II. Понятие социального действования 2 страница

Читатели, знакомые с соответствующей литературой, могут вспом­нить здесь о той роли, которую понятие «порядка» играет в книге Р. Штаммлера, блестяще, как и все его работы, написанной, но ос­новательно искажающей суть дела и совершенно ошибочной в том, что касается существующих проблем, о чем уже было сказано в предварительном замечании. (Там же дается отсылка к моей кри­тике Штаммлера, к сожалению, быть может, излишне острой по форме из-за вызванного этой путаницей раздражения.) Штаммлер не только не различает эмпирическую и нормативную значимость, но он вообще упускает из виду, что социальное действование ори­ентируется не только на «порядки»; однако самое главное состоит в том (не говоря уже о других ошибках), что Штаммлер логически совершенно несостоятельным образом превращает порядок в «фор­му» социального действования, которая должна у него играть та­кую же роль по отношению к содержанию, какую играет «форма» в теории познания. Но фактически, например, хозяйственное (по преимуществу) деиствование ориентируется на представление о не­достаточности определенных имеющихся средств удовлетворения потребностей по сравнению с (представляемой) потребностью, а также на совершающееся в настоящем и предвидимое в будущем деиствование третьих лиц, которые принимают в расчет те же са­мые средства удовлетворения потребностей; однако при этом такое деиствование, конечно, ориентируется в выборе своих «хозяйствен­ных» регуляций на те «порядки», которые действующий знает как «значимые» законы и условности, т. е. такие, нарушение которых,
как ему известно, вызовет совершенно определенную реакцию тре­тьих лиц. Штаммлер совершенно запутал это простейшее эмпири­ческое положение дел, прежде всего, тем, что заявил, будто каузаль­ное отношение между «порядком» и реальным действованием невозможно по смыслу самих понятий. Действительно, между юри­дически-догматической, нормативной значимостью порядка и эмпирическим процессом нет никакой каузальной связи, здесь необходи­мо только задать вопрос, затрагивается ли эмпирический процесс (правильно интерпретированным) порядком юридически? должен ли он, таким образом, быть (нормативно) значим для этого процесса? а если да, то что означает для него это нормативное долженствова­ние порядка? Однако, между шансом, что деиствование будет ориентироваться на представление о значимости понимаемого, в опеделенном смысле порядка, и хозяйственным действованием существует, разумеется (в определенных случаях) каузальное отношение в самом привычном смысле слова. А для социологии только тот шанс, что деи­ствование будет ориентироваться на это представление, и «есть» зна­чимый порядок «как таковой».

§ 6. Легитимность порядка может быть гарантирована:

I. Чисто внутренне, а именно:

1) чисто аффективно, эмоциональной самоотдачей;

2) ценностно-рационально: верой в абсолютную значимость порядка как выражения высших обязательных ценностей (нрав­ственных, эстетических или каких-то еще);

3) религиозно: верой в зависимость обладания благами спа­сения от соблюдения этого порядка.

II. А также (или исключительно) ожиданием специфических внешних последствий, т. е. складывающимися интересами, однако это — ожидания особого рода.

Порядок называется:

1) условностью, если его значимость внешне гарантируется шансом в случае отклонения от этого порядка натолкнуться во вполне определенном кругу людей на всеобщее и практически ощутимое неодобрение;

2) правом, если она внешне гарантируется шансом, что со сто­роны штаба именно на это и настроенных людей [последует] (фи­зическое или психическое) принуждение к соблюдению порядка или наказание за действование, нарушающее порядок.

См. об условности, наряду с указанными выше сочинениями Иеринга и Вейгелина: Tonnies F. Die Sitte, 1909.

1. Условностью называется «обыкновение», одобряемое в неко­тором кругу как «значимое» и гарантированное против отклонений от него неодобрением, [исходящим от данного круга]. В противо­положность праву (в нашем смысле слова) здесь нет штаба спе­циально настроенных на принуждение людей. Если Штаммлер на­мерен отделять условность от права, указывая на абсолютную (в первом случае) добровольность подчинения, то это не согласует­ся с обычным словоупотреблением и не подтверждается его же соб­ственными примерами. Что индивид будет следовать как обязатель­ному образцу «условности» (в обычном смысле слова), например, пользоваться обычными формами приветствия, носить одежду, ко­торая считается приличной, придерживаться ограничений, налага­емых на общение, как по форме, так и по содержанию, — это со­вершенно серьезно «предполагается», — и совершенно не является Делом его выбора, в отличие, например, от того случая, когда речь идет о простом «обыкновении» готовить себе еду на определенный манер. Нарушение условности («обыкновения, принятого среди людей одного сословия») часто преследуется членами сословия в высшей степени действенным и чувствительным социальным бой­котом, который оказывается сильнее, чем любое правовое принуж­дение. Здесь не хватает только особого штаба людей, настроенных на действование особого рода, гарантирующее следование [праву] (таковы у нас судьи, прокуроры, чиновники-управленцы, судебные исполнители и т. д.). Но четких границ здесь нет. Предельным слу­чаем, когда гарантии, даваемые порядку условностями, уже перехо­дят в правовые гарантии, является угроза формальным и организо­ванным бойкотом. В нашей терминологии сам такой бойкот должен был бы уже называться правовым средством принуждения. Для нас здесь не представляет интереса, что условность бывает защищена, кроме простого неодобрения, также и другими средствами (напри­мер, использованием права хозяина дома против тех, кто нарушает принятые в доме условности). Главное здесь другое: даже в таком случае эти (часто жесткие) меры принуждения применяет индивид, причем вследствие неодобрения, связанного с принятыми условно­стями, и нет штаба людей, который был бы специально предназна­чен для таких действий.

2. Мы полагаем, что решающим для понятия права (даже если в иных целях оно определяется совершенно по-другому) является существование штаба принуждения. Конечно, отнюдь не обязатель­но этот штаб во всем походит на то, к чему мы привычны сегодня. В особенности, нет никакой необходимости в «судебной» инстан­ции. Даже род (когда дело идет о кровной мести и междоусобице) представляет собой такой штаб, если только для его реакций дей­ствительно значимы какие-либо порядки. Конечно, это — предель­ный случай того, что еще можно называть «правовым принуждени­ем». «Право народов», как известно, снова и снова не признается в качестве «права», потому что у него нет надгосударственной при­нудительной силы. В терминологии, которую мы здесь выбираем (по соображениям целесообразности), порядок, который внешне был бы гарантирован только ожиданием неодобрения и репрессий со стороны того, кому нанесен ущерб, т. е. гарантирован приняты­ми условностями и состоянием интересов, при том, что нет штаба людей, настроенных в своих действиях специально на его соблю­дение, действительно нельзя было бы назвать правом. Конечно же, для юридической терминологии может быть вполне справедливо обратное. Средства принуждения здесь иррелевантны. [К праву, в нашем понимании,] относится даже «братское увещевание», при­нятое прежде в некоторых сектах как первое средство мягкого при­нуждения грешника, если только оно упорядочено согласно неко­торому правилу и проводится некоторым штабом. Равным образом относится к нему и цензорское порицание как средство гарантировать «нравственные» нормы поведения. И уж тем более — психическое насилие, осуществляемое собственно церковными средствами воспи­тания. Таким образом, есть, конечно же, и «право» иерократическое, политическое или гарантированное уставами союзов, авторитетом главы семейства или товариществами и объединениями. При таком определении понятия и «свод» правил и норм поведения студента оказывается «правом». Разумеется, сюда относится и казус, которо­му посвящен § 888, абзац 2 Гражданско-процессуального кодекса* (права, которые не обеспечены санкцией). «Leges imperfectae»** и естественные обязательства*** суть формы юридического языка, в которых косвенно находят выражение границы или условия приме­нения принуждения. Поэтому принудительным образом навязанный «обычный порядок» [Verkehrssitte]**** в этом смысле тоже пред­ставляют собой право (см. §§ 157, 242 Гражданского кодекса*****). О понятии «доброго обыкновения» (т. е. обыкновения, которое за­служивает одобрения и потому санкционировано правом) см.: Мах Rumelin, in: «Schwabische Heimatgabe fur Th. Haring», 1918.

* В оригинале: RZPO, т. е. «Reichszivilprozefiordnung», буквально: «Импер­ский порядок гражданского процесса». — Прим. перев.

** Законы несовершенного вида (лат.), «которые не предусматривают ника­кой санкции: ни ничтожности акта, ни наказания» (Дождев Д. В. Римское част­ное право. М.: Норма, 1999. С. 94). — Прим. перев.

*** При естественных обязательствах «долг не сопровождается ответственно­стью: исковое требование на стороне кредитора не возникает» (ДождевД. В. Цит. соч. С. 476). — Прим. перев.

** В немецкой юриспруденции «Verkehrssitte» (буквально: обычай или обык­новение общения) означает обычай или привычку определенной группы лиц «Verkehrskreis»), так что при истолковании спорных моментов судья должен при­нять во внимание «обычный порядок» решения дел и толкования соглашений в этом кругу. — Прим. перев.

*** В оригинале: BOB, т. е. «Bugerliches Gesetzbuch», буквально: «Свод граж-Данских законов». — Прим. перев.

3. He всякий значимый порядок обязательно носит всеобщий и абстрактный характер. Например, значимое «положение права» и «правовое решение» некоторого конкретного случая отнюдь не всегда столь различны между собой, как это представляется нам нормальным сейчас. То есть «порядок» может оказаться поряд­ком лишь одного конкретного положения дел. Подробнее об этом следует говорить в социологии права. Нам же пока что, если толь­ко не оговорено иное, представляется более целесообразным ра­ботать с современными представлениями о соотношении положе­ния права и правового решения.

4. «Внешне» гарантированные порядки могут быть гарантиро­ваны еще и «внутренне». Отношения между правом, условностью и «этикой» не представляют собой проблемы для социологии. «Эти­ческая» мерка, в понимании социологии, — это подход к челове­ческому действованию, которое востребует себе предикат «хорошее в нравственном смысле», с точки зрения особого рода ценностно-рациональной веры, принимаемой за норму, подобно тому, как дей-ствование, которое востребует себе предикат «прекрасное», мерит себя тем самым эстетической меркой. В этом смысле этические нормативные представления могут оказать глубокое влияние на действование, и все-таки у них не будет никакой внешней гаран­тии. Это обычно бывает в тех случаях, когда нарушением этих норм мало затрагиваются чужие интересы. С другой стороны, в таком случае нередко существуют религиозные гарантии. Однако возмож­ны также (в смысле используемой здесь терминологии) гарантии, которые обеспечиваются условностями: неодобрением в ответ на нарушение норм и бойкотом, — а также правовые гарантии: уго-ловно-правовая или полицейская реакция или гражданско-правовые последствия. С другой стороны, отнюдь не все (во всяком случае, не обязательно) порядки, гарантированные условностью или правом, притязают иметь характер этических норм, причем для правовых по­рядков (часто в виде целерациональных уложений*) такие притяза­ния, в целом, свойственны куда меньше, чем для порядков, основан­ных на условности. Следует ли рассматривать распространенное среди людей представление о значимости как то, что принадлежит к области «этики», или же нет (т. е. является «просто» условностью или «просто» нормой права), — этот вопрос не может решаться эм­пирической социологией иначе, кроме как в соответствии с тем по­нятием «этического», которое фактически значимо теперь или было значимо прежде среди определенного круга людей. В общем этот вопрос применительно к социологии решить нельзя.

* Здесь впервые появляется важный термин Вебера «gesatzt», т. е. сформули­рован, выражен в предложениях (от «satz» — предложение, положение). Отсюда у Вебера образовано «satzung», что мы переводим как «уложение». В тех случаях, когда замена глагола и отглагольных форм существительным нежелательна, мы переводим «satzen» как «формулировать». Устойчивое выражение Вебера «die gesatzte ordnung» переводится, в зависимости от контекста и из соображений удо­бочитаемости, как «порядок, основанный на уложении» или «сформулированный порядок». — Прим. перев.

§ 7. Легитимная значимость может приписываться действующи­ми некоторому порядку:

а) в силу традиции: значимость того, что было всегда;

б) в силу аффективной (особенно эмоциональной) веры: значи­мость новооткрытого или имеющего характер образца;

в) в силу ценностно-рациональной веры: значимость того, что видится абсолютно значимым;

г) в силу позитивного уложения, в легальность которого верят. Эта легальность может представляться легитимной:

а) в силу договоренности заинтересованных сторон;

б) в силу навязывания (на основе господства людей над людь­ми, значимого в качестве легитимного господства) и послушания.

Все остальное (за исключением нескольких понятий, которые еще должны быть определены) относится к области социологии господства и социологии права. Здесь необходимо отметить лишь следующее:

1. Значимость порядков, освященных традицией, является са­мой универсальной и самой изначальной. Страх навлечь магиче­ские неприятности увеличивал психические препятствия на пути любых изменений укоренившихся привычек действования, а мно­гообразные интересы, которые обычно бывают связаны с сохране­нием послушания уже имеющему значимость порядку, поддержи­вали сохранение таких порядков. Подробнее об этом в гл. III.

2. Сознательное творение новых порядков изначально и почти всегда, вплоть до статутов эллинских эсимнетов*, было оракулом пророков, по меньшей мере, это было вестью, санкционированной пророками и потому считавшейся священной.

* Эсимнеты — один из древнейших институтов античной Греции, должностные лица с широкими, вплоть до законодательных, полномочиями, избиравшиеся в периоды кризисов. См. Аристотель. Политика. Кн. IV, гл. VIII. — Прим. перев.

Тогда послушание было связано с верой в легитимацию пророка. В эпохи, когда значим был строгий традиционализм, новые порядки, т. е. такие, которые считались новыми, могли возникнуть, если не было откровения о новых порядках, лишь таким образом, что они рассматривались как, по существу, издавна значимые и только еще не правильно понимае­мые, либо же как временно сокрытые, а теперь открытые заново.

3. Самый чистый тип ценностно-рациональной значимости представляет собой «естественное право». Сколь бы ни было ог­раничено, по сравнению с его идеальными притязаниями, реаль­ное влияние на действование его логически развернутых положе­ний, однако отрицать его невозможно и следует отличать как от права, данного в откровении, так и от права в форму уложений и от традиционного права.

4. Самая распространенная в наши дни форма легитимности — это вера в легальность: послушание формально корректным уложени­ям, возникшим обычным образом. Противоположность основанных на соглашении [Paktierter] и навязанных порядков имеет при этом лишь относительный характер. Ибо коль скоро значимость осно­ванного на соглашении порядка покоится не на единодушном со­гласии, — что нередко считалось в прошлом необходимым для под­линной легитимности, — но основывается на том, что в некотором кругу людей желающие уклониться от него фактически подчиня­ются большинству — как это часто и бывает — тогда фактически имеет место навязывание порядка меньшинству. С другой сторо­ны, совсем не редки случаи, когда склонное к насилию или же бо­лее решительное и целеустремленное меньшинство навязывает те порядки, которые затем бывают значимы как легитимные даже для тех, кто изначально сопротивлялся им. Поскольку «голосования» легальны как средство создания и изменения порядков, нередко воля меньшинства добивается формального большинства, а боль­шинство подчиняется, т. е. перевес большинства [Majorisierung] оказывается только видимостью. Вера в легальность порядков, ос­нованных на соглашении, уходит в глубокое прошлое, она встреча­ется иногда даже среди так называемых первобытных народов, но почти всегда она дополняется авторитетом оракулов.

5. Послушание навязанным порядкам со стороны индивида или нескольких индивидов, коль скоро решающими здесь оказываются не страх и не целерациональные мотивы, но представления о ле­гальности, предполагает веру во некотором смысле легитимное насильственное господство того или тех, кто навязывает порядок, о чем мы еще будем говорить ниже (§§ 13, 16 и гл. III).

6. Как правило, послушание порядкам обусловлено не только скла­дывающимися интересами самого разного рода, но и смесью привер­женности традиции и представлений о легальности, если только речь не идет о совершенно новых уложениях. Конечно, в очень многих слу­чаях тот, кто действует послушно, даже не сознает при этом, идет ли речь об обыкновении, условности или праве. Социология тогда долж­на выяснить, каков здесь типичный вид значимости.

§ 8. Борьбой социальное отношение называется постольку, по­скольку действование ориентировано на намерение осуществить свою волю вопреки сопротивлению партнера или партнеров. «Мир­ными» называются те средства борьбы, которые не предполагают непосредственного физического насилия. «Мирная» борьба назы­вается «конкуренцией», если она ведется как формально мирное состязание за возможность распоряжаться теми шансами, которых вожделеют также и другие [действующие]. Конкуренция называет­ся «регулируемой конкуренцией», если по своим целям и средствам она ориентирована на некоторый порядок. Борьба за существование человеческих индивидов или типов друг против друга без осмыслен­ного намерения вступать в борьбу (латентная) ради получения шансов на жизнь или выживание называется «отбором»: «социальным отбо­ром», если речь о шансах, которые живущие получают в жизни, «био­логическим отбором», если речь идет о шансах на выживание, зало­женных в наследственном материале.

1. Между кровавой борьбой, нацеленной на уничтожение жиз­ни противника, борьбой, в которой не соблюдают никаких правил, и регулируемой условностями рыцарской борьбой (при Фонтенуа герольд объявляет: «Messieurs les Anglais, tirez les premiers»*) и ре­гулируемой борьбой-игрой (спорт), между не знающей правил кон­куренцией, скажем, эротических соискателей благосклонности Дамы [или] привязанной к порядку рынка конкурентной борьбой за [лучшие] шансы при обмене и регулируемыми «конкуренциями» художников или «предвыборной борьбой» имеются самые разные, плавные, без разрывов, переходы.

* Господа англичане, стреляйте первыми (фр.). — Прим. ред.

Образование особого понятия для [не]насильственной борьбы* оправдывается своеобразием того средства, которое обычно в ней используется, и вытекающими от­сюда особыми социологическими последствиями такой борьбы. (См. об этом гл. II и далее).

2. Всякое типичным и массовым образом происходящее боре­ние и конкурирование приводит, несмотря на множество важней­ших случайностей и роковых событий, в конце концов к «отбору» тех, кто в наибольшей мере обладает личностными качествами, в среднем, имеющими важное значение для победы в борьбе. Како­вы эти качества — большая ли физическая сила или беззастенчивое лукавство, большая ли интенсивность духовной производительно­сти или мощь легких** и техника демагога, большее подобострастие по отношению к начальству или по отношению к улещаемым мас­сам, больше оригинальной способности к творчеству или больше социальной способности к приспособлению, больше качеств, кото­рые считаются необычными или больше таких, которые находятся, как считается, на среднем массовом уровне, — все здесь решают условия борьбы и конкуренции, к которым, наряду со всеми мыс­лимыми индивидуальными и массовыми качествами, относятся также и те порядки, на которые традиционным, ценностно-рацио­нальным или целерациональным образом ориентируется поведение при борьбе.

* У Вебера стоит «des gewaltsamen Kampfes», т. е. «насильственной борьбы». Конъектура, предложенная издателем «Хозяйства и общества» И. Винкельманом, кажется нам оправданной, так как для обычного словоупотребления привычно, скорее, понимание борьбы как насилия. — Прим. перев.

** Игра слов: «Leistungs — oder Lungenkraft». — Прим. перев.

Каждое из них оказывает влияние на шансы социаль­ного отбора. Не каждый социальный отбор есть «борьба» в нашем смысле слова. Прежде всего, «социальный отбор» означает, что оп­ределенные типы поведения, т. е., эвентуально, и личностных ка­честв предпочтительны, чтобы выиграть в определенном социаль­ном отношении (как «любовник», «супруг», «депутат», «чиновник», «прораб», «генеральный директор», «успешный предприниматель» и т. д.). Тем самым еще ничего не говорится о том, реализуется ли этот преимущественный социальный шанс посредством «борьбы», а кроме того, улучшает ли он или, напротив, ухудшает также и био­логические шансы на выживание типа.

Лишь в тех случаях, когда действительно имеет место конкурен­ция, мы намерены говорить о «борьбе». Весь предшествующий опыт говорит о том, что фактический характер борьба имеет лишь в смысле «отбора», и лишь в смысле биологического отбора ее прин­ципиально нельзя устранить. Отбор «вечен» потому, что нельзя придумать средство для его полного устранения. Самый строгий пацифистский порядок сумеет регулировать средства, объекты и направление борьбы лишь в том смысле, что какие-то из них ис­ключит. А это значит, что тогда другие средства борьбы позволят победить в (открытой) конкуренции или — если представить себе устранение также и ее (что было бы возможно лишь утопически-те­оретическим образом) — хотя бы в (латентном) отборе тех, кто име­ет лучшие шансы на жизнь и выживание, а также будут благоприят­ствовать тем, кто обладает такими средствами, будь то материал наследственности или продукт воспитания. Социальный отбор — это эмпирический предел, до которого может дойти устранение борьбы, биологический отбор — предел принципиальный.

3. От борьбы индивида за шансы на жизнь и выживание следу­ет отличать, конечно, «борьбу» и «отбор» социальных отношений. Здесь эти понятия можно использовать только в переносном смыс­ле. Ибо «отношения» существуют только как человеческое действо-ванне, имеющее определенное смысловое содержание. То есть «от­бор» или «борьба» между ними означает, что с течением времени определенного рода действование вытесняется другим, будь то тех же самых людей или же других. Здесь имеются разного рода воз­можности. А. Человеческое действование может быть осознанно ориентировано на то, чтобы стать помехой определенным конкрет­ным социальным отношениям или отношениям, в общем определен­ным образом упорядоченным, т. е. помехой действованию, протека­ющему соответственно смысловому содержанию этих социальных отношений, или же на то, чтобы воспрепятствовать их возникнове­нию или сохранению («государству» — войной или революцией, заговору — кровавым подавлением, «конкубинатам» — полицей­скими мероприятиями, «ростовщичеству» в деловых отношениях — отказом в правовой защите и наказаниями); оно может быть также ориентировано на то, чтобы поощрять существование одной категории этих отношений за счет другой и тем самым сознательно на воздействовать. Такие цели могут ставить себе как [отдельные] индивиды, так и несколько индивидом совместно. Б. Однако воз­можно, что в результате, как непреднамеренный побочный эффект социального действования и разного рода условий, которые игра­ют важную роль в его протекании, определенные конкретные от­ношения или отношения определенного рода (это всегда соот­ветствующее действование) будут иметь все меньше шансов, чтобы сохраниться или возникнуть заново. Когда меняются какие бы то ни было естественные и культурные условия, такие шансы [на со­хранение и возникновение] самых разных социальных отношений отказываются отложены во времени. Вполне допустимо и здесь гово­рить об «отборе» социальных отношений, например, государственных союзов*, в которых побеждает «сильнейший» (в смысле «наиболее приспособленный»). Только следует иметь в виду, что этот так на­зываемый «отбор» не имеет ничего общего с отбором человеческих типов ни в социальном, ни в биологическом смысле, что в каждом отдельном случае надо спрашивать о тех основаниях, в силу кото­рых оказались отложены шансы для той или иной формы социаль­ного действования и социальных отношений, или же социальное отношение было взорвано, или же ему было дозволено существо­вать и далее, несмотря на существование других, и следует иметь в виду, что столь многообразные основания каким-либо одним вы­ражением обозначить нельзя. При этом постоянно существует опасность внести в эмпирическое исследование неконтролируемые оценки, прежде всего, заняться апологией успеха, зачастую обус­ловленного в данной конкретной ситуации чисто индивидуально, т. е., в этом смысле слова, «случайного». В последние годы было слишком много примеров такого рода. Ибо то обстоятельство, что в силу совершенно конкретных оснований некоторое (конкретное или качественно специфицированное) социальное отношение было устранено, само по себе еще не доказывает, что оно вообще оказа­лось «неприспособленным».

§ 9. Социальное отношение называется «общностью»**, если и поскольку настроенность социального действования — в отдельном случае, всреднем или как чистый тип — основывается на субъективно чувствуемой (аффективной или традиционной) спло­ченности участников.

* «Государственный союз» («Staatsverband») следует понимать не как «союз государств», но как «государство-союз». — Прим. перев.

** В оригинале «Vergemeinschaftung». О переводе данного термина см. пре­дисловие к переводу. — Прим. перев.

Социальное отношение называется «обобществлением», если и поскольку настроенность социального действования основывается на рационально (ценностно-рационально или целерационально) мотивированном уравнивании интересов или на подобным же об­разом мотивированном соединении интересов. Типичным образом обобществление может преимущественно (но не исключительно) основываться на рациональном соглашении через взаимные обяза­тельства. Тогда, если обобществленное действование рационально, оно бывает а) ценностно-рационально ориентировано на веру в собственную обязательность; б) целерационально ориентировано на ожидание лояльности партнера.

1. Эта терминология напоминает о различении, которое ввел Ф. Теннис в своем основополагающем труде «Общность и обще­ство». Однако Теннис для своих целей сразу придал этому различе­нии существенно более специфическое содержание, чем это было бы нужно для наших целей. Самые чистые типы обобществления суть: а) строго целерациональный, основанный на свободном со­глашению обмен на рынке: актуальный компромисс [участников], имеющих противоположные, но взаимодополнительные интересы;

б) чистое, основанное на свободном соглашении целевое объеди­нение, [т. е.] договоренность о постоянных действиях его членов, которая, соответственно их намерениям и средствам, рассчитана на преследование чисто деловых (экономических или иных) интересов;

в) ценностно-рационально мотивированное объединение по убежде­нию: рациональная секта, которая, не заботясь об эмоциональных и аффективных интересах, намерена служить только «делу» (что, ко­нечно, реализуется как чистый тип лишь в особых случаях).

2. Общность может покоиться на любого рода аффективной, эмо­циональной или же традиционной основе: пневматическая братская община, эротическое отношение, благоговейное отношение, «нацио­нальная» общность, спаянный узами товарищества отряд. Лучше всего подходит под этот тип семейная общность. Однако подавляющее большинство социальных отношений имеет отчасти характер общности, а отчасти — обобществления. Любое социальное отношение, сколь бы ни было оно целерациональным, продуманным и целенаправленным (например, отношение покупателя [и продав­ца]), может привести к появлению эмоциональных ценностей, более значимых, чем поставленная цель. К этому клонится — хотя и в очень разной степени — всякое обобществление, выходящее за пределы актуального действования в целевом объединении, т. е. обобществление, настроенное на большую продолжительность, создающее социальные отношения между равными лицами, а не ограничивающееся с самого начала лишь стремлением к дости­жению отдельного предметного результата. Таковы, например, обобществление в одном и том же воинском объединении, школь­ном классе, в одной и той же конторе, мастерской. Равным образом и социальное отношение, нормальный смысл которого состоит в об­щности, может быть ориентировано всеми или несколькими участ­никами вполне или отчасти целерационально. Так, например, в раз­ных случаях семейный союз очень по-разному либо ощущается его участниками как «общность», либо используется как «обобществ­ление». Понятие «общности» здесь преднамеренно определяется еще в самом общем виде и охватывает, таким образом, очень гете­рогенные совокупности фактов.

3. Общность по своему предполагаемому смыслу является нор­мальным образом самой радикальной противоположностью «борь­бе». Однако это не должно вводить в заблуждение: даже в самых интимных общностях фактическое насилие любого рода по отно­шению к тому, кто душевно более податлив, совершенно нормаль­но, а «отбор» происходит и в общностях и точно так же приводит в них к появлению различий в шансах на жизнь и выживание, как и повсюду. С другой стороны, обобществления часто представляют со­бой только компромиссы противоборствующих интересов, предпола­гающие лишь частичное устранение предмета или средств борьбы (или, по меньшей мере, предполагающие попытку такого устране­ния), тогда как сама противоположность интересов и конкуренция за шансы во всем остальном остаются прежними. «Борьба» и общ­ность суть понятия релятивные; борьба ведь принимает самый раз­ный вид, в зависимости от средств (насильственных или «мирных») и решимости их применять. И любого рода порядок социального действования предполагает, как уже говорилось, что чистый фак­тический отбор в соревновании различных человеческих типов за жизненные шансы так или иначе будет существовать.