ТОПОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ 11 страница

201Раздел IV

Гораздо более глубока иная интерпретация, трактующая отчуждение че­рез призму реальных диспозиций индивида и предпосылок их материа­лизации в зависимости от обстоятельств. Такой подход изначально связы­вает отчуждение не с понятием некоей порочности общества, обусловли­вающей самоутрату личности, а с понятием потенциальности личности и социального антуража обеспечения, поддержания ее самоотдачи. Лейтмо­тивом здесь оказывается не универсальное освобождение человека, а со­зидание человечности.

Предпочтительность данной позиции в большей определенности. Дело в том, что адепты традиционной линии встречаются с трудностью regressus ad indifinitum (регресс в неопределенность). Им вновь и вновь приходится решать, от чего в очередной раз требуется освобождать человечество по ходу обретения им состояния полной свободы. Так, критика рыночного хо­зяйствования, стимулирующая национализацию, обобществление средств производства, вроде бы является шагом в преодолении одной из форм от­чуждения, однако индуцирует иную ее форму. Огосударствление собствен­ности и связанная с ней повальная бюрократизация отчуждают трудящих­ся от управления. Критика бюрократизма, побуждающая к преодолению этого типа отчуждения в переходе к самоуправлению, порождает проблемы машинерии нетворческого труда (как демонстрирует опыт югославских предприятий и израильских кибуцев). Даже ультрарадикальная анархистская критика властно-государственной организации общества, казалось бы, пре­дусматривающая элиминацию всех и всяких модификаций отчуждения, и та не является неуязвимой. При наличии национальной, этнической, социаль­ной, классовой, религиозной разобщенности, противостояния систем, бло­ков, образов жизни без властно-государственных регулировании не обой­тись. А значит, не избежать и отчуждения. Таким образом, не вполне ясно, как следует освобождать человечество, чтобы на промежуточных фазах его движения к царству свободы преодоление зависимости от одного не влек­ло бы возникновения еще более изощренной зависимости от другого.

Отсюда проблема отчуждения есть не проблема описания предела несовершенной предыстории человечества, за которой — сфера всесовер-шенной истории. Это, следовательно, не проблема дескрипции общества без классов, государства, централизованной координации, профессиональ­ной политики, аппарата принуждения и т. д., что в принципе генерирует нежелательные моменты нашей жизни. Проблема отчуждения — это про­блема оптимальных возможностей человеческого существования, пробле­ма институциализации таких публичных структур, которые оказывают этому максимальное содействие.

В свете сказанного излишне придавать отчуждению узкоклассовую ок­рашенность, связывая его впрямую с непримиримостью отношений

Власть

господства и подчинения, с обусловленной частной собственностью экс­плуатацией большинства (трудящихся) меньшинством (собственниками средств производства), стихийностью совокупной общественно-произво­дительной деятельности, конкуренцией, засильем товарно-денежных отно­шений и т. п. На деле отчуждение — многомерное явление, отличающее­ся амбивалентностью. С одной стороны, оно выступает исторически закономерным процессом развертывания человеческой деятельности и связано с объективными механизмами ее целеиолагания в общественном разделении труда, с опредмечиванием, получением конечных результатов социального производства, необходимых для бытия людей. Корни отчуж­дения поэтому в самой социально организованной деятельности, преду­сматривающей обособление на основе разделения труда, освоения и при­своения его продуктов в ходе отправления индивидами жизненно важных функций; при определенных обстоятельствах это обособление может при­обретать самостоятельное, самодовлеющее значение с характерным выво­дом результатов деятельности из-под контроля человека и с характерным же порабощением и закабалением его. В данном контексте уместно гово­рить об: отчуждении деятельности — опустошение и обеднение труженика в процессе труда; отчуждении условий деятельности от деятельности — противостояние предпосылок труда (собственность на средства производ-( ства, управление, организация труда) субъекту труда; отчуждение резуль­татов деятельности от субъекта деятельности; отчуждение теории от прак­тики, порождающее отклонение в сознании и поведении членов общества; отчуждение социальных структур, институтов от трудящихся — противо­стояние государственно-бюрократической машины рядовым гражданам. С другой стороны, отчуждение как дериват соответствующего типа социальных взаимодействий на основе господства овеществленного труда над живым трудом, где отношения между людьми подменены отношения­ми между вещами, имея в виду деперсонализацию человека, неизбежную фетишизацию предметного мира и т. д.,— отчуждение становится субъек­тивным феноменом, сопровождаясь возникновением совершенно специфи­ческих личностных эффектов и ощущений, таких, как апатия, одиночест­во, равнодушие, подозрительность, анемия, растерянность, отчаяние и т. п. Таким образом, нарушение целостности сущностных сил человека вследствие возникновения и разрастания многочисленных паразитирую­щих надличностных образований (хозяйственные, социальные, правовые, идеологические институты и конструкции), отторгающих его от непосред­ственного использования плодов своих творческих усилий, управление ими, отсутствие или разлад компенсаторных функций истеблишмента, при­званных гарантировать самоотдачу личности и нейтрализовывать ее само­утрату посредством поддержания высокого социального реноме индивида,

205Раздел IV

которое обеспечивает ему внутреннее удовлетворение, ведет к разбалан­су жизненного процесса, возникновению чувств неудовлетворенности, страдания, что является мощным ферментом торможения собственного волеизъявления и совершенствования. В этом отношении отчуждение во­площает беспрестанное установление пределов индивидуального разви­тия, вызывает деградацию личности. Чтобы показать это, перейдем к оценке типов самовыражения и самоосуществления личности в условиях советского тоталитаризма. ·

Анатомия экзистенциального измерения тоталитаризма предельно про­ста: спектр жизнепроявлений «индивидуальных общественных существ» образует всего три линии. Это — апологетизм, героизм и аутизм. При­смотримся к ним по возможности тщательнее.

Апологетизм. Общественная роль и сам социально-психологический типаж людей, подпадающих под эту линию, вопреки ожиданиям, однород­ностью не отличаются. Здесь обосабливаются малые группы (А) клевре­тов (штатные функционеры высшего ранга); (Б) выдвиженцев (проводя­щие линию кадры режима); (В) пособников-коллаборационистов (охранка, сикофанты, стукачи, осведомители, наушники, филеры); (Г) искренние энтузиасты (рядовые граждане, по природе оптимисты, завороженные масштабом, громадьем «наших» планов).

Группа А. Непроницаемая каста «чистых продуктов эпохи», «синих пакетов», верящих, что за Вождем — великая Идея, и заставляющих по­слушный «поток масс» беспрекословно служить ей. По выражению Л. Баткина, это «деклассированные люди, сбившиеся в стаю, в новый класс «руководителей». Они ничего не умеют и толком ничего не знают, но умеют «руководить». Они составители проскрипционных списков, ор­ганизаторы «кампаний» и «мероприятий», скромные в быту владельцы госдач, владельцы государства Российского, ораторы и молчуны, исте­ричные и непроницаемые, с усиками и без, с шевелюрами и наголо об­ритыми черепами, они, окружавшие Хозяина «соратники», будь то сла­столюбивый Берия, эта Синяя Борода Политбюро, или канцелярист Молотов (и тоже палач — все они палачи); хитрый Микоян или простой, как правда, Буденный, разбиравшийся только в лошадях; незапоминаю-щийся Шверник и столь же незапоминающийся, но подмененный в люль­ке лживой легендой Ворошилов; цепной пес Мехлис, мертвенный кадро­вик Маленков и грубый, шумный Хрущев; мясник Каганович и «всесоюзный староста» «Калиныч» из папье-маше; и прочая, и прочая, — все они абсолютно похожи в одном — все органически, вызывающе, жутко неинтеллигентны, не в ладах с русским языком, все они специфи­чески пригодны только для того, чтобы руководить, и притом только в

Власть

этом сталинском люмпен-государстве»²⁶. Типичный представитель этой группы — персонаж романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба» Демснтий Трифонович Гетманов — человек, облеченный доверием партии. «Дове­рие партии! Гетманов знал великое значение этих слов. Партия доверяла ему! Весь его жизненный труд, где не было ни великих книг, ни знаме­нитых открытий, ни выигрышных сражений, был трудом огромным, упор­ным, целеустремленным, особым, всегда напряженным, бессонным. Глав­ный и высший смысл этого труда состоял в том, что возникал он по требованию партии и во имя интересов партии. Главная и высшая награ­даза этот труд состояла лишь в одном — в доверии партии.

Духом партийности, интересами партии должны были проникаться его решения в любых обстоятельствах — шла ли речь о судьбе ребенка, кото­рого определяют в детдом, о реорганизации кафедры биологии в универ­ситете, о выселении из помещения, принадлежащего библиотеке, артели, производящей пластмассовые изделия. Духом партийности должно быть проникнуто отношение руководителя к делу, к книге, к картине, и поэто­му, как ни трудно это, он должен не колеблясь отказаться от привычного дела, от любимой книги, если интересы партии приходят в противоречие с его личными симпатиями. Но Гетманов знал: существовала более высо­кая степень партийности: ее суть была в том, что человек вообще не имеет ни склонностей, ни симпатий, могущих вступать в противоречие с духом партийности, — все близкое и дорогое для партийного руководителя по­тому и близко ему, потому только и дорого ему, что оно выражает дух пар­тийности»²⁷.

гетманов... гетмановы... Гроссман показывает этих людей, как будто та­ких искренних в служении идее, но людей двойного сознания. Самым удивительным — можно обобщить рассуждения автора — было то, что они, казалось, оставались самими собой и когда требовали плана с секретарей райкомов и срезали последние граммы с колхозных трудодней, и когда занижали зарплату рабочим, и когда требовали снижения себестоимости, и когда повышали розничные цены, и когда, растроганные, говорили с жен­щинами в сельсовете, вздыхая от их нелегкой жизни, сокрушались по пово­ду тесноты в рабочих общежитиях. Базис точно подмеченной В. Гроссма­ном их двойственности — когнитивный примитивизм (одномерная модель мира в партийно-классовом свете), который являл сплав отчасти сакрали­зации предначертаний самодержца, отчасти инстинктов самосохранения сведущих лиц, представлявших всю беспощадность действия тоталитарной

^Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 47.

²¹ Гроссман В. Жизнь и судьба. М.. 1990. С. 77—78.

207I

Раздел IV

машины, и который (примитивизм), прибегая к парафразу мысли В. Лан-щикова, заставлял лицемерить, спекулировать на покорности и доверии трудящихся не столько к людям линии, сколько к Линии, верность кото­рой они (номенклатурщики) как бы собой воплощали.

Довольные жизнью, имеющие доступ ко всем благам (от заезжавшего через окно на коне в загородный дом Ворошилова до бросавшего жене в лицо апельсиновые корки и окурки и пускавшего в лицо сыну Васе табач­ный дым подгулявшего Сталина), за редким исключением оставались они слабыми, мелкими, малоспособными, дешевыми, полуобразованными, бесцветными, грубо идеологичными совчиновниками, склонными к три­виальному бытовому хамству.

Группа Б. Типичная серократия (Баткин)— «чиновники вчерашнего и сегодняшнего дня», «дельцы и пошляки», «не знать и не простонародье; не звери, не комья земли, не обрывки тумана, не осколки планет, не демо­ны и не ангелы»²⁸, по выражению Гоголя, «метущие свой кусочек улицы». Люди, во имя социальной роли утратившие яркость, личностность, оригинальность. Тургеневский Гамлет Щигровского уезда не мог изба­виться от душевной муки, идущей от понимания того, что он не ориги­нальный человек. Не то представители новой молчалинской страты — ра­ритеты советской генерации управленцев — всякого рода назначенцы и выдвиженцы.

Безликие, местечковые угрюм-бурчеевы, некомпетентные ни в чем, но мобилизованные и призванные партией, обретавшие вдруг компетенцию во всем, ломатели дров, головотяпы, они были абсолютно свободны от ком­плексов, не испытывали неудобств от собственной внутренней ущербно­сти. Поднятые на свет божий политической трескотней, эффектами «бара­банного боя», всю свою отданную служению делу партии жизнь они употребляли на ведение до мозга костей фискального курса «Даешь!». Склонные к коридорным играм, нашептываниям, подсиживаниям, возне по добыче наград, выбиванию привилегий представители этой группы — плоть и кровь аппаратчины.

Тревогу относительно засилья последней один из первых (хотя не беско­рыстно) забил Троцкий, 8 октября 1923 г. обнародовавший свои опасения в нашумевшем письме ЦК. Аналогичную озабоченность выразили и 46 боль­шевиков (среди них — Пятаков, Преображенский, Косиор, Осинский) в кол­лективном обращении в высший партийный орган, где отмечалась пороч­ность административно-командных орграспределительных методов деятельности, когда люди на места (без выборов) подбирались и назначались

^иБлок А. Искусство и революция. М., 1979. С. 351.

Власть

центром, а затем в свою очередь избиралицентр. Что сталось с ними, как со всеми, кто позволял сметь свое суждение иметь, мы знаем.

Неумолимый молох кулуарного назначенства, «жестко огосударствлен­ный, устрашающе массовый и безличный, полностью идеологизирован­ный и квазиполитизированный, разворачивающийся в условиях нарастаю­щего тоталитаризма, коллективизации, террора»²⁹, продолжал тем не менее делать свое дело. Сотни тысяч «спецов» были выброшены из армии, госаппарата, промышленности, тонкий слой профессиональных револю­ционеров был рассеян иуничтожен. Ставшая экс-массовой партия засо­сала в себя выдвиженцев, которые «вверх вызывались, кое-как подучива­лись, сортировались, истреблялись, набирались по новому призыву, обрабатывались, устрашались, натаскивались на лозунги и установки, обу­чались слепому послушанию и вере, исполнительности, и самоуверенно­сти, и готовности к расправе» — так формировались миллионные ряды сталинской команды³⁰.

Доля образованных, интеллигентных лиц в ней катастрофически редела. На XIV съезде ВКП(б) делегатов с высшим образованием насчитывалось 5,1%. Удельный вес большевиков с дореволюционным стажем к 1928 г. со­ставлял 1%.

Малограмотные люди одобряли малограмотные действия. Произошло то, от чего предостерегал Плеханов: центр партии съел партию. Без сво­бодных выборов, без неограниченной свободы печати исобраний, без сво­бодной борьбы мнений, указывала Р. Люксембург, жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится подобием жизни, при котором действующий элемент лишь бюрократия.

Так и случилось. Аппаратные «зубры и волки» — сангвиники, жизнелю­бы, лукавцы, а также истеричные злобные фанатики, тупые исполнители итьма-тьмущая человеческой дряни всех соргов, перенесшие на Вождя свою преданность партии, обрубили в себе и во всех все, кроме пользы Общего Дела; не профессионалы, не политики, не работники, не интеллигенты, а «кадры», — эти-то люди должны были ив действительности «решали все».

Группа В. Слой среднемелких прихвостней, держиморд режима, ревни-тельных малютскуратовых, давителей всех и вся. Духовные и физические каратели, вертухаи, откровенные садисты, нравственные выродки, переро­жденцы, забывшие, что произошли от людей, рабы, в своем заплечнодель-стве упивающиеся рабством, мясники, психологические уроды, тс, кто во­очию — весомо, грубо, зримо демонстрировал, «сколько весит наше

''Осмыслить культ Сталина. С. 48. ³⁰ Там же.

НЗак. 3993

209Раздел IV

государство», — всякие там Мироновы, хваты и иже с ними, точно губки впитавшие весь ужас, смрад, боль сталинской эпохи.

Существование данных «псов» предопределяется логикой обществен­ных отношений тоталитаризма главным образом тем, что аппарат здесь не управляет, а властвует, и что социальная техника здесь рассчитана на «воз­можность чудес» — выполнение (теперь-то мы знаем какое!) тех же пя­тилеток в 2 или 3 года (к чему тогда Госплан?!) и т. д. Поскольку жизнь, избегающая чудес, в маниловские прожекты аппаратчиков не укладывает­ся, надо что-то делать: успокаивать народ, объяснять ему, что да как, ис­кать виноватых. Тут-то и требуются услуги натасканных в зубодробитель-стве шестерок, вершащих суд неправедный, набрасывающих на массы узду покорности и страха.

Представители этой группы, таким образом, — опричники тоталитариз­ма, чьими кровавыми руками непосредственно отправляется культ, не знаю­щей ни юридических, ни этических барьеров репрессивной центральной власти. В социологическом отношении они играют роль своеобразного со­циального буфера, разделяя слуг народа и народ и делая абсолютно недо­сягаемыми, закрытыми первых для второго и полностью досягаемым, от­крытым второго для первых.

Группа Г. Говоря о данном общественном слое, правильно подчерк­нуть некую двойственность социально-психологического измерения об­суждаемого предмета. С одной стороны, рекордизм, первопроходчество, воодушевляемый, мотивированный порыв («мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»), езда в светлое незнаемое, атмосфера подъема, заворо­женности, которая, по словам Л. Я. Гинзбург, позволяла жить, повыша­ла тонус, была подлинной, искренней — у массового человека и у самых изощренных интеллектуалов³¹.

Что питало энергетику активизма тех дней? Как представляется, — чув­ство сопричастия к грандиозной социальной утопии, невиданной дотоле попытке при опоре на силу, натиск, действие, самоутверждение перекро­ить мир на началах свободы, равенства, справедливости. Магия преобра­зования— подлинный контекст жизни того времени. Человек видел в себе титана, которому все по плечу. И многочисленные техницистские, косми-стские утопии обсуждаемого периода — достоверное, точное тому свиде­тельство. Не песни, не религия, не музыка — а «шеренги и толпы станков, подземные клокоты огневой печи, подъемы и спуски нагруженных кранов, дыханье прикованных крепких цилиндров, рокоты газовых взрывов и

Власть

" См.: Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987. С. 318.

мощь молчаливая пресса» (А. Гастев) — вот ценности и ордена, поднимае­мые на щит действующей тогда идеологией.

С другой стороны — репрессии, манекеншина, ритуальность, пропаган­дистская обработка, лакировка, насаждение грез, снов, мифов, оболвани­вание, запугивание, нажимные, надрывные механизмы поддержания «на­родного порыва».

Так что на вопрос: сколько было энтузиастов, т. е. за вычетом: 1) про­цента участников индустриальных сталинских строек, всех «Магниток», дорог, рудников и пр., составленных из заключенных Гулага; 2) раскула­ченных; 3) бежавших в бараки, на «стройки социализма», спасаясь от де­ревенского голода; 4) оставшихся на селе работать за «галочки», а затем просто не могущих бежать за отсутствием паспорта, — за вычетом всех этих на поставленный вопрос, сколько из них (энтузиастов) было людей искренних, по убеждениям готовых строить и «за ценой не стоять», на этот вопрос дать ответ мы не решаемся.

Героизм. Использование понятий, подобных данному, естественно, тре­бует сугубой ответственности. Поэтому для упреждения недоразумений уточним: понятие «героизм» употребляется нами не как оценочное, а как типологическое — оно обозначает специфический стиль, характер поведе­ния членов общества.

Герой — человек, способный преодолевать конечность, ограничен­ность за счет предельной мобилизации собственных ресурсов в решении неординарных, в полном смысле слова непосильных задач. Быть супер­меном и одновременно героем нельзя. Герой — человек рядовой, однако действующий за гранью возможного.

Некогда в порыве отчаяния Н. Чернышевский утверждал: в России — сверху донизу — все рабы. В подобной универсальной редакции эту мысль как адекватную, разумеется, принять невозможно. Верно: в России рабов много, но отнюдь не все — рабы, о чем мы узнаём в том числе и се­годня.

Вакханалия насилия, прибегая к слогу Солженицына, канализация лагерного социализма, заглатывающая и переламывающая «простых совет­ских людей», и та не разлилась по стране сплошным безнадежным поло­водьем рабства. В безбрежных потоках надломленных попадались ручьи, ручейки, ручеечки, капельки несгибаемых, кто не жертвовал самостью, на­ходил внутреннюю способность противостоять жесткой и жестокой агрес­сивной тоталитарности. Сохраняя достоинство, честь, свободу совести, несгибаемые становились оплотом оппозиционерства— неравной, заведо­мо обреченной, а потому в высшей степени героической борьбы с властью.

211I

Раздел IV

Тоталитарное общество гомогенно лишь на поверхности. В чреве же его бурление. И у сталинизма были противники. В политике — участники и представители «антипартийных» блоков, делегаты XVII съезда ВКЛ(б), го­лосовавшие против «гения всех времен и народов», Раскольников, Рютин...; в литературе —■ Платонов, Зощенко, Булгаков, Мандельштам...; в науке — Вавилов, Рапопорт...; в армии — Тухачевский, Гамарник, Рычагов...; в мо­лодежной среде — деятели воронежской организации...; позже — диссиден­ты, правозащитники, катализирующие «выдавливание из каждого из нас раба» (Сахаров, Григоренко, Галич, Габай...). За что ратовали антитоталита-рии? В политике за избавление от двух напастей. Внизу — от власти тьмы, вверху — от тьмы власти. Для оптимального движения, как известно, нуж­ны парус и руль. У нас был, а во многом и остается один руль — сплошное (и мало компетентное) руководство. Культ власти, парализовавший животворные процессы самоорганизации общества, повлек у нас:

— внизу — распад производительного, продуктивного потенциала, о чем свидетельствует отсутствие заинтересованности в труде (последняя вы­полненная пятилетка — восьмая);

— вверху — вседозволенность, бюрократизацию, сословность, иерар-хизацию; как и предвидел Бакунин, бесконтрольное правящее меньшин­ство представляет не народ, а себя и свои притязания на управление на­родом, мало-помалу оно превращает его в «управляемое стадо»³². (Уже в 1939 г. Троцкий отмечал, что в СССР верхушка, составляющая 11—12% населения, получает около 50% национального дохода. В США же высшие слои, насчитывая 10% населения, получают приблизительно 30% нацио­нального дохода.)

В экономике — за многообразие форм собственности, внедрение олиго-политически-конкурентных начал, отмену эгалитаризма, милитаризации трудовых отношений, развитие системных признаков товарного производ­ства — рынка, торговли средствами производства, ориентации на прибыль, свободу ценообразования. Хозяйственным оплотом тоталитаризма была и остается государственная монополия в производстве. Осознавший это горя­чий поборник последней Троцкий вынужден был изменить свои взгляды. Он признавал: «В стране, где единственным работодателем является государ­ство, оппозиция означает медленную голодную смерть. Старый принцип: кто не работает, тот не ест, — заменяется новым: кто не повинуется, тот не ест». Отсюда, если залог человечности — демократизм, если залог демокра­тизма — свобода, то залог свободы — экономическая независимость.

^пБак)>нинМ. Л. Избр. соч. М., 1919—1920 Т. 1. С. 294

Власть

В науке — за интеллектуальную свободу. Гносеологический стержень интеллектуальных занятий — начало достаточного основания, следование которому позволяет с должным правом утверждать о том, что есть, — что оно есть, а о том, чего нет, — что его нет. Идеологический каток тотали­таризма разрушает механизм действия этого начала. Закон достаточного (разумного) основания подменяется законом конъюнктурного основания, дезавуирующим любые не укладывающиеся в прокрустово ложе партий­ных идеологем продукты науки.

В третьем рейхе воевали со специальной теорией относительности, усматривая в ней «семитское подрывание основ христианской и нордиче­ской физики». У нас также воевали с этой теорией, объявляя ее «не согла­сующейся с диалектическим материализмом». Вообще тоталитаризму свойствен антифундаментализм, выражающийся в узколобой прагматич­ности, недоверии к «чистым» исследованиям. Разрыв с тоталитаризмом по этой причине определяется признанием самоценности, надыдеологично-сти истины, смирением перед объекгивностью, готовностью на отречение во имя ее.

В идеологии — за веротерпимость, политический плюрализм, легити­мизацию оппозиции. Чтобы лишить большинство независимого мышле­ния, достаточно заставить молчать творческое меньшинство. Последнее составляет задачу специальных декретов, указов, законов, подзаконных актов, придающих государственный статус определенным видам взглядов. В гитлеровской Германии, скажем, был издан закон о единой для всех идеологии — «Gleichschaltungsgesetz», нормирующий мировоззрение (ср. с гипертрофированной ролью марксистско-ленинской идеологии в нашей жизни). Отсюда— казарменность частной духовной жизни.

Недалеко ушла от нее и духовная жизнь общественная. Причина ее ин-фернальности — отсутствие оппозиции, которая, исключая лояльность в качестве высшей социальной ценности, шрает роль гаранта необратимо­сти нововведений. Просматривающаяся при тоталитаризме непоследова­тельность реформаторства, неитрализуемость политических модернизаций в любых аспектах — в неограниченности действий контрреформаторов, не связываемых в своих антигражданских инициативах какой-либо официаль­ной критикой. Поэтому историческая обратимость, зыбкость, шаткость, недолговечность реформ — шиболеты тоталитарной социальности, кото­рая нетерпима ко всяким видам направленной, необратимой, т. е. прогрес­сивной изменчивости.

В области прав человека — за становление правового государсгва, верхо­венство формальных прав, гарантии фактического равенства граждан пе­ред законом. В тоталитарных социумах популярно противопоставление

213Раздел IV

правового государства справедливому государству. В первом, как утвер­ждалось, проводится принцип отсутствия юридических привилегий, во втором практикуется «неформальный» подход к субъектам права в зави­симости от обстоятельств (учет которых — компетенция власти). Соглас­но классическому разъяснению А. Дайси правозаконность означает пре­жде всего абсолютное главенство, или верховный авторитет, официально действующего законодательства, а не произвольных распоряжений вла­стей и исключает не только произвол со стороны правительства или пре­доставление ему каких-либо исключительных прав, но даже наделение его широкими дискреционными полномочиями.

Осуществляемое при тоталитаризме ущемление верховенства фор­мального права (можно ли осудить представителя номенклатуры? и как это сделать?) влечет деспотию. Человек свободен, когда повинуется не людям, а закону. Этот принцип вслед за Вольтером (и позже Кантом) про­водили и воспроизводили все, кому дороги судьбы Свободы и Закона, но, конечно, не тоталитаристы, которые, отметая превентивные «правила игры», по сей день настаивают на предоставлении властям чрезвычайных прав действия «по существу ситуации».

«Именно в культуре, — говорил Л. Брауэр, — заключается победа. Не­известно, что может восторжествовать... трусливый расчет или героизм»³³. Культура — категория надвременная, эпохальная. В соответствии с универ­сальным законом развития человеческого духа — законом восхождения от абстрактного к конкретному — культура в любом случае побеждает. По­беждает в итоге, в перспективе, в тенденции, в принципе. На локальных же ее интервалах, рубежах промежуточных — чередующееся торжествова-ние то трусливого расчета, то героизма. Резюмируя мысли на тему послед­него, подчеркнем: бытие героев — не созвучно времени, оно стоит как бы над ним, — обращено к лицам, но открыто народам, потому благоговение перед героями растет с расстоянием, наполняя уверенностью; пока есть ге­рои, есть будущее, культурный поток не иссякнет.

Аутизм. «С недоумением спрашиваешь себя, — как бы предвидя значи­мость данной темы для нашего времени, еще в прошлом столетии предла­гал задуматься Салтыков-Щедрин, — как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучи­тельного бесправия, бесконечных терзаний, поруганного и ниоткуда не за­щищенного существования? — и, к удивлению, отмечаешь, однако ж жили!»

Жили... Но как? Каноном бытия огромного молчаливого большинства населения — не апологетов и не героев, — которое составляли команды

Власть

"BrouwerL Ε. J. Lcvcn, Kunst en Myslick. Delft, 1905. Biz. 22—23.

Гулага, репрессированные, ссыльные, безвинно осужденные и многие, пря­мо не пострадавшие, но ущемленные, придавленные обстоятельствами, в себя ушедшие социальные аутсайдеры, не пустые и не бессодержательные, а не желающие или не могущие разделить и принять навеваемые агрессив­ной действительностью, умозрениями сталинского идеологического фиде­изма принципы жизни, — каноном бытия этих людей — участников и соучастников событий поневоле — была заштатная философия нарочитого ухода от широких контактов с обществом, философия пигмеев, не одер­жимых комплексом Герострата: «не высовывайся». Да и как иначе, «объ­ективно жизнь в тоталитарном обществе тяжела и опасна. Человека пуга­ют внешними и внутренними врагами, ему действительно угрожает голод и внезапный арест. У него нет дома, имущество его сведено к минимуму, его связи с миром от него не зависят, и ничто в его жизни не гарантировано от вмешательства государства»³⁴.