Предмет философии и ее место в современной культуре 28 страница

Лауреат Нобелевской премии 1950 года в области литературы Б. Рассел ви­дел основной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело к потере подлинных гуманистических ценностей и идеалов. Дух тех­нократизма отрицает жизненный мир действительности, делает жизнь безду­ховной. Г. Маркузе, например, отмечал, что господство техники приводит к фор­мированию «одномерного человека». Антиутопии XX в. резко критикуют об­разы «машинизированного будущего», отождествляя их с тоталитарным государством, где наука и техника доведены до совершенства и где подавлены свобода, индивидуальность.

Крайний антисциентизм с его требованиями ограничить и даже затормо­зить научно-технический прогресс предлагает возвращение к традиционным об­ществам, неспособным в современных условиях решать проблемы обеспечения постоянно растущего населения элементарными жизненными благами.

Во второй половине ХХ в. происходит изменение нравственно-этической ориентации естествоиспытателей, которое часто определяют как гуманизацию естественнонаучного и технического знания²⁶⁷. Рост уровня гуманитарного со­знания обусловлен целым рядом обстоятельств: осознанием смертельной опас­ности, которую создает для человека разработка оружия массового уничтоже­ния; обострением глобальных проблем - экологический кризис, демографичес­кий взрыв, энергетических кризис; появлением генной инженерии; использованием фармакологических средств с целью воздействия на структуру личности; экспериментами на человеке и т.п.

Сегодня важно органическое соединение ценностей научно-технического мышления с теми социальными ценностями, которые представлены нравствен­ностью, искусством, философским и, возможно, религиозным постижением мира.

12.3. Эстетические критерии научного поиска

Уже в эпоху Возрождения, когда опорой науки перестала быть традиция, истину называли дочерью времени, в число ее критериев включали эстетическую ценность, понятие красоты. В заметках Леонардо да Винчи видно как опре­деления красоты перерастают в определение истины, а в натурфилософских про­изведениях Дж. Бруно можно услышать уже не столь явные отзвуки эстетических идей. В XVII - XVIII вв. эстетический критерий выражает степень совершенства теории.

Познавая скрытую гармонию мира, наука сближается с искусством. У нее есть своя эстетика, и эстетическое начало играет большую роль в развитии на­учного познания. Уродливая эстетическая конструкция не удовлетворяет уче­ных, порождая в них чувство интеллектуального дискомфорта и, наоборот, кра­сота и совершенство теоретических построений является для ученых знаком ис­тины. Так, П. Дирак считал красоту формулы (или ее изящество) как гарантию истинности; Ж. Адамар писал: «изобретение - это выбор; этим выбором повели­тельно руководит чувство научной красоты»268/ ^[96].

В современной науке укрепляются представления о необходимости со­ответствия научных концепций красоте и гармонии, об эстетической стороне познания, а красоте как эвристическом принципе, применительно к теориям, законам, концепциям. Поиски красоты, т.е. единства и симметрии законов при­роды - часто выступает как стимул научного творчества. В. Гейзенберг считал, что естествознание несет в себе заряд духовности, органично сочетаясь с такой ценностью как красота.

Гуманитарный стиль мышления представляет собой возрождения единства истины, добра и красоты как основы и квинтэссенции духовной культуры.

Идея эта всегда была в традициях нашей отечественной культуры. Еще в 20-е годы Н.К. Рерих ставил вопрос о «культуре духа» как основе всей челове­ческой деятельности, особенно в научно-технических ее проявлениях. Рерих ут­верждал единство познавательного, эстетического, этического отношения чело­века к миру. В ком не воспитана «культура духа», тот должен быть лишен права

²⁶⁷ Гуманизм - мировоззренческая позиция, которая утверждает приверженность ценностям истины и блага.

заниматься наукой, считал Рерих. Иначе после нас останутся самые грозные пустыни - «пустыни духа» помимо материальных пустынь269/ ^[97].

12.5. Ценностные ориентации ученого: многообразие личностных мотиваций и ценностных ориентаций

Ценностные ориентации ученого опираются на ценности научного познания как особого вида деятельности (когнитивные ценности) и на ценности, которым руководствуется ученый как личность (экзистенциональные и соци­альные ценности).

Традиционно главная когнитивная ценность науки - истина (объективное, доказанное знание). И до недавнего времени ученые были убеждены, что этика науки состоит в соблюдении таких норм научной деятельности как чистота про­ведения эксперимента, научная добросовестность в теоретических исследовани­ях, отрицательное отношение к плагиату, высокий профессионализм, бескоры­стный поиск и отстаивание истины.

Смысл соблюдения этих норм в том, что в стремлении к истине ученый не должен считаться ни со своими симпатиями и антипатиями, ни с какими бы то ни было иными привходящими обстоятельствами. Широко известно, например, изречение Аристотеля: «Платон мне друг, но истина дороже». Многие подвиж­ники в науке не отрекались от своих убеждений перед лицом тяжелейших испы­таний и даже смерти - Дж. Бруно и др.). Как отмечает в этой связи норвежский философ Г. Скирбекк, будучи деятельностью, направленной на поиск истины, наука регулируется нормами: «ищи истину», «избегай бессмыслицы», «выражайся ясно», «старайся проверять свои гипотезы как можно более основательно». При­мерно так выглядят формулировки этих внутренних норм науки.

Нормы научной этики редко формулируются в виде специфических переч­ней и кодексов. Однако известны попытки выявления, описания и анализа этих норм. Наиболее популярна в этом отношении концепция английского социоло­га науки Р. Мертона, представленная в работе «Нормативная структура на­уки» (1942 г.). В ней Р. Мертон дает описание этоса науки, который понимается им как комплекс ценностей и норм, воспроизводящихся от поколения к поколению ученых и являющихся обязательными для человека науки. С точки зрения Р. Мер-тона, нормы науки строятся вокруг четырех основополагающих ценностей:

• универсализм - убежденность в том, что изученные наукой природные яв­ления протекают повсюду одинаково и истинность научных утверждений долж­на оцениваться независимо от возраста, пола, расы, авторитета, званий тех, кто их формулирует. Наука, стало быть, внутренне демократична270/ ^[98];

• общность - научное знание должно свободно становиться общим достоя­нием;

• бескорыстность - стимулом деятельности ученого является поиск истины свободной от соображений личной выгоды (славы, денежного вознаграждения и т.п.)271/ ^[99];

• организованный скептицизм - уважение к предшественникам и критичес­кое отношение к их результатам.

Эти социальные нормы составляют основу профессиональной деятельнос­ти ученых и их поведения (т.н. «этос науки»). Их ученый усваивает в ходе своей профессиональной подготовки. И коль скоро познание регулируется нормами, пусть даже нормами познавательными и методологическими, следование им или пренебрежение ими выступает и как акт морального выбора, предполагающий ответственность ученого перед своими коллегами и перед научным сообществом, т. е. его профессиональную ответственность.

Предпринятый Р. Мертоном анализ ценностей и норм науки неоднократ­но подвергался критике, не всегда, впрочем, обоснованной. Отмечалась, в част­ности, абстрактность предложенных Р. Мертоном ценностей, и то, что в своей реальной деятельности ученые нередко нарушают их, не подвергаясь при этом осуж­дению со стороны коллег. Во многом под воздействием этой критики Р. Мертон вновь обратился к проблеме этоса науки в 1965 г. в работе «Амбивалентность ученого». В ней он отметил наличие противоположно направленных норматив­ных требований, т.е. норм и «контрнорм», на которые ориентируются ученые в своей деятельности. Противоречивость этих требований приводит к тому, что ученый нередко оказывается в состоянии амбивалентности, неопределенности по отношению к ним.

К примеру, ему надлежит как можно быстрее делать свои результаты дос­тупными для коллег; он должен быть восприимчивым по отношению к новым идеям; от него требуется знать все относящиеся к области его интересов работы предшественников и современников. Вместе с тем он должен тщательно прове­рить эти результаты перед их публикацией; не должен слепо подчиняться интел­лектуальной моде; его эрудиция не должна подавлять самостоятельность мыш­ления ученого. Таким образом, ученый может и должен проявлять определен­ную гибкость, поскольку нормативно-ценностная структура науки не является жесткой. И тем не менее наличие норм и ценностей (пусть не именно этих, но в чем-то сходных с ними по смыслу и по способу действия) очень важно для само­организации научного сообщества.

Разумеется, в тех случаях, когда нарушение этих норм очевидно, результат попросту не будет заслуживать серьезного отношения. Нередко, однако, про­верка требует как минимум повторения исследования, что немыслимо приме­нительно к каждому результату. С этой точки зрения становится ясной контро­лирующая функция таких элементов научной работы, как описание методики эксперимента или теоретико-методологическое обоснование исследования. Под­готовленному специалисту этих сведений обычно бывает достаточно для того, чтобы судить о том, насколько серьезна работа. С другой стороны, и сам иссле­дователь, адресуясь к коллегам, вправе претендовать на их беспристрастное и объективное мнение по поводу сообщаемого им результата.

В классической науке, эпицентром которой, как уже было сказано, был абстрактный идеал самоценной истины, научная истина и этические ценности (экзистенциальные и социальные ценности) были разделены непроходимой гра­нью. Концепция «этической нейтральности» науки стала едва ли не догмой позитивистски ориентированной философии науки, в которой разграничивается контекст открытия и обоснования, и контекст познания и применения. С позиций здравого смысла науки ясно, что законы природы, выраженные математи­ческими уравнениями, сами формализмы языка науки совершенно независимы от страстей, которые бушевали по поводу их поиска и обоснования, от субъек­тивных вкусов и аффектаций теоретиков.

Знание, опредмеченное в знаково-се­миотических структурах, пребывает «по ту сторону добра и зла», ибо отобража­ет объективное состояние, независимое ни от человека, ни от человечества. Все как будто так. Но ведь наука это не только фиксация добытого знания, но и процесс живой продуктивной деятельности человека. Не учитывать социальное и антропологически-личностное измерение познания современная наука не мо­жет. Иначе человеческая личность неизбежно предстанет как орудийно-инструментальный исполнитель безличной воли некоего абсолютного субъекта, при­рода которого совершенно неясна и иррациональна.

В формировании типа личности ученого, его поведенческих и ментальных навыков участвуют ценностные ориентации той или иной эпохи. Ученый разде­ляет основополагающие ценности взрастившей его культуры - гуманизм, ува­жение к личности, служение обществу, демократическое право каждого челове­ка на свободу выбора, право на жизнь и т. д.272/ ^[100].

Так например, возникновение механистического естествознания в XVII в. характеризуется разрывом с ценностями традиционно-патриархальными. Рож­дение механистической исследовательской программы неразрывно связано с этикой, рожденной жесткой и чуждой всякой сентиментальности эпохой ран­них буржуазных революций. Она характеризуется равнодушием к проблемам добра и зла в их традиционном понимании и ориентацией на индивидуальный поиск личного призвания, личного смысла бытия, знаков личной избранности в рамках профессиональной деятельности. И этот «фаустовский» дух равноду­шия традиционной морали к миру «ценностей Гретхен» пронизывает програм­му механицизма. Новые ценностные ориентации находят «свое наиболее пол­ное воплощение как раз в естественнонаучной направленности мышления (но не в собственно гуманитарном знании, которое долго оставалось реликтом сред­невековой концепции человека)»273/ ^[101].

Особенностью современного, формирующегося стиля научного мышления можно считать признание принципиальной неустранимости ценностной осно­вы познания. Так, в биологии обретает теоретический статус морального эко­логического императива принцип коэволюции мира человека и мира природы. Человеческое измерение в современной физике и космологии отражено в актив­ной разработке и освоении антропного принципа, концепции глобальной эво­люции и т.п.

Не только когнитивные потребности, но и другие человеческие потребнос­ти и мотивы также играют свою роль в развитии науки274/ ^[102]. А. Эйнштейн очень образно сказал о моральных побуждениях и «духовных силах», ведущих людей к научной деятельности: «Храм науки - строение многосложное. Различны пре­бывающие в нем люди и приведшие их туда духовные силы. Некоторые занима­ются наукой с гордым чувством своего интеллектуального превосходства; для

них наука является тем подходящим спортом, который должен им дать полноту жизни и удовлетворение честолюбия. Можно найти в храме и других: они при­носят сюда в жертву продукты своего мозга только в утилитарных целях. Если бы посланный богом ангел пришел и изгнал из храма всех людей, принадлежа­щих к этим двум категориям, то храм бы катастрофически опустел, но в нем все-таки остались бы еще люди как прошлого, так и нашего времени»275/ ^[103] . Он отме­чал, что в науке важны не только плоды творчества ученого, интеллектуальные его достижения, но и его моральные качества - нравственная сила, человеческое величие, чистота помыслов, требовательность к себе, объективность, неподкуп­ность суждений, преданность делу, сила характера, упорство в выполнении ра­боты при самых невероятных трудностях и т.п.

12.5. Свобода научного поиска и социальная ответственность ученого

Осознание роли нравственного, этического начала в науке актуализирует вопрос о социальной ответственности ученого^276/ [104]. Еще В.И. Вернадский под­черкивал, что ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответствен­ными за последствия их открытий. Ф. Жолио-Кюри, после того как была откры­та цепная реакция деления урана, беседовал со своими сотрудниками о мораль­ном праве продолжать исследования, которые приведут не только к повыше­нию индустриального и культурного потенциала, но и к созданию атомной бомбы. М. Борн, говоря об этом в своих воспоминаниях, отмечал, что в «реаль­ной науке и ее этике произошли изменения, которые делают невозможным со­хранение старого идеала служения знанию ради него самого, идеала, в который верило мое поколение. Мы были убеждены, что это никогда не сможет обер­нуться злом, поскольку поиск истины есть добро само по себе. Это был прекрас­ный сон, от которого нас пробудили мировые события»277/ ^[105]. Здесь имеются в виду прежде всего - американские ядерные взрывы над японскими городами. Осво­бождение атомной энергии в средине столетия явилось в этом отношении опре­деленным историческим рубежом.

Многие ученые, например Р. Оппенгеймер, отказались работать над водо­родной бомбой, исходя из этических соображений. Когда Отто Ган, открыв­ший расщепление урана, узнал о взрыве атомной бомбы над Хиросимой, он был глубоко потрясен такими результатами его открытия. Рассказывают (Эрих Багге), что он не спал несколько ночей и помышлял о самоубийстве. Одно время даже обдумывал план предотвратить катастрофу, собрав весь уран и утопив его в море. Однако можно ли было таким образом лишить человечество всех благ, которые в то же время принесет уран? А вспомните А. Сахарова, осознавшего возможное количество жертв, к которым приведет испытание атомного ору­жия, и выступившего против его испытания в атмосфере.

Особую остроту проблема нравственной ответственности приобрела в пос­леднее время, в частности, в связи с прогрессом в области генной инженерии, по­скольку это затрагивает интимные механизмы жизни. В 1975 г. ведущие ученые мира добровольно заключили мораторий, временно приостановив ряд исследо­ваний, потенциально опасных не только для человека, но и для других форм жизни на нашей планете. Объявление моратория было беспрецедентным собы­тием для науки: впервые по собственной инициативе ученые решили приоста­новить исследования, сулившие им колоссальные успехи.

По мере разработки чрезвычайно строгих мер безопасности при проведе­нии экспериментов некоторые исследования постепенно возобновились, но наи­более рискованные типы экспериментов до сих пор остаются под запретом. Это пример того, что социальная ответственность - органическая составляющая на­учной деятельности (впрочем, как и любой человеческой деятельности). Сейчас делается много попыток создания определенных этических кодексов, которые регулировали бы исследования в области генетики человека, выходят работы по этике генетического контроля. Например, К. Поппер считал, что естествоис­пытатели должны давать клятву стремиться только к благу для людей и никог­да к вреду. Провозглашен манифест Рассела - Эйнштейна о необходимости при­знать приоритет человеческих измерений развития науки и техники, создано Пагоушское движение, Всемирная федерация научных работников. Но могут ли кодексы, клятвы обеспечить полное решение проблемы?

Вопрос о свободе исследований, о том, как она должна пониматься, был одним из центральных в ходе дискуссий вокруг этих исследований. Высказыва­ются самые разные точки зрения. Наряду с защитой абсолютно ничем не огра­ничиваемой свободы исследований, была представлена и диаметрально проти­воположная точка зрения - предлагалось регулировать науку так же, как регу­лируется движение по железным дорогам. Между этими крайними позициями находится широкий диапазон мнений о возможности и желательности регули­рования исследований, о том, кому должно принадлежать здесь решающее сло­во - самому исследователю, научному сообществу или обществу в целом.

Говоря о необходимости свободы мысли и свободы научного поиска, В. И. Вернадский высказывал весьма проницательные, можно сказать оптимис­тические суждения о взаимоотношениях власти (государства) и науки. Он счи­тал, что власть не может (явно или скрыто) ограничивать научную мысль, а должна всемерно способствовать ее плодотворному и беспрепятственному раз­витию. Тем более недопустимо насильственное государственное вмешательство в научное творчество, «оправдывая» это классовыми, партийными и другими узколичными интересами. «В сущности, - подчеркивал Вернадский, - научная мысль при правильном ходе государственной работы не должна сталкиваться с государственной силой, ибо она является главным, основным источником народ­ного богатства, основой силы государства»278/ ^[106].

Постановка проблемы и требование социальной ответственности ученых -необходимость нашего времени. Но в какой степени ей могут следовать ученые в своей деятельности? Самосознание современной науки раздвоено. С одной сто­роны, она еще не утратила память о том, что научное исследование есть движе­ние к истине, с другой, став «профессией», она приняла на себя все характерные черты этого рода деятельности.

В связи с этим К. Ясперс писал, что «факт превращения свободного иссле­дования отдельных людей в научное предприятие привел к тому, что каждый считает себя способным в нем участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. Возникает слой плебеев от науки... Кризис науки - это кризис

людей, который охватил их, когда они утратили подлинность безусловного же­лания знать»279/ ^[107]. Плебейская наука, считает он, служит не Истине, а тем, кто га­рантирует материальное благополучие «научным предприятиям». Но ведь так поступают люди во всех иных сферах своей деятельности. Можно ли предъяв­лять людям науки счет, по которому не платит никакая другая группа наемных работников?

Некоторые исследователи предполагают, что ответить на вопрос о социальной ответственности можно более конкретно, если помнить о различии между фундаментальными и прикладными исследованиями.

Если ученый, занятый в сфере фундаментальных исследований, догадыва­ется о возможности использования того или иного достижения в науке в неже­лательном для социума направлении он обязан предупредить об этом своих кол­лег и широкую общественность - таково естественное требование научной и гражданской этики. Но это все, что можно от него требовать. Призыв ввести клятву ученого, которая бы обязывала его отдавать свой талант и силы реше­нию только полезных для человечества проблем, по отношению к фундамен­тальным исследованиям звучит наивно. Задача ученого, работающего в этой области, исследовать природные объекты в том виде, в котором они существу­ют сами по себе, независимо от человеческой деятельности - объективные зако­ны природы. К тому же понятие пользы и блага не являются вневременными и абсолютными.

Известно, что фундаментальные научные открытия непредсказуемы, а спектр их потенциальных приложений бывает чрезвычайно широким. Уже в силу одного этого мы не вправе говорить о том, что этические проблемы являются достоянием лишь некоторых областей науки, что их возникновение есть нечто исключительное и преходящее, нечто внешнее и случайное для развития науки. В связи с этим следует подчеркнуть принципиальное суждение о том, что при изучении «человекоразмерных объектов поиск истины... непосредственно зат­рагивает и гуманистические ценности. С системами такого типа нельзя свобод­но экспериментировать. В процессе их исследования и практического освоения особую роль начинает играть знания запретов на некоторые стратегии взаимо-действия»280/ ^[108] .

Прикладные исследования («ноу-хау») - исследования возможности приме­нения фундаментальных знаний для получения практических эффектов, изме­нение природных объектов в нужном человеку направлении. Иногда особенно в научно-технических комплексах трудно провести грань между фундаменталь­ными и прикладными исследованиями, между научной разработкой и инженер­ной деятельностью. Но она существует, т.к. одни ориентируются на познание объективных законов природы, другие - на создание новых веществ, машинных технологий. Даже когда речь идет о прикладных разработках, характер кото­рых вполне ясен, ученому подчас бывает не просто решить вопрос о своем в нем участии (например, участие в Матхэтенском проекте по созданию атомного оружия или созданию его в СССР).

Кроме того, сам прогресс науки расширяет диапазон таких проблемных ситуаций, в которых нравственный опыт, накопленный учеными, да и всем человечеством, оказывается недостаточным. С особой остротой, например, встал вопрос об определении момента смерти донора в связи с успехами экспериментов по пересадке сердца и других органов. Этот же вопрос возникает и тогда, когда у необратимо коматозного (т. е. навсегда утратившего сознание) пациента с помощью технических средств поддерживается дыхание и сердцебиение.

В этой связи можно привести мнение одного из ведущих отечественных биологов В.А. Энгельгардта о том, что в случае глобальных проблем, кризисов ученым не раз придется обращаться к своей совести, призывать чувство ответ­ственности, чтобы найти правильный путь преодоления возникающих угроз. И, разумеется, дело общественной совести ученых мира, общей ответственности - всемерно бороться с причинами, вызывающими вредные, губительные послед­ствия, направлять научные поиски на исправление вреда, который сама наука, не взвесив и не учтя возможных последствий, могла принести, и тем самым ока­заться причастной к возникновению тех или иных глобальных проблем.

По-видимому, все моратории и запреты должны относится только к при­кладным исследованиям. Требовать от ученого, занятого в сфере фундаменталь­ных исследований, всегда учитывать возможные последствия своих открытий -значит выдвигать благие, но нереализуемые пожелания281/ ^[109]. Ученые несут ответ­ственность за использование научных открытий в той мере, в какой они оказы­ваются причастными к принятию решений. Но не надо «переносить тяжесть преступления с убийцы на орудие преступления», писал Г. Башляр. Вместе с тем, любые попытки научных работников снять с себя такую ответственность, ссы­лаясь на существование объективной логики науки, независимой от воли от­дельных исследователей, ныне отвергаются как неэтические, так же как и стрем­ление «спрятаться» за тезис, согласно которому использование научных дости­жений всецело определяется характером социальных институтов, в рамках которых они функционируют.

Справедливо утверждается, что такие аргументы представляют собой спо­соб усыпить свою совесть. Ученые должны ощущать груз ответственности даже в большей степени, нежели другие, т.к. знают глубже, осведомлены лучше. По­этому могут предугадать и оценить размеры грядущей опасности. Это относит­ся к ряду исследований в области микромира, генной инженерии и т.п. Резуль­таты этих исследований, с одной стороны, могут принести человечеству неис­числимые блага (в частности, неисчерпаемый источник энергии, избавление людей от наследственных болезней путем замены патологического гена нормаль­ным и т. п.), а с другой - большие опасности.

Социальная ответственность ученых не есть нечто внешнее, некий довесок, который неестественным образом связывается с научной деятельностью. На­против - это органическая составляющая научной деятельности, достаточно ощу­тимо влияющая на проблематику и направление исследований. Осознание это­го приводит к гуманизации естественнонаучного и технического знания, росту уровня гуманитарного сознания ученых. Расширение и углубление практичес­ких возможностей человека, меры его давления на биосферу, его вторжение в микромир - все это в совокупности принудительным образом побуждает науку (в том числе и посредством воздействия общественного сознания с его тревож­ностью) формировать новые этологические и этические ориентиры.

В центре нового этоса стоит уже презумпция не-знания, своеобразный ва­риант исторической мудрости «ученого-не-знания» с его максимой, сформули­рованной более пяти веков назад Николаем Кузанским: «Все, что мы желаем по­знать, есть наше не-знание». Неразумное знание уступает свое место разумному не-знанию и самоограничению. Таков путь становления сознательно-свобод­ной воли социального субъекта, обретения им подлинного самосознания, пре­одоления псевдосвободной стихии произвола, импульсивного вожделения, раз­рушительной экспансии.

Одна из важнейших задач, которая стоит перед большой наукой, - это ска­зать, что нам не дозволено! Где пределы допустимой активности человека в раз­личных сферах его приложения? В результате размышлений над этой пробле­мой складывается представление об «экологическом императиве», или о «запрет­ной черте», переступать которую человечество не имеет права ни при каких обстоятельствах, ибо это означало бы его гибель или деградацию²⁸².

Экологический императив - это совокупность таких недопустимых наруше­ний равновесия природы, которые могут повлечь за собой дальнейшее неконт­ролируемое изменение характеристик биосферы, сделать существование чело­века на Земле невозможным. И знание его требований превращается сегодня в жизненную потребность человечества. В этом плане представляет интерес ис­следования теоретиков Римского клуба, подходящих к построению «моделей мира» с учетом человеческого фактора. Они предлагают подчинить гуманитар­ным целям развитие науки и техники, экономический рост вообще. Гуманисти­ческие проекты членов Римского клуба являются своеобразным выражением протеста против «одномерного» технико-экономического развития техногенной цивилизации²⁸³.

Знание границы, «запретной черты» еще не означает, что люди будут сле­довать условиям экологического императива, согласовывать свои действия с теми возможностями, которые дает им Природа. Экологический императив требует переориентации большинства ценностных шкал человека. Нужно преодолеть самого себя, научиться по-иному воспринимать природу, по-иному относиться друг к другу. Одно из важнейших положений этого нравственного императива, по мнению Н. Моисеева, не только представление, но и ощущение «общеплане­тарной общности». Во многом был прав Тейяр де Шарден, когда говорил о сверх­жизни как о будущем, в котором должны быть разрушены барьеры непонима­ния - религиозные, национальные, расовые.

Таким образом, формирования нового этоса современной науки происхо­дит в лоне более широкого процесса - процесса становления нового планетарно-экологического сознания, соответствующего практике взаимодействия цивили­зации и природы в современных условиях. Выработка этого сознания уже стала предметом пристального внимания мировой философии. Речь идет об артику­ляции и коррекции ценностно-нормативных зависимостей и нормативов, регу­лирующих выбор стратегий и оценку смыслов деятельности человека. В новой системе ценностей и приоритетов, выстраданных цивилизацией, природа пред­стает уже не безразличным и косным резервуаром ресурсов, не объектом поко­рения и господства, а субъектом, живущим интенсивной внутренней жизнью, в зеркало которой смотрится человек и в отношении к которой он утверждает себя уже не просто как активное и умелое, но как свободно-универсальное, а потому и моральное существо. Отсюда и актуализация такого ригорического императива нового этоса науки: «Не должно быть безнравственной науки!» -как в смысле последствий применения ее достижений, так и в смысле ее этичес­кой нейтральности, равнодушия к судьбам цивилизации.