II. Понятие социального действования 5 страница

В наших силах только дать человеку знания, которые помогут ему понять значение того, к чему он стремится; научить его видеть цели, которые его привлекают и между которыми он делает выбор в их взаимосвязи и значении, прежде всего посредством выявления «идей», лежащих, фактически или предположительно, в основе кон­кретной цели и логической их связи в дальнейшей эволюции. Ведь не может быть никакого сомнения в том, что одна из существенней­ших задач каждой науки о культуре и связанной с ней жизни лю­дей — открыть духовному проникновению и пониманию суть тех «идеи», вокруг которых действительно или предположительно шла и до сих пор идет борьба. Это не выходит за рамки науки, стремя-шейся к «мысленному упорядочению эмпирической действительно­сти», хотя средства, которые служат такому истолкованию духовных ценностей, весьма далеки от «индукции» в обычном понимании дан­ного слова. Правда, подобная задача, по крайней мере частично, преступает границы строгой экономической науки в ее принятом раз­делении на определенные специальные отрасли — здесь речь идет о задачах социальной философии. Ибо власть идей в социальной жиз­ни на протяжении всей истории была — и продолжает оставаться — столь сильной, что наш журнал не может игнорировать эту пробле­му; более того, она всегда будет входить в круг его важнейших задач.

Научное рассмотрение оценочных суждений состоит не только в том, чтобы способствовать пониманию и сопереживанию поставлен­ных целей и лежащих в их основе идеалов, но и в том, чтобы научить критически судить о них. Однако эта критика может быть только диалектической по своей природе, т. е. способна дать только формаль-но-логиче^кое суждение о материале, который лежит в основе истори­ческих данных оценочных суждений и идей, проверку идеалов в ас­пекте того, насколько в поставленной индивидом цели отсутствует внутренняя противоречивость. Такая критика, ставя перед собой упо­мянутую цель, может помочь индивиду постичь сущность тех после­дних аксиом, которые лежат в основе его желании, важнейшие пара­метры ценностей, из которых он бессознательно исходит или должен был бы исходить, если хочет быть последовательным. Довести до со­знания эти параметры, которые находят свое выражение в конкретных оценочных суждениях, — последнее, что может совершить научная критика, не вторгаясь в область спекуляции. Должен ли выносящий свое суждение субъект признать свою причастность к упомянутым Ценностным параметрам, решает он сам. Это дело его воления и со­вести, а не проблема опытного знания.

Эмпирическая наука никого не может научить тому, что он должен делать, она указывает только на то, что он может, а при изве­стных обстоятельствах на то, что он хочет совершить. Верно, что Мировоззрения различных людей постоянно вторгаются в сферу наших наук, даже в нашу научную аргументацию, внося в нее ту­ман неопределенности, что вследствие этого по-разному оценива­ется убедительность научных доводов (даже там, где речь идет об установлении простых каузальных связей между фактами) в зави­симости от того, как результаты исследования влияют на шансы реализовать свои идеалы, т. е. увеличивается ли или уменьшается в таком случае возможность осуществить определенные желания. В этом отношении редакторам и сотрудникам нашего журнала так­же «ничто человеческое не чуждо». Однако одно дело — признание человеческой слабости и совсем другое — вера в то, что политиче­ская экономия является «этической» наукой и что в ее задачу входит создание идеалов на основе своего собственного материала или кон­кретных норм посредством применения к этому материалу общих этических императивов. Верно и то, что мы ощущаем как нечто «объективно» ценностное именно те глубочайшие пласты «личнос­ти», те высшие, последние оценочные суждения, которые определя­ют наше поведение, придают смысл и значение нашей жизни. Ведь руководствоваться ими мы можем лишь в том случае, если они пред­ставляются нам значимыми, проистекающими из высших ценнос­тей жизни, если они формируются в борьбе с противостоящими им жизненными явлениями. Конечно, достоинство «личности» состо­ит в том, что для нее существуют ценности, с которыми она соот­носит свою жизнь, пусть даже в отдельных случаях они заключены в глубинах индивидуального духа. Тогда индивиду важно «выра­зить себя» в таких интересах, чью значимость он требует признать как ценность, как идею, с которой он соотносит свои действия. Попытка утвердить свои оценочные суждения вовне имеет смысл лишь в том случае, если этому предпослана вера в ценности. Одна­ко судить о значимости этих ценностей — дело веры, быть может, также задача спекулятивного рассмотрения и толкования жизни и мира с точки зрения их смысла, но уже, безусловно, не предмет эмпирической науки в том смысле, как мы ее здесь понимаем. Для такого разделения важен совсем не тот эмпирически выявляемый факт, что (как это часто предполагают) на протяжении истории эти последние цели меняются и оспариваются. Ведь самые непрелож­ные положения нашего теоретического — естественнонаучного или математического — знания совершенно так же, как углубление и рафинирование совести людей, — продукт культуры. Если мы не­посредственно обратимся к практическим проблемам экономи­ческой и социальной политики (в обычном значении слова), то окажется, правда, что есть бесчисленное множество отдельных практических вопросов, при решении которых люди в полном со­гласии исходят из уверенности в том, что определенные цели сами собой разумеются, что они им заданы — достаточно упомянуть о чрезвычайных кредитах, о конкретных задачах социальной гигие­ны, благотворительности, о таких мерах, как фабричная инспекция, арбитраж, биржа труда, значительная часть законов по охране тру­да, — во всех этих случаях вопрос сводится (по-видимому, во вся­ком случае) только к средствам для достижения цели. Однако даже если мы примем видимость очевидности за истину (за что наука всегда расплачивается) и будем рассматривать конфликты, к кото­рым обязательно приведет попытка практически реализовать такие цели, как чисто технические вопросы целесообразности (что в це­лом ряде случаев было бы заблуждением), мы очень скоро заме­тим, что даже эта видимость очевидности регулятивных ценност­ных масштабов сразу же исчезает, как только мы переходим от конкретных проблем благотворительности и полицейского поряд­ка к вопросам экономической и социальной политики. Ведь при­знаком социально-политического характера проблемы и является именно тот факт, что она не может быть решена на основе чисто технических соображений, вытекающих из твердо установленных целей, что спор может и должен идти о самих параметрах ценнос­ти, ибо такая проблема поднимается до уровня общих вопросе куль­туры. Причем сталкиваются в таком споре отнюдь не только «классо­вые интересы» (как мы теперь склонны думать), но и мировоззрения; впрочем, это ни в коей! степени не умаляет справедливости того, что мировоззрение каждого человека наряду с другими факторами так же в очень значительной степени находится, безусловно, под влия­нием того, в какой степени он связан с «интересами своего класса» (если уж принять здесь это лишь кажущееся однозначным понятие). Одно, во всяком случае, не подлежит сомнению: чем «более общий» характер, носит проблема, о которой идет речь (здесь это означает: чем дальше проникает ее культурное значение), тем менее она дос-тупна однозначному решению на материале опытного знания, тем большую роль играют последние сугубо личные аксиомы веры и Ценностных идей. Некоторые ученые все еще наивно толкуют о том, что задача практической социальной науки состоит прежде всего в разработке «принципа» и аргументации его научной зна­чимости, на основании чего можно будет вывести однозначные нормы для решения конкретных практических проблем. Сколь ни необходимо в социологии «принципиальное» рассмотрение практи­ческих проблем, т. е. сведение неосознанно воспринятых ценностных суждений к их идейному содержанию, сколь ни серьезно намерение нашего журнала уделить им особое внимание — создание общего зна­менателя для наших практических проблем в виде неких общезначи­мых последних идеалов не может быть задачей ни нашей, ни юобще какой бы то ни было эмпирической науки; она оказалась бы не только практически неразрешимой, но и по своему существу абсурдной. И как бы ни относиться к основанию или характеру убедительности этических императивов, из них, как из норм конкретно обусловлен­ных действий отдельного человека, безусловно, не может быть вы­ведено однозначно обязательное культурное содержание; и эта невозможность тем безусловнее, чем шире содержание, о котором идет речь. Лишь позитивные религии — точнее, догматические по своему характеру секты — могут придавать содержанию культурных ценно­стей достоинство безусловно значимых этических, заповедей. За их пределами культурные идеалы, которые индивид хочет осуществить, и этические обязательства, которые он должен выполнить, принци­пиально отличаются друг от друга. Судьба культурной эпохи, «вку­сившей» плод от древа познания, состоит в необходимости понима­ния, что смысл мироздания не раскрывается исследованием, каким бы совершенным оно ни было, что мы сами призваны создать этот смысл, что «мировоззрения» никогда не могут быть продуктом раз­вивающегося опытного знания и, следовательно, высшие идеалы, наиболее нас волнующие, во все времена находят свое выражение лишь в борьбе с другими идеалами, столь же священными для других, как наши для нас.

Только оптимистический синкретизм, возникающий иногда как следствие релятивистского понимания исторического развития, мо­жет позволить себе игнорировать страшную серьезность такого по­ложения вещей либо с помощью теоретических выкладок, либо ук­лоняясь от его практических последствий. Само собой разумеется, что в отдельном случае субъективным долгом практического поли­тика может быть как посредничество между сторонниками проти­воречивых мнений, так и переход на сторону кого-нибудь из них. Однако с научной «объективностью» это ничего общего не имеет. «Средняя линия» ни на йоту не ближе к научной истине, чем идеалы самых крайних правых или левых партий. Интересы науки в ко­нечном итоге меньше всего играют роль там, где пытаются не заме­чать неприятные факты и жизненные реальности во всей их остроте. «Архив» считает своей непременной задачей бороться с опасным самообманом, будто можно получить практические нормы, обла­дающие научной значимостью, посредством синтезирования ряда партийных точек зрения или построения их равнодействующей, ибо такая позиция, стремящаяся часто к релятивированию и маскировке собственных ценностных масштабов, представляет собой значитель­но большую опасность для объективного исследования, чем прежняя наивная вера партий в научную «доказуемость» их догм. В способ­ности различать знание и оценочное суждение, в выполнении свое­го научного долга — видеть истину, отраженную в фактах, и долга своей практической деятельности — отстаивать свои идеалы, в этом состоит наша ближайшая задача.

Неодолимым различием остается на все времена — именно это для нас важнее всего, — взывает ли аргументация к нашему чув­ству, к нашей способности вдохновляться конкретными практиче­скими целями, формами и содержанием культуры, а если речь идет о значимости этических норм, к нашей совести, или она взывает к нашей способности и потребности мысленно упорядочить эмпири­ческую действительность таким способом, который может притя­зать на значимость в качестве эмпириической истины. Данное по­ложение остается в силе, несмотря на то, что (как мы увидим далее) упомянутые высшие «ценности» в области практического интере­са имеют и всегда будут иметь решающее значение для направле­ния, в котором пойдет упорядочивающая деятельность мышления в области наук о культуре. Правилен и всегда останется таковым тот факт, что методически корректная научная аргументация в об­ласти социальных наук, если она хочет достигнуть своей цели, Должна быть признана правильной и китайцем, точнее, должна к этому, во всяком случае, стремиться, пусть даже она из-за недо­статка материала полностью не может достигнуть указанной цели. Далее, логический анализ идеала, его содержания и последних аксиом, выявление следующих из него логических и практиче­ских выводов должны быть, если аргументация убедительна зна­чимыми и для китайца, хотя он может быть «глух» к нашим эти­ческим императивам, может и, конечно, будет отвергать самый идеал и проистекающие из него конкретные оценки, не опровер­гая при этом ценности научного анализа. Само собой разумеется, что наш журнал не будет игнорировать постоянные и неотврати­мые попытки однозначно определять смысл культурной жизни. Напротив, ведь такие попытки составляют важнейший продукт именно этой культурной жизни, а подчас в соответствующих ус­ловиях входят в число ее важнейших движущих сил. Вот почему мы будем внимательное следить за ходом «социально-философ­ских» рассуждений и в этом смысле. Более того, мы весьма дале­ки от предвзятого мнения, согласно которому рассмотрение куль­турной жизни, выходящее за рамки теоретического упорядочения эмпирически данного и пытающееся метафизически истолковать мир, уже в силу этого не может решать задачи, поставленные в сфере познания. Вопрос, в какой области будут находиться подоб­ные задачи, относится к проблематике теории познания, а поэто­му должен и может в данном случае остаться нерешенным. Для нашего исследования нам важно установить одно: журнал по со­циальным наукам, в нашем понимании, должен, поскольку он за­нимается наукой, быть той сферой, где ищут истину, которая пре­тендует на то, чтобы (мы повторяем наш пример) и в восприятии китайца обладать значимостью мысленного упорядочения эмпи­рической действительности.

Конечно, редакция журнала не может раз и навсегда запретить самой себе и своим сотрудникам высказывать в форме оценочных суж­дений идеалы, которые их вдохновляют. Однако из этого проистека­ют два серьезных обязательства. Одно из них заключается в том, чтобы в каждый данный момент со всей отчетливостью доводить до своего сознания и до сознания своих читателей, каковы те масш­табы, которые они прилагают к измерению действительности и из которых выводится оценочное суждение, вместо того чтобы — как это часто происходит — посредством неоправданного смешения идеалов самого различного рода пытаться избежать конфликтов, «предоставив каждому что-нибудь». Если строго следовать этому требованию, то вынесение определенного практического суждения может быть не только безвредным, но даже полезным, более того, необходимым в чисто научных интересах. Так, в научной критике законодательных и других практических предложений выявление мотивов законодателя или идеалов критикуемого писателя во всем их значении в ряде случаев может быть дано в наглядной, понят­ной форме только посредством конфронтации положенных ими в основу ценностей с другими и лучше всего, конечно, с их собствен­ными ценностями. Каждая рациональная оценка чужого веления может быть только критикой, которая исходит из собственных «ми­ровоззренческих» позиций; борение с чужим идеалом возможно, только если исходить из собственного идеала. Если в отдельном случае последняя ценностная аксиома, лежащая в основе практи­ческого ведения, должна быть не только установлена и подверг­нута научному анализу, но и наглядно показана в ее отношении к другим, ценностным аксиомам, то необходимо дать «позитивную» критику последних в связном изложении.

Таким образом, на страницах нашего журнала, в частности при обсуждении законов, наряду с социальной наукой — мысленным упорядочением фактов, — право голоса неминуемо должно быть предоставлено и социальной политике — изложению определен­ных идеалов. Однако мы ни в коей мере не помышляем о том, что­бы выдавать подобные дискуссии за «науку», и будем тщательно следить, чтобы такого рода смешение и путаница не происходили. В противном случае это уже не наука. Поэтому второе фундамен­тальное требование научной объективности заключается в том, что­бы отчетливо пояснить читателям (и, повторяем опять, прежде все­го самим себе), что (и где) мыслящий исследователь умолкает, уступая место водящему человеку, где аргументы обращены к рас­судку и где к чувству. Постоянное смешение научного толкования фактов и оценивающих размышлений остается, правда, самой распространенной, но и самой вредной особенностью исследова­ний в области нашей науки. Все сказанное здесь направлено про­тив такого смешения, но отнюдь не против верности идеалам. От­сутствие убеждений и научная «объективность» ни в коей степени не родственны друг другу. «Архив» никогда не был — по крайней Мере по своему намерению — и не должен быть впредь ареной полемики с определенными политическими «я» или социально-по­литическими партиями, на его страницах не вербуются сторонники или противники политических или социально-политических идеа­лов; для подобной цели существуют другие органы. Специфика жур­нала с момента его возникновения состояла и, поскольку это зависит от редакции, всегда будет состоять в том, что на его страницах в рамках чисто научного исследования встречаются ярые политичес­кие противники. «Архив» не был в прошлом «социалистическим органом» и не будет впредь органом «буржуазным». В число его сотрудников беспрепятственно может входить каждый, кто готов участвовать в научной дискуссии. Журнал не может быть ареной «возражений», реплик и ответов на них; но он никого, в том числе и своих сотрудников и редакторов, не защищает от объективной научной критики, какой бы резкой она ни была. Тот, кому данные условия не подходят, кто полагает, что сотрудничать с людьми, иде­алы которых не совпадают с его собственными, невозможно и в области научного знания, пусть лучше остается в стороне.

Однако нельзя не признать (мы не хотим впадать в самообман), что в настоящее время такое требование, к сожалению, связано с большими практическими трудностями, чем представляется на пер­вый взгляд. Во-первых, возможность открыто обмениваться мне­ниями со своими противниками на нейтральной почве (обществен­ной или идейной), к сожалению, как мы уже указывали, повсюду, а в условиях Германии, как нам известно из опыта, особенно, натал­кивается на психологические барьеры. Данный факт, будучи при­знаком фанатизма и партийной ограниченности, неразвитости по­литической культуры, уже сам по себе должен вызывать серьезное противодействие, а для журнала такого типа, как наш, он становит­ся еще опаснее, поскольку в области социальных наук толчком к постановке научных проблем, как правило, что известно из опыта, служат практические «вопросы», таким образом, простое призна­ние того, что определенная научная проблема существует, находит­ся в прямой связи с направленностью воления ныне живущих людей. Поэтому на страницах журнала, вызванного к жизни общей заинтере­сованностью в конкретной проблеме, будут постоянно встречаться люди, чей личный интерес к данной проблеме объясняется тем, что определенные конкретные условия находятся, как им представ­ляется, в противоречии с теми идеальными ценностями, в которые они верят, или угрожают им. Близость родственных идеалов объ­единит тогда постоянных сотрудников журнала и привлечет но­вых людей; это придаст журналу определенный характер, по крайней мере при рассмотрении практических проблем социаль­ной политики, ибо таково неизбежное следствие сотрудничества людей, обладающих живой восприимчивостью, оценочная позиция которых по отношению к проблемам чисто теоретического характера никогда не может быть полностью устранена, в кри­тике же практических предложений и мероприятий эта позиция находит — при указанных предпосылках — свое законное выра­жение. «Архив» стал выходить в свет в период, когда определен­ные практические проблемы, связанные с «рабочим вопросом» в унаследованном нами смысле, занимали первое место в дискуссии по вопросам социальных наук. Те лица, которые связывали с инте­ресующими журнал проблемами высшие и решающие для них ценностные идеи и поэтому стали его постоянными сотрудника­ми, были по той же причине сторонниками понимания культуры, полностью или частично аналогичного указанным ценностным идеям. Всем известно, что журнал, категорически отрицавший, что он преследует определенную «тенденцию», декларируя с этой целью строгое ограничение чисто «научными» методами и на­стойчиво приглашая в качестве сотрудников «представителей всех политических партий», тем не менее носил такой «характер», о котором шла речь выше. Подобная направленность создавалась постоянными сотрудниками журнала. Этих людей, при всем раз­личии их взглядов, объединяла общая цель, которую они видели в сохранении физического здоровья- рабочих, в возможности спо­собствовать большему распространению в рабочей среде мате­риальных и духовных благ нашей культуры, средством для этого они считали сочетание государственного вмешательства в сферу материальной заинтересованности с продолжением свободного раз­вития существующего государственного и правового порядка. Ка­ковы бы ни были их взгляды на формирование общественного Устройства в будущем, для настоящего времени они принимали капиталистическую систему, и не потому, что считали ее лучше предшествующих ей форм общественного устройства, а потому, что верили в ее практическую неизбежность и полагали, что все попытки вести с ней решительную борьбу приведут не к боль­шему приобщению рабочего класса к достижениям культуры, а к замедлению данного процесса. В условиях, сложившихся в Последнее время в Германии (подробно пояснять их природу здесь незачем), этого нельзя было избежать тогда, нельзя избе­гать и теперь. Более того, именно это обстоятельство прямо стимулировало успех научной дискуссии и всесторонность участия в ней и явилось для нашего журнала едва ли не фактором силы, а в сложившейся ситуации, может быть, даже одним из основа­ний его права на существование.

Не подлежит сомнению, что утверждение такого «характера» научного журнала может явиться угрозой его объективности и научности и должно было бы действительно явиться таковой, если бы подбор сотрудников велся преднамеренно однотипно — в этом случае создание такого «характера» было бы практически равно­сильно наличию «тенденции». Редакция журнала вполне осознает ответственность, которую возлагает на нее такое положение дел. Она не предполагает ни планомерно изменять характер «Архива», ни искусственно консервировать его посредством намеренного ог­раничения круга сотрудников учеными определенных партийных взглядов. Редакция принимает характер журнала как нечто данное в ожидании его дальнейшей «эволюции». Как его характер сложит­ся в будущем и как он, быть может, преобразуется вследствие неиз­бежного расширения круга наших сотрудников, будет в первую очередь зависеть от тех лиц, которые вступят в этот круг, намерева­ясь служить науке, привыкнут к предъявляемым им требованиям и воспримут их раз и навсегда. Зависит это также от расширения про­блематики, рассмотрение которой журнал ставит своей целью.

Последнее замечание подводит нас к доселе еще не рассмотренно­му вопросу об ограничении предмета нашего исследования. На него также нельзя ответить, не поставив и здесь вопрос о природе познава­тельной цели в области социальных наук. До сих пор, принципиально разделяя «оценочные суждения» и «опытное знание», мы исходили из предпосылки, что в области социальных наук действительно бытует безусловно значимый тип познания, т. е. мысленного упорядочения эмпирической действительности. Эта предпосылка теперь сама ста­новится для нас проблемой в той мере, в какой нам надлежит опреде­лить, в чем же может состоять в нашей области объективная «значи­мость» истины, к которой мы стремимся. Каждый, кто наблюдает за постоянным изменением «точек зрения» в борьбе методов, «основных понятий» и предпосылок, за постоянным преобразованием используе­мых «понятий», кто видит, какая пропасть, кажущаяся неодолимой, все еще разделяет теоретическое и историческое видение (один экза­меновавшийся в Вене студент утверждал, отчаянно жалуясь, что есть «две политические экономии»), поймет, что данная проблема не выдумана, а действительно существует. Что же мы называем объективнос­тью? Именно этот вопрос мы попытаемся здесь разъяснить.

II

С момента своего возникновения журнал «Архив» рассматривал исследуемые им объекты как социально-экономические явления. Хотя мы и не видим смысла в том, чтобы давать здесь определение понятий и границ отдельных наук, мы тем не менее считаем необ­ходимым пояснить в самой общей форме, что это означает.

Тот факт, что наше физическое существование и в равной сте­пени удовлетворение наших самых высоких идеальных потребнос­тей повсюду наталкивается на количественную ограниченность и качественную недостаточность необходимых внешних средств, что для такого удовлетворения требуется планомерная подготовка, ра­бота, борьба с силами природы и объединение людей в обществе, это обстоятельство является — в самом общем определении — основополагающим моментом, с которым связаны все явления, именуемые нами «социально-экономическими» в самом широком смысле данного понятия. Качество явления, позволяющее считать его «социально-экономическим», не есть нечто, присущее ему как таковому «объективно». Оно обусловлено направленностью наше­го познавательного интереса, формирующейся в рамках специфи­ческого культурного значения, которое мы придаем тому или иному событию в каждом отдельном случае. Во всех случаях, когда явле­ние культурной жизни в тех частях своего своеобразия, на которых основывается для нас его специфическое значение, непосредственно или опосредствованно уходит своими корнями в упомянутую сферу, оно содержит или, во всяком случае, может в данной ситуации содержать проблему социальной науки, т. е. задачу дисциплины, -'предметом которой служит раскрытие всего значения названной основополагающей сферы.

Социально-экономическую проблематику мы можем делить на события и комплексы таких норм, институтов и т. п., культурное значение которых в существенной для нас части состоит в их эко­номической стороне, которые серьезно нас интересуют только под этим углом зрения, — примером могут служить события на бирже или в банковском деле. Подобное обычно происходит (хотя и не обязательно) тогда, когда речь идет об институтах, преднамеренно созданных или используемых для осуществления какой-либо эко­номической цели. Такие объекты нашего познания можно в узком смысле назвать «экономическими» процессами или институтами. К ним присоединяются другие, которые — как, например, события религиозной жизни, — безусловно, в первую очередь интересуют нас не под углом зрения их экономического значения и не из-за этого, но которые в определенных обстоятельствах обретают значение под этим углом зрения, так как они оказывают воздействие, интересу­ющее нас с экономической точки зрения, а именно «экономически релевантные» явления. И наконец, в числе не «экономических» в нашем понимании явлений есть такие явления, экономическое воз­действие которых вообще не представляет для нас интереса или представляет интерес в весьма незначительной степени, как, напри­мер, направленность художественного вкуса определенной эпохи. Однако явления такого рода в ряде своих значительных специфичес­ких сторон могут в свою очередь иногда испытывать влияние эконо­мических мотивов — в наше время, например, большее или мень­шее влияние социального расслоения в той части общества, которая интересуется искусством; это — экономически обусловленные явле­ния. Так, например, комплекс отношений между людьми, норм и определяемых этими нормами связей, именуемых нами «государ­ством», есть явление «экономическое» под углом зрения его финан­сового устройства. В той мере, в какой государство оказывает влия­ние на хозяйственную жизнь посредством своей законодательной функции или другим образом (причем и тогда, когда оно сознатель­но руководствуется в своем поведении совсем иными, отнюдь не эко­номическими мотивами), оно «экономически релевантно»; и нако­нец, в той мере, в какой его поведение и специфика определяются и в других — не только «экономических» — аспектах также экономи­ческими мотивами, оно «экономически обусловлено». Из сказанного явствует, что, с одной стороны, сфера «экономических» явлений не стабильна и не обладает твердыми границами, с другой — что «эконо­мические» аспекты явления отнюдь не «обусловлены только эконо­мически» и оказывают не только «экономическое влияние», что вооб­ще явление носит экономический характер лишь в той мере и лишь до тех пор, пока наш интерес направлен исключительно на то значение, которое оно имеет для материальной борьбы за существование.

Наш журнал, как и социально-экономическая наука вообще со времен Маркса и Рошера, занимается не только «экономическими», но и «экономически релевантными» и «экономически обусловлен­ными» явлениями. Сфера подобных объектов охватывает (сохраняя свою нестабильность, зависящую от направленности нашего инте­реса) всю совокупность культурных процессов. Специфические экономические мотивы, т. е. мотивы, коренящиеся в своей значи­мой для нас специфике в упомянутой выше основополагающей сфере, действуют повсюду, где удовлетворение, пусть даже самой нематериальной потребности, связано с применением ограничен­ных внешних средств. Их мощь повсюду определяла и преобразо­вывала не только формы удовлетворения культурных потребнос­тей, в том числе и наиболее глубоких, но и само их содержание. Косвенное влияние социальных отношений, институтов и груп­пировок людей, испытывающих давление «материальных» инте­ресов, распространяется (часто неосознанно) на все области куль­туры без исключения, вплоть до тончайших нюансов эстетического и религиозного чувства. События повседневной жизни в не мень­шей степени, чем «исторические» события в области высокой по­литики, коллективные и массовые явления, а также «отдельные» действия государственных мужей или индивидуальные свершения в области литературы и искусства, являются объектом их влияния, они «экономически обусловлены». С другой стороны, совокупность всех явлений и условий жизни в рамках исторически данной куль­туры воздействует на формирование материальных потребностей, на способ их удовлетворения, на образование групп материальных интересов, на средства осуществления их власти, а тем самым и на характер «экономического развития», т. е. становится «экономиче­ски релевантной». В той мере, в какой наша наука сводит в ходе ка­узального регрессивного движения экономические явления культуры к индивидуальным причинам — экономическим или неэкономиче­ским по своему характеру, — она стремится к «историческому» по­знанию. В той мере, в какой она прослеживает один специфический элемент явлений культуры, элемент экономический, в его культурном значении, в рамках самых различных культурных связей, она стремится к интерпретации истории под специфическим углом зрения и создает некую частичную картину, предварительное ис­следование для полного исторического познания культуры.