Тема тоталитаризма в русской литературе 3 страница

Путь, пройденный Солженицыным с конца 1950-х гг., с момента первой публикации, охватывает все трагические повороты русской истории – с 1899 г., которым открывается «Красное колесо», через 1914-й, 1917-й годы – к эпохе ГУЛАГа, к постижению русского народного характера, как он сложился, пройдя сквозь все исторические катаклизмы, к середине века. Но в последних опубликованных произведениях писатель уходит от эпичности «Красного колеса» и обращается к частным судьбам – вновь в жанре рассказа.

В 1995 г. Солженицын опубликовал новые рассказы, которые он назвал «двучастными». Их важнейший композиционный принцип – противопоставление двух частей, двух человеческих судеб и характеров, проявивших себя по-разному в общем контексте исторических обстоятельств. А затем писатель переходит к созданию маленьких философских рассказов, которые называет «Крохотки». Практически до самой своей смерти
(3 августа 2008 г.) он создает такие произведения.

7.Отечественная литература XX столетия неоднократно обращалась к теме тоталитаризма в стране, к вопросу о преступлениях существующего режима. Лучшие произведения русских писателей, таких как Е. Замятин, А. Ахматова, А. Рыбаков, Ю. Домбровский, В. Гроссман, А. Солженицын, М. Дудинцев, В. Шаламов, Д. Гранин, А. Приставкин и др., были посвящены разоблачению преступлений, совершенных в эпоху сталинизма, ставшего апологетом тоталитарной системы.

Но были в русской литературе и другие свидетельства эпохи, например, роман В. Аксенова «Московская сага».

Произведение написано в духе классических семейных хроник и начиналось как американский телевизионный проект. В США реализовать замысел сериала о трех поколениях Градовых не удалось, и Аксенов переработал черновые наброски сценария в роман, который заслужил у читателей стойкий и вполне оправданный интерес. Образ матери, детские впечатления от тех салонов, которые она умела устроить в самых немыслимых условиях, галерея неординарных личностей, которые были с ней дружны, – все это вместе повлияло на решение Аксенова создать семейную хронику и определило концепцию романа, которую в общих чертах можно определить как историю сообщества естественных людей в неестественных обстоятельствах. В «Московской саге», стремясь развить и доказать собственный тезис о том, что для интеллигенции в России XX века духовная жизнь становится единственным способом выживания, Аксенов обращается от типических обобщений к конкретным реалиям, к конкретным, подчас узнаваемым персонажам.

«Московская Сага» – самый настоящий семейный роман, он был закончен Аксеновым в 1992 г. Как сказано в аннотации, это эпопея русской жизни самого страшного времени – с начала 20-х до начала 50-х гг. Писатель обстоятельно рассказывает историю жизни нескольких поколений русской интеллигентной семьи Градовых. Делает он это профессионально выверенно, то замедляя течение хроники, то редуцируя отдельные моменты, что придает динамику повествованию.

Время, в которое выпало жить аксеновским героям, постоянно бесцеремонно вторгается в мирный быт, в патриархальную градовскую повседневность. Дача в Серебряном Бору, где звучит рояль и можно отдохнуть израненной душой, преданная домоправительница Агаша, частые застолья с весьма откровенными беседами – вот эквивалент благополучия в романе. Глава рода Борис Никитич Градов – потомственный русский врач, свое главное призвание – лечить людей – исполняет виртуозно и самозабвенно, не придавая ни малейшего значения чинам и званиям пациентов, временами лечит вождя. Его дети, волей судьбы втянутые в жуткую круговерть Гражданской войны, а затем политических битв 1920-х гг., независимо ни от чего чтят традиции славного профессорского рода. Исторические бури не минуют дом в Серебряном Бору, но вновь бабушка Мэри играет вечного Шопена, вновь на столе вкуснейшие пироги или кулебяка, вновь в любое время дня и ночи отправляется профессор помочь больному, а дети (а потом и внуки) непременно слетаются под крышу родительского дома.

В густо населенном пространстве «Саги» среди вымышленных частенько мелькают реальные лица. И это, похоже, писатель делает сознательно, как своего рода знак посвященным. Вот сам Михаил Афанасьевич Булгаков оказывается на банкете у Градовых и восхищенно поглядывает на дочь профессора. А та в свою очередь охотно принимает поклонение Осипа Мандельштама.

Изображены в романе и вожди: Берия в неизменно зловеще поблескивающем пенсне, дураковствующий Клим Ворошилов, интеллигентный Бухарин, проигравший партию Троцкий, наконец, сам отец народов, с которым провидение сталкивает Градовых.

Отчетливо поляризованы персонажи «Саги». Их нравственные мотивировки как бы заданы изначально. С одной стороны, это представители ОГПУ-НКВД, вроде Семена Стройло, Нугзара Ламадзе, вохровцев и «мутноглазых, криворотых особистов». Для этих нет ничего святого – погубить на допросе собственного дядюшку, выдать любимую женщину, похитить девочку-подростка. Верные сторожевые псы чудовищного режима, они и людоедствуют почти рефлекторно, не мучимые совестью.

С другой стороны, внутренне противостоящие беззаконию и насилию Градовы и их друзья. Но нельзя жить в обществе и быть от него свободным. И прекраснодушные и порядочные лучшие представители русской интеллигенции оказываются сопричастны – прямо или косвенно – злодеяниям режима. Никита Градов подавлял восстание моряков в Кронштадте. Человек военный, он вроде бы не должен рефлектировать, всегда легко находя объяснение, такое как «выполнял приказ». Арест, пытки в Лефортово Никита принимает как возмездие за Кронштадт, Тамбов, как расплату за трусость, за опасение додумать все до конца, за гипноз революции. В глубине души он сознает, что революция – миф. Воля парализована. Нерешительность ведет к гибели.

Но фашисты у ворот столицы. Сталину нужны испытанные полководцы. И Градова выдергивают из колымского лагеря, лечат, откармливают, разом присваивают следующее звание. Генерал-полковник принимает прежние и новые регалии, чтобы сражаться за Родину.

Борис Никитич же под грубым нажимом чекистов соглашается принять участие в операции, затеянной с целью убить Фрунзе. Правда, сам доктор Градов не оперирует, но он знает, что операция не нужна, и – соглашается! На врача сыплется водопад милостей: назначен главным хирургом РККА, завкафедрой, главным консультантом наркомздрава. Но никто в этой забытой Богом стране не застрахован от ужаса: ни звания, ни широкая профессиональная известность не спасают его детей. Вслед за Никитой, сподвижником врага народа Блюхера, арестован марксист-ленинец Кирилл. Арестована невестка Вероника.

С завидной стойкостью старый врач переносит запугивания Рюмина, хамское обхождение Берии. Вот она, благодарность Пахана за объективный диагноз! Столь же достойно держится Борис Никитич, когда наступает все же его черед – арест и допросы по делу врачей.

Логика характера Градова-старшего такова, что именно на закате жизни он, позитивист и материалист, вдруг понимает потаенные глубины «Откровения Иоанна Богослова», в молодые годы воспринимавшиеся с улыбкой. Теперь-то ему очевидно, что годы его жизни пришлись на власть зверя и лжепророчества. Страшная истина с предельной ясностью открывается старому доктору: подмена христианских, т. е. подлинно нравственных ценностей новыми, коммунистическими – не что иное, как лжепророчество и дьявольская усмешка. И ужаснее всего, что и гуманнейшая из наук, медицина, в этом царстве зазеркалья тоже пошла на выверт. Но он вынужден был принимать условия игры, гнать от себя подступающие прозрения. Возраст и пережитое дают ему силу и стойкость, мудрость правоты.

Здесь все верно, хотя и схематично. Зараженная безверием и марксизмом интеллигенция несла и по сей день несет историческую ответственность за кровавые катаклизмы, происходившие в стране. Перерождение человека и лично, и общественно не может совершиться так легко и скоро, как они хотели. Ибо говорили, что все совершится топором и грабежом, а чтоб человек отказался от Бога, от любви к Христу, от любви и обязанностей к своим детям, от своей личности и от ее обеспечения, – для этого мало веков...

Пролили океаны крови, разрушили до основания все – генофонд нации, экономику, культуру, традиции, духовность. Некоторые послабления, что наступали в тоталитарном государстве после смерти очередного владыки, – естественная релаксация, своего рода передых, за которым следовали новые безумства, новое ужесточение режима.

С ощущением правоты проживает свои последние годы Никита Градов. Возвращение регалий и назначение командующим Особой ударной армией, а потом и фронтом он принимает, но на своих условиях. И власть с его условиями вынуждена согласиться! Он дерзко возражает Верховному Главнокомандующему и добивается принятия своего плана. Настойчивость Никиты в поединке со Сталиным – не упрямство или честолюбие. Тем самым он спасает жизни нескольких десятков тысяч солдат, которым сталинская стратегия уготовила безусловную гибель.

Славные градовские традиции нарушает лишь сын Никиты – Борис. Жажда подвига, неясные романтические идеалы увлекают юношу на фронт. Но фронт, куда он попадает, особый. Это тайная, грязная война, которую ведет старый Джо с целью поработить Польшу, подчинить ее коммунистическому владычеству. И храбрый Борис в составе специального диверсионного отряда ГРУ воюет с Армией Крайовой, не щадя и мирных жителей, вызволяет из охваченной восстанием Варшавы (которую Сталин оставил без помощи) коммунистического генерала...

Возвращенный усилиями деда в родные пенаты Борис становится идолом столичной золотой молодежи. Мотогонки, кабацкая богема, лихие кутежи в компании славных спортсменов ВВС, в обществе самого Василия Сталина! Единоборство Бориса с режимом, точнее с главарями тайной полиции начинается тогда, когда в ее лапах оказываются близкие люди. Да и тут не он, бывший офицер разведки, мастер спорта, сын героя, оказывается победителем, ибо такое никому не под силу. Выручает попавших в беду тетю и племянницу Бориса всесильный сын вождя.

Вероника после смерти мужа решается на месть советской власти и уезжает в Америку с американским дипломатом. Кирилл в Магадане поверил в Бога, а его приемный сын Митя Сапунов, сначала был солдатом власовской освободительной армии, а потом стал паханом. И все это на фоне – то отдаленном, то близком – старой уютной дачи, где бабушка-грузинка красиво старится и играет Шопена, преданная прислуга печет пирожки, где золотоглазые замечательные собаки, сирень, сумерки и т. д.

Кончается трилогия сценой в саду: старый доктор в окружении детей и домочадцев тихо и красиво умирает. Последняя его мысль про то, что жена внука беременна. Так что Градовы не переведутся – догадывается читатель. В идеологической оппозиции «человек – социум» Аксенов обращается к первоначальным человеческим ценностям. Это не только итог романа, но и итог его творчества. Недаром в «Московской саге» побеждает именно «мысль семейная». Заканчиваются войны и революции, умирают тираны, и семья Градовых справляет новую свадьбу. Спасительная сила любви, рождения ребенка, семейного единения дает опору, достаточно сильную для того, чтобы противостоять тоталитарному хаосу. Очевидная связь с толстовской традицией подчеркивается и на формальном уровне текста. Отсылка к Толстому проявляется на уровне названий отдельных частей трилогии – «Война и Тюрьма», «Тюрьма и мир». Дорога, по которой Аксенов заставляет пройти своих героев, – это дорога, проходящая через модернистскую традицию и пародию соцреализма, неожиданным образом он возвращается к гуманистическим идеалам русской классики и утверждает их в новой исторической перспективе.

«Московская Сага» ломает устоявшиеся в последнее время представления о семейном романе. Аксенов органично и зримо соединил биографии героев с историей страны. Путь семьи Градовых складывается в беллетризованный учебник новейшей истории. Взаимозависимость исторических вихрей и частных судеб здесь очевидна и впечатляюща. Частное и общее перетекают друг в друга. Жизни тирана и скромного обывателя оказываются незримо, но неразрывно связанными. В этом смысле «Сага» неожиданно вступает в полемику с традиционными историческими эпопеями.

Как видим, в истории советской России 1930-е гг. считаются наиболее сложными и противоречивыми. Это время бурных успехов индустриализации, спортивных праздников, воздушных парадов, неуклонного роста военной мощи СССР. И все-таки именно эти годы мы считаем самым кровавым и страшным периодом. Правда о событиях тех лет скрывалась. Только сейчас мы многое узнаем о трагизме этого этапа нашей истории. В нашей художественной литературе можно найти ответы на многочисленные вопросы, касающиеся истории общества. Не все в нашем прошлом можно оценить однозначно. Нередко к фактам истории мы подходим субъективно. Вот почему голос автора, его оценка исторических событий, связанных с эпохой сталинизма, очень важны для понимания этого времени.

Таким образом, говоря о теме тоталитаризма в русской литературе, о невозможности полноценного развития свободной личности в тоталитарном государстве, многие русские писатели XX столетия всем своим творчеством пытались заявить во всеуслышание, что государству не нужно стоять над человеком, а людей делать винтиками огромного командно-административного механизма. Иначе история остановится, а светлые мечты строителей социализма превратятся в утопию. Так оно и произошло. Творческий путь упомянутых нами авторов, основные произведения которых были с таким трудом опубликованы в стране, лишний раз доказывает, что в тоталитарном государстве нет и не может быть места свободно мыслящему человеку.

Вопросы и задания для самоконтроля

1. Можно ли считать тему тоталитаризма характерной только для русской литературы?

2. Дайте комментарий к необходимости рассмотрения дилогии
Ю. Домбровского в религиозном аспекте.

3. В чем заключается разница в изображении лагерной жизни заключенного в творчестве А. Солженицына и В. Шаламова?

4. Приведите аргументы вашего определения жанра произведения А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

5. Можно ли считать роман В. Аксенова «Московская сага» автобиографическим? Обоснуйте свою точку зрения.

Лекция 9

Литература третьей волны русской эмиграции

Терминологический минимум:русское зарубежье, «шестидесятники», диссидент, театрализованный реализм, метафизический реализм, сюрреализм, филологический роман.

План

1. Третий поток русской литературный эмиграции: общая характеристика и причины формирования.

2. Проблемно-тематическое своеобразие поэзии третьего потока русского Зарубежья.

3. Значение творчества И. Бродского для мировой литературы.

4. Общая характеристика русской диссидентской прозы.

5. «Театрализованный реализм» С. Довлатова.

6. Метафизика прозы Ю. Мамлеева.

7. Сюрреализм А. Синявского, значение его публицистики.

Литература

Тексты для изучения

1. Аксенов, В. Остров Крым. Ожег (по выбору).

2. Бродский, И. Стихи.

3. Владимов, Г. Верный Руслан. Генерал и его армия (по выбору).

4. Войнович, В. Необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Москва 2042 (по выбору).

5. Довлатов, С. Чемодан. Зона. Иностранка. Филиал (по выбору).

6. Коржавин, Н. Поэма причастности.

7. Синявский, А. Прогулки с Пушкиным.

8. Соколов, С. Между собакой и волком. Школа дураков (по выбору).

Основная

1. История русской литературы ХХ века : учеб. пособие : в 2-х т. / под ред.
В. В. Агеносова. – М. : Юрайт, 2013.

2. Михайлов, О. Н. Литература русского зарубежья / О. Н. Михайлов. – М. : Просвещение, 2011. – 429 с.

3. Смирнова, А. И. Литература русского зарубежья (1920–1990) : учеб. пособие / А. И. Смирнова. – М. : Флинта, 2011. – 440 с.

Дополнительная

1. Бабичева, М. Писатели второй волны русской эмиграции : биобиблиографические очерки / M. Бабичева. – М. : Пашков дом, 2005. – 447 с.

2. Буслакова, Т. П. Литература русского зарубежья : курс лекций / Т. П. Буслакова. – М. : Высш. шк., 2009. – 365 с.

3. Литература русского зарубежья : учеб.-метод. пособие для студентов-филологов / сост. Л. Х. Насрутдинова. – Казань : Казан. гос. ун-т, 2007. – 72 с.

4. Русская литература ХХ века. Школы. Направления. Методы творческой работы / под ред. С. И. Тиминой. – СПб. : Logos – М. : Высш. шк., 2012. – 585 с.

4 Юпп, М. Роспись книг поэзии Российского Зарубежья ХХ века (1917–2000) / М. Юпп. – Филадельфия : Пространство, 2004. – 288 с.

1.Массовый отъезд советской научной и творческой интеллигенции за рубеж в 1966–1990 гг., названный третьей волной (потоком) эмиграции, был обусловлен социально-историческими и эстетическими причинами. С одной стороны, он явился результатом разочарования в кратковременности «оттепели», реакцией на идеологическое и политическое давление тоталитарной власти, контроль над писательским сообществом и жесткий цензурным режим. С другой, это следствие вытеснения из советской литературы писателей, которые создавали новаторские в тематическом и стилистическом отношении произведения.

Идейными течениями, предшествовавшими третьей волне эмиграции, были «шестидесятничество» и диссидентство. «Шестидесятники»
(А. Твардовский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский,
Б. Окуджава, В. Высоцкий и др.) отстаивали идею социализма «с человеческим лицом», осуждали антидемократические акции властей, не отказываясь вместе с тем от сотрудничества с ними, критиковали Сталина и созданный им тоталитарный режим и т. п.

Диссиденты же вообще не верили в возможность реформирования социализма на основах демократии западного типа и при любом удобном случае выражали несогласие с образом действий советского руководства. В годы брежневского правления, особенно после ввода войск в Чехословакию в 1968 г., диссидентство превратилось в общественное движение, целью которого было разрушение социализма как общественной формации, а главным легальным методом – правозащитная деятельность. Его духовными вождями были А. Сахаров и А. Солженицын. Из писателей-диссидентов можно назвать В. Максимова, А. Гладилина, Г. Владимова, А. Синявского, А. Зиновьева и др. В 1960–1980-е гг. у диссидентов было три основных пути: за решетку, в психиатрическую лечебницу и в эмиграцию. Часто третий путь оказывался единственным спасительным, однако открывался он преимущественно для представителей гуманитарной интеллигенции, не располагавших секретными (по мнению властей) сведениями.

Однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества «оттепель» не сулит. Вслед за романтическими мечтаниями последовало разочарование. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963 г., когда состоялось посещение Н. С. Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 60-х годов – период новых гонений на творческую интеллигенцию и в первую очередь на писателей. Произведения А. Солженицына запрещены к публикации. Возбуждено уголовное дело против Ю. Даниэля и А. Синявского, последний арестован. И. Бродский осужден за тунеядство и сослан в станицу Норенская. С. Соколов лишен возможности печататься. Поэт и журналистка
Н. Горбаневская за участие в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию была помещена в психиатрическую лечебницу. Первым писателем, депортированным на запад, становится в 1966 г. В. Тарсис.

В отечественном литературоведении границы третьего потока эмиграции подвижны. В противовес 1963 г. довольно часто приводится аргумент о начале потока в 1974 г., с массового отъезда деятелей искусств и науки, начавшегося после изгнания в 1974 г. А. И. Солженицына.

Гонения и запреты породили новый поток эмиграции, существенно отличающийся от двух предыдущих: в начале 70-х гг. СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе писатели. Из них многие лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич,
Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, А. Солженицын,
Д. Рубина и др. Большинство русских писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (И. Бродский, Н. Коржавин,
В. Аксенов, С. Довлатов, Ю. Алешковский и др.), во Францию (А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Э. Лимонов, В. Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (В. Войнович, Ф. Горенштейн).

Православная ментальность, испокон веков присущая русскому народу и его власти, а потому в своих сущностных чертах никуда не исчезавшая и в советскую эпоху, предполагает серьезное отношение к слову, пожалуй, даже более серьезное, нежели к делу. Ближайшие исторические примеры тому – и наследница классики ХХ века советская литература, заменившая почти все общественные институты: мораль, право, общественное мнение, разнообразие политических движений и т. д.; и 58-я статья сталинского уголовного законодательства, ставившая знак равенства между словом и деянием.

С учетом этой закономерности слово протеста использовалось инакомыслящими не только как способ заявить о своей политической ориентированности, но и как причина отъезда.

Среди представителей третьей волны были писатели разных поколений, но большинство принадлежало к поколению 1930-х годов. Почти все они пережили гонения, испытали те или иные формы политического давления (вплоть до судов над писателями и арестов по обвинению в тунеядстве). Для многих эмиграция явилась следствием изгнания из родины, когда приходилось выбирать между новыми репрессиями и гражданской и творческой свободой. Новая волна писательской эмиграции принципиально отличалась от литераторов второй эмиграции: в основном это творчески состоявшиеся писатели, хотя были и те, кто не имел возможности в полной мере реализовать свой творческий потенциал.

Своеобразной «пересылкой» для третьей волны стала Вена, а центрами расселения – США, Германия, Париж, Израиль.

Представительный состав писательской эмиграции вызвал к жизни и новые издательские инициативы: «Континент», «Время и мы», «Эхо», «Третья волна», «Ковчег», «Синтаксис», «Стрелец». Совершенно разные жизненный опыт и мировоззрение мешали возникновению точек соприкосновения между поколениями старых и новых эмигрантов.

Главной темой в творчестве писателей и поэтов третьей волны оставалась жизнь на родине: в советских городах, деревнях, лагерях, на фронтах войны – тема русской истории и современности, русской судьбы. Исторической, духовной, культурной миссией становится возможность сказать свое свободное слово правды о времени, стране, народе, современнике. Предпринимается попытка переосмысления официальной концепции истории, проникновения в суть «комедии» и «трагедии» тоталитарного общества, демонстрируется подмена прогресса прогрессирующей энтропией.

Литературе третьей волны эмиграции принадлежит открытие темы и своеобразного жанра – «романов отъезда» («Ниоткуда с любовью» Д. Савицкого, «Нарушитель границы» и «Вольный стрелок» С. Юрьенена, «Укрепленные города» Ю. Милославского, «Младший брат» и «Плато»
Б. Кенжеева и др.). В основе их проблематики лежит особое осознание мира и своего места в нем, которое можно определить как ощущение себя «нигде» / «между», «по ту сторону жизни». Его естественным завершением становится смерть. Сюжет строится на сочетании мотивов «свершения» (мучительного преодоления границ) и разочарования (все то, от чего герой убегал, оказывается по-прежнему вокруг и в нем самом).

Литература третьей волны эмиграции обозначила и новые эстетические и философские проблемы. Жесткие требования в литературе советского периода вынудили многих писателей выступить против политизированности творчества.

Одним из ключевых понятий оказывается своего рода «потусторонность» – обостренное переживание экзистенциальных проблем. Им свойственно осознание недоступности прошлого, уверенность в окончательной смерти традиционного искусства. В эмиграции приходит новое понимание соотношения литературы и памяти: задача памяти – не столько реконструкция, сколько творчество или даже сочинение прошлого.

Мироощущение авторов-эмигрантов, чувствующих невозможность жить живой жизнью «здесь и сейчас», привело их в лоно поэтики постмодернизма. Использование фантастической образности перерастает в один из видов протеста против реализма. Новой подлинной реальностью становится вымышленная реальность создаваемого художественного пространства, игровой диалог с культурными мирами. Би- и полилингвизм текста порождает каламбуры, игровой диалог с культурами, иронию.

Устойчивость прозе придают мощное эпическое начало, неизбежный рутинный момент в писательском труде (одна эволюция образа центрального героя требует описания таких этапов и подробностей, которые усыпили бы вдохновение самого пылкого поэта), груз жизненного опыта (поэт каждое новое стихотворение начинает как бы с нуля, прежний опыт в каком-то смысле должен быть отброшен, иначе можно впасть в самоповтор) и основательность мировоззренческих установок писателя.

Основные эмоциональные комплексы, выраженные в литературе русского зарубежья третьей волны эмиграции, – ностальгия, ненависть к коммунистическому режиму и ирония. Для поэта живой русский язык и язык русской эмиграции колоссально различаются. Так, во-первых, поэты зарубежья пользуются как бы застывшими словесными конструкциями, им приходится изобретать непривычные для коренных носителей русского языка словосочетания (Д. Бобышев, Б. Кенжеев, А. Цветков), а также обращаться к лексическим пластам, находящимся на периферии словарного запаса бывших соотечественников (Ю. Кублановский), активно использовать стилистически сниженную лексику (включая ненормативную)
(И. Бродский, Л. Лосев и др.).

Во-вторых, центральное место в творчестве писателей русского зарубежья занимает тема России. Это вполне понятно, если учесть, что большинство из них уехали за рубеж в зрелом возрасте и самые яркие смысложизнеобразующие впечатления пережили на первой родине.

В-третьих, художественные системы, представленные в эмигрантской литературе конца ХХ в., разнообразны и находятся в согласии с эстетическими установками русской литературы в целом. Сложившаяся здесь ситуация может быть охарактеризована как паритетное сосуществование реализма, модернизма и постмодернизма, причем нередко в творчестве ряда авторов наличествуют сразу несколько художественных систем.

Вместе с тем именно в третьем потоке эмиграции сложилось весомое противоречие, которое в какой-то мере было снято за счет частичного или окончательного перехода в творчестве на язык принимающей страны (чаще всего таким универсальным языком становится английский). Русские писатели новой миграции имели возможность рассказать зарубежным читателям о советской цивилизации, носителями которой являлись, незнакомой и не принимаемой двумя предыдущими потоками представителей русской литературы Зарубежья.

Распад СССР и последующие за этим события положили конец литературе русского зарубежья. Было завершено осмысление в литературе богатейшего пласта русской жизни, формировавшегося, развивающегося и постепенно исчерпавшего себя. Возможность принятия двойного гражданства и открытая публикация любых художественных текстов без цензурной правки позволили к концу 1990-х гг. воссоединиться всем ветвям русской литературы – официальной, неофициальной, эмигрантской.

2.Среди поэтов третьего потока реалистические тенденции наиболее отчетливо воплощены в творчестве Наума Коржавина. Эмиграция отразилась лишь на тематике и отдельных эмоциональных аспектах его поэзии. Образная структура, ритмический рисунок, лексический состав, риторическая и реже назидательная интонация его стихотворений вызывают ассоциацию с советской гражданской поэзией 1960–1970-х гг.

У этого поэта сложная биография. Родился он в 1925 г. в Киеве. В годы Великой Отечественной войны на фронт не попал по причине сильной близорукости, поэтому находился в эвакуации. Там же окончил Карагандинский горный техникум. В конце войны переехал в Москву и поступил в Литературный институт на отделение поэзии. Писал крамольные по меркам сталинской эпохи стихи и в 1947 г. был арестован. Восемь месяцев провел в тюрьме на Лубянке, затем последовала ссылка в Сибирь. В 1955 г. Коржавин возвращается из ссылки, через год его реабилитируют, что позволяет ему завершить учебу в Литинституте.

Во время хрущевской «оттепели» поэт часто печатается в периодических изданиях, а в 1963 г. выходит его первый сборник «Годы».

При брежневском режиме Н. Коржавина публикуют редко, он считается опальным поэтом, а к началу 1970-х гг. приобретает стойкую репутацию антисоветчика. В 1973 г. власти вынуждают его эмигрировать, и поэт переселяется в Бостон (США). Эмигрантское издательство «Посев» выпустило его сборники «Времена» (1977 г.) и «Сплетения» (книга выходила двумя изданиями: первое – 1981 г., второе – 1988 г.).

В перестроечные годы Коржавин часто приезжал в Москву, подолгу там задерживался, восполняя потребность в литературной и культурной среде, которой он был лишен в Бостоне. Часто публиковался в российских толстых журналах, издавал книги «Письмо в Москву» (1991), «Время дано» (1992).

Художественный мир Н. Коржавина составляют литературно отрефлектированные размышления и переживания по поводу перипетий собственной судьбы, советской истории и власти, русского духа. Лейтмотивом эмигрантских произведений поэта выступает любовь к родине и тоска по ней. Эмиграция, с точки зрения лирического героя его поэзии, какой бы ни была ее исходная причина, – тяжкий грех, сопоставимый с предательством.