такая дама, кузина Якушкина. Ну, она, конечно, влюбилась в Чаадаева, но не об этом речь. С тех пор Чаадаев живёт в этом доме до самой своей смерти на Новой Басманной улице и получает прозвище «басманный философ». Живёт анахоретом, чудаком, сидит дома, никуда не выезжает, очень редко бывает в обществе. Но бывал, правда, в имении у своего брата.

И там происходит чисто онегинский случай: в него влюбляется соседка Дуня Норова. Это такая, в общем-то, не молодая девушка, очень экзальтированная, болезненная. Влюбляется – абсолютно. Сохранилось 49 писем её к Чаадаеву, написанных, конечно, на французском, всё как положено, в которых она просто его боготворит. Во всех строках этих писем ни малейшего упрека. А Чаадаев был в имении у Норовых, разговаривал с ней, конечно, учил её уму-разуму, учил христианству. А когда увидел, что вот такой вариант складывается, то перестал бывать и ни на одно письмо не ответил. Но это поклонение было удивительным. В одном из последних писем она пишет, что её единственное желание – просто получить от него благословение, больше ей ничего не надо. Ну, она так и усохла, и умерла через 10 лет после их первой встречи. И, кажется, на Чаадаева именно сам факт смерти всё-таки произвёл впечатление, потому что перед смертью он в своём завещании неожиданно написал, что просит похоронить его в Донском монастыре рядом с могилой дворянки Авдотьи Норовой.

Но был и второй вариант, аналогичный. Была другая соседка Чаадаева – Екатерина Панова. Очень молодая и продвинутая дама. С мужем они жили, как кошка с собакой, у них были, в общем, такие странные отношения: муж считал её сумасшедшей и хотел всё время засадить её в сумасшедший дом, чтобы тем самым получить все права на её имение. Кстати, это ему, в конце концов, удалось, хотя она, как могла, против этого боролась. Опять разговоры с Чаадаевым, после – письма, и Чаадаев решает на одно из писем Екатерины Пановой ответить. И вот этот ответ у него получается настолько длинным, настолько развёрнутым, настолько замечательным, что ответ превращается не в одно письмо, а в восемь длиннющих писем, которые в русской культуре носят название «Философические письма» Чаадаева.

Самое интересное, что он их так Пановой и не отослал, но аккуратно переписал и всячески распространял в обществе в рукописном виде. Очень хотел опубликовать, подсовывал их Пушкину в его «Современник», но Пушкин их отклонил. Пушкин, честно говоря, считал, что они как-то не очень удачно написаны и как литературные произведения они для «Современника» никак не годятся. Но Чаадаеву повезло – вдруг появился издатель, который сам захотел эти письма напечатать. Они тоже были, конечно, написаны на французском языке – французский Чаадаев знал лучше русского. Они были переведены, и первое письмо в 1836 году было опубликовано. И опубликовано оно было в таком малоизвестном журнале, как «Телескоп». Журнал хотел, естественно, стать известным, и поэтому решил опубликовать такую спорную вещь. И там наше русское общество вдруг прочло такие, знаете, неожиданные строки. Вот что Чаадаев пишет о России и русском народе:

«Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие. Тусклое и мрачное существование, лишённое силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живём одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мёртвого застоя. Про нас можно сказать, что мы составляем исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из иных, которые как бы не входят составной частью в род человеческий».

И представляете, всё это опубликовано в условиях строжайшей цензуры во времена Николая I. Скандал был оглушительный. Даже сказать оглушительный – это просто ничего не сказать. Герцен писал, что это был «выстрел в ночи». Правительство организовало дело и следствие: как вообще могла быть опубликована такая вещь у нас в Российской империи? Цензор «Телескопа» Болдырев, между прочим, ректор Московского университета, полетел со всех должностей – и из ректорства, и из цензорства. Сам Николай Надеждин, издатель и редактор «Телескопа», был отправлен в ссылку в Вологодскую губернию, если я не ошибаюсь, в Усть-Сысольск. Журнал был немедленно закрыт.

А вот что же делать с самим Чаадаевым? Письмо было без подписи, но все, в общем-то, знали, кто является автором, ибо по Москве оно ходило в списках. И Николай I, человек очень умный, придумал для Чаадаева совершенно гениальную казнь. Он сказал так: «Такой бред не мог написать нормальный человек – это явно, очевидно сумасшедший. Поэтому мы его не должны наказывать, мы больного человека должны пожалеть и, в общем-то, дать ему медицинскую помощь». И Чаадаев был объявлен сумасшедшим, к нему был приставлен лекарь, который должен был каждый день являться к Чаадаеву домой и его освидетельствовать. Ну, был сделан, конечно, обыск, все бумаги у Чаадаева были забраны, правда, их ему вскоре отдали обратно. Было запрещено писать и публично выступать. На самом деле казнь была египетская, потому что Чаадаев ожидал совершенно другого. Он где-то был вот такой артист, играл немножко на публику. Он думал, его, там, в каземат какой-нибудь запрут, а вот произошедшего он никак не ожидал. И он, бедняга, засуетился, стал бегать по своим знакомым, чтобы ему это наказание смягчили. Стал скандалить с этим доктором, который не стал у него появляться. Доктора сменили, потом ещё раз сменили, но Чаадаев всё равно скандалил. Кстати, вокруг Чаадаева существует масса легенд и анекдотов. Один из анекдотов такой, что когда первый раз доктор посетил Чаадаева, а это был профессиональный психиатр, он сказал так: «Если бы не моя семья и семь человек моих детей, я бы показал, кто на самом деле сумасшедший». Но это, видимо, легенда. Через год с Чаадаева этот медицинский надзор сняли, и, в общем, его простили, объявили, что он, видимо, как-то понял свой грех, да и вылечился, и больше ничего такого не нужно.

Но теперь поговорим немножко о самом главном. Дело в том, что, конечно, содержание «Философических писем» совершенно не сводится вот к такому шокирующему и, в общем-то, совершенно несправедливому мнению о России. На самом деле всё дело в неудачной подаче материала. Я думаю, что Пушкин был совершенно прав, что не напечатал это письмо, потому что это первое письмо было как бы преамбулой ко всей чаадаевской философии. Он там писал, что, мол: «Госпожа, но поговорим сначала ещё немного о нашей стране, при этом мы не отклонимся от нашей темы. Без этого предисловия вы не сможете понять, что я вам хочу сказать». И вот это предисловие и есть такое жуткое мнение о стране, что Россия – в общем, ничто, у неё нет ни прошлого, ни будущего, она живёт одним днём настоящим.

На самом же деле в этих письмах Чаадаев развивает достаточно интересную философию. И даже по автооценке, он сам себя называет христианским философом. Причём явно это философ социальный. Он сразу пишет: «Христианство обладает двумя легко различимыми функциями. Во-первых, действием на индивидуальное, во-вторых, действием на общее сознание». То, что, действительно, христианство действует на индивидуальное сознание, об этом говорит всё классическое христианское богословие. И это в основном так. Но вот что христианство действует на общественное сознание, – это, по сути, новое слово в богословии. Дальше очень интересно: «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы». И ещё: «Таков подлинный смысл догмата о вере в единую Церковь… в христианском мире всё должно способствовать – и действительно способствует – установлению совершенного строя на земле – Царства Божия». Очень тоже важная мысль. В общем-то, Чаадаев постоянно говорит об историчности христианства. И именно эта сторона – «историчность христианства и воздействие христианства на общество» – его и интересует как философа. Он пишет: «Христианство является не только нравственной системой, но вечной божественной силой, действующей универсально в духовном мире»… «Ничего не понимают в христианстве те, которые не замечают в его чисто исторической стороне, составляющей столь существенную часть вероучения, что в ней до некоторой степени заключается вся философия христианства». «Разум века требует совершенно новой философии истории – философии христианской». А какая же это философия? Это-то Чаадаев и развивает в этих «Философских письмах».

Представьте себе – письмо, написанное даме. Ничего себе? Он всё время повторяет мысль, что «Смысл истории осуществляется божественной волей, властвующей в веках и ведущей человеческий род к его конечным целям». Цель эта – Царство Божие. То есть в истории с помощью христианства творится Царство Божие, и Царство Божие должно быть достигнуто не где-то в других мирах, не за гробом, а оно должно быть достигнуто в этой истории, так сказать, течением исторического процесса. И христианство является неким, если можно так сказать, «могучим ураганом», который движет всю историю к неизбежной конечной цели, к Царству Божьему. С точки зрения Чаадаева, надо только взглянуть на историю, и вам всё станет ясно, – что именно к этой цели она человечество и ведёт. И вот «могучим ураганом» оказываются западные народы, которые идут впереди планеты всей. По его мнению, на Западе всё-всё создано христианством. «Если не всё в европейских странах проникнуто разумом, добродетелью и религией, то всё таинственно повинуется там той силе, которая властно царит там уже столько веков». Или даже, на мой взгляд, такие перлы: «И поэтому, невзирая на всё незаконченное, порочное и преступное в европейском обществе, как оно сейчас сложилось, всё же царство Божие в известном смысле в нём действительно осуществлено». Представляете? Оказывается, с точки зрения нашего философа, Запад – это и есть уже реализованное, осуществлённое Царство Божие! Ну, с некоторыми недостатками, – а где их нет, – с некоторыми недочётами. Дальше: «Англичане, собственно говоря, не имеют истории, помимо церковной». Понимаете? Вот это он пишет об англичанах! Знаете, вот, честно говоря, когда я это читаю, у меня где-то возникает мысль: а может быть, Николай I был недалёк от истины? Может быть, действительно у Чаадаева где-то немножко не все были дома – сказать такую вещь о Западе, ну понимаете… (Смех).

Кстати, о том, что Чаадаев был действительно болен, говорят уже наши историки. И я не раз встречал статьи, где подборочка такая: что, мол, отец кончил жизнь самоубийством, брата, в конце концов, признали сумасшедшим (насколько обоснованно – неизвестно), вот и Чаадаева признали. Чаадаев всё время, всю жизнь жаловался на здоровье, всё время он хворал, всё время вокруг него были врачи. То одно, то другое. Всё общество знало, что Чаадаев всегда болен, что он чем-то недоволен, что он живёт совершенно анахоретом, что, в общем, много странностей у него. Но мне кажется, главная странность вот именно в этом мнении. Чаадаев не был либералом, как это ни странно. Это сейчас либерал и западник – одно и то же. Чаадаев, понимаете, очень уважал монархию, уважал царя, всегда признавал Александра I и Николая I, их самодержавие. Хотя о свободе он, конечно, говорил, но кто в те времена в юности об этом не говорил? И Пушкин тоже – «пока свободою горим, пока сердца для чести живы». Но на самом деле никаким республиканцем, демократом Чаадаев не был. А вот западником он был всегда. И действительно, его отношение к России было именно такое: Запад-то, он – да, он уже Царство Божие построил, а мы всё никак, даже и не начинали этого. И именно поэтому Россия – такая отсталая, такая ужасная, что в ней нет истории никакой, ни будущего нет никакого.

Правда, после, в 1837 году, он пишет работу «Апология сумасшедшего». Вот характерное название – уж очень его Николай I достал, обидно ему было до жути, что его считают сумасшедшим. А, в самом деле, ведь «Горе от ума» – это про Чаадаева. Знаете, я уже говорил, что Грибоедов знал Чаадаева с самой юности, знал как облупленного, и, собственно, в ранних редакциях «Горя от ума» там просто стоит фамилия Чаадаев. Это уже позже Грибоедов его заменил на Чацкого. И вся Россия знала, что Грибоедов написал пьесу про Чаадаева. И Пушкин писал, что вот там Грибоедов вроде написал про Чаадаева какой-то водевиль, так пришлите мне, мне интересно почитать. Кстати, Пушкин почему-то всегда его называл Чедаев в письмах. Не знаю, почему. Видимо, он считал, что это более русофильский вариант фамилии.

Чаадаев пишет «Апологию сумасшедшего», где он немножко корректирует своё мнение. Он пишет, что у России есть будущее всё-таки, есть у неё будущее, но это будущее, тем не менее, на западных путях. Вот если Россия пойдёт по западному пути, догонит Запад, у неё будет будущее. Да, русские – это молодой народ, они, так сказать, догонят ещё. А самобытного будущего у него нет, он об этом никогда не писал и считал, что это невозможно. Конечно, было опубликовано, кстати, только одно письмо из восьми. Ну, журнал тут же закрыли. В общем-то, вся вот эта чаадаевская религиозная философия была частично и в первом письме, но в большей мере она развивалась в последующих. И ещё раз я проговорю, как важно правильно подать материал. Понимаете, если бы у Чаадаева написанное было переставлено в другом порядке, то не исключено, что всё прошло бы благополучно. Что если где-нибудь эти нападки на Россию были бы запрятаны в какое-нибудь шестое, седьмое письмо, о них, может быть, так бы и не кричали. Это урок нам, всем пишущим.

Пушкин, безусловно, читал эти письма. Эти письма философские он читал, видимо, все; и не раз они с Чаадаевым о них говорили. Недаром на стене было масляное пятно от головы. Пушкин не был, в общем-то, согласен с Чаадаевым. Ну, в чём-то был согласен, – в том, что в России много скверного, много бюрократии, много коррупции, грязь и прочее. Но Пушкин всё-таки считал, что у России есть своё замечательное самобытное прошлое и есть и своё уникальное будущее. Здесь он сумел от Чаадаева, который всегда на него интеллектуально давил со страшной силой, отстроиться. И, кстати, после публикации в «Телескопе» Пушкин подготовил такое письмо – отзыв на «Философические письма». Он достаточно долго его писал, потому что сохранились черновики, но так Чаадаеву и не отослал. Историки считают, не отослал, потому что, в общем-то, Пушкину подсказали, что после скандала с Чаадаевым все письма, которые идут к нему, перлюстрируются. Он его не отослал; даже есть мнение, что Чаадаев с ним так и не сумел ознакомиться. А там Пушкин пишет: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

После того, как к Чаадаеву в дом на Новой Басманной перестал приходить психиатр, он зажил спокойной жизнью, в общем-то, сидел дома. Выезжал иногда в английский клуб, где любил бывать и там всячески витийствовать. Но в салонах появлялся довольно редко, а когда был, в основном прислонялся где-то к колонне и со скрещёнными руками стоял и молчал, изображая, так сказать, диссидента, которому якобы нельзя говорить. Хотя гостей он принимал в этом самом доме, который существует и сейчас, говорят, на Новой Басманной. Я Москву плохо знаю, хоть и москвич коренной. Но этот дом можно посмотреть – удивительное дело, его до сих пор не сломали. Там перебывала вся русская интеллектуальная элита того времени. Там бывал Герцен, который его исключительно уважал. Там были и славянофилы: Киреевский, Хомяков, с которым они даже где-то подружились, хотя Чаадаев очень рано заметил, что появилась какая-то славянская партия, которая говорит совершенную ерунду о какой-то самобытности России. И он с этой партией спорил, писал заметки на статьи Хомякова и других славянофилов, заметки критические.

Судьба Екатерины Пановой – ну, в общем, дело тёмное. По одним свидетельствам, её муж всё-таки упёк в психиатрическую лечебницу. И по иронии судьбы, она помещалась тоже в Москве, недалеко от дома Чаадаева. Но есть сведения, что впоследствии она вышла оттуда и даже они с Чаадаевым где-то в Москве встречались. А вообще, она жила в имении своего брата совершенно потерянная, разведённая с мужем. А сам Чаадаев – это и в самом деле личность немножко странная. Обладая личной храбростью, впечатление такое, что он не обладал гражданским мужеством, и всё время нежно заботился о себе, как бы вот благополучно прожить в этом мире. Хотя отчасти понятно: он один живёт, ему тяжело, и он хотел иметь хорошие отношения с властями, с начальством. И когда началось следствие по поводу того, как это возмутительное «Философическое письмо» могло быть напечатано, всплыло, что написано оно какой-то Екатерине Пановой. Но Чаадаев открестился от неё, сказал, что он с этой безумной женщиной вообще никаких дел не имел и не хочет иметь. Потому что перед этим получил как раз сведения, что она попала в психиатрическую лечебницу. В общем, защитить он её никак не захотел.

И другой случай. Когда Герцен опубликовал, будучи за границей, некое мнение Чаадаева, с которым он был согласен, то Чаадаев сам принёс в третье отделение объяснительную записку, где написал, что он с этим вольнодумцем Герценом вообще никаких дел и отношений не имеет, что тот всё переврал, а на самом деле я думаю совершенно иначе, чем там написано. И когда кто-то Чаадаеву сказал, что зачем ты это сделал, кто тебя за язык тянул, тебя никто не просил это делать, он ответил: «Ну надо же заботиться о себе».

Умер этот человек неожиданно. Он пережил Николая I, но появился новый царь Александр II, и он ещё успел и новому царю дать очень нелицеприятную характеристику, что для России он ничего хорошего не сделает. Исследователи до сих пор спорят, отчего он умер. Ещё вот два дня назад он по своему обычаю обедал в ресторане, в который ходил десятилетиями, а после – раз и умер. Кстати, если говорить о денежных делах Чаадаева, то они всегда были очень сложными. Ну, представляете, человек, который нигде не работал, никаких заработков литературных не было у него никогда, дома сидел. Хотя он получил довольно приличное наследство с щербатовской стороны, но они его всё время делили со старшим братом Михаилом. И в результате, когда Чаадаев умер, у него было громадное количество долгов.

Может быть, это не самая интересная фигура для русской религиозной философии. Дальше я в следующих лекциях расскажу о фигурах гораздо, на мой взгляд, интереснее и значительнее. Но, тем не менее, Чаадаев – это начало русской религиозной философии и, по сути дела, начало русской общественной мысли. От этого «философического письма» начинается русское западничество, как оформленное литературное явление. Как противовес западничеству возникает русское славянофильство, и далее – уже вся наша русская религиозная философия.

Ну а сейчас вопросы, если есть.

Вопрос: Спасибо, Николай Владимирович. Не могли бы Вы сказать, есть ли какие-то следы полемик Чаадаева с философами или какими-то известными людьми, кроме вот этих вот «Записок…»? То есть он имел какие-то споры или полемику?