II. Понятие социального действования 4 страница

1. Под понятие предприятие подпадает, конечно, и выполнение политических и жреческих обязанностей, забота о делах объедине­ния и т. д., коль скоро мы обнаруживаем здесь признак целевой непрерывности.

2. И объединение, и учреждение суть союзы с рационально (планомерно) сформулированными порядками. Точнее говоря, если порядки союза носят рационально сформулированный характер, такой союз называется объединением или учреждением. Прежде всего, учреждением являются государство со всеми своими гетеро-кефальными союзами и — коль скоро ее порядки рационально сформулированы — церковь. Порядки учреждения значимы при­менительно ко всякому, кто подходит по определенным признакам (рождение, пребывание, обращение в определенные инстанции), независимо от того, вступил ли данный индивид в учреждение лич­но, как это свойственно объединению, и даже независимо от того, принимал ли он участие в формулировании порядков, т. е. это в совершенно специфическом смысле навязанные порядки. Учреж­дением может быть в особенности территориальный союз.

3. Противоположность объединения и учреждения относитель­на. Порядки объединения могут затрагивать интересы третьих лиц, и тогда этим последним может быть навязано признание значимо­сти данных порядков, как посредством узурпации и произвола со стороны объединения, так и посредством легально сформулирован­ных порядков (примером может служить акционерное право).

4. Вряд ли стоит еще специально подчеркивать, что объедине­ние и учреждение отнюдь не исчерпывают собой всю совокупность мыслимых союзов. Они, кроме того, представляют собой лишь «по­лярные» противоположности (таковы в сфере религиозной «секта» и «церковь»).

§ 16. Власть означает любой шанс осуществить свою волю в рамках некоторого социального отношения, даже вопреки сопро­тивлению, на чем бы такой шанс ни был основан.

Господством называется шанс встретить повиновение у определен­ных лиц приказу известного содержания; дисциплиной называется шанс встретить у определенного множества людей немедленное, ав­томатическое и схематическое, в силу привычной настроенности, по­виновение.

1. Понятие власти социологически аморфно. Все мыслимые качества человека и все мыслимые констелляции могут позволить ему осуществить свою волю в некоторой ситуации. Поэтому со­циологическое понятие господства должно быть более точным и может означать лишь шанс встретить послушание какому-либо приказу.

2. Понятие дисциплины включает в себя и «привычное», некри­тическое и беспрекословное повиновение масс.

Факт господства связан лишь с актуальным наличием некото­рого иного, отдающего приказы, однако он не связан безусловным образом с существованием как штаба управления, так и союза, од­нако, по меньшей мере, во всех нормальных случаях, он связан с существованием чего-то одного из двух. Союз, поскольку его чле­ны в силу значимых порядков подчинены отношениям господства, называется союзом господства.

1. Отец семейства господствует без штаба управления. Предво­дитель бедуинов, взимающий контрибуцию с караванов, людей и товаров, которые минуют его укрепление в скалах, господствует над всеми этими меняющимися и неопределенными, не находящи­мися в союзе друг с другом лицами, поскольку и до тех пор, пока они оказываются в определенной ситуации, господствует благодаря своей свите, которая, в случае необходимости, служит ему в каче­стве принуждающего их штаба управления. (Теоретически можно представить себе такое господство даже со стороны одного челове­ка, без штаба управления.)

2. Из-за существования штаба управления всякий союз в некото­рой степени представляет собой союз господства. Однако это поня­тие относительное. Нормальный союз господства как таковой явля­ется также и союзом управления. Своеобразие союза определяется видом управления, характером того круга лиц, благодаря которым совершается управление, объектами управления и тем, насколько далеко простирается действие господства [Herrschaftsgeltung]. Два первых момента из перечисленных, в свою очередь, в сильнейшей степени определяются тем, каковы основы легитимности господства (см. об этом ниже, гл. III).

§ 17. Политическим союзом называется союз господства, если и поскольку его существование и значимость его порядков в преде­лах некоторой определимой географической области постоянно га­рантируются применением и угрозой применения физического при­нуждения со стороны штаба управления. Государством называется политическое предприятие-учреждение, если и поскольку его штаб управления с успехом пользуется монополией легитимного физи­ческого принуждения для осуществления порядка. «Политически ориентированным» называется социальное действование, прежде всего именно союзное действование, если и поскольку целью его является влияние на руководство политического союза, в особен­ности апроприация или экспроприация, или новое распределение или предоставление правительственной власти.

Иерократическим союзом называется союз господства, если и поскольку, чтобы гарантировать его порядки, используется психи­ческое принуждение посредством раздачи благ спасения или отка­за в них (иерократическое принуждение). Церковью называется иерократическое учреждение-предприятие, если и поскольку его штаб управления пользуется монополией легитимного иерократи-ческого принуждения.

1. Разумеется, насилие не является ни единственным, ни даже нормальным средством управления политических союзов. Напротив, их руководители пользуются вообще всеми возможными сред­ствами, чтобы осуществить свои цели. Но угроза насилием и, эвен­туально, применение насилия является, конечно, их специфиче­ским средством и вообще ultima ratio**, если отказывают иные средства.

* Последним доводом (лат.). — Прим. ред.

Насилие как легитимное средство использовали и ис­пользуют не только политические союзы, но и роды, дома, объеди­нения [Einungen], а в средние века, при определенных обстоятель­ствах, — все, кто имел право носить оружие. Политический союз отличает применение насилия (по меньшей мере, также и) для того, чтобы гарантировать «порядки», а наряду с этим характерен и дру­гой признак: его штаб управления и его порядки господствуют и гарантируются насилием в некоторой области. Поскольку такой признак обнаруживается у союзов, применяющих насилие, — будь то деревенские общины [Dorfgemeinden] или даже отдельные до­машние общности или союзы гильдий или рабочих союзов («Сове­ты»), постольку они должны называться политическими союзами. 2. Невозможно давать определение политическому союзу, в том числе и государству, указывая на цели его союзного действования. Начиная с обеспечения продовольствием и кончая покровительством искусству нет ни одной цели, которой бы иногда не преследовали политические союзы; начиная от гарантий личной безопасности и кончая юрисдикцией нет ни одной цели, которой бы не преследова­ли все они. Поэтому «политический» характер союза можно опреде­лить только через средство, в определенных обстоятельствах стано­вящееся самоцелью, которое свойственно не ему одному, но для него специфично, а для его существа необходимо: насилие. Это не вполне соответствует привычному словоупотреблению, но без дальнейших уточнений оно непригодно. Говорят о «валютной политике» Им­перского банка, о «финансовой политике» руководства объедине­ния, о «школьной политике» общины [Gemeinde], понимая под этим планомерное рассмотрение определенных дел и руководство ими. Существенно более характерным образом «политическую» сторо­ну или «политическую» важность вопроса, «политического» чинов­ника, «политическую» газету, «политическую» революцию, «поли­тическое» объединение, «политическую» партию, «политические» последствия отличают от других: хозяйственных, культурных, ре­лигиозных и т. д. сторон или видов соответствующих лиц, предме­тов, процессов. Речь идет о том, что связано с отношениями гос­подства в «политическом» (в нашем словоупотреблении) союзе, т. е. государстве, о том, что может повлечь за собой сохранение, изме­нение, переворот в отношениях господства, что может препятство­вать или способствовать этому, в противоположность тем лицам, предметам, процессам, которые с этим никак не связаны. Таким образом, в этом словоупотреблении тоже подчеркивается общее средство — «господство», а именно то, каким образом его осуществ­ляют государственные власти; при этом исключается из рассмотре­ния цель, которой служит господство. Поэтому можно утверждать, что определение, на котором мы здесь основываемся, представляет собой лишь уточнение [обычного] словоупотребления, поскольку в нем резко подчеркивается действительно специфическое: насилие (актуальное или эвентуальное). В таком словоупотреблении «поли­тическими союзами» оказываются, правда, не только сами носи­тели считающегося легитимным насилия, но и, например, партии и клубы, которые ставят своей целью воздействие (в том числе и явно не насильственное) на политическое союзное действование. Мы намерены отличать такого рода социальное действование как «политически ориентированное» от собственно «политического» действования (того союзного действования самих политических со­юзов, о котором говорится в § 12, п. 3).

3. Понятие государства, поскольку в полной мере оно развива­ется только в современную эпоху, следует определять также соот­ветственно его современному типу, вновь абстрагируясь, однако же, от его изменчивых, как мы только что видели, содержательных це­лей. Нынешнее государство формально характеризуется управлен­ческим и правовым порядком, который может меняться посредством уложений. На этот порядок ориентируется предприятие союзного действования штаба управления (который тоже упорядочен уложе­ниями), которое притязает быть значимым не только для членов союза — в основном, уже по рождению принадлежащих к нему, — но и для всякого действования, совершающегося в подвластной ему области (то есть [значимым по типу] территориального учрежде­ния). [Нынешнее государство формально характеризуется также тем,] что насилие в наши дни «легитимно» лишь постольку, по­скольку его допускает или предписывает государственный порядок (например, за отцом семейства оставляют «право на воспитание», что представляет собой лишь остаток некогда существовавшего насилия со стороны домохозяина, насилия, обладавшего собствен­ной легитимностью и доходившего до распоряжения жизнью и смертью детей или рабов). Этот монопольный характер насиль­ственного господства со стороны государства представляет собой столь же существенный признак его современного положения, как и то, что оно носит характер рационального «учреждения» и не­прерывно действующего «предприятия».

4. Решающим признаком для понятия иерократического союза не может быть вид блага спасения, которое он обещает — посю­сторонние, потусторонние, внешние, внутренние; главное состоит в том, что раздача благ может стать основой духовного господства над людьми. Напротив, для понятия церкви, в соответствии с обычным (и целесообразным) словоупотреблением, характерно, что она имеет (относительно) рациональный характер* учреждения и предприятия, ко­торый находит свое выражение в определенного вида порядках и в наличии штаба управления, и притязает на монопольное господство.

* «Характерен характер» («...charakter ...charakteristisch») — либо стилисти­ческий ляпсус Вебера, либо сознательное «уплотнение» дефиниции. — Прим. перед

Церковному учреждению нормальным образом свойственно стремле­ние к иерократическому господству над областью и (епархиальное) территориальное членение, причем в конкретных случаях вопрос, ка­кими средствами подчеркивается это притязание на монополию, ре­шается по-разному. Но для церквей фактически монопольное господ­ство над областью исторически не было таким существенным, как для политического союза, и оно совершенно несущественно для них в наши дни. То, что церковь носит характер «учреждения», в особенно­сти то, что человек «рожден в церкови», отделяет ее от «секты», для которой характерно, что она является «объединением» и принимает в себя только тех, кто религиозно квалифицирован. (Более подробно речь об этом идет в разделе о социологии религии).

Перевод с немецкого А. Ф. Филиппова

От переводчика

«Основные социологические понятия» — первая глава пос­леднего, незавершенного труда Макса Вебера «Хозяйство и об­щество», который готовился для пятитомного «Очерка социаль­ной экономики». Замысел этой работы, предполагавший учас­тие ряда ведущих немецких ученых, не реализовался, однако первые издания сочинения Всбера еще выходили под заголов­ком «Очерк... Раздел III. Хозяйство и общество». Состав книги неоднороден. Некоторые тексты восходят к 1910—1911 гг., другие были написаны Вебером в конце жизни. Первое издание «Хозяйегва и общества» выпустила в 1921 г.. через год после смерти Вебера, его вдова Марианна Вебер, второе, дополненное большой статьей по социологии музыки, вышло в 1925 г. Третье издание 1947 г. ничем не отличалось от второго. После войны изданием «Хозяйства и общества» занимался И. Винкельман. Под его редакцией «Хозяйство и общество» впервые вышло в 1955 г. четвертым изданием как совершенно само­стоятельная, вне рамок «Очерка» работа. Наконец, пятое из­дание 1972 г. под редакцией Винксльмапа, в особенности его так называемая «учебная» версия («Sludienausgabc»), стало в своем роде «каноническим». По нему и сделан данный перевод*. В настоящее время к изданиям Марианны Вебер и И. Вин­ксльмапа предъявляются серьезные претензии исследовате­лями Вебера, работающими над полным собранием его сочи­нений. Однако первая глава в этом смысле, кажется, вне по­дозрений. Мы имеем дело с текстом, который был написан Вебером в позднейший период его творчества и представляет собой закопченное, самостоятельное произведение (неслучайно он публиковался также отдельной брошюрой** ).

* Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft: Gnindriss der verstehenden Soziologie. Fiinfte, revidierte Auflage, besorgt von Johannes Winckelmann. Studienausgabe. 19. bis 23. Tausend. Tubingen: J. С. В. Mohr (Paul Siebeck), 1985. S. 1-30.

** См.: Weber M. Soziologische Grandbegriffe. 2. Aufl. Tubingen: Mohr (Siebeck), 1966.

Первые шесть параграфов «Основных социологических понятий» еще Марианной Вебер были включены в сборник методологических работ Вебера; позже И. Винкельман добавил седьмой па­раграф*.

* См.: Weber М. Soziologische Grundbegriffe // Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre / Hrsgg. v. J. Winckelmann. 7. Aufl. Tubingen: Mohr (Siebeck), 1988. S. 541-581.

На русский язык прежде переводилась более ранняя, содер­жащая шесть параграфов версия «Основных социологических понятий». Перевод М. И. Левиной появился сначала и сборни­ке для служебного пользования ИНИОН АН СССР, а затем был опубликован в кн.: Макс Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.

В настоящем издании впервые предпринята попытка дать полный перевод знаменитого сочинения. От первоначального замысла, предполагавшего редакторскую работу над первыми шестью параграфами, и, дополнительно, перевод оставшейся части текста, нам пришлось отказаться. Вместо перевода М. И. Левиной, обладающего высокими научными и литера­турными достоинствами, мы предлагаем читателю текст, заве­домо более громоздкий и непривычный. По существу, речь идет о том. чтобы частично пересоздать или сконструировать заново основную социологическую терминологию Вебера па русском языке, по возможности не поступаясь, конечно, име­ющимися переводческими достижениями. Ряд соображений, касающихся перевода важных терминов, мы вынесли в под­строчные примечания. Тем не менее, некоторые моменты тре­буют дополнительного обоснования.

Прежде всего, следует сказать о языке Вебера. Нет сомне­ний, что Вебер мог писать ясно, выразительно и, в общем, дос­таточно легко. В теоретических работах он не щадит читателя. Экономист и юрист Вебер создает понятийный аппарат науки, не совпадающей ни с экономикой, ни, самое главное, с юрисп­руденцией. Он добивается максимальной точности в формули­ровках, в которых ни одно слово пс должно быть случайным, а значения терминов не могут меняться в зависимости от кон­текста. Он пишет языком чрезвычайно сжатым, до предела экономным, так что перевод, чтобы хоть сколько-нибудь быть понятным, должен стать интерпретацией. Чтобы ограничит:» пространство переводческого произвола, мы попытались всю­ду, где только нозможно, переходить одни и те же немецкие термины одними и теми же русскими, а однокоренные немец­кие слона — однокоренпыми русскими. К сожалению, это уда вилось не всегда. Сжатые формулировки Вебера в ряде случа­ев не только могли показаться совершенно непонятными по-русски, но и сами но себе оставляли возможность толкований. Все места, где обычные добавления и вставки переводчика принимали характер интерпретации, мы постарались выде­лить, заключив их в квадратные скобки.

Ради точности перевода, нам пришлось отказаться от не­которых терминов, ставших уже привычными. Так. читатель не найдет в основных определениях Вебера в предлагаемом переводе ни «действия», ни «социального действия». Слово «das Handeln». т. с. субстантивированный глагол «haiideln» («дей­ствовать») мы передаем как «деист вование» или. реже, как «действия» (но множественном числе). Это имеет принципи­альное значение. «Das Handeln» почти никогда не означает у Вебера конкретного, однократного действия, поступка, акта. Значение термина более расплывчато, он относится, скорее, к чему-то более длительному, объемлющему, что может членить­ся на отдельные действия или просто характеризует их сово­купность. Излюбленная формулировка Вебера — «Ablaut' des Haiulelns» — подтверждает это: речь идет о протекании, о ходе действования, а не об однократно свершающемся акте. Предваряя последующее развитие социологической терминологии, скажем. что дсйствованис — это процесс, а действие — собы­тие. Именно поэтому мы позволили себе, дабы не утяжелять текст еще больше, переводить «Ablauf'c voh Handeln» просто как «действия». Соответственно, тот. кто совершает действие. — «действующий», но не «субъект», поскольку этот последний термин имеет совершенно иное значение.

Не встретится читателю и привычный социологам и психо­логам термин «установка». Он вполне приемлем, когда речь идет о переводах позднейшей социологической литературы. Перево­дить как «установка» веберовское «Einslcllung» значит модернезировать классика. Мы предпочли менее привычный, особенно в сочетаниях, термин «настроенность». Вряд ли он приживется в научном обороте, но для адекватного понимания Вебера он более уместен. Нет в данном переводе и термина «институт». Хотя Ве-бер и говорит об институтах («Inslilule», «Inslilulionen»), однако в других местах своей книги. Переводить как «институт» веберовскоe «Anslall» («учреждение»), как это делалосьнрежде, нам по­казалось неправильным. Наконец, из нашего перевода исчезло очень важное для Вебера слово «возможность». Этому понятию, как известно, Вебер посвятил специальную статью (об «объек­тивной возможности»), только речь тут шла о том, что по-немец­ки называется «die Moglichkcil». В «Основных социологических понятиях» центральное понятие другое — «die Chance», которое правильнее переводить именно как «шанс».

Большую сложность представляла пара понятий «Brauch» / «Sille». Значения их в немецком почти неразличимы. Есть ус­тойчивый оборот «Brauch und Siltc». который передается по-русски одним словом «обычай». Всбер разводит понятия, уточ­няет значение каждого — и задает сложную задачу переводчи­ку. Мы рискнули предположить, что за немецкими терминами «Branch» и «Sillc» стоят понятия римского права: «mores» и «consuetude», которые, в принципе, можно передать, соответ­ственно, как «обычай» и «обыкновение».

Немало трудностей добавило нам словечко «angebbar», ко­торое появляется у Вебера чуть ли не в половине всех дефини­ций. Буквально оно означает «то, на что можно указать», не­что явное, хорошо видимое. Почти всюду мы передавали его как «определенный» и реже — как «явственный», чтобы не пе­регружать и без того тяжелый текст.

Наконец, труднее всего оказалась работа с терминами «Gemcinschat'l», «Vcrgeineinschaf'lung» и «Gcnossenschafl». Вс­бер опирается в своих терминологических конструкциях, ко­нечно, прежде всего на Ф. Тенниса. На его знаменитую книгу «Gcmcinschafl und Gescllschat'l» он сам ссылается в тексте. Но Вебер предпочитает другую пару понятий: «Vergeineinschat'lung» / «Vergesellschat'lung». Последнее из них, понятие обобществления, было центральным для социологии Г. Зиммеля, о чем Вебер, однако, не говорит. Противоположное ему «Vergemeinschaflung», кажется, является новацией самого Вебера и никакому внят­ному переводу на русский не поддается. Строго говоря, для всего многообразия социальных образований, который обозна­чается на немецком словами «Gemeinschafl», «Genossenschaft» и «Gemeinde», на русском есть только вводящее в заблуждение при использовании в переводах «община». Его мы зарезерви­ровали (имея в виду, в частности, традицию переводов исто­рических текстов) для «Genossenschaf'l» и «Gemeinde». Утвер­дившийся было у нас перевод «Gemeinschafl» как «сообщество» оказался неудачным в некоторых контекстах; различие между «Gemeinschafl» и «Vergemeinschaflung» (как и между «Gesell-schafl» и «Vergesellschaflung») трудноуловимо: это различие меж­ду процессом и результатом, который, поскольку речь идет о со­циальных отношениях, вряд ли статичен, как «вещь». Поэтому мы, сохранив (в частности, для переклички с Зиммелем) терми­нологическое различие между «обществом» и «обобществлением»,, использовали один и тот же термин для перевода другой нары: «общность» — это и «Gemeinschafl», и «Vergemeinschaflung».

Небольшие изменения коснулись оформления текста. У Вебера все пояснения к параграфам даны мелким шрифтом. Для данного издания мы сочли более целесообразным снять эти шрифтовые выделения. Наконец, все ссылки на источники Ве-бер дает прямо в тексте. Мы добавили к большей части из них подстрочные примечания переводчика, снабдив по возможнос­ти более полными библиографическими описаниями, которыми Всбер, в духе времени, пренебрегал, и отсылками к немного­численным русским переводам соответствующих работ.

«ОБЪЕКТИВНОСТЬ» СОЦИАЛЬНО-НАУЧНОГО И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ*¹

* Печатается по: Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. с-345-415.

При появлении нового журнала² в области социальных наук, а тем более социальной политики или при изменении состава его ре­дакции у нас обычно прежде всего спрашивают о его «тенденции». Мы также не можем не ответить на этот вопрос и постараемся здесь в дополнение к замечаниям в нашем введении более принципиаль­но заострить саму постановку данной проблемы. Тем самым пред­ставляется возможным осветить своеобразие ряда аспектов «иссле­дования в области социальных наук» так, как мы его понимаем; несмотря на то что речь пойдет о вещах «само собой разумеющих­ся», впрочем, может быть, именно поэтому, это может оказаться полезным если не специалисту, то хотя бы читателю, менее прича­стному к практике научной работы.

Наряду с расширением нашего знания о «социальных условиях всех стран», т. е. о фактах социальной жизни, основной целью «Ар­хива» с момента его возникновения было также воспитание способ­ности суждения о практических проблемах и, следовательно, в очень незначительной степени, в какой ученые в качестве частных лиц могут способствовать реализации такой цели, — критика социаль­но-политической практики вплоть до факторов законодательного характера. Вместе с тем, однако, «Архив» с самого начала стремился быть чисто научным журна­лом, пользующимся только средствами научного исследования. Не­вольно возникает вопрос, как же сочетать данную цель с примене­нием одних только упомянутых средств. Какое значение может иметь то, что на страницах данного журнала речь пойдет о мерах законодательства и управления или о практических советах в этой области? Какие нормы, могут быть положены в основу таких суж­дений? Какова значимость оценок, которые предлагает в своих суждениях или кладет в основу своих практических предложений автор? В каком смысле можно считать, что он не выходит за рамки научного исследования, ведь признаком научного познания является «объективная» значимость его выводов, т. е. истина. Мы выскажем сначала нашу точку зрения по этому поводу, чтобы затем перейти к вопросу о том, в каком смысле вообще есть «объективно значимые истины» в науках о культуре? Данный вопрос нельзя обойти ввиду постоянного изменения точек зрения и острой борьбы вок­руг элементарнейших на первый взгляд проблем нашей науки, та­ких, как применяемые ею методы исследования, образование поня­тий и их значимость. Мы не предлагаем решения, а попытаемся указать на те проблемы, которым должен будет уделить внимание наш журнал, если он хочет оправдать поставленную им цель в прошлом и сохранить ее в будущем.

I

Все мы знаем, что наша наука, как и другие науки (за исключением разве что политической истории), занимающиеся институтами и про­цессами культуры, исторически вышла из практических точек зре­ния. Ее ближайшая и первоначально единственная цель заключалась в разработке оценочных суждений об определенных политико-эко­номических мероприятиях государства. Она была «техникой» в том же смысле, в каком таковой в области медицины являются клини­ческие дисциплины. Известно, как такое положение постепенно из­менялось, хотя принципиальное разъединение в познании «сущего» и «долженствующего быть сущим» не произошло. Этому способ­ствовало как мнение, что хозяйственные процессы подчинены неиз­менным законам природы, так и мнение, что они подчинены одно­значному принципу эволюции и, следовательно, «долженствующее быть сущим» совпадает в одном случае с неизменно «сущим», в другом — с неизбежно «становящимся». С пробуждением интереса к истории в нашей науке утвердилось сочетание этического эволю­ционизма с историческим релятивизмом, которое поставило перед собой цель лишить этические нормы их формального характера, что­бы посредством включения всей совокупности культурных ценнос­тей в область «нравственного» определить содержание последнего и тем самым поднять политическую экономию до уровня «этической науки» на эмпирической основе. Поставив на всей совокупности все­возможных культурных идеалов штамп «нравственного», сторонники данного направления уничтожили специфическое значение этиче­ских императивов, ничего не выиграв в смысле «объективной» значимости этих идеалов. Здесь не может и не должно быть принципи­ального размежевания различных точек зрения. Мы считаем нужным указать лишь на тот факт, что и сегодня эта недостаточно ясная по­зиция сохраняется, что и теперь в кругах практических деятелей распространено — что вполне понятно — представление, согласно которому политическая экономия разрабатывает — и должна раз­рабатывать — оценочные суждения, отправляясь от чисто «эконо­мического мировоззрения».

Наш журнал, представляющий специальную эмпирическую дис­циплину, вынужден (это следует сразу же подчеркнуть) принципи­ально занять отрицательную позицию по данному вопросу, ибо мы придерживаемся мнения, что задачей эмпирической науки не мо­жет быть создание обязательных норм и идеалов, из которых потом будут выведены рецепты для практической деятельности.

Какие же выводы можно сделать из сказанного? Безусловно, это не означает, что оценочные суждения вообще не должны присут­ствовать в научной дискуссии, поскольку в конечном счете они основаны на определенных идеалах и поэтому «субъективны» по своим истокам. Ведь вся практика и сама цель нашего журнала постоянно дезавуировали бы данный тезис. Критика не останав­ливается перед оценочными суждениями. Вопрос заключается в следующем: в чем состоит значение научной критики идеалов и оценочных суждений, какова ее цель? Этот вопрос требует более детального рассмотрения.

Размышление о последних элементах осмысленных человече­ских действий всегда связано с категориями «цели» и «средства». Мы in concrete* стремимся к чему-нибудь либо «из-за его собствен­ной ценности», либо рассматривая его как средство к достижению некоей цели.

* Конкретно (лат.). — Прим. перев.

Научному исследованию прежде всего и безусловно Доступна проблема соответствия средств поставленной цели. По­скольку мы (в границах нашего знания) способны установить, ка­кие средства соответствуют (и какие не соответствуют) данной Цели, мы можем тем самым взвесить шансы на то, в какой мере с помощью определенных средств, имеющихся в нашем распоряжении, вообще возможно достигнуть определенной цели и одновременно косвенным образом подвергнуть критике, исходя из исторической ситуации, саму постановку цели, охарактеризовав ее как практи- ' чески осмысленную или лишенную смысла в данных условиях. Мы можем также установить, если осуществление намеченной цели представляется нам возможным — конечно, только в рамках наше­го знания на каждом данном этапе, — какие следствия будет иметь применение требуемых средств наряду с эвентуальным достиже­нием поставленной цели, поскольку все происходящее в мире вза­имосвязано. Затем мы предоставляем действующему лицу возмож­ность взвесить, каково будет соотношение этих непредусмотренных следствий с предусмотренными им следствиями своего поведения, т. е. даем ответ на вопрос, какой «ценой» будет достигнута постав­ленная цель, какой удар предположительно может быть нанесен другим ценностям. Поскольку в подавляющем большинстве случа­ев каждая цель достигается такого рода ценой или может быть до­стигнута такой ценой, то все люди, обладающие чувством ответ­ственности, не могут игнорировать необходимость взвесить, каково будет соотношение цели и следствий определенных действий, а сделать это возможным — одна из важнейших функций критики посредством той техники, которую мы здесь рассматриваем. Что же касается решения, принятого на основе такого взвешивания, то это уже составляет задачу не науки, а самого человека, действую­щего в силу своих желаний, он взвешивает и совершает выбор меж­ду ценностями, о которых идет речь, так, как ему велят его совесть и его мировоззрение. Наука может лишь довести до его сознания, что всякое действие и, конечно, в определенных обстоятельствах также и бездействие сводятся в итоге к решению занять определен­ную ценностную позицию, а тем самым (что в наши дни особенно охотно не замечают), как правило, противостоять другим ценнос­тям. Сделать выбор — личное дело каждого.