ТОПОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ 12 страница

Представителями Франкфуртской школы введено понятие «авторитар­ная личность» с такими чергами ментальности, как преклонение перед вла­стью, отсутствие сомнений в ее правоте, пресмыкание перед вышестоящи­ми, жестокость и подавление нижестоящих и т. п. Обсуждаемый типаж в отличие от указанного правильно квалифицировать как «апатично-инерт­ную личность», безусловно не приемлющую заложенную в тоталитаризме специфическую плату за «безопасность и прогресс», которая обобщенно выражается «нарушением прав человека», но не имеющую внутренних ре­зервов заявить свой протест.

Разумеется, уважать этих людей не за что. Однако и презирать их невозмож­но. Исключительный человек идет на борьбу — человек-подвижник, чувст­вующий в себе достаточный запас мужества, воли, шггеллекта. Требовать же ото всех подвижничества нельзя просто потому, что большинство, пребы­вающее в нормальной самоочевидной рутинности (эти понятия не несут оценочного отношения) повседневной жизни, на это не способно. Уже не говоря о том, что атмосфера страха, различных видов насилия, несвободы, дезинформации, шантажа, обмана сама по себе исключала стратегию тира-ноборчества, утверждения идеи человеческого достоинства в массовом мас­штабе.

Все жили — и я жил. Все принимали — и я не выступал против. Все возносили — и я не был исключением. Проглядывающая в этой экзистен­циальной линии ритуальность, мимикрия, конформизм суть не что иное, как защитная реакция индивида на всесильные обстоятельства.

■"Осмыслить культ Сталина. С. 342—343.

215Раздел IV

Власть, опирающаяся на силовую иерархию, наследственна, а с наслед­ственной властью, как правило, воевать бесполезно. Верить же, подобно шукшинскому попу, в авиацию, механизацию и прочие плоды просвещения и научно-технического прогресса у многих не хватало глупости.

За то, что здесь происходит, ответствен не я. Так мог сказать и в действи­тельности говорил себе каждый, неохотник входить в клетку с хищником, чья душа была соткана из смыслов 1937 г.

Представитель истины, герой не имеет права на бездействие. Но не та­ковы были эти люди, которые не хотели жить и не могли умереть, а пото­му ждали. Ждали финала тоталитарного трагикомического квипрокво: не всё для людей, а люди для всего.

4.6. КУЛЬТУРА ВЛАСТИ

Производимое властью перемещение сознания (политического, нацио­нального, группового) в сферу бытия регуляризовано. Учитывая масшта­бы обязательств института власти перед обществом, принимая во внима­ние грандиозность резонансных обще социальных эффектов от властных начинаний, инициатив, отправление властедеятельности (в идеале) долж­но характеризоваться цивилизованностью, привнесение которой во власть обеспечивает культура. Культура в контексте проблемы власти трактует­ся нами как высокогуманитарный институт, задающий условия властной активности, подразумевая весь спектр связей и отношений, обусловливаю­щих достойность политического участия, способов воздействия на элек­торат, стиля гражданского поведения, восприятие оппонентов, способ­ность к диалогу и т. п. Культура как механизм генерации, трансляции и аккумуляции ценностей в онтологической плоскости придает власти нор-мосообразный статус, вытекающий из ориентированности на человеконе-сущие, гуманитарные абсолюты.

Цивилизованность власти. Фундамент выживаемости любой культуры, цивилизации образует механизм последовательной выработки, закрепле­ния, умножения и трансляции ценностей.

Нормальный цивилизационный режим есть цепочка производства, по­требления и воспроизводства всей гуманитарной формации, где налицо ба­ланс сочетания безостановочности модернизации с «исключительно высо­кой степенью преемственности, непрерывным накоплением плодоносного культурного слоя»³⁵. Не только вне производства, но и вне закрепления

¹⁵Борко Ю. О. О социальном прогрессе в меняющемся мире // Коммунист. 1990. №11. С. 125.

Власть

трансляции не существует плотных и прочных культурных тканей. Это ак­сиома, общее место культурологии, эпистемологии, а также удовлетво­ряющей здравому смыслу политики. Эта аксиома, к несчастью, не стала достоянием нашего менталитета, нашей многострадальной реальности. Потрясает факт: весь многовековой российский национально-истори­ческий опыт демонстрирует тенденцию не множить, а делить, не строить, а разрушать, не обиходить имеющееся жилище, а закладывать новый дом на всегда новом месте. Отсюда — нелепости, хаос, беспрестанное обру­бание корней в стремлении получить более раскидистую крону. Но лишен­ное связей с почвой растение чахнет — так получается результат, проти­воположный намеченному.

В объяснениях незавидности нашей ситуации недостатка нет. Наиболее основательным из них представляется связывающее причины практиче­ски перманентного у нас кризиса с непрестанным разрушением культур­ного слоя, выражающимся в повсеместном прерыве традиций, игнориро­вании реализованных прошлым цивилизационных накоплений. Наша история — сплошная великая битва потомков с предками, где, как во вся­кой битве гигантов, истощаются все: деградирует общество, утрачивает опоры, приходит в запустение личность.

Не оставлять камня на камне — руководящий устой нашей жизни. Ох­ваченные зудом обновления, пренебрегая преемственностью, едва ли не всякую фазу своего существования мы открываем очередным «де» — десталинизация, дехрущевизацня, дебрежневизация. Поговаривают и о брезжащем на горизонте, грядущем, надвигающемся «де».

Ток нашей истории подчиняется правилу не связи, а разобщения времен, не принятия, а отгоржения наследия, не приращения, а разбазаривания культурного генофонда, совокупного национального богатства, не диало­га поколений, а монолога и мартиролога их представителей. Все у нас де­лается, чтобы выветрить инвариантное, развалить, разложить общезначи­мое. Теряя универсальные мобилизующие положительные идеалы, инспирирующие ценности, мало-помалу мы утрачивали понятие граждан­ской сопричастности, солидарности, встроенное™ в творение единого и неделимого социального актива, передаваемого от эпохи к эпохе, от пред­шественников к современникам. Так, обрубая корни, возвеличивая прехо­дящее, дистанцируясь от целого, выпячивая части, пренебрегая вечным, замыкаясь в конъюнктурном, мы подрывали потенции собственного раз­вития. Мы никогда не знали закона поступательности в форме диалекти­ческого сбережения снятого, которое, лишаясь непосредственности, не уничтожается вследствие этого.

217Раздел IV

Отчуждение преемственности выхолащивало элемент унитарности, превращало историю в простую сумму следующих одно за другим раз­розненных изменений, не охваченных органической логикой развертыва­ния единой судьбы народа. Пускаясь в модернизации, мы хотели всего сразу, не завершая одних преобразований, брались за другие, более впе­чатляющие и грандиозные, бросали и их, принимались за третьи, в итоге теряли то, что имели изначально.

«На малое несогласные, великого не достигающие» — таков внутрен­ний метафизический стержень нашего бытия, к несчастью, и по сей день остающегося малоцивилизованным.

Цивилизованность... Поддерживается она, в первую очередь, чувством удовлетворенности прошлым, историей, которая с каждым новым полити­ческим деятелем не завершается. У В. Соловьева в притче «Тайна прогрес­са» сильна мысль, что можно не верить в будущность старой святыни, но предавать забвению ее на том основании, что она в прошлом, невозможно. Блаженны идущие вперед, не гнушающиеся принять на плечи тяжесть бы­лого, прожитого. В пустой охоте за беглыми, минутными благами, летучи­ми фантазиями теряется правый путь жизни, наблюдается выпадение из ис­тории. Остаться в ней позволяет положительное удержание прошлого, обеспечивающее высокопреемственное развитие. В последнем — цивили­зованность, выступающая таким качеством общественного прогресса, где достигается воспроизводимость основных социальных параметров — от государственных, гражданских институтов до традиций письменности.

Сохранение — условие, закон цивилизованности, обусловливаю­щий, естественно, историчность жизнедеятельности. Пока мы не поймем этого, мы не построим нормально устроенный, жизнеспособный социум. Сказанное принципиально для последующего углубления в тему.

Почему, прибегая к слогу Салтыкова-Щедрина, у нас происходит продол­жительная отсрочка общественного развития, почему многократно пред­принимавшиеся в стране реформации неизменно завершались безуспешно и безрезультатно? Ответ очевиден: изначально обращенные к Апокалипсису (Бердяев) русская мысль, русская реальность оказываются жертвой собст­венного варварства. Отталкиваясь от идеи Герцена, можно сказать: у нас, как везде, где отсутствует историческая почва, безумно любят нововведе­ния, сводящиеся к постоянным, ничего не улучшающим изменениям. По­шлое и бездарное, всякий раз возвещающее новое откровение реформи-тельство — может ли быть что-либо страшнее и опаснее его?! Сколько раз у нас сбрасывали с корабля современности «проклятое прошлое», сколько раз прицельно и бесцельно у нас громили благоприобретенное, гордясь

Власть

безоглядным палачеством. В итоге, не учась историческому опыту, мы не жили по-человечески; наша держава, государственность являлись значи­тельным пробелом трезвомыслящего сознания, поучительным негативным примером для народов цивилизованных. Обидно, досадно, поразительно, несообразно, но факт: всё и всегда в России рушится навеки, тогда как строится на годы. Вероятно, данное обстоятельство позволило столь тон­кому, проницательному мыслителю и патриоту, как Чаадаев, заключить: Россия — страна с темным прошлым, тщетным настоящим, безотрадным, сомнительным будущим. Верные квалификации, справедливые, хотя и тя­желые. И держать их в памяти нужно, но не с целью смакования горькой доли, а с целью положительной работы над поиском путей российского развития, разъяснением национальных вопросов.

Пора положить конец небрежению наследием, варварскому отношению к предшественникам, собственному прошлому, стимулирующим безответ­ственное новаторство. Необходимо осознать: пока мы не научимся беречь то, что получено в наследство от предшествующих поколений, мы не будем иметь культурных цивилизованных основ общественного прогресса, мы не встроимся в общечеловеческий ритм естественноисторического развития. Действуя, как прежде, — перечеркивая и зачеркивая, обливая и поли­вая свое национально-культурное сущее, в надежде осуществить прорыв, «большой скачок» в несуществующее неведомое и желанное,— всякий раз мы будем преподавать человечеству разнообразные уроки, однако не сдвинемся с мертвой точки, все более удаляясь от магистралей нор­мальной жизни.

Без прошлого нет настоящего, без настоящего нет будущего; лишь об­ретя первое, укрепя второе, можно двигаться в третье. Прочный тыл, уве­ренность в силах, точный расчет скорости и направления марша — пред­посылки движения, и притом не движения неизвестно куда, к очередному заоблачному совершенному и недосягаемому символу, а естественноисто-рическое восхождение к социально пстгребному, реалистически доступно­му состоянию.

Главное — не беспорядочное реформирование, не застарелый, до ломо­ты в костях, перестроечный зуд, а возрождение естественного самодвиже­ния общества, обеспеченного совокупной способностью его членов соз­нательно действовать, ставить и достигать обозримые цели, реализовывать свою гражданскую и личностную свободу. Естественность общества — в естественности побуждений и устремлений людей, живущих единожды и строящих жизнь сообразно своим (а не чьим-то) идеалам, в согласии с на­личной доступной степенью собственного волеизъявления, уровнем на­дежд, потолком притязаний.

219г

Раздел IV

Требованиевозрождения, восстановления у нас традиций естествен-ноисторического созидания жизни является, с нашей точки зрения, стра­тегическим для концепции обновления российской действительности, национальной цивилизации. Тактические же шаги в переходе к естест-венноисторичности нашего общества, в преодолении отлучения от «все­мирного воспитания человеческого рода» логично связать со следую­щим:

1) с укоренением понятия ординарности национальной жизни. Россия — не мессия, не наставник, не поводырь, не духовный отец человечества. То же и русский народ — не богоносец, не богоизбранник, не богоотступник. Россия и русские не исключительны; они — как все. Идея нормальности, обычности, неизбранности, непредосуществленности должна стать осью нашего бытия, опорной, реперной точкой нашего этнического сознания.

Мы не третий Рим, не форпост, не любая другая финальная, третейская ипостась, всесовершенная из ряда вон инстанция человечества. Мы — его рядовая, штатная часть, достойная лучшей доли;

2) с переходом на стабильный, реалистичный режим развития. Доволь­но скачков, рывков, бросков, сверхнапряжения, сверхэнтузиазма, надрыва и надлома. Довольно форс-мажорного ритма жизни. Довольно бесконеч­ной, неуемной тяги к новому, которая сулит разрушение: «Я новый мир хотел построить, да больше нечего ломать» (В. Друк). Беда в том, как мно­го лет назад подметил Ф. Шаляпин, что «наши российские строители ни­как не могли унизить себя до того, чтобы задумать обыкновенное челове­ческое здание по разумному человеческому плану, а непременно желали построить «башню до небес». Вавилонскую башню. Не могли они удов­летвориться обыкновенным здоровым и бодрым шагом, каким человек идет на работу, каким он с работы возвращается домой,— они должны рвануться в будущее семимильными шагами... «отречемся от старого мира». И вот надо сейчас же вымести старый мир так основательно, что­бы не осталось ни корня, ни пылинки»³⁶.

Курс на преобразования не должен заслонять жизнь. Смысл жизни не в претворении какого-то там курса, а в самореализации ripn стабильном преемственном развитии, завязанном на запросы самого что ни на есть рядового человека;

3) с переходом на преемственный, континуальный тип воспроизвод­ства жизни. Загадка стремительного прогресса западной цивилизации — в восприимчивости к всечеловеческим достижениям, в социальном, технологическом динамизме. Витающий же в российских пенатах дух

³⁶ Шаляпин Ф. Маска и душа//Новый мир. 1988. №6. С. 192.

Власть

первопроходчества, пионерства создает атмосферу социально-историче­ской и национальной изолированности. Для ее ликвидации требуется от­казаться, во-первых, от формационной амбициозности, проявляющейся в молчаливом признании, будто мы уже вышли из предыстории и вошли в историю, что еще надлежит проделать всем остальным; во-вторых, от дис­кретизации отечественного социального строительства, связанного с утра­той мобильности вследствие постоянного обесценивания плодов дея­тельности предшественников.

Возврат в цивилизацию немыслим без реставрации отработанных ме­ханизмов социализации, поддерживающих связь времен, взаимопитание народов и поколений.

Нам нужно самоуважение на базе принятия прошлого, какое оно есть, и его продолжения, развития. На пустом месте созидать невозможно. По­этому нельзя отрицать собственную историю, обеспеченную уймой жиз­ней, человеческих судеб, существований.

Стратегия перемен. Оценка фактического массива демонстрирует: рос­сийская история представляет странную последовательность чередований реформации с контрреформациями.

Констатация этого, многократно обоснованная ранее и явная сама по себе, может быть рельефно иллюстрирована рядом оппозиций, составлен­ных из имен первых лиц — самодержцев и предводителей Отечества: Петр I— Петр II — Петр III; Екатерина II — Павел; Александр I — Нико­лай I; Александр II — Александр III; реформы Столыпина— последую­щая реакция. Нацеленный на обновление прогрессизм первых буквально тонет, вязнет в консерватизме вторых. Причины? Они в природе всегда запаздывающей российской модернизации.

Во-первых, периодически развертываемая в стране форсированная ре­формация сама по себе конфликтогенна: обусловливая быструю диффе­ренциацию общественных сил, населения, обостряя межнациональные проблемы, нарушая баланс целей исредств их достижения, отягощаясь «внеплановой», не идущей к делу политической возней, борьбой за лидер­ство, ведя к напряжению, форс-мажорному темпу жизни, порождая от­носительное снижение стандартов существования, едва зародившись, она уже иссякает, вызывая разочарование масс, которые, рассматривая поли­тику «как помойку», своим протестом стимулируют возвращение к исход­ным рубежам (угроза выступления народа наряду с расколом рядов ре­форматоров — отправная точка контрреформации).

Во-вторых, российская реформация, как правило, базирующаяся на ко­пировании, заимствовании, рано или поздно оборачивается некритической инкорпорацией в нашу реальность трудно совместимых с ней, а подчас и

221τ

Раздел IV

вовсе чуждых элементов. То у нас за идеал берут Голландию, то Пруссию, Францию, Англию; на смену вестернизации идет истернизация — востор­гаются жизнеустройством Японии, Китая, стран Азиатско-Тихоокеанско­го региона... Вообще говоря, на мировой политической карте государств много, только вот являются ли их пути, их судьбы для нас образцовыми? Вопрос конечно же риторический.

В-третьих, российская реформация всегда шла насильственно как некое облагодетельствование, осчастливливание «темных» масс сверху. Пафосом вывода страны «в люди» исполнена деятельность буквально всех рефор­маторов от Петра I до большевиков, один из ретивых идеологов которых уже в приближенный к нам период без тени смущения утверждал:

«Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»³⁷.

В-четвертых, российская реформация всегда — негация, представляет собой радикальное перетряхивание общества, не оставляя шанса «старо­му миру», от которого, как от исчадия ада, осуществляется тотальное от­лучение-отречение. Характеризуя дух нажимного подстегивания истории, интенции на сознательное ускорение темпов роста, атмосферы субъектив­ной нетерпимости, необузданности стремлений преобразователей, нельзя не воспользоваться строками В. Александровского:

Бешено,

Неуемно бешено, Колоколом сердце кричит: Старая Русь повешена, И мы — ее палачи.

Обозревая историю нашу, понимаешь: пролеткульт не изобретение эпохи послеоктябрьской, он вечный и неизменный спутник российской жизни. В результате все возвращается на круги своя, как ни в чем не бы­вало. Так, одну и ту же идею — суда присяжных — у нас проводили в 1550 г., затем в 1860 г. иснова возвращаются к ней уже в 1990 г. Одновре­менно не перестаешь поражаться непримиримости, подчеркнутой высо­комерности героев, лицедеев, проводников «нового». Скажем, тот же Си­плый из «Оптимистической трагедии» на полном серьезе считал, будто революционный сифилитик лучше здорового белогвардейца. Прошествие времен не развевает сомнений: лучше! Собственно — чем, почему?

³⁷ Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. М., 1920. Ч. I. С. 146.

Власть

В-пятых, российская революционная реформация, как водится, далека от народа, «вертится вокруг себя, не приводя в движение общество» (М. При­швин). Практически ко всем предпринимаемым у нас модернизационным акциям низы не готовы, следствие чего — насилие как метод внедрения новаций. Силовой порыв инадрыв в реформации оборачивается тягой к контрреформации, воспринимаемой народом в качестве желанного перехо­да к естественной, нормальной жизни. От политиков в России, точно, ни­чего не ждут, кроме безответственных экспериментирований, потрясений,расшатывающих и ослабляющих исходно могучую, великую державу.

Какова мораль, вытекающая из оценки опыта прошлого? В кругу прин­ципиальных мыслей выделим три.

Главный вывод заключается в том, что требуемая сегодня модерниза­ция должна избегать вторичности, подражательства. Геополитическое по­ложение страны особое. Она часть Запада, но не Запад, часть Востока, но не Восток. Нас нельзя отождествить с кем-то, ибо мы самодостаточны, самоценны. Следовательно, мы должны войти в Европу (или Азию), ос­тавшись самими собой. Пристально всматриваясь в реальности иных стран и народов, мы обязаны проложить свой путь — без оглядок и неле­пых заимствований. У нас специфические условия, своя система отсчета. К основным завоеваниям — рынку ипредставительной демократии Запад шел долго, заплатив цену значительную. Достаточно сказать, что на все здесь ушло 3—4 столетия. Для нас, не имеющих подобного резерва вре­мени, калькирование западной линии невозможно. Не подходит и опыт Японии, где на конституированне отлаженных общественных институтов понадобилось 35—40 лет. Для нас это слишком много, так что модерни­зация наша должна быть гораздо более краткосрочной.

Следующий вывод состоит в том, что национальная модернизация не может быть всеотрицающе революционной. Пора перестать играть для мира роль истязающего себя веригами юродивого (В. Непомнящий),при виде которого в очередной раз, как в «Варварах», кто-нибудь да скажет: «Что же вы, господа, сделали?» Основанная на реализме грядущая мо­дернизация должна быть обращена к положительным началам, притом не возвещать нового откровения, а лишь устранять старую ложь. Для поль­зы дела уже нельзя полагаться на форс-мажорпость, жертвовать интереса­ми нынешних поколений. Люди призваны жить, а не ожидать жизни в при­шествии неведомого.

Наконец, последнее: лишь та модернизация допустима, которая полу­чит законодательное, правовое обеспечение, вызовет поддержку народа. Делу помогут массы, а не мессии. Хоть раз в жизни надо испробовать не практикуемый в России путь власти и воли, а путь права и свободы.

223Раздел IV

Итак, нам надлежит увязать между собой три фактора: быстротечность, эволюционность и легитимность. Как ни трудно сделать, осуществить это необходимо. В противном случае реформы заблокируются контрреформа­ми и нам не избежать участи предшественников, попадавшихся в ловуш­ку той порочной сквозной межформационной черты, которая, как злой рок, довлеет над национальной историей и именуется аболицией. Памятуя об этом, можно очертить контуры оснащенной соответствующей полити­ческой культурой, подготовленной социальной реформации. Последнему служат предлагаемые ниже непространные соображения.

Внешняя политика. В аналогичный момент модернизации России на рубеже XX в. С. 10. Витте указывал на необходимость свертывания актив­ности во внешней политике. В письме военному министру А. Н. Куропат-кину он писал: «Мы не будем играть мировой роли — ну, с этим нужно примириться. Главное — внутреннее положение: если мы не успокоим смуту, то можем потерять большинство приобретений, сделанных в XIX столетии»³⁸. Идея приоритета внутреннего положения, где нужно доби­ваться успеха, важна. По сути дела, с начала реформации ей руководство­вались Япония, Италия, ФРГ, Китай, тактически как бы отступавшие в тень, удалявшиеся с суетного международного поприща. Если учесть, что формы конфронтации теперь изменились, что война ведется уже не арсе­налами, а экономическими и политическими средствами — разбаланс рынка, бюджета, внесение разброда в общественное мнение, межнацио­нальные отношения и т. п.,— основные цели и задачи модернизации сосре­доточиваются во внутренней сфере. Следовательно, возрождение страны немыслимо без поворота от великодержавности к державности со всеми вытекающими отсюда последствиями (целесообразность патронирования развивающихся стран, участия в многочисленных дорогостоящих между­народных организациях и т. д.).

Внутренняя полшпика. В условиях размежевания политических и эт­нических интересов, усиления центробежных тенденций, межнациональ­ного противостояния, антагонизмов между центром и периферией един­ственно приемлемый способ избежать тотальной войны всех против всех заключается в формировании правительства национального единства. Сегодня, как никогда, необходим максимально широкий блок всех пат­риотически настроенных, граждански ответственных сил, склонных к центристской либерально-правовой политике, базирующейся на демокра­тии, консенсусе, компромиссах. Поскольку социальной опорой полити­ки национальной консолидации является средний класс, а он у нас слаб,

¹⁸ Игнатьев А. В. Витгс С. Ю. — дипломат. М., 1989. С. 258.

Власть

малочислен (по некоторым оценкам, он составляет от 15 до 30% самодея­тельного населения со значительной долей высокооплачиваемых работни­ков тяжелых и вредных производств, а также представителей бюрократии), возникает серьезная задача абсолютного наращивания рядов среднего клас­са — этого гаранта социальной стабильности, политической сбаланси­рованности, источника позитивной инициативы.

Характер преобразований. Известны две формы модернизации — эво­люционная (долговременная, постепенная) и революционная (кратковре­менная, радикальная). Революция у нас себя исчерпала. Как отмечалось, желательной для нас оказывается эволюционная, но темповая модерниза­ция, содержащая две взаимосогласованные части. Первая — сильная, обозримая антикризисная программа, подводящая к преобразованиям не догоняющего (как в прошлом), а опережающего порядка. Вторая — насту­пательный план фронтальной реформации общества со структурными мо­дификациями. Быстрота и опережение в модернизации достигаются вер­ным выбором социального агента обновленческих мероприятий. Им (агентом) выступает такая футурологически кредитоспособная сила, как интеллигенция. В политическом отношении, входя в средний класс, она — олицетворение социальной надежности, высокой предсказуемости поведе­ния. В экономическом отношении, сохранив способность к высокопроиз­водительному, созидательному труду, она — подлинный субъект нетради­ционного интеллектуально емкого производства.

Опережающий тип модернизации проявляется в ее беспрецедентное™. Модернизация вдогонку, связывающая перспективу с основанным на хищ­ническом природопотреблении индустриализмом, равносильна самоубий­ству. На смену техноцентризму идет космоцентризм, нацеливающий на обуздание не природы, а техники. Это еще один аргумент в пользу того, что, улавливая векторы потенциального развития, ставку следует делать не на сращенный с архаичной техногенной фазой цивилизации пролетари­ат, а на ведущую производительную силу будущего — интеллигенцию.

Идеология. Задача поставить экономику впереди пропаганды обостряет вопрос о соотношении теории и практики. Есть логика доктрины и есть ло­гика преобразующего действия. Между ними нет взаимно однозначного взаимодействия. Понимание этого подводит к требованию автономизации практико-экономического пространства, которое не лимитируется доктри-нально (схемы, формулы, идеалы и прочие условности). В чем причина об­реченности российских реформ? Во многом в безответственности и про­изволе идеологии, которая, исходя из «высоких принципов», вмешивается в ход реальных событий, негативно их трансформируем Раньше априор­ным пределом обновленческих процессов объявлялись «самодержавие,

225Раздел IV

православие, народность», теперь — «держава, армия, народ». Эта трой­ка дополняется социалистическим, демократическим выбором, «землей» и т. д. В наличных обстоятельствах, однако, пора решать: либо мы задох­немся в чаду идеологии, либо выйдем на свежий воздух реальности. Пер­вая возможность, опробованная 74-летним опытом организации жизни, ни­чего не сулит. Вторая открывает просторы поистине астрономические. Необходима существенная десикация нашей воинствующей идеологии. Лишь в этом случае общество может быть реформировано.

Экономика. Стартовые предреформационные условия страны сквер­ные. Мы задавлены диспропорциями и дефицитами, низкой производи­тельностью труда и экологической отсталостью.

По своему социальному типажу мы подпадаем под уровень государств «третьего мира». По индексу гуманитарного развития мы на 26-м, а по эко­номическим параметрам развития — на 30-м месте в мире. У нас отста­лое производство и управление: по нашим техническим нормам 20—25% занятой в промышленности рабочей силы — излишне; средний ресурс оборудования у нас 28 лет, тогда как в передовых странах — 7—9 лет.

Казалось бы, положение беспросветное. Тем не менее выход есть. Он связан с переходом к многоукладное™ на базе диверсификации форм соб­ственности, предоставления свободы и равноправия всем участникам эко­номического процесса. Близкие но смыслу социально-политические акции были проведены в период реформации в 1861 г. и в период 1907—1914 гг. Их скоротечность, легкость приводили в изумление аналитиков. По пово­ду первого переворота, позволившего уложить преобразования (при всей непоследовательности, половинчатости) в 20—30 лет, Ленин писал: после 1861 г. «развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века!»³⁹

Впечатляюща по результатам и столыпинская реформа. Согласно пред­ставленной возможности, оказалась в состоянии купить землю 1/4 кресть­ян, из которых половина впоследствии не смогла вести фермерское хозяй­ство. Укрепившаяся же на земле 1/8 производителей к 1914 г. в целом по России подняла урожайность на 14%, а в Сибири — на 25%. По любым меркам это взлет небывалый.

Хорошо, если система акций, направленная на раскрепощение произво­дителей, пойдет в пакете с такими мероприятиями, как введение прогрес­сивных налогов на собственность, вклады и денежные накопления населе­ния, а также прекращение кредитования (в массе) неплатежеспособных