Пётр Яковлевич Чаадаев 3 страница

Трехосновных цивилизаций Данилевский не находит ни одной. Однако он в этом видит некую закономерность, что в процессе жизни человечества цивилизации становятся всё более и более основными, количество основ в них увеличивается. И в этом, собственно, смысл истории. И, в конце концов, история должна родить полную, универсальную, окончательную цивилизацию, четырёхосновную, в которой в высшей степени будет развита и религиозная, и экономическая, и культурная, и политическая составляющие. И в качестве такой цивилизации Данилевский предрекает славянство. Он говорит: «Да, пока славянство только зарождается. Это молодая цивилизация, она в стадии возмужания. Но у неё есть все возможности, для того чтобы она стала такой четырёхосновной». Ну, опять-таки в пику этой несчастной двухосновной европейской цивилизации. Но что для этого нужно? Необходимым условием расцвета славянской цивилизации является всеславянский союз. То есть союз славянских племен, где Россия является главной составляющей, но отнюдь не единственной. Сюда должны быть включены все славяне: и болгары, и чехи, не славяне, но как-то близкие к ним румыны, венгры. Сюда должны быть включены не славяне, но православные греки. И сюда должен быть включён Константинополь. И, собственно, столицей этой всей славянской цивилизации и должен быть Константинополь, он должен быть наш, это непременное условие.

Ну, я чуть увлёкся. Я просто комментировал вот этот третий закон Данилевского и немножко запрыгнул на четвёртый закон. Четвёртый закон Данилевский формулирует следующим образом: «Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, когда они, будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государства». Одно моногосударство составить хорошую цивилизацию не может. Для этого, понимаете, должно быть разнообразие, вот эта «цветущая сложность», по Леонтьеву, должна быть федерация независимых государств. Собственно, посмотрите на Древнюю Грецию. Она составляет такую федерацию государств, это её преимущество. Древний Рим федерации не составляет, но он вобрал в себя много государств, и где-то эта федерация неявно в нём присутствует. Европа тоже составляет такую федерацию государств. Хоть они всё время собачатся между собой воюют, но это, в общем-то, между ближайшими родственниками неурядицы. И, главное, славянский тип обязательно должен составить такую федерацию. Без этого расцвета славянского типа не будет.

Книга Данилевского на самом деле современная, её надо читать нынешними глазами. Что мы в этом смысле видим – в смысле всеславянского союза? Увы, никакого всеславянского союза не получилось. Он немножко намечался в советское время с этой вот системой социалистических государств, но распался. А теперь, увы, в связи с украинскими событиями, совершенно ясно, что на идее этого всеславянского союза, в общем-то, можно поставить крест – по-моему, на ближайшие сто лет. Россия должна жить иначе. Понимаете? Сама должна жить, не в славянском союзе, а иным образом, самостоятельно. И это совершенно меняет всю ситуацию. Я не буду эту тему развивать, она очень больная, но, по-моему, это так.

Книга Данилевского, как я уже сказал, сначала раскупалась очень плохо. Её, собственно, толком не прочли. Но дальше всё-таки народ в неё постепенно вчитывался и стал восхищаться: «А здорово и глубоко написано!». Он поднял такие темы, такие пласты, что ой-ой-ой. И теперь мы Данилевского числим как великого социолога, как создателя цивилизационного подхода к истории и к человеческой культуре. Он первый ясно, чётко, подробно это сформулировал, причём намного раньше европейцев типа Освальда Шпенглера или англичанина Тойнби, которые тоже об этом писали. Да, собственно, сейчас на Западе признают, что Данилевский намного их опередил. Когда была написана «Россия и Европа», ещё никакого Освальда Шпенглера не было на свете просто.

Однако в России она была встречена по-разному. У книги появились фанаты. Это тот же Николай Николаевич Страхов, друг Данилевского, который очень высоко книгу ставил и до последней возможности её защищал, Пётр Астафьев и другие наши деятели. Но она нашла и яростного противника в лице такого замечательного русского мыслителя, как Владимир Сергеевич Соловьёв. Понимаете, дело в том, что Соловьёв развивал концепцию всеединства – очень такую мощную, всеобъемлющую концепцию. Но когда он её применял к истории и к человечеству, у него получалось единство, вообще, всего человечества и единый, так сказать, путь его развития, примерно так, как это мыслил Чаадаев. И в книге Данилевского он усмотрел явного противника своей системы. И действительно, она предлагает совершенно другую схему, никакое не единое человечество, а отдельные цивилизации. Идею единого общечеловечества Данилевский там очень ядовито критиковал, говорил, что это абстракция, что существуют отдельные цивилизации, а вообще никакого человечества не существует. Это так же, как в биологии существуют отдельные виды, вот это вот реальное образование. А уже рода, семейства, классы – это абстракции, которые являются больше классификацией, придуманной человечеством, чем реальностью. Тем более вид не смешивается с другим видом. Вот так же и цивилизация не смешивается у Данилевского с другой цивилизацией.

Соловьёв решил эту теорию разгромить на корню. А, надо сказать, полемистом Соловьёв был великолепным. Он был мастер, прекрасный писатель и очень ясно мыслил. Ирония у него была уничтожающая, логика железная. И он все эти орудия направил на Данилевского. Правда, первая статья Соловьёва вышла уже после смерти Данилевского. Она вышла в 1888 году и называлась точно так же: «Россия и Европа», специально, нарочито так же, как книга. И, собственно, рассказать об этом я подробно, видимо, не смогу. После вышла целая серия статей Соловьёва, шесть или семь. После они были объединены в его сборнике «Заметки по национальному вопросу»; первый сборник, второй. В споре ему в основном отвечал Николай Николаевич Страхов.

Аргументы Соловьёва следующие. Во-первых, это, как Соловьёв выражается, «ползучесть» теории Данилевского, то есть обращённость не в будущее, а в прошлое. Что будущего теория Данилевского не только не предсказывает, но она как бы не тянет человечество в светлое будущее, а, наоборот, приземляет человечество. Соловьёв пишет: «Существуют другого рода общественные теории, в противоположность, например, теории государства Платона, которые, в противоположность крылатым, следует называть ползучими. Они крепко держатся за данные основы общества и никогда не поднимаются на значительную высоту над современной им жизнью. Такова теория Данилевского. А обществу требуется теория, его возвышающая, двигающая вперед». Так считал Соловьёв.

Второе. Список исторических типов, который предлагает Данилевский, с точки зрения Соловьёва, никуда не годится. Во-первых, десять – почему десять? Он считает, что это произвольно набранный какой-то набор. Ассирийско-вавилонско-финикийский – очень неудачная комбинация. Финикийцы и по языку, и по культуре совершенно с ассирийцами не совместимы. Греки разделены с римлянами, хотя обычно понимаем их вместе как греко-римскую культуру. А вот все европейские народы слеплены в один тип, хотя каждый из них, в общем-то, составляет целую цивилизацию. Возьмите англичан, возьмите французов, возьмите испанцев, возьмите немцев, возьмите итальянцев. И, кроме того, куда делась Византия? Она попала в греческий тип, хотя это, в общем-то, совершенно другая цивилизация. Древняя Греция – это языческая цивилизация, а Византия – христианская. В общем, крайне неудачно.

Дальше. Теория Данилевского не может объяснить объединяющую роль религий. Религии как бы не подчиняются этим историческим типам, они плавают над ними и спокойно распространяются на разные типы. Он приводит пример буддизма, который придумали индусы, но у них он не задержался и перешёл в другие типы, то же самое с мусульманством и христианством.

Славянский исторический тип, с точки зрения Соловьёва, никакой не четырёхосновной, это натяжка. Наоборот, он в фарватере европейского, следует ему – и, в общем-то, пусть следует, это хорошо.

И, наконец, человечество по отношению к конкретным нациям находится в отношении не «род – вид», а как «часть – целое». Если человечество рассматривать как целое, а отдельные цивилизации как части, это правильная модель. А у Данилевского модель друга, родовидовая, это неправильно. И якобы Данилевский просто содрал все идеи у немецкого историка Рюккерта. Но это совсем, надо сказать, неудачный аргумент, потому что, в общем-то, почти доказано, что Данилевский этого Рюккерта и не читал даже.

В общем, все аргументы Соловьёва, по сути, сводятся к одной мысли – что вся теория Данилевского не христианская, что это теория, по сути дела, националистическая, а национализм с христианством не совместим, ибо во Христе нет ни эллина, ни иудея. И Россия, если она считает себя христианской цивилизацией, должна (по Соловьёву) отказаться от своего национализма, пожертвовать им ради объединения всего человечества. Вот в чём дело.

Я считаю, что тут хотя бы есть над чем подумать. Соловьёв отнюдь не посредственность. Надеюсь, что я сделаю про него лекцию – это потрясающий мыслитель, которого земля ещё не рождала. Но, тем не менее, в своей критике Данилевского он, в конце концов, оказался не прав. Да, приземлённая теория, но она оказывается ближе к нашей грешной и падшей жизни, чем такие замечательные теории, которые, оказывается, применить невозможно. Дело в том, что, да, конечно, христианство, в общем-то, выше национализма и преодолевает его. Но понимаете, в чём дело? Преодолевает настоящее христианство, а мы, на самом деле, до такого христианства не дожили. Мы живём в падшем мире, в котором, увы, по факту царит жестокая борьба за выживание. И вот эти теории, что если тебя ударили по одной щеке, то повернись так, чтобы тебя удобней было ударить по другой, применимы к личной нравственности человека. Но к жизни человечества, увы, их применимость под большим сомнением. Ну, представьте себе, что бы было, если бы мы этой заповедью руководствовались, допустим, в войне с фашистами? Они бы только гоготали и устроили бы нам геноцид, сказали бы: «Давайте, поворачивайтесь так, чтобы мы вас, так сказать, быстрее всех сожгли в одном месте». Так что, понимаете, жертвовать целым народом, целой цивилизацией, своими национальными интересами ради объединения всех других – это, знаете, уже слишком. Хотя Господь, так или иначе, заставляет русский народ жертвовать своими национальными интересами ради объединения других.

Теперь я постараюсь ответить на ваши вопросы.

Вопрос: Я хочу такой вопрос задать. Были ли знакомы Данилевский и Фет, Данилевский и Лукашевич, Данилевский и Киреевский? Были ли у них какие-то личные связи?

Н. С.: Да. Данилевский и Фет были знакомы – и лично, и через Страхова, который был знаком и с Фетом, и с Данилевским очень близко. Фет бывал у Данилевского в Мшатке, это известно. Но, понимаете, с другими, которых вы перечислили, вряд ли Данилевский был знаком. Понимаете, он не был публичной фигурой совершенно. Он в наших обеих столицах бывал редко очень, наездами. С Достоевским он был знаком, потому что они сталкивались у Петрашевского когда-то. И, собственно, Данилевского мало кто знал – он не вертелся в петербургских и московских салонах, «ля-ля-ля», со всеми нашими литераторами он лясы не точил. Он всё время работал, ездил по Азовскому морю, по Чёрному морю, вылавливал рыб, писал отчёты – ну, некогда ему было.

Вопрос: Я имел в виду не лично, а идейно.

Н. С.: Идейно? Понимаете, что касается идейного, то вообще, очень трудно понять идейные истоки Данилевского. Хоть он был учёным, тем не менее, книга «Россия и Европа» написана немножко странно. В каком смысле? Она не имеет списка литературы традиционного; вот не нашёл я его там. И нет ни одной ссылки на какой-то труд, на какие-то книги. Обычно какие-то безликие намёки, расшифрованные комментаторами в примечаниях. Так что, знаете, мне трудно ответить на ваш вопрос. Мне кажется, Данилевский был совершенно самостоятельный мыслитель. Да, он много читал, но ни за кем он не следовал. Вот эта особенность Данилевского: с одной стороны, удивительная скромность, но в то же время совершенная самостоятельность. Никто на него серьёзно не повлиял.

Вопрос: Идеи Данилевского имеют какое-то отношение к теории Гумилёва?

Н. С.: Не знаю, я бы не сказал. Дело в том, что, честно говоря, я лично к Гумилёву и к его теориям отношусь достаточно скептически. Почему? Во-первых, как Соловьёв не находил у Достоевского христианства, так и я у Гумилёва, честно говоря, не нахожу христианства в его теории. А, во-вторых, его теория пассионарности, она что-то ухватывает, но эта теория, понимаете, какая-то биологически механическая, в ней нет духа. У Данилевского больше духа, чем у Гумилёва. Теория Гумилёва материалистическая, несмотря на то, что Гумилёв был верующим человеком. Но у него, так сказать, вера в Церкви, а в науке он был, в общем-то, самым настоящим материалистом. Поэтому я не вижу идейной связи между Гумилёвым и Данилевским.

Вопрос: А может быть так, что… Просто Гумилёв евразиец, а евразийцы, приняв идеи Данилевского, расставили акценты, сместили акценты. То есть они сказали, что Россия – это такая уникальная цивилизация между Азией и Европой, «наследники Чингисхана» у Трубецкого, и Гумилёв практически продолжает эту идею Трубецкого. В этом смысле он продолжатель Данилевского как евразиец.

Н. С.: Понимаете, всё-таки я считаю, что да, здесь есть параллели, но Данилевский не евразиец.

Вопрос: А все евразийцы его считают своим.

Н. С.: Да, они его считают своим основателем, но по духу Данилевский – славянофил в прямом смысле этого слова, в гораздо более прямом, чем настоящие славянофилы. Он действительно всё время говорит о всеславянском союзе. А всеславянский союз – это не Азия. Это другая совершенно идея. Так что, может быть, они-то его числят за своего, но, я думаю, сам Данилевский себя к евразийцам не стал бы причислять.

Вопрос: Однако Россия сформировалась как цивилизация (ну, по евразийцам), действительно, акцентируясь в Москве, и часть азиатского типа, часть европейского. И она представляет не как, по Данилевскому, центр славянства, а центр вот такой.

Н. С.: У евразийцев – да. А у Данилевского, во всяком случае, я так понял эту книгу, Россия – организатор всего этого всеславянского союза. Хотя, вот, столица в Константинополе, извините.

Вопрос: Данилевский рассматривал вопросы, почему цивилизации рождаются, развиваются и почему они гибнут? Или он просто разделял, а генезис…

Н. С.: Он рассматривал генезис. Правда, цифру в тысячу лет он не называет. Тысячу лет называет Гумилёв – кстати, очень неудачно, ибо советская цивилизация прожила семьдесят лет, но это самая настоящая цивилизация. Но Данилевский же биолог, он считает, что, как и обычный организм, цивилизация развивается, имеет стадии жизни, и это нормально. Так же, как вид. Виды тоже не живут бесконечно. Они образуются, имеют свой цикл и ареал развития, а после уходят.

Кстати, я не сказал, что Данилевский в последние годы работал над книгой «Дарвинизм», где он развил критику теории Дарвина. Но это особый вопрос, об этом можно будет поговорить. Но, поскольку пока такого вопроса не было, я лучше помолчу.

Вопрос: Я хотел бы уточнить касаемо генезиса цивилизаций. Насколько, по Данилевскому, он зависит от внутренних качеств самой цивилизации?

Н. С.: Зависит.

Вопрос: Напрямую или опосредованно? Или вопрос жизни цивилизации определяется политическими перипетиями? Грубо говоря, потерял независимость – и всё кончилось.

Н. С.: Нет, нет, нет. Он, наоборот, считает, что внешние явления, увы, имеют место, но в основном жизнь цивилизации зависит от её внутреннего содержания, от самой себя зависит, сумеет ли цивилизация продлить свою жизнь, насколько она будет полна. Если у неё больше основ, она больше имеет шансов на жизнь. Вот так я его понимаю.

Вопрос: А возможна ли некая цикличность? Или это всё-таки инертность с точки зрения модели: какое-то время проехали, остановились, закончили. Или всё-таки возможна цикличность?

Н. С.: В развитии? Это трудный вопрос. Как-то чётко об этом Данилевский не говорит, хотя у него есть так называемый пятый закон, который я не озвучил. И он, теперь я вижу, объясняет, что цикличности нету. Значит, что он пишет в пятом законе: «Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним, одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределённо продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу».

То есть он цивилизацию уподобляет вот такого типа растениям многолетним, которые долго растут. Но в какой-то момент у них появляется один замечательный цветок, они расцветают, а после всё, в общем-то, растения умирают. Но он не доказывает, почему это так. Он говорит, что это такое ботаническое наблюдение, вот так бывает.

Вопрос: Какие у него были отношения с православием?

Н. С.: Очень хорошие. Он не был православным мыслителем, он не был теологом, как другие наши русские религиозные философы. Но именно в каземате Петропавловской крепости он тщательно познакомился с Евангелием, потому что там других книг не давали. И с тех пор он очень твёрдый православный христианин, хорошо знает историю Церкви. Например, момент разделения, 1054 год, он трактует именно как отделение католической Церкви от вселенского православия. Тогда, в те века, это было отнюдь не тривиально. Такие мысли высказывал Хомяков ещё до него, но, во всяком случае, здесь Данилевский полностью с Хомяковым согласен. Вообще, он считает Православие истинной религией. Культурно-исторический тип должен быть православным – в этом развитие правильной религиозной составляющей.

Вопрос: А, может быть, спор Соловьёва с Данилевским – это вечный спор уникального и универсального? То есть всегда будет вот этот момент, где граница между уникальностью – ну, цивилизацией человека – и универсальностью, чтобы жертвовать собой во имя объединения? Ну, или человечества, или цивилизации, или, допустим, сообщества. По-моему, и тот, и тот отчасти правы.

Н. С.: Вы понимаете, Данилевский стоит на земле крепко и очень хорошо видит те реалии, которые здесь, на земле, происходят. А Соловьёв – гений, конечно, я не спорю, но он витает в облаках и желаемое принимает за действительное. А принимать желаемое за действительное – это все делают и, увы, все ошибаются. Это самая распространённая ошибка. Между прочим, Соловьёв в конце жизни от этих самых завиральных идей отказался. Это очень интересный момент. Если мы доживём до лекции о Соловьёве, я об этом расскажу.

Вопрос: Его посыл, по крайней мере, понятен. Понятно, что он хочет сказать – что, действительно, надо частью своей свободы жертвовать для объединения, это нормально.

Н. С.: Да, да. Это не так глупо, над этим очень даже надо крепко подумать. В общем-то, абстрактна эта самая такая христианская мысль – жертвовать собой ради других. Но, понимаете, Христос, с одной стороны, пожертвовал собой ради других. Но, заметьте, как – он, тем не менее, пожертвовал собой, а не апостолами. Все апостолы остались живы и не пострадали. Он не вовлёк их в свою жертву. Это нам говорит о чём? Собой жертвовать – пожалуйста. А другими и всей этой Русью пожертвовать – это, знаете, подумай десять раз, прежде чем такими вещами заниматься.

Вопрос: А правильно, что Данилевский усматривает смысл истории в том, чтобы рождались цивилизации более основные?

Н. С.: Да.

Вопрос: В то же время они у него как бы независимые, что ли, никак друг от друга не питаются, самобытные, в каком-то смысле. Тогда мне до конца не понятно, в чём благо историческое? Оно только для вот этой отдельной цивилизации?

Н. С.: Нет, не совсем. У него есть некая абстрактная сокровищница человечества. Вот эта основа, которую цивилизация выработала, принадлежит всему человечеству, а не только этой цивилизации. То есть по своим истокам все цивилизации независимы, а по плодам они как бы кладут результаты своего труда в корзинку. И следующие цивилизации пользуются этой корзинкой. Вот такая у него схема, где-то противоречивая, но достаточно изощрённая.

Вопрос: Сколько длилось его поражение в правах по делу петрашевцев?

Н. С.: Его поражение в правах заключалось в том, что его просто сослали в ссылку в Вологду. И после не дали защитить магистерскую диссертацию. Но это длилось года четыре. После его перевели в Самарскую губернию. А потом он уже мог жить в Питере. Он дослужился до тайного советника, между прочим. Но он уже сам не хотел. Он ездил в экспедиции по всей России. Большая экспедиция была на Чёрное и Азовское моря, поэтому он решил: «Я не буду жить в Питере, оттуда далеко мне ездить на Чёрное море, а буду жить в Крыму». Он уже сам не хотел жить ни в Москве, ни в Питере.

9. Ф. М. Достоевский: «Всесветное единение во имя Христово – вот наш русский социализм!»

Сегодняшняя лекция посвящена Фёдору Михайловичу Достоевскому. Когда я читал лекции перед студентами, то этой лекции немного опасался. Дело в том, что Достоевский – слишком известная, знаковая в русской культуре фигура. О нём написаны масса книг, тысячи статей. Кажется, что известно о нём совершенно всё. И я вряд ли скажу вам что-то новое. В основном я буду касаться его социально-религиозных воззрений, а также расскажу об одном эпизоде, который, на мой взгляд, достаточно хорошо характеризует мировоззрение Достоевского. Это спор Достоевского с профессором А. Д. Градовским. Но всё по порядку.

Достоевский родился в 1821 году в семье лекаря – врача военной больницы. Кстати, его дед был священником – сначала священником униатским, а после перешёл в Православие. Родители довольно быстро умерли. Причём, по преданию, отца убили его крепостные. Причём не совсем понятно, за что. То ли он слишком вольно обращался с крепостными девками, то ли за его необузданный нрав – в общем, достоверно ничего не известно. Фёдор и его старший брат Михаил были определены в Военно-инженерное училище. И, собственно, Достоевский его окончил, получив какой-то самый младший офицерский чин. Но, конечно, это было совершенно не в его характере – он довольно быстро по окончании училища вышел в отставку, потому что все его помыслы занимало писательство. Он как бы в себе чувствовал необоримую силу к сочинительству, хотел писать. И вскоре появился его большой роман «Бедные люди», который произвёл фурор. Белинскому роман очень понравился, Некрасову. Сначала они Достоевского носили на руках. Но уже его следующие произведения этим маститым деятелям понравились гораздо меньше.

Достоевский в это же время, будучи ещё молодым, знакомится с Михаилом Петрашевским – таким, можно сказать, революционным деятелем, входит в его кружок. Там он делает доклады о социалистической системе Фурье. А, между прочим, в то время Достоевский был таких, что ли, либерально-прогрессивных взглядов. Весь кружок Петрашевского арестовывают, очень строго судят, и Достоевский, вместе с другими петрашевцами, был приговорён к смертной казни. Вот такое жуткое наказание, казалось бы, ни за что – за слова. Да и слов-то антиправительственных никаких не было. Казнь в последний момент заменяют на каторгу. Причём это обставлено было артистически – их выстроили «тройками», и первую «тройку» привязали к столбам для расстрела. Но тут прискакал фельдъегерь, который зачитал указ, что император помиловал этих людей. А Достоевский был во второй «тройке» и ожидал неминуемой казни. Это событие произвело на писателя колоссальное впечатление – самое сильное в его жизни.

Дальше – Омский острог, четыре года. Затем – служба рядовым в Семипалатинске. Но, на его счастье, к нему благоволит местное начальство, которое уже знало, что это молодой известный писатель. И благодаря этому Достоевскому довольно быстро возвращают офицерский чин, а затем разрешают жить в обеих столицах. В Семипалатинске он первый раз женится на такой очень экзальтированной женщине – Марии Дмитриевне Исаевой.

В это время в России начинается период капитализма. 1861 год – крестьянская реформа, после – банковская реформа. Достоевский снова начинает писать. Появляются его большой роман «Униженные и оскорблённые» и другие произведения – в общем, Достоевский свою известность писателя умножает. Но интересный момент: в его романах одним из важных действующих лиц вдруг становятся деньги. Пачки денег. Помните, в «Идиоте» вдруг появляется пачка денег, которую Настасья Филипповна бросает в печь. В общем, деньги, которые неожиданно, неизвестно откуда появляются, деньги большие – они как фантом проносятся в романе, что-то производят и исчезают из поля зрения. Но это неспроста. Во-первых, вот так художественно капитализм отражается в его романах. А во-вторых, деньги в жизни Достоевского оказываются воистину злой силой.

События такие. Он вместе с братом Михаилом организует журнал. В это время его мировоззрение достаточно сильно меняется. Дело в том, что в остроге он познакомился, как он считал, с простыми русскими людьми. Хоть это были зачастую убийцы, преступники, но они ему понравились какой-то особой душевностью. И в это время у него происходит религиозный переворот. Он становится таким, что ли, апологетом Христа. Христос становится единственным его идеалом, в который он уже верит всю жизнь. И в свой второй Петербургский период он постепенно отходит от либеральных взглядов. И журналы «Время», а после – «Эпоха» – уже имеют направленность компромиссную и пытаются примирить западников и славянофилов. Однако происходят всякие тяжёлые события: журнал прогорает экономически, неожиданно умирает редактор журнала, его брат Михаил Михайлович Достоевский, которого он очень ценил, умирает жена Достоевского от туберкулёза. Следующий журнал, который ведёт сам Достоевский, тоже прогорает, и он весь в долгах. К тому же он считает, что должен помогать семье: вдове Михаила – Элеоноре, сыну своей умершей жены от первого брака Павлу, своим младшим сёстрам. В общем, он весь в долгах, за ним бегают кредиторы, он от них отбивается. И в это время он великолепно осваивает технику всяких векселей, расписок, кредиторов – всё это он познаёт на практике и после изображает в своих романах. И, в общем-то, дела его были бы совсем плохи, если не помощь Божия. Он влип в такую историю, что за долги продал право на публикацию всех своих сочинений одному издателю – Стелловскому при условии, если к сроку не напишет для Стелловского роман достаточно большого объёма.

Достоевский тянул время. И когда уже осталось буквально 20 дней до срока, он вдруг встрепенулся и ужаснулся – какой кошмар! что же делать? Ему посоветовали найти стенографистку – мол, ты будешь наговаривать за день, она ночью будет переписывать, и с Божией помощью ты за это время надиктуешь роман, и всё обойдется. Он последовал этому совету. И нашлась молодая очень серьёзная девушка, Анна Григорьевна Сниткина, которая к тому же оказалась фанаткой Достоевского – она прочла все его произведения. И когда она узнала, что будет работать с Достоевским, то счастью её не было предела. После окончания работы Достоевский в самый последний момент сумел рукопись всучить Стелловскому. И произошло объяснение между ним и Анной Григорьевной, причём объяснение такое, что ли, литературное. Достоевский говорит: знаете, Анна Григорьевна, у меня есть замысел новой повести. В ней выведен художник – уже пожилой, больной, жизнь его полна неудач, и вдруг он встречает молодую красивую девушку. И у него возникает чувство. Так вот, я вас хочу спросить, как бы эта девушка к нему отнеслась? Анна Григорьевна отвечает: а что, он – хороший человек, и она бы к нему отнеслась с симпатией. Достоевский: а вот представьте, что этим художником являюсь я, а вы – эта девушка. Что бы вы ему ответили? Тут она поняла, что это на самом деле объяснение в любви, и тут же сказала: я бы ему ответила, что я люблю его и буду любить всю жизнь. Вот такая история. Через несколько месяцев – свадьба. И Анна Григорьевна (а ей было всего 19 лет) оказалась для Достоевского добрым гением. Она, во-первых, была очень верной женой. А во-вторых – удивительно практичной. Она взяла на себя все его ужасные финансовые проблемы – оказалось, что она великолепно это умеет делать. Кстати, кто – то из литераторов о ней сказал, немножко зло, что если бы Анна Григорьевна не вышла за Достоевского, то она учредила бы на Невском проспекте меняльную лавку.

После свадьбы Анна Григорьевна мгновенно увидела, что вокруг Достоевского масса прихлебателей, которые считали, что Достоевский должен их кормить, – и Элеонора, и Паша, и прочие. И как только Достоевский получал какие-то денежки – а он в это время печатал первые главы «Преступления и наказания» – то тут же у него появлялись просители, которым он всё отдавал, ничего себе не оставалось. Но Анна Григорьева была женщиной решительной – она продала всё, что у ней было: драгоценности, личные вещи, – и наскребла деньги на заграничную поездку. Вся семья Достоевского была ужасно обижена. Потому что они Анне Григорьеве говорили: вообще-то, что зарабатывает Фёдор Михайлович – это деньги нашей семьи, а не ваши. Собственно, поэтому она и пошла на такой шаг и увезла Достоевского за границу, прочь от семьи и заодно от кредиторов. Они думали, что там пробудут месяц, а пробыли четыре года. Там начали рождаться дети, Достоевский дописал «Преступление и наказание», написал роман «Идиот». И они часто вспоминали тот эпизод, когда Достоевский надиктовывал роман, который получил название «Игрок».