Португалия в конце XIX – начале XX вв. 4 страница

Исходя из антинаучного взгляда на африканцев как на отсталую расу, португальская колониалистская доктрина причисляла их к категории «нецивилизованных». Целью португальской миссии в колониях объявляется всеобщая ассимиляция, т. е. приобщение африканцев к цивилизации. «Освоение» африканцем португальской цивилизации — обязательное условие его вступления в «лузитанское общество». В соответствии с этим все население колоний было разделено на две категории: «нецивилизованных» («туземцев»), т. е. тех, кто лишен гражданства и, следовательно, всяких гражданских и человеческих прав, и «цивилизованных» («асимилядуш»), т. е. тех, кто считается полноправным гражданином Португалии.

Африканец мог перейти из категории «нецивилизованных» в категорию «цивилизованных», если умел свободно читать, писать и говорить по-португальски, исповедовал христианство, получал достаточный доход, чтобы обеспечить себя и свою семью, соблюдал правила хорошего поведения, не уклонялся от воинской повинности и не являлся дезертиром.

«Уже в этих требованиях в определенной степени чувствуется расистский подход, — писал Э. Мондлане — Чтобы соответствовать этим требованиям, африканец должен быть гораздо более «цивилизованным», чем многие белые, получающие права гражданства с момента своего рождения: ведь 45% населения Португалии неграмотно, а у многих нет достаточных средств для содержания семьи»[39].

Требования, предъявляемые африканцам для вступления в «лузитанское общество», были практически невыполнимы для коренных жителей колоний, 97% которых составляли неграмотные, а заработная плата была слишком низка, чтобы обеспечить себя и свою семью.

Не удивительно поэтому, что согласно переписи 1950 г., из общей численности населения Анголы, Мозамбика и Гвинеи (Биcay) 10 355 тыс. человек 10 119 тыс. официально считались «нецивилизованными»[40]. Если учесть, что среди 236 тыс. «цивилизованных» было 135 тыс. европейцев, то станет ясна истинная цена утверждений апологетов империализма о «цивилизаторском подвиге» Португалии в Африке.

По данным переписи 1955 г., из 117 405 «цивилизованных», зарегистрированных в Мозамбике, насчитывалось 65 798 белых и лишь 4554 африканца. В Анголе на 137 тыс. «цивилизованных» белых приходилось всего лишь 32 тыс. «цивилизованных» африканцев или 0,7% всего населения, хотя африканцев в Анголе в 32 раза больше, чем европейцев[41].

Обострение внутриполитической обстановки и рост антисалазаровской оппозиции в Португалии в начале 60-х годов, вооруженное восстание в Анголе, потеря колониальных владений в Индии заставили португальские правящие круги заняться изысканием путей и средств для максимального ослабления национально-освободительного движения и «успокоения» мирового общественного мнения. В этих условиях в правительстве Португалии усилилось влияние «либерального» крыла, возглавляемого Адриану Морейpa. Была проведена серия реформ, которые португальская пропаганда объявила «реформами великого значения».

6 сентября 1961 г. было объявлено об отмене Статута туземцев Гвинеи, Анголы и Мозамбика 1954 г., который до этого времени регулировал юридическо-административное положение африканцев в колониях. Прежнее деление жителей колоний на «цивилизованных» и «нецивилизованных» было аннулировано, и все коренные жители Анголы, Мозамбика и Гвинеи (Бисау) стали считаться полноправными гражданами Португалии.

Однако эта реформа ничего не изменила на практике и имела в основном демагогический характер. Целью этой реформы,— заявил, выступая перед Специальным комитетом ООН в июне 1962 г. лидер партии ПАИГК Амилкар Кабрал,— было «лишить врагов португальского колониализма эффективного оружия в борьбе за права африканцев... Но португальцы не имели успеха по следующим причинам. Во-первых, народ Гвинеи не принимал участия в выработке нового закона, который является результатом одностороннего акта, враждебного его законным чаяниям. Во- вторых, португальское гражданство, в сущности фиктивное, навязано африканцу Гвинеи без его согласия... Африканцы Гвинеи никогда не боролись за то, чтобы приобрести португальское гражданство... Наконец, повседневная жизнь народа Гвинеи (экономическая, политическая, социальная и культурная) за исключением нескольких поверхностных перемен, в частности в названиях законов, не изменилась ни на йоту»[42].

Хотя деление на «цивилизованных» и «нецивилизованных» было формально отменено, в ходу были документы, удостоверяющие личность, в которых отражено это деление. На обложке удостоверения тех, кто ранее считался «нецивилизованным», написано «провинция Ангола» или «провинция Мозамбик». В нем указаны месторождения, место жительства. Ничего этого нет в удостоверениях тех, кто имел права гражданства до 1961 г. Таким образом, административные и полицейские власти легко могли отличить новых «граждан» от старых и и юридический статус тех и других остался различным. Новое законодательство официально признало, что эволюционный процесс ассимиляции или приобщения «туземцев» к португальской цивилизации еще не завершен и что эта задача продолжает оставаться главной в «заморских провинциях».

После прихода к власти премьер-министра Португалии Марселу Каэтану он выступил с демагогическими обещаниями широкой либерализации в области внутренней, внешней, экономической и колониальной политики. Он даже пытался на словах отмежеваться от политического курса Салазара.

Однако все эти ухищрения вряд ли могли ввести в заблуждение тех, кто знал, что Каэтану в течение многих лет был правой рукой Салазара и играл значительную роль в выработке Конституции 1933 г., которая утвердила фашистскую «унитарную и корпоративную республику».

Впрочем, став премьер-министром, Каэтану в первой же речи заявил о своей верности фашистской идеологической доктрине, ясно дав понять, что цели правительства остаются прежними и что все изменения будут касаться только тактики и методов их достижения.

С середины 1971 г. Каэтану начал новый тур конституционного маневрирования. В июне 1971 г. были внесены изменения в португальскую конституцию. В 1972 г. были приняты Национальной Ассамблеей «Органический закон заморских территорий» и «Административно-политические статуты» заморских провинций.

Согласно этим законам Ангола и Мозамбик получили статут штатов и так называемую автономию «без ущерба для единства страны». Статья 5 Конституции Португалии получила следующую редакцию: «Португальское государство — унитарное, но может включать автономные районы с политической и административной организацией, соответствующей их географическому положению и условиям социальной среды»[43].

В ст. 31 Конституции введен параграф, по которому государство имеет право и обязано содействовать экономическому и социальному развитию страны и каждой из частей и районов, которые ее составляют, и справедливому распределению доходов[44].

Согласно этому законодательству, заморские «штаты» должны иметь собственные «правительственные органы», армию, полицию, судебные органы, финансовую систему и автономию во внешних сношениях.

Однако то, что на первый взгляд кажется значительной уступкой Лиссабона африканскому освободительному движению, при более глубоком анализе оказывается фикцией. С ловкостью политического шулера Каэтану так сформулировал новые законодательные положения, что то, что он дал одной рукой, он тут же отнял другой. С одной стороны, закон дает право Анголе и Мозамбику иметь «собственные правительственные органы», причем ст. 5 административно-политического статута предусматривает, что «генерал-губернатор и законодательная ассамблея — это правительственные органы самой провинции», а с другой стороны, ст. 8 того же статута предполагает, что «губернатор является на территории провинции высшим агентом и представителем правительства Республики (т. е. Португалии.—А. Х.), высшей властью над всеми другими гражданскими и военными лицами, которые служат в провинции»[45].

С одной стороны, штатам дается автономия в области внешней политики, а с другой — yа штаты распространяют «свою власть государственные органы нации (т. е. португальской нации.— А. Х.), неуклонно исходящие из того, что условия, в которых осуществляются внешние сношения, подлежат компетенции государственных органов Республики» (т. е. Португалии.— А. Х.), ибо «все должно служить одной цели: единству нации ради всеобщего прогресса»[46].

Согласно новому законодательству, Ангола и Мозамбик могли иметь свои законодательные ассамблеи и консультативные советы. Председателем законодательной ассамблеи являлся генерал-губернатор и «по предложению генерал-губернатора… Правительство Республики может декретировать роспуск законодательной ассамблеи». Кроме того, этот «правительственный орган самой провинции» может законодательствовать только по «вопросам, интересующим исключительно эту провинцию и не являющимся компетенцией Национальной Ассамблеи или Правительства» (Португалии —А. Х.)[47].

Что касается новых законодательных органов, то главная их особенность состоит в том, что большинство мест в законодательных ассамблеях и консультативных советах по-прежнему сохраняется за белыми. О социальном составе депутатов можно судить по ст. 29 административно-политического статута, согласно которой выбранными в законодательную ассамблею могут быть лица, «являющиеся португальскими гражданами по происхождению, совершеннолетними, умеющие читать и писать по-португальски (и это в колониях, где более 90% населения неграмотно! – А.Х.) и живущие в провинции не менее трех лет»[48].

25 марта 1973 г. португальские колонизаторы разыграли фарс выборов в местные законодательные органы - в Анголе, Мозамбике и Гвинее (Бисау). Поскольку избирательные права регламентировались вышеуказанными условиями, в выборах смогло принять участие ничтожное меньшинство африканцев. «Мало кто знал даже фамилии кандидатов или не представлял себе, что означают эти выборы», - сообщал корреспондент агенства Рейтер[49]. В Анголе было избрано всего 32 члена законодательной ассамблеи, а остальные 20 назначены колониальными властями. В Мозамбике из 50 выбиралось лишь 20, в Гвинее (Бисау) — 5 из 17[50].

Из 6 млн. жителей Анголы право на голосование получили лишь 584 тыс. человек, из них 20% составили белые колонисты. Выборы проводились в атмосфере террора, запугиваний и фальсификаций. Не приходится удивляться, что в результате из 32 избранных членов законодательной ассамблеи Анголы 25 — европейцы, управляющие крупных компаний и банков, богатые землевладельцы и коммерсанты[51].

В изданном Каэтану «Органическом законе заморских территорий» говорится (раздел XV, ст. II): «Экономическая и социальная жизнь заморской провинции регламентируется и координируется главным образом положениями Конституции и будет особенно нацелена на ... а) заселение территории»[52].

Таким образом, правительство Каэтану было намерено продолжать свою политику поощрения европейской и южноамериканской иммиграции в колонии. В основе этой политики лежало, с одной стороны, стремление дать выход «избыточному» безработному населению Португалии с тем, чтобы ослабить остроту социальных противоречий и облегчить преодоление экономических трудностей, а с другой – увеличить «белое» население колоний, составлявшее главную социальную опору колониальной диктатуры. Для поощрения переселения португальское правительство предоставляло каждой европейской семье, приезжающей в Анголу, по 80 га бесплатной земли, выдавало денежную ссуду, которая должна быть погашена в течение 25 лет. Устройство каждой европейской семьи стоило Анголе 1 млн. эскудо. Чтобы африканская семья могла заработать такие деньги, ей нужно было бы проработать тысячу лет. Португальская иммиграция крайне отрицательно сказывалась на положении африканского населения колоний. Она означала для коренных жителей, прежде всего, отчуждение у них земель и естественных ресурсов и т. д.

«Органический закон» (раздел XV, ст. IХ) предусматривал «финансовую автономию» заморских провинций, однако статья 59 административно-политического статута фактически сводит это положение на нет. Она гласит: «Финансовая автономия провинции может в определенных случаях подвергаться ограничениям, которые обязательны при тяжелом положении ее казны или в случае, когда эта ситуация может иметь своим следствием опасность для нации»[53].

Органический закон (раздел XV, ст. IV) предусматривает единство денежной системы во всех провинциях (главная денежная единица — эшкуду). Все эмиссионные банки должны находиться в метрополии[54]. Органический закон вводит обязательное начальное образование и разрешает использование местных африканских языков, но только в качестве «инструмента обучения португальскому языку»[55].

Таким образом, реформы Каэтану — это конституционный трюк, имевший целью перекрасить фасад колониального режима, сохранить в неприкосновенности весь механизм расового угнетения, а главное — ввести в заблуждение мировое общественное мнение.

Выступая на сессии Совета Безопасности ООН, состоявшейся в Аддис-Абебе в начале 1972 г., Амилкар Кабрал заявил: «Кто не знает, что, так называемое многорасовое общество так же, как и так называемые реформы португальского колониализма,— не что иное, как неуклюжие попытки увековечить колониальную эксплуатацию нашего народа, закамуфлировать примитивный расизм, который во все времена был характерен для португальского присутствия в Африке?...Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть лекции по колониальному праву Марселу Каэтану в Лиссабонском университете, в которых он, основываясь на аргументах Гобино, Леви-Брюля и нацистов, доказывает, что черный стоит ниже португальца. Достаточно прочесть недавние лекции генерала Каулзы ди Арриаги для высшего португальского командования, в которых он утверждает, что африканские народы — наименее интеллигентные из всех народов мира»[56].

Несмотря на упомянутые выше реформы, африканцы остались на более социальной ступени общества, чем европейцы. Существовавший расовый барьер не давал им возможности получить образование, квалификацию, накопить капитал. По словам Э. Мондлане, «деятельность» «неассимилированных» африканцев в сфере экономики ограничена жесткими рамками закона. Они не имеют права заниматься торговой деятельностью, у них нет возможности получить специальность. Таким образом, обеспечить свое существование они могут, лишь занимаясь сельским хозяйством или нанимаясь на работу»[57]. В области оплаты труда существовала явно выраженная расовая дискриминация. В Мозамбике годовая заработная плата белого рабочего в сельском хозяйстве составляла в среднем 47 723 эшкуду, мулата — 23 269, «ассимилированного» африканца — 5 478, «неассимилированного» —1404 эшкуду. В промышленности белый рабочий зарабатывал в день не менее 100 эшкуду, мулат — не более 70, квалифицированный африканец—не более 30, неквалифицированный—не более 5[58]. По данным западногерманского журнала «Шпигель», в Анголе шофер-африканец получал в среднем 1000 эшкуду (140 марок) в месяц, а его белый коллега — в 3 раза больше. Священникам тоже платили по-разному в зависимости от цвета кожи.

В сельском хозяйстве дискриминационная политика колониальных властей, высокие налоги и контролируемые цены привели ко все большему обнищанию африканского и к увеличению доходов европейского населения. По данным ООН, в Анголе европейский фермер, занимающийся возделыванием кофе и располагающий в среднем 100 гектарами земли, получал валовой доход в размере 28 тыс. долл., в то время как африканский фермер, который имел в среднем от одного до двух гектаров, в лучшем случае получал 2% от доходов европейца[59].

Каковы были в действительности условия жизни африканского населения в португальских колониях, можно судить хотя бы по таким цифрам, которые не могут не потрясти всякого непредубежденного человека. Только в 1942—1947 гг. на островах Зеленого Мыса умерли от голода от 30 до 40 тыс., а в 1958— 1959 гг.— около 10 тысяч человек[60].

Свидетельства очевидцев рисуют неприглядную картину жизни миллионов коренных жителей колоний, вынужденных влачить жалкое существование, подвергаясь насилиям и различным формам расовой дискриминации.

В основе производственных отношений лежали докапиталистические, полуфеодальные порядки, основанные на внеэкономическом принуждении. В последние годы был издан ряд законов, ограничивающих сферу применения принудительного труда, но все они находятся в вопиющем противоречии с существующей практикой. Несмотря на формальные ограничения применения принудительного труда, эти законы оставляют лазейки, которые широко использовали колониальные власти, чтобы их обойти. Во-первых, предусмотренное этим законодательством привлечение африканцев к работам для так называемых общественных нужд давали возможность властям принуждать африканцев к всякого рода «общественно необходимым работам». Во-вторых, принудительный труд был разрешен как мера наказания за нарушение закона. В-третьих, к принудительному труду могли бытъ привлечены африканцы, не уплатившие налогов.

На практике сфера использования принудительного труда в португальских колониях была значительно шире и включала множество случаев, не предусмотренных официальным законодательством.

Специальный комитет ООН констатировал в своем докладе в 1970 г.: «Система принудительного возделывания хлопка является наиболее ярким примером безжалостной эксплуатации Португалией африканцев в Анголе и Мозамбике. Африканцы, проживающие в районах, выделенных в качестве хлопковых зон, должны засевать хлопком определенные площади земли, зачастую в ущерб продовольственным культурам. Они должны продавать хлопок по низким ценам, вследствие чего в неурожайные годы заработанных ими денег едва хватает на выплату установленных налогов»[61].

Хотя в последние годы фашистского режима в колониях увеличено число школ, созданы университеты в Луанде и Лоренсу-Маркише, открыты курсы по подготовке учителей-африканцев, возможности получения среднего и высшего образования для коренных жителей оставались крайне ограниченными. Образование было доступно лишь для выходцев из более или менее состоятельных групп населения, связанных с колониальными властями. До начала 1970-х годов в Гвинее (Бисау) за 500 лет португальского господства получить университетское образование смогли только 14 африканцев.

По данным журнала «Шпигель», в университете Лоренсу-Маркиша африканцы составляли лишь 4,5% от общего числа студентов. Глава департамента просвещения в Анголе Жозе Пинейро да Силва утверждал, что половина всех детей в Анголе посещает школы. Однако даже в «образцовой деревне» на севере Анголы, где проживают около 13 000 человек, только 200 детей умеют читать и писать[62].

Весьма отчетливо проявлялась расовая дискриминация и в области здравоохранения. По данным, опубликованным партией МПЛА в марте 1972 г., в Анголе положение'"в этой области почти не изменилось по сравнению с началом XX в. Размещение больниц и медпунктов строго соответствует географическому размещению европейского населения, большая часть которого живет в городах морского побережья (82%), в районах выращивания кофе на севере колонии и трех главных железных дорог. В 1963 г. число врачей и низшего медперсонала составляло соответственно 261 и 985. В 1967 г. это число выросло до 414 «государственных» врачей, 21 врача религиозных миссий и 1566 человек, составляющих низший медперсонал (медсестры, фельдшеры, акушеры и т. д.). Увеличение медперсонала связано главным образом с резким увеличением численности португальских войск в колониях. Не смотря на то, что в Анголе 1 врач приходился на 13 000 человек (для Африки это довольно высокий показатель), африканское население практически было лишено медицинской помощи. Дело в том, что 86,5% всех врачей (375) обслуживали только европейское население и африканскую «элиту». В то время как 1 врач приходился на 1000 европейцев, 1 врач приходился на... 75000 африканцев, что ставило Анголу на одно из последних мест в Африке по медицинскому обслуживанию африканского населения. Таким образом, в Португальских колониях существовали две системы здравоохранения. Насколько они отличались друг от друга, видно из того, что детская смертность в Анголе составляя 45 на 1000 белых детей и 125 на 1000 детей африканцев[63].

Самым ярким проявлением жестокой расовой политики Лиссабона является геноцид, осуществляемый им в ходе колониальных войн в Африке.

«Африканцев заставляли сесть двумя группами: мужчины — с одной стороны, женщины — с другой. Африканец, на которого указывали, вставал и отходил от группы. Солдат стрелял в него, и жертва падала замертво. Таким образом португальцы уничтожили большую часть населения деревни... Группа солдат наткнулась на беременную женщину... Ее спросили, носит ли она мальчика или девочку. «Не знаю», - ответила она. «Скоро узнаешь», - пообещали солдаты. Ножами они вспороли ей живот, а потом сожгли и женщину и ребенка».

Эти и другие леденящие душу разоблачительные сообщения о чудовищном преступлении португальских карателей, истребивших более 400 жителей деревни Вирияму в Мозамбике, были опубликованы миссионерами в английской печати в июле 1973 г. и вызвали во всем мире подлинную бурю протестов против кровавой политики Лиссабона.

Факты, сообщенные миссионерами, изобличают португальских колонизаторов в чудовищных зверствах, напоминающих мрачные времена бесчинств гитлеровских убийц. Название неизвестной ранее миру деревушки Вирияму стало наряду с Лидице, Шарпевилем, Пижигити и Сонгми синонимом кровавых деяний колониализма.

Однако миссионеры, опубликовавшие разоблачительные свидетельства «о мозамбикском Сонгми», приподняли лишь уголок плотной завесы тайны, которой Лиссабон старался скрыть свои преступления в Африке. Вся история португальского колониализма – это своего рода мартиролог народностей и племен, летопись кровавых преступлений против человечества. Геноцид и насилие давно стали альфой и омегой политики португальских колонизаторов в Африке, причем коэффициент насилия в их политике был тем выше, чем больше были возможности для функционирования военно-полицейского репрессивного аппарата, составлявшего главную рабочую часть колониального механизма. Как показывают многочисленные свидетельства очевидцев, террор против мирного населения представлял собой не изолированные акты, а систематическую практику португальских колониальных войск, осуществляемую в соответствии со стратегической и тактической линией, намеченной высшим командованием. «Кровавая расправа португальских карателей над жителями мозамбикской деревни Вирияму отнюдь не случайность, а часть тщательно разработанной политики геноцида, проводимой Лиссабоном,- говорится в специальном заявлении Фронта Освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО).- Этот план предусматривает уничтожение путем воздушных бомбардировок целых деревень, массовые убийства захваченных в плен патриотов, широкое применение отравляющих веществ против мирного населения в освобожденных районах».

Бывший главнокомандующий португальскими войсками в Мозамбике генерал Каулза ди Арриага определил в качестве одной из главных целей португальской политики в колонии «непрерывное сокращение африканского населения».

Точно такие же варварские цели и методы характеризовали политику Португалии и в других колониях, в частности в Анголе и Гвинее (Бисау).

В своих бесплодных попытках задушить национально-освободительную борьбу африканских народов каратели не останавливались перед самыми зверскими репрессиями, шли на самые гнусные преступления. В 1967 г. один испанский миссионер, живший в Анголе, сообщил, что португальские поселенцы, состоящие в «корпусе гражданской обороны», расстреляли в Байша де Кассанжи (один из самых густонаселенных районов страны) всех старших сыновей в африканских семьях.

По признанию португальского генерала Араужу Оливейра, португальцы «в совершенстве владеют методами, применявшимися германским абвером против партизан во Франции и в России».

Сбрасывание в море со скал, отсечение головы, сожжение заживо и самые изощренные пытки – таковы средства, которыми Португалия «защищает», говоря словами Каэтану, «не только особую цивилизацию в Африке, но и цивилизацию в самом широком смысле слова».

Идеология салазаризма.

Конституция Португальской Республики, одобренная национальным плебисцитом и вступившая в силу 11 апреля 1933 г. на словах провозглашает ряд прав и свобод для жителей Португалии и ее «заморских провинций». Однако было бы верхом наивности принять за чистую монету красивую политическую риторику португальской конституции 1933 г.

Одна из характернейших черт португальского фашизма заключалась в том, что он стремился замаскировать свою истинную сущность всевозможными юридическими прикрытиями, демагогическими маскировочными приемами. Португальский фашизм, если так можно выразиться, был фашизмом театрализованным. Но это нисколько не мешало ему быть фашизмом: под густым театральным гримом нетрудно было разглядеть его подлинное отвратительное лицо.

Провозглашаемые конституцией демократические свободы существовали только на бумаге и были предназначены главным образом для внешнего потребления – с помощью конституционного камуфляжа португальский фашизм надеялся сохранить хоть какую-то степень респектабельности в глазах мирового общественного мнения. В самой Португалии и особенно в колониях режим Салазара проводил политику беспощадной эксплуатации и подавления трудящихся классов, нисколько не считаясь даже с теми урезанными куцыми правами и свободами, которые им «предоставляла» конституция.

Характерно, что отказ правящих кругов Португалии от реализации законодательных постановлений, провозглашающих «права» и «свободы», бросался в глаза даже умеренным в своих политических взглядах наблюдателям. Так баптистский миссионер Лен Эддикот, проживший несколько лет в Анголе, писал, что невозможно уяснить ситуации в португальских колониях, «не поняв разрыва, который существует между тем, как законы изложены в законодательных актах и как они выполняются на практике. Конституция гарантирует равенство перед законом, гражданские свободы и демократические права. Но если кто-либо решит, что это означает возможность пользоваться этими правами, правительство предоставит ему время и место для размышлений. Ему еще повезет, если удастся избежать пыток… В Португалии запрещены профсоюзы, хотя конституция гарантирует свободу собраний и ассоциаций. Существует строгая цензура, хотя конституция и провозглашает свободу выражения мыслей»[64].

Идеология салазаризма представляла собой эклектическую окрошку из разных фашистских и религиозных доктрин.

Как писал известный российский специалист по истории Португалии Р.М. Капланов, «в идеологии португальского фашизма с ее подчеркнутой «духовностью» нет места для фронтального антиинтеллектуализма, свойственного ряду других фашистских идеологий. Напротив, Салазар неоднократно подчеркивал, что плох тот режим, чьи лидеры не руководствуются рациональной экономической и политической доктриной, продуманной «философией государства». Этот внешний рационализм, как и ряд других особенностей философского мировоззрения Салазара, носит на себе отпечаток томистских концепций. Будучи благочестивым католиком, Салазар еще в молодости подпал под влияние философской системы св. Фомы Аквинского… Эта методологическая интуиция томизма легла, например, в основу салазаристской критики «трех ересей» - демократии, либерализма и социализма…Заимствованный у томизма культ «вечных и незыблемых истин» (grandes certezas) использовался для обоснования другой важнейшей черты португальской фашистской идеологии – ее откровенного традиционализма. В этом отношении салазаризм обнаруживает полное созвучие идеологии «Аксьон франсэз», которая так же сочетает псевдорационализм с культом «порядка» и апологией «вечных ценностей»[65].

Салазар: 40 лет диктатуры

В истории ХХ в. мало найдется политических фигур, которые вызывали бы столько споров и жизнь которых была бы окружена такой завесой тайны, как португальский диктатор (с 1928 по 1968 гг.) Антониу дс Оливейра Салазар. Как Сталина в России, так и Салазара в Португалии одни превозносят, другие ненавидят. При недавнем опросе общественного мнения в Португалии он оказался самой популярной исторической фигурой. Объясняется это, по-видимому, нынешними трудностями, с которыми сталкивается большинство португальцев, и вызванной этим ностальгией по «твердой руке» и обеспечиваемому ей «порядку». Кем же он был на самом деле?

Немногие государственные деятели жили так скрытно, как он. Его личная жизнь была по существу государственной тайной, абсолютно непроницаемой для прессы. Он появлялся на публике крайне редко, а речи были настолько туманны, что плохо поддавались переводу на другие языки. Его нелюбовь к публичным выступлениям заставляла его ограничиваться одной - двумя речами в год и избегать интервью с иностранными журналистами. Очень мало людей обедало вместе с ним или обращались к нему неофициально, называя его христианским именем. В свою частную жизнь он не допускал никого.

Всякий биограф Салазара сталкивается с массой трудноразрешимых проблем. Главная из них состоит в том, что существует крайне мало источников для проникновения в ум и сердце этого загадочного человека. Салазар терпеть не мог писать письма, предпочитал общаться со своими министрами по телефону или с помощью маленьких записочек. После того как Салазар отошел от государственных дел в сентябре 1968 г., его личный архив был доверен группе специалистов, которые должны были разобрать и классифицировать документы. Но эти личные бумаги Салазара до сих пор недоступны для исследователей, так как в Португалии существует 50=летний срок секретности конфиденциальных государственных документов. Работа биографа Салазара затруднена также тем обстоятельством, что в тоталитарном государстве, каким была Португалия до «революции гвоздик» в апреле 1974 г., отсутствовала свободная пресса и почти не публиковались мемуары государственных и общественных деятелей.