ТОПОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ 8 страница

Принцип диффере/щиации. Это принцип координации, уравновешива­ния, самокорректировки действий власти. Три вещи способны подчинить себе всё: насилие, хитрость, лицемерие. Предотвращению перерождения власти во всевластие и самовластие способствует учреждение продуман­ной системы контроля. От произвола власть удерживает не источник (ска­жем, большинство голосующих), а ограничения.

Поиск приемлемого регламента слаженного, согласованного взаимо­действия властей начинается с древности, где исподволь, постепенно кри­сталлизуются две значимых идеи: идея права как властного фактора благо­даря поддержке права публичной властью и идея правовой государственной власти благодаря признанию публично-властной силой обязательных право­вых норм. Именно эти две идеи заложили фундамент конструкции совер­шенно организованной власти, обеспечивающей свободу личности в усло­виях правовой государственности. «Свобода людей, находящихся под властью правительства, — указывал Д. Локк, — заключается в том, чтобы иметь постоянное правило для жизни, общее для каждого в этом общест­ве и установленное законодательной властью, созданной в нем; это —

163Раздел IV

свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда это­го не запрещает закон, и не быть зависимым от постоянной, неопределен­ной, неизвестной самовластной воли другого человека»¹².

Дополнительный момент в представлении о разделении властей прив­нес Ш. Монтескье, выступивший с концепцией взаимного сдерживания законодательной, исполнительной и судебной властей: «Для того чтобы предупредить... злоупотребление властью, необходимо, как это вытекает из самой природы вещей, чтобы одна власть сдерживала другую... Когда законодательная и исполнительная власти объединяются в одном и том же органе... не может быть свободы... С другойстороны, не может быть сво­боды, если судебная власть не отделена от законодательной и исполнитель­ной... И наступит конец всему, если одно и то же лицо или орган... станет осуществлять все три вида власти»¹³.

Смысл разделения властей — в гарантиях от неправовых форм примене­ния силы. Поскольку факт законотворчества сам по себе не влечет наличия или исполнения закона, порукой от произвола и бесправия является сила контроля суда и общественного мнения.

Деятельность аппарата (законодательного и исполнительного) в отече­ственной истории, к сожалению, не была введена в четкие государственно-правовые и процессуальные 1раницы; она не достигала высот правовой государственности.

Львиная доля правомочий судебных властей, обеспечивающих функции разделения властей и правоохранения, состоит в проведении конституци­онно-правового контроля за нормотворческой деятельностью законода­тельных и исполнительных инстанций. Содержание и цель такого контро­ля — защита права от всевозможного его нормативного нарушения: от противоправных действий до противоправных норм. Для достижения не­зависимости суда требуется соблюдение условий в виде отлаженной орга­низации как самого суда, так и судебной иерархии в целом. Ничего подоб­ного в России, надо сказать, не было.

Независимость суда формально декларировалась Екатериной II, выдви­нувшей формулу «государев наместник не есть судья». По сути же гу­бернаторы назначали выборных судей для дворян, возбуждали и приос­танавливали дела, утверждали решения. По авторитетному свидетельству И. Тхоржевского, «не многие даже из русских людей знают и четко соз­нают, что справедливо прославленный на весь мир русский суд, свобод­ный и независимый, созданный судебными уставами Александра III, на

"ЛоккДж. Избр. филос. произв. М., I960. Т. II. С. 16—17. "Монтескье Ш. Л. О духе законов. Спб., 1900. С. 156

Власть

крестьян, т. е. на девять десятых русского населения, не распространял­ся. В самом важном для них, в делах земельно-имущественных, крестья­не ведались волостными судами, т. е. своими односельчанами, подвласт­ными земским начальникам, т. е. администрации»¹⁴.

Фактическая зависимость судов от наместников сохранилась и в совет­ское время, подразумевая беспардонное партийно-государственное вме­шательство в судопроизводство в рамках приказных норм административ­но-командной системы.

Явное и скрытое администрирование не обошло стороной и прессу, о которой совсем недавно еще говорили: будь у французов наша пресса, никто бы не знал о Ватерлоо. Верным было и остается утверждение: че­тыре газеты могут сделать больше, чем стотысячная армия (Наполеон). Сила средств массовой коммуникации — в мобилизации общественного мнения, оперативном непосредственном воздействии на широкие круги населения. Помимо прочего у представителей четвертой, информаци­онной, власти предельно обострены гражданские чувства: они играют от­ветственную роль выразителей совести, души народа. Оттого их ис­кренние порывы традиционно ненавистны официозу, действующему в духе римского лозунга «Щадить покорных и добивать гордых». Не потому ли, по Герцену, «история нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги». Аналогичное находим у В. Короленко: русского писате­ля у врат рая ожидает вопрос: сколько лет отсидел за правду?

В текущий момент мы переживаем стадию модернизации политиче­ской системы, чего ей, однако, не хватает пока, так это более оператив­ной и четкой дифференциации политических ролей. «Мы наблюдаем, например, как наша оппозиция не может удержаться в роли критиков правительства, обижаясь, что ее «не слушаются», а правительство сбива­ется на роль критиков, разоблачая, обличая то, за что должно отвечать. Законодатели не могут удержаться от постоянных вмешательств в дей­ствия исполнительных органов. А эти последние тайком переделывают законы с помощью инструкций. И все вместе дружно испытывают неодо­лимую тягу к прекрасной, но, увы, не принадлежащей им роли пророков, духовных вождей»¹⁵.

Одна из неотложных задач поэтому — дополнение преобразования по­литической системы преобразованием, а во многом образованием, по­литической культуры, где «мания деструктивного участия» уравновешива­ется пассивностью, доверием, способностью к подчинению авторитетам,

¹⁴ Тхоржевскип И. Последний Петербург //Нева. 1991. № 5. С. 192. "Наумова И. Переходный период // Коммунист. 1990. N» 8. С. 8.

165Раздел IV

сдержанностью, умеренностью и самоконтролем, что не должно, однако, мешать отстаивать свои интересы и добиваться их учета.

Принцип интеграции. В отличие от предыдущего принципа расчленения (разведения) данный принцип выражает момент сочленения (соедине­ния), синхронического действия институтов власти. Restitutio in integrum (восстановление в целостности) есть идея системного и динамического строя власти.

Пафос принципа дифференциации — в предотвращении злоупотребле­ний посредством взаимного сдерживания. Пафос принципа интеграции в инспирации слаженного взаимодополнительного функционирования. На­рушение резонанса частот собственных колебаний элементов структуры власти влечет дестабилизацию общественной обстановки: от волокиты, рипостов до конфронтации и кризисов. По этой причине с позиций под­держания социального целого обнаружение разнофазовости режимов вет­вей власти требует незамедлительного поиска фазокомпенсатора, устра­няющего сдвиг фаз между властями и достигающего согласованности. Говоря кратко, en gros (в общем) дискорданность сегментов власти способ­ствует высвобождению значительных запасов отрицательной энергии всех dramatis personae (персонам) театра власти, что чревато непоправимыми потерями и невосполнимыми утратами. Потому-то совершенен соб­ственно правовой, индивидуально-правовой и институционально-правовой мутуализм, укрепляющий взаимокорректный, но взаимозаинтересованный тип взаимоотношений между всеми ветвями власти.

Направим резюмирующие замечания на то, чтобы подчеркнуть: во вла-■ сти, как и во всем человеческом, — ordo est clevis omnia rerum (порядок пра­вит миром). Порядок власти, выстраивающийся из оптимального устрой­ства социальной жизни и руководства ею, нацеливает на конструктивное использование властителем своих полномочий. В основе этого —■ уважение к выбору и воле народа, наполняющее реализмом модусы властедействий. В совокупности фиксируемых императивов охарактеризованные принципы, вместе взятые, задают нормативную теорию пользования, владения и рас­поряжения властью. Они представляют, таким образом, некую регу­лятивную схему властной деятельности, какой в идеале она должна быть на практике. Воздействие подобной схемы на реального носителя власти осу­ществляется опосредованно — как ценностная ориентация поискового про­цесса в политике.

Нормативная теория власти не поставщик верных ответов на все случаи жизни, а именно схема — модельный типаж адекватной и притом вполне конкретной властной линии. Поэтому эта теория есть высокая идейная практическая культура, функционирующая на фоне обобщения истории

Власть

гуманитарных отношений и раскрывающая существенные закономерно­сти, тенденции организации властного строительства.

В условиях современности актуализируются в особенности те положе­ния нормативной теории власти, которые выступают как содержательные основания гуманной, гуманитарно оправданной политической дея­тельности. Говоря так, мы обращаем внимание на следующее.

Радикальное изменение обстановки в действительности — объективное разрушение изоляционизма, активный контакт культур, интернационали­зация экономики, обострение глобальных проблем, появление чисто тех­нической возможности уничтожения цивилизации, образование це­лостного взаимозависимого мира — заставляет пересмотреть устоявшиеся штампы и представления о противоречивости реальности, формах борь­бы, способах разрешения конфликтов, о принципах взаимообщения и со­существования.

На первый план выдвинулись проблемы обеспечения условий вы­живания человечества, рационально-гуманистического призвания и пред­назначения рода Homo sapiens как такового. С необычайной силой и ост­ротой встает сегодня классический вопрос «быть или не быть?». Но если применительно к прошлому он затрагивал судьбу личности, то в настоя­щее время — судьбу человечества в целом.

Ситуация форс-мажорна. Говоря о выборе путей, линиях поведения в ней, акцентируем отсутствие альтернативы сотрудничеству и взаимо­действию между странами и народами. Актуализация общечеловеческих ценностей и приоритетов ставит объективную задачу конституировать мирное сосуществование как универсальную норму межгосударственных отношений безотносительно к их общественному строю: о каких бы ви­дах противоборства и противостояния речь ни шла, протекать они могут лишь в цивилизованной форме мирного соревнования и мирного соперни­чества. Других возможностей не существует.

Решению этой принципиальной задачи способствует обращение к нор­мативной теории власти, которая, вооружая знанием хода объективных процессов, роли правителя в социальном порядке вещей, позволяет вы­рабатывать верный стратегический курс, избегать тактических ошибок.

4.4 УЧЕНЫЙ И ВЛАСТЬ

Расположенный к заосгренным формулировкам М. Бакунин писал: «Уче­ный уже по своему существу склонен ко всякому умственному и нравствен­ному разврату, и главный порок его — это превозношение своего знания,

167Раздел IV

своего собственного ума и презрение ко всем незнающим. Дайте ему управление, и он сделается самым несносным тираном, потому что уче­ная гордость отвратительна, оскорбительна ипритеснительнее всякой дру­гой»¹⁶. Не входя в оценку психологического типажа ученого и его предрас­положенности к отправлению властной деятельности, отдадим должное М. Бакунину в постановке вполне реальной, глубокой проблемы. Пробле­ма М. Бакунина в нашей редакции — это проблема гражданской компетен­ции ученого как ответственного деятеля своего времени: на что может, на что не может и на что не имеет права притязать социальный теоретик.

Некогда М. Элиаде крайне точно ставил вопрос: можно ли вынести ужас истории, стоя наточке зрения нсторнцизма?Если социальный теоретик ут­верждает о действительных фактах истории, то, отталкиваясь просто от того, что они произошли так, и возводя их в теоретически необходимую форму, он их оправдывает, оказываясь некритическим позитивистом и не освобождая от ужаса, который разные исторические факты могут внушать. Такого рода ужас истории действительно невыносим. Все дело в том, одна­ко, что стоять на позициях историцизма и судить о реальных фактах жиз­ни социальный теоретик не должен, так как это не предусмотрено логикой постановки и решений его профессиональных задач.

Подобно теоретику в естествознании социальный теоретик говорит о ситуациях искусственных, модельно-аналоговых, не о конкретных со­бытиях, а о том, что может быть при соответствующих диспозициях. По­ступая так, он движется не в пространстве вещности, а в пространстве иде­альных смыслов. (Здесь хороша традукция с механикой, рассматривающей перипетии не конкретных материальных объектов, а их абстрактных корре­лятов.) Социальный теоретик не способен предугадывать «тогда-то будет то-то», но, опираясь на законы функционирования элементов предметности, он способен предсказывать: «Это может быть в случае реализации таких-то условий». По этой причине формулировки социально-политической тео­рии (СПТ), как иутверждения других разделов науки, всегда условны.

История (как социальная реальность) не фатальная цепь событий, а непре­станный неоднозначный субъективный выбор. СПТ и описывает ситуации выбора: в идеальном плане проигрывая теоретические возможности, она занимается диагностикой социальных состояний, анализом мега- (цивили-зационный уровень), макро- (уровень социума) и микротенденций (уровень индивида).

Как и всякое знание, социальное знание может обслуживать разные це­ли, но не может быть жестко с ними связано. С целью (через технологию)

¹⁶Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 435.

Власть

в естественнонаучной сфере координируетсятехника. С целью (через со­циальные программы) в социальной сфере координируется политика. Пре­следование целей апеллирует к знанию, но в фокусе внимания удерживает ценность. Мировые линии одного и другого не синхронизированы. Знание добывает истину, оно дескриптивно, ценность стоит на оценке, жизненной правде, она прескриптивна. Продукт знания — истина — универсальна; продукт ценности — оценка, жизненная правда — экзистенциально ориен­тирована. Логического перехода, моста от знания, истины (от понимания того, что есть в мире сущем) к ценности, оценке (к пониманию того, что надлежит быть в мире должном) не существует. Последнее составляет па­фос известного принципа Юма, утверждающего невозможностьскачка от «есть» (фактические утверждения) к «должен» (императивы). (Обратное возможно, а порой и желательно, если только императивы — не утопии.)

Вследствие сказанного установки на проведение цели, обоснование цен­ности изнутри разрушают знание и так таковые должны быть выдворены из науки. В рамках своих компетенций социальный теоретик не может це­ленаправленно выполнять, к примеру, те же политические заказы, в соот­ветствующих терминах программируя, планируя, проектируя реальное те­чение реальной жизни. Жизнь, как и человеческая судьба, созидается сама по себе, непосредственно вне пределов досягаемости социального теоре­тика, который имеет дело не с действительной жизнью, реальной судьбой, а с их моделями, концепциями, конструкциями. Не говоря о реальной жиз­ни, реальной судьбе, социальный теоретик не вправе выступать от имени реальной истории, каким-то образом понимаемых им ее сверхзадач и сверх­целей. В противном случае он, не ведая, что творит, дереализуется и дереа-лизует, надевает маску демагога, обманщика.

Рефлективная позиция в отношении несращенности реально-историче­ского исоциально-теоретического ряда и лада позволяет предостеречь от характерной онтологизации абстрактно-теоретических схем в духе наив­ного реализма. В естественно-математических науках, пожалуй, никто уже не рискнет защищать миф о зеркальной корреспонденции теории и дейст­вительности. Данное исследовательское и методологическое благоразумие не лишне перенести и на почву социального познания.

Проблема онтологизации идеализации суть проблема проекции аб­страктных конструкций, интеллектуальных схем на реальность, поиск их аналогов, референтов. Дело в том, что оперирование конструкциями соз­дает впечатление манипуляций с приростными отношениями. Но это ил­люзия. Эмпирическая генеалогия абстрактных объектов, теоретических схем вполне реальна — именно она обеспечивает их принципиальную и

169Раздел IV

потенциальную референцию. Непосредственная же идентификация элемен­тов теоретического мира с миром «самим по себе» не реальна: ни при ка­ких обстоятельствах она не осуществима.

Теория соотносится с отображаемым ею фрагментом действительности не поэлементно, а как системное целое. Многочисленные ее слагаемые — компоненты, выполняющие условно значимую, служебную, подчиненную функцию, с миром вообще не соотносятся и аналогов не имеют.

Создание теоретического мира — процесс синтетический, оно требу­ет значительных степеней свободы ума, фантазии, продуктивного вооб­ражения. Вместе с тем оно не сродни произволу. В математике границы творчества задаются «логической допустимостью», в естествознании — требованиями эмпирического базиса. Хорошо бы понять, что в ходе со­держательной организации СПТ не все дозволено.

Разуму нужны не крылья, а гири, не уставал напоминать Ф. Бэкон и был глубоко прав. Теоретический разум в экспансивной натуре своей неуемен и беспределен; он нуждается в тщательном руководстве. Роль оператив­ных наставников разума в науке играют методологические правила, регу-лятивы, нормирующие, целеориентирующие, направляющие искания. Для дисциплин естественно-математического цикла эти правила давно и раз­вернуто сформулированы. Последнее нельзя утверждать о дисциплинах социально-гуманитарного профиля.

Чтобы восполнить имеющийся пробел, сформулируем несколько по­добных правил, максимально ограничивающих стихию поиска и под­ключающих теоретика социальной сферы к успевшим положительно за­рекомендовать себя в науке типовым методам и приемам генерации тео­ретического знания.

Принцип терпимости: этическая толерантность к продуктам научного творчества, легализация здорового плюрализма, восприимчивость к ар­гументам, отсутствие идиыосинкразии к инакомыслию. В классической ме­ханике существуют Ньютонова и Гамильтонова редакции, подходы П. Ла-гранжа, К. Якоби, Г. Герца и т. д. Формационные представления допускают модели общественно-экономической, общественно-политической, общест­венно-экологической структуризации социальной жизни. В более широком контексте параллельно формационным схемам возможно развитие цившш-зационных схем. Весь этот полилог, все это многообразие нормально. Поэто­му важно освобождаться от некоего теоретического фанатизма, питаемого внутренней убежденностью бесспорности, несокрушимости, всесовершен-ности авторских точек зрения. Социальная теория, если использовать мет­кую метафору К. Гельвеция, подобно любой теории, формируется как «роман фактов». Отдельные страницы этого романа погружаются в Лету

Власть

еще при жизни его создателя, иные имеют более долгое существование. Однако в любом случае они морально устаревают.

На фоне морального старения знания как вещи общей и обычной всяко­го рода претензии на познавательную исключительность кажутся эфе­мерными. Взять теоретическую конструкцию коммунизма. Как таковая, она погружается в более широкую семантическую нишу, которая в кар­тине мира представлена хилиастическим направлением. На его широком фарватере разворачиваются многочисленные научные и ненаучные проек­ты мироустройства. В границах научных проектов со специфическими понятиями тактики и стратегии их реализации обосабливаются эквива­лентные описания: марксизм, анархизм, социал-демократизм.

Марксизм, радикализируя факт эксплуатации живого труда через до­пущение абсолютного обнищания наемной рабочей силы, обосновывает мысль о всемирно-исторической миссии пролетариата как до конца по­следовательном революционном классе, который посредством диктатуры претворяет хилиастические (коммунистические) чаяния в действитель­ность. С высот настоящего дня все эти (и многие другие) посылки крити­ки не выдерживают. Но не в этом дело. Возвращаясь к вышесказанному, еще раз подчеркнем: деградация научных идей естественна. Неестественна абсолютизация теоретического подхода, которая на стадии разработки его К. Марксом выразилась в нетерпимости, непримиримости к позиции оппо­нентов — в отсутствии надлежащей реакции на контрдоводы анархистов (М. Бакунин, П. Прудон) о сомнительности социальных последствий ре­волюционно-террористической диктатуры; а на последующих стадиях — в страннонарочитом невнимании марксистов к доводам социал-демокра­тов (Э. Бернштейн, К. Каутский, Г. Фольмар, А. Мильеран и др.), подвер­гавших критике марксистские постулаты обнищания масс, формационно-го истощения капитализма, космополитичности пролетариата и т. д.

Непримиримость, невосприимчивость к аргументам коллег, презумп­ция непогрешимости оказались решающими в фоссилизации марксизма, развале в его пределах рационально-научного механизма выявления, кор­ректировки, компенсации и изъятия неадекватностей.

Принцип условности: понимание относительности собственных резуль­татов. Суть этого регулятива — не в подчеркивании фиктивности, не в раз­махивании выцветшими флагами философии als ob, релятивизирующеи и разлагающей позитивное знание, а в методологически здравой уверенно­сти, что сопоставительно с наличными, вообще говоря, возможны более адекватные решения. К примеру, как осуществить тот же проект желанно­го общества с высокой производительностью труда, полнотой самореали­зации, воплощенной свободой личности, независимостью от темных сил

171Раздел IV

природы и т. д.? На этот счет имеются марксистские исоциал-демократи­ческие рецепты. Первые хорошо известны и обсуждались выше. Относи­тельно вторых в самом сжатом виде можно сказать следующее.

В социал-демократии в вопросах стратегии в качестве идеологическо­го базиса вхождения в социализм принимается реформизм — не ведущие к уничтожению наличных основ и устоев, а их улучшающие обществен­ные преобразования.

В вопросах тактики в качестве политического базиса формирования со­циализма принимается мелиоризм — система последовательных, посте­пенных, основанных на консенсусе мер, нацеленных на внутреннюю трансформацию капитализма и новый тип общества посредством соци­ального партнерства, нейтрализации внутренних антагонизмов, укоре­нения идеалов гуманизма и демократии.

В вопросах оперативной экономической техники в качестве релевант­ного социализму хозяйственного базиса принимается путь частичного, косвенного регулирования деятельности капиталистических предприятий через налоговую политику, участие в прибылях, умеренную социализацию.

Проблема «какой путь вхождения в социализм предпочтительнее» разре­шается практикой, на деле воплотившей оба пути (Западная Европа реали­зовала модель социал-демократии, Восточная Европа — модель марксизма) общественного развития. Между тем на фоне принятия множественности путей к социализму в задачу теоретика входило концептуальное экстрапо­лирование, просчет возможных исходов, всесторонняя оценка логически обозримых импликаций, альтернатив. Маркс же как теоретик предался бес­смысленной борьбе за демонстрацию аутентичности, подлинности своего варианта, забывая о том, что лучший удел теоретика — самому указать на границы выполнимости собственного подхода, обозначить пункты, где он поддается фальсифицированию. Игнорирование вариабельности теоретиче­ской деятельности, недопущение даже абстрактной возможности плодо­творного взаимодействия, взаимообогащения концептуальных альтерна­тив, внутренняя неуступчивость К. Маркса означали его трагедию как социального теоретика.

Принцип аполитичности: эпистемологическая реалистичность, авто­номность, самодостаточность, система запретов на использование идеоло-гем, мифологем, ориентации на предрассудки общественного, массового, утопического, любого нагруженного сознания. На стадии развитого теоре­тического естествознания концептуальные схемы могут строиться в раско­ванном абстрактно-гипотетическом плане, затем сверху накладываясь на опытные данные. Подобные построения обеспечиваются формальными операциями со знаками за счет комбинирования элементов математического

Власть

формализма, а также за счет содержательного движения посредством мыс­ленных экспериментов над корреляциями объектов, ассоциируемых в тео­ретические схемы. Первый путь в СПТ практически не проходит (ввиду недостаточной формализованное™ социального знания). Второй — в слу­чае подразумевания систем предметных связей, отношений, смыслов, зна­чений протекает по правилам содержательно-исторического вывода, сбли­жаясь с фиоритурами мысли естественника. Однако нередки случаи, когда место предметных связей замещают идеалы (императивы). Тогда мы ока­зываемся свидетелями совершенно особой процедуры идеологизации, по­литизации, мифологизации и утопизации социальной теории.

Теоретические конструкты, индуцированные идеалами, оказываются абстракциями в квадрате. Не замкнутые на материал, соотносясь с вооб­ражаемым миром, они полностью раскрепощают разум, освобождая его от поводьев здравого смысла, узды объективной логики объективного пред­мета. Процесс теоретизации поглощается процессом спекуляции (не в смысле Остапа Бендера), протекает исключительно путем плетения словес. Выше отмечалось, что естествознание также знает фазу, на которой одни абстрактные объекты получаются из других по установленным лексиче­ским правилам комбинирования единиц языка. Оправдание различных на основе силы воображения получаемых идеализации осуществляется в этих ситуациях соображениями совместимости, когерентности. Однако рано или поздно возникает необходимость расшифровки смысла нарабо­танных таким способом продуктов теоретизирования, что ставит нетриви­альные задачи интерпретации, операционализации, конструктивизации формализмов. Поскольку подобные процедуры в СПТ редуцированы, со­циальный теоретик имеет значительный шанс время от времени перерож­даться в схоласта. Как это бывает на практике, мы знаем. Чтобы этого из­бежать, чтобы иллюзия не становилась способом мысли, а имитация — способом жизни, необходимо неустанно повышать методологическую ипрофессиональную культуру, руководствоваться требованиями кристалли­зованного в истории мысли охранительного, защитного пояса регулятивов, рекомендующего не допускать политизации, идеологизации научной дея­тельности. Достаточным основанием для использования абстрактных объ­ектов, схем, конструкций, идеализации считать их соответствие опыту, а не идеалу.

Принцип антиактивизма:деятельностная,политическая абстиненция; назначение теоретика — объяснить, а не изменять мир. Теоретический фа­натизм от зашоренности, будто некая концептуальная схема — един­ственная в своем роде, а не всего лишь «одна из», плодит нетерпение «за­ставить быть счастливым», поскорее внедрить, воплотить, реализовать ее

173Раздел IV

Власть

в жизнь. Особенно в такие моменты опасен блок содержащей элементы не­адекватности СПТ с политической «пламенной революционностью». Кен-таврообразный продукт чистого и практического разума, парадоксально сочетающий домыслы и доказательства, натиск и силу, представляет гроз­ную гремучую смесь, рождающую социальную бурю. «Бурей», кроме как данным словом, и не назвать насильственные вмешательства в историю, ко­торые в ходе попыток кроить и перекраивать ее по каким-то там схемам подтачивают естественно-объективные основы жизни. Будучи трансфор­мировано-деформировано, общество оказывается обреченным. Так, вы­званная теорией буря рождает трагедию жизни, и чем экспансивней теория, тем разрушительней буря, тем ужасней, нелепей, трагичней жизнь. Не имея заранее установленного масштаба, т. е. не ведая, каков истинный баланс сил, теоретик не способен знать, что можно, а чего нельзя делать с обще­ством, судьбой, историей. Это обязан знать политик, полагающийся на рас­чет и оценку жизненной, исторической, личностной конъюнктуры. Отсюда раз и навсегда следует разделить амплуа теоретика и политика (социально­го техника). Богу — богово, а кесарю — кесарево. Один объясняет, другой изменяет мир.

Принцип гуманизма: общество — средство, человек — цель. Есть что-то глубоко возвышенное, завораживающее в наивной идее общественно­го договора: делегируя обществу часть своих прав, свобод, обязанностей, люди решают объединиться в общество для совместного оптимального проживания. Здесь акцентируется: исходное — человек, общество — вто­ричное, производное. Многократно усиливая эту мысль, вместе с А. Швей­цером примем: человек — всегда человек, общество же — временно. Соз­нание этого должно избавить социального теоретика от чрезмерного увлечения приемом идентификации — имеется предел, за которым его ис­пользование недопустимо. Высшим и конечным объемом социальных идеа­лизации оказывается индивид, покушаться на неповторимость, целостность которого никогда не стоит. Индивид не идентифицируем, идеализациями не исчерпаем (лучший тип подобного исчерпания — казарма, кладбище, но там нет пространства действий социального теоретика). Всегда есть гума­нитарный остаток, который не препарируется, в модус in vitro (в пробир­ке) не переводится. Его и не следует переводить в этот модус. В погоне за идеализацией индивида нельзя терять индивида. Поэтому в констатирую­щей части СПТ должен предусматриваться аппарат антропологических описаний, in vivo (в жизни) фиксирующих реальное богатство личностных интенций, побуждений, девиаций, составляющих канву жизненного само­осуществления индивида.