Предмет философии и ее место в современной культуре 25 страница

Нетрудно понять, что с помощью канонов индукции Ф. Бэкона, даже усовершен­ствованных в прошлом веке Дж. Ст. Миллем, можно открывать лишь простей­шие эмпирические закономерности о регулярной связи наблюдаемых свойств явле­ний природы. Раскрытие же ненаблюдаемых, внутренних механизмов явлений требует обращения к теоретическим понятиям и гипотезам, а это предполага­ет наличие у исследователя способности не только к широкому, абстрактному мышлению, но и к интуиции, воображению, целостному охвату изучаемых явле­ний, не говоря уже о таланте, опыте и квалификации. Это означает, что генери­рование новых идей в науке есть творческий процесс, который нельзя уложить в заранее заданные логические каноны, схемы или алгоритмы.

В связи с этим в 30-40-е гг. XIX в. начинается критика концепций логики откры­тия, которые были распространены в XVII и XVIII вв., и постепенно происходит переход к новой концепции методологии научного исследования - к гипотетико-дедуктивной ее модели. Согласно такой модели, логика не играет какой-либо роли в процессе генерирования новых научных идей, гипотез и теорий, ее задача сводит­ся лишь к дедукции следствий из гипотез, найденных нелогическим путем, и про­верке их с помощью данных наблюдения и эксперимента.

Как отмечал А. Эйнштейн, важнейший методологический урок, который преподнесла квантовая физика, состоит в отказе от упрощенного пониманиявозникновения теории как простого индуктивного обобщения опыта. Теория, под­черкивал он, может быть навеяна опытом, но создается как бы сверху по отноше­нию к нему и лишь затем проверяется опытом^{224/ [53]}. Человеческий разум должен, по его мнению, «свободно строить формы», прежде чем подтвердилось бы их действи­тельное существование: «из голой эмпирии не может расцветать познание». Эво­люцию опытной науки «как непрерывного процесса индукции» Эйнштейн сравни­вал с составлением каталога и считал такое развитие науки чисто эмпирическим делом, поскольку такой подход, с его точки зрения, не охватывает весь действи­тельный процесс познания в целом. А именно - «умалчивает о важной роли интуи­ции и дедуктивного мышления в развитии точной науки. Как только какая-нибудь наука выходит из начальной стадии своего развития, прогресс теории достигается уже не просто в процессе упорядочения. Исследователь, отталкиваясь от опытных фактов, старается развивать систему понятий, которая, вообще говоря, логически опиралась бы на небольшое число основных предположений, так называемых ак­сиом. Такую систему понятий мы называем теорией... Для одного и того же комп­лекса опытных фактов может существовать несколько теорий значительно разли­чающихся друг от друга»^{225/ [54]}. Сказанное Эйнштейном не означает, что он отвергал роль опыта как источника знания. Однако он считал, что «не всегда является вред­ным» в науке такое использование понятий, при котором они рассматриваются независимо от эмпирической основы, которой обязаны своим существованием.

Иначе говоря, теории современной науки создаются не просто путем ин­дуктивного обобщения опыта (хотя такой путь не исключается), а за счет перво­начального движения в поле ранее созданных идеализированных объектов, ко­торые используются в качестве средств конструирования гипотетических моде­лей новой области взаимодействий. Обоснование таких моделей опытом превращает их в ядро будущей теории.

Идеализированный объект выступает таким образом не только как теоре­тическая модель реальности, но он неявно содержит в себе определенную про­грамму исследования, которая реализуется в построении теории. Соотношения элементов идеализированного объекта - как исходных, так и выводных, пред­ставляют собой теоретические законы, которые (в отличие от эмпирических за­конов) формулируются не непосредственно на основе изучения опытных дан­ных, а путем определенных мыслительных действий с идеализированным объек­том. Знания теоретического уровня возникают в результате внутреннего развития идей и концепций, а не простого обобщения данных наблюдения.

Из этого вытекает, в частности, что законы, формулируемые в рамках тео­рии и относящиеся по существу не к эмпирически данной реальности, а к реаль­ности как она представлена идеализированным объектом, должны быть соот­ветствующим образом конкретизированы при их применении к изучению ре­альной действительности.

11.2. Трансформации объекта и идеала объективности. Проблема преодоление разрыва объекта и субъекта познания

Классическая традиция европейской гносеологии, идущая от Аристотеля и Декарта, полагает объективность идеалом знания. Этот идеал имеет два вза-

имосвязанных, но различных смысла. Во-первых, объективно знание, которое «совпадает» со своим объектом. Во-вторых, объективным считается знание, из которого устранено все, что в процессе его получения связано с субъектом и средствами его познавательной деятельности.

Опыт более поздних веков вынудил европейских мыслителей критически отнестись ко второму смыслу объективности. Так понимаемую «объективность» Э. Гуссерль называл «овнешнением» знания, превращением его в нечто утратив­шее свои корни и отчужденное от человека, предстающее перед ним как извра­щение его собственной духовности, как посмертная маска убитого им самим предмета познания. Овнешненное знание есть плод «натурализма» и «объекти­визма» - двух наименований для одного и того же представления о знании как о чем-то способном вести полноценное существование, будучи отделенным от человека, его целей и ценностей.

Как было отмечено Э. Гуссерлем, а вслед за ним многими критиками «наи­вного» или «метафизического реализма» (Х. Патнем, Б. ван Фрассен и др.), имен­но «объективистская» установка в конечном счете ведет к скептицизму и край­нему субъективизму в теории познания. Утверждения о существовании объек­тов (онтологические высказывания) зависят от определенной концептуальной системы: например, одна фундаментальная физическая теория говорит о суще­ствовании «корпускул» или «частиц», другая помещает на место этих объектов «поля». «Постулировать же множество объектов «как таковых», Кирпичей Ми­роздания или чего-то в этом роде, существующего в абсолютном смысле, безот­носительно к нашему рассуждению, а также понятие истины как «соответствия» этим объектам - значит попросту возрождать давно рухнувшее здание традици­онной метафизики», - пишет Х. Патнем^{226/ [55]}. Оторвав знание от процесса его по­лучения, научную методологию - от ценностно-целевых ориентиров, такая воз­рожденная метафизика утрачивает возможность сопоставления знания с «объектом-самим-по-себе». Объективность становится рекламной вывеской над входом в самые различные и даже противоположные по содержанию «концептуальные схемы» и «понятийные каркасы». Если интерпретировать выбор между этими «схемами» как произвольный, волевой акт субъекта, это дает аргументы крити­кам науки, усматривающим в ней не оплот объективности и рациональности, а убежище и опорную базу утонченного субъективизма и скептицизма. Э. Гуссерль придавал этому серьезное значение как одному из оснований «кризиса европейской цивилизации», захваченной потоком безверия и сомнений в воз­можностях Разума.

Классическое естествознание отождествляет объективность и объектность, предполагая, что к объективности ведет лишь только объектный способ рассмотрения вещей. В определенные периоды истории идеал объективности знания казался несовместимым с учетом субъективных характеристик. Природа человека рассматривалась не только как носитель lumen naturale^{227/ [56]}, но и как то, что способно гасить естественный свет разума, и потому мыслители Нового времени мучительно искали гарантий, что этот свет не только не угаснет, но будет светить все ярче, прорывая тьму незнания.

Потребовалось длительное и трудное эволюционирование всего мировоззренческого комплекса, самих ду­ховных основ культуры, чтобы разрыв между объективностью и субъективнос­тью мог быть хотя бы частично преодолен, чтобы философия вместе с наукой осознали взаимную обусловленность этих понятий.

Развитие науки в ХХ в. выявило уязвимость «натуралистического объек­тивизма», причем самый чувствительный удар был нанесен самой «натуралис­тической» наукой - физикой. Исследование микромира с его квантовыми зако­номерностями показало, как писал В. Гейзенберг, что «в сферах опыта, кото­рые расположены далеко за пределами повседневности, упорядочение чувственного восприятия по образцу «вещи-в-себе», или, если хотите, «предме­та» уже не может быть осуществлено и что, таким образом, выражая это про­стой формулой, атомы уже не являются вещами или предметами»^{228/ [57]} . Объекты физики микромира «суть составные части ситуаций наблюдения, обладающие высокой объяснительной ценностью при физическом анализе явлений»^{229/ [58]}.

Таким образом, В. Гейзенберг был первым, кто показал, что в общем слу­чае разделение субъекта и объекта его наблюдения невозможно^{230/ [59]}. Квантовая механика дала первые наглядные и неопровержимые доказательства о включён­ности человека в качестве активного элемента в не только в процесс познания, но и в единый мировой эволюционный процесс. Познающий субъект не отделен от предметного мира, а находится внутри него. Мир раскрывает свои структу­ры и закономерности благодаря активной деятельности человека в этом мире. Только тогда, когда объекты включены в человеческую деятельность, мы мо­жем познать их сущностные связи.

Развитие науки показало, что исключить субъективное вообще из позна­ния полностью невозможно, даже там, где «Я», субъект играет крайне незначи­тельную роль^{231/ [60]}. С появлением квантовой механики возникла «философская проблема, трудность которой состоит в том, что нужно говорить о состоянии объективного мира, при условии, что это состояние зависит от того, что делает наблюдатель»^{232/ [61]}. В результате существовавшее долгое время представление о материальном мире как о некоем «сугубо объективном», независимом ни от какого наблюдения, оказалось сильно упрощенным. На деле практически не­возможно при построении теории полностью отвлечься от человека и его вме­шательства в природу, тем более в общественные процессы.

Поэтому, строго говоря, любые явления нельзя рассматривать «сами по себе» в том смысле, что их познание предполагает присутствие субъекта, человека. Стало быть, не только в гуманитарных науках, но «и в естествознании предметом ис­следования является не природа сама по себе, а природа, поскольку она подлежит человеческому вопрошанию, поэтому и здесь человек опять-таки встречает само­го себя»^{233/ [62]}. Без активной деятельности субъекта получение истинного образа пред­мета невозможно.

Более того, мера объективности познания прямо пропорцио­нальна мере исторической активности субъекта. Однако последнюю нельзя абсо­лютизировать, так же как и пытаться «устранить» из познания субъективный момент якобы «в угоду» объективному. Недооценка, а тем более полное игнори­рование творческой активности субъекта в познании, стремление «изгнать» из процесса познания эту активность закрывают дорогу к истине, к объективному отражению реальности.

Новое осмысление объективности знания через включение в арсенал раци­ональности интуиции и других «нетрадиционных» характеристик познаватель­ной деятельности влечет за собой дальнейший системный анализ взаимоопреде­лений этих характеристик и, наконец, объединение гносеологических и социо­логических «концептуальных схем» в единую теорию познания.

Воспроизведя объект в формах своей деятельности, субъект всегда выра­жает так или иначе свое отношение к нему, свой интерес и оценку. Так, несмот­ря на самые строгие и точные методы исследования, в физику, по словам М. -Борна, проникает «неустранимая примесь субъективности». Анализ квантово-механических процессов невозможен без активного вмешательства в них субъекта-наблюдателя. Поскольку субъективное пронизывает здесь весь про­цесс исследования и в определенной форме включается в его результат, это дает «основание» говорить о неприменимости в этой области знания принципа объектности.

Действительно, поведение атомных объектов «самих по себе» невозможно резко отграничить от их взаимодействий с измерительными приборами, со сред­ствами наблюдения, которые определяют условия возникновения явлений. Од­нако развитие наук показало, что «исследование того, в какой мере описание физических явлений зависит от точки зрения наблюдателя не только не внесло никакой путаницы или усложнения, но, наоборот, оказалось неоценимой путе­водной нитью при поиске основных физических законов общих для всех наблюдений»^{234/ [63]}.

«Неклассическая» научная рациональность отказывается от принципов классической науки, которая исходила из относительности объекта к средствам, операциям и методам познавательной деятель­ности. Она утверждает, что не элиминация, а экспликация этих средств выступает как условие истинности знаний. Конечно, эксп­ликация - не самоцель рациональности, да она и не гарантирует от скептических выводов. Связь субъективного и объективного в зна­нии более глубокая. Научное познание включает в себя программу условий, поддающихся проверке и репродукции, при которых осу­ществляется познание его предмета; но эта программа, как и постро­ение предмета в соответствии с ней, должна раскрывать собствен­ную природу предмета, а не произвольный замысел исследователя.

Собственно, все наиболее значительные достижения науки XIX и ХХ вв. вели к этой очевидности. Однако решающие перемены в гносеологическом ос­мыслении научного познания произошли тогда, когда в сферу науки были вклю­чены такие объекты, как саморазвивающиеся сложные системы, взаимосвязи и взаимопереходы между ними. К числу таких систем относятся не только био­сфера, метагалактика, но и Земля как система геологических, биологических и

техногенных процессов, природно-социальные комплексы, в которые включен че­ловек (биотехнология, экология, информатика, социокультурная сфера и т.п.).

В современной методологической литературе^{235/ [64]} всё более склоняются к вы­воду о том, что если объектом классической науки были простые системы, а объектом неклассической науки - сложные системы, то в настоящее время вни­мание ученых всё больше привлекают системы, характеризующиеся открытос­тью и саморазвитием.

Таким образом, изменения в понимании объекта научного познания имеют двоякий характер. Во-первых, расширяется и усложняется объектная сфера науки за счет включения в нее новых объектов, значительная часть которых сама является порождением научно-тех­нологического развития (например, системы «искусственного интел­лекта», биотехнологические и социотехнические структуры). Впро­чем, при более пристальном взгляде оказывается, что речь идет не о простом расширении объектного мира, а о его радикальном «очело­вечивании», о новой систематизации природных характеристик, в результате которой человек входит в картину мира не как вещь, наряду с прочими вещами, и даже не просто как активный участник природных процессов, а как системообразующий принцип, как на­чало всех координат и исходный пункт всякого знания о мире. Это и значит, во-вторых, что мышление о таких объектах (о таком мире) неразрывно связано с характеристиками познающего субъекта: сред­ствами познания, целями и ценностями, которыми руководствуется человек и которыми ориентирован сам процесс познания.

А это требует новой методологии их познания. Научное исследование - не монолог, а диалог с природой. А это значит, что «активное вопрошание приро­ды» есть лишь неотъемлемая часть её внутренней активности. Тем самым объек­тивность в современной науке обретают более тонкое значение, ибо научные ре­зультаты не могут быть отделены от исследовательской деятельности субъек­та. «Открытый современной наукой экспериментальный диалог с природой, - писали И. Пригожин и И. Стенгерс,- подразумевает активное вмешательство, а не пассивное наблюдение. Перед учеными ставится задача научиться управлять физической реальностью, вынуждать её действовать в рамках «сценария» как можно ближе к теоретическому описанию»^{236/ [65]}. При этом подчеркивается, что в мире, основанном на нестабильности и созидательности (а современный мир именно таков), человечество опять оказывается в самом центре мироздания. И это не отход от объективности, а все более полное приближение к ней, ибо она открывается только в процессе активной деятельности людей.

Многие исследователи считают, что мало связать субъективность с объек­тивностью. Нужно еще наполнить субъективность социальным содержанием. А это значит, что в проблемное поле гносеологии должны войти проблемы куль­турной детерминации объектов познания, проблемы трансляции знаний и комму­никации между субъектами познания, многосложные взаимозависимости между деятельностью людей и ее культурно-историческим контекстом.

Должна быть прямо поставлена проблема определения круга эпистемологических ценностей, в котором ценность истины по определению не могла бы противопоставляться ценности жизни.

Таким образом, развитие науки ХХ в. - как естествознания, так и обществознания - убедительно показывает, что независимого наблюдателя, способ­ного только пассивно наблюдать и не вмешиваться в «естественный ход собы­тий», просто не существует. Человека - «единственного наблюдателя», которо­го мы способны себе представить - невозможно вычленить из окружающего мира, сделать его независимым от его собственных действий, от процесса при­обретения и развития знаний. Вот почему многие исследователи считают, что сегодня наблюдается смыкание проблем, касающихся неживой природы, с воп­росами, поднимаемыми в области социологии, психологии, этики.

Все это ведет к трансформации понятийного аппарата гносеологии и эпис­темологии, к трансформации представлений о рациональности. Теория рацио­нальности (научной рациональности) должна включить в свое рассмотрение единство (не декларируемое, а реальное) субъективности и объективности, дол­жна поставить во главу угла смысловую сопряженность этих понятий. Это дол­жно затронуть такие понятия, как «истинность», «факт», «теория», «метод», «адекватность целей и средств познания» и многие другие.

При этом важно отметить, что граница между субъектом и объектом ста­новится при этом условной, относительной, а сами эти категории образуют не бинарное отношение, а систему, элементы которой имеют смысл только во вза­имной зависимости друг от друга и от системы в целом. Такая система могла бы стать составной частью новой философской антропологии, видящей свою пер­спективу в восстановлении утраченного некогда духовного единства человека с миром. Исследованием этих изменений и формированием новых проблемных полей, вероятно, будет характеризоваться развитие теории познания в ближай­шие десятилетия. На этот же путь стягиваются и те тенденции, которые связаны с изменениями в понимании субъекта познания. Так, в современных эпистемо­логических работах высказывается идея о необходимости понимания субъекта как «мыслительного коллектива». При этом категория «субъект» раскрывается с точки зрения трансцендентного, коллективного и индивидуального описаний, дополняющих друг друга. Ни одно из этих описаний, взятое отдельно, не явля­ется самодостаточным^{237/ [66]}. Более того, в гносеологии конца XX в. утверждается представление об ограниченности классического представления о познании как взаимоотношении субъекта и объекта. Необходимым элементом этого процес­са является ситуативный контекст.

11.3. Изменение идеалов и норм описания, объяснения, понимания

Наука XX в. формирует новые идеалы и нормы описания и объяснения исследуемых объектов.

В классической науке идеалом объяснения и описания считалась характе­ристика объекта «самого по себе», без указания на средства его исследования. Современная физика в качестве необходимого условия объективности описа­ния выдвигает требование четкой фиксации взаимодействий объекта со сред­ствами наблюдения и учета при его описании особенностей средств наблюде­ния

(типов измерительных устройств). В современной науке сформировался осо­бый вид описания - дополнительный способ описания. Он был предложен датс­ким физиком, одним из основоположников методологии современной физики Н. Бором, который ввел в методологию физики такие понятия как «способ опи­сания», «принцип описания», в связи с интерпретацией квантовой механики. Суть его можно сформулировать так: для воспроизведения целостности явле­ния на определённом этапе его познания необходимо применять взаимозаклю-чающие и взаимноограничивающие друг друга, «дополнительные» классы по­нятий, которые могут использоваться обособленно в зависимости от особых (экспериментальных и т.п.) условий, но только взятые вместе исчерпывают всю поддающуюся определению информацию^238/[67].

Ограниченные возможности единственной модельной картины реальности стали очевидными еще в классической физике. Уже тогда сформировались две конкури­рующие картины мира, одна из которых основывалась на механике Ньютона, дру­гая - на аналитической механике Лагранжа - Эйлера. Используя разные форма­лизмы для описания макромира, они при всей своей альтернативности дополняли друг друга.

Однако только при исследовании объектов квантовой физики была осоз­нана необходимость четкой фиксации принципа дополнительности. Попытки осознать причину появления противоречивых образов, связанных с объектами микромира, привели Н. Бора к его формулированию. Согласно этому принци­пу, для полного описания квантово-механических явлений необходимо приме­нять два взаимоисключающих (дополнительных) набора классических понятий (например, частиц и волн). Только совокупность таких понятий дает исчерпы­вающую информацию об этих явлениях как целостных образованиях. Изучение взаимодополнительных явлений требует взаимоисключающих эксперименталь­ных установок (в одних квантовые объекты ведут себя подобно волнам, в дру­гих - подобно частицам, но никогда как те и другие одновременно).

Принцип дополнительности позволил выявить необходимость учета двой­ственной - корпускулярно-волновой - природы микроявлений, связи того или иного их определения с конкретными экспериментальными условиями. В соот­ветствии с идеей Бора корпускулярная и волновая картины в квантовой теории противоположны, но не противоречивы. Они одинаково необходимы для пол­ного описания микрообъекта. Исследование физических явлений показало, что частица и волна - две дополнительные стороны единой сущности, все особенно­сти микрообъекта можно понять только исходя из его корпускулярно-волновой природы.

Если в физике концепция дополнительности связана с определенными вида­ми эксперимента и теоретического описания и относится к синтезу представлений классической и квантовой механики, то сама идея дополнительности сохра­няет лишь ее общие черты и может быть использована для анализа соотноше­ния любых теоретических представлений (или описаний), отражающих внутренне противоречивые (двойственные) стороны объекта.

Оценивая значение великого методологического открытия Н. Бора, М. -Борн писал:

«принцип дополнительности представляет собой совершенно новый метод мышления. Открытый Бором, он применим не только к физике. Метод этот приводит к дальнейшему освобождению от традиционных методологических ограничений мышления, обобщая важные результаты»^{239/ [68]}.

Атомная фи­зика, отмечал он, учит нас не только тайнам материального мира, но и новому методу мышления.

При дополнительном описании сложного объекта современной науки при­знается, что одной-единственной картины изучаемого явления недостаточно и необходимы по меньшей мере две картины^{240/ [69]} . Эти картины, хотя и взаимно ис­ключают друг друга, только взятые вместе могут дать исчерпывающее описа­ние явления. В этом смысле идея дополнительности может быть использована в качестве методологической основы решения альтернативных ситуаций в науке, возникающих как следствие применения различных познавательных средств к единому объекту. Её направленность на преодоление односторонности мышле­ния, против абсолютизации какого-то одного специфического метода познания (и способа описания) предполагает анализ самой познавательной ситуации как необходимое условие правильного построения (и интерпретации) знания о цело­стном объекте. В определенном смысле дополнительность может быть представ­лена как некий регулятивный принцип образования системного знания, как основа современных представлений о целостности объекта и целостности знания241/ ^[70].

Широкое применение в постнеклассической науке приемов и методов теоретического описания уникальных, индивидуально неповторимых объектов ставит мето­дологическую задачу анализа типов такого описания. Известная оппозиция - «либо генерализирующий, либо индивидуализирующий подход» - на взгляд В. С. Степина, снимается, когда речь идет об исторических реконструкциях^{242/ [71]}. Когда осуществляется историческая реконструкция, исследователь не просто описывает индивидуально неповторимые события. Он выстраивает их особым образом, чтобы продемонстрировать логику изучаемого исторического процесса. Он имеет дело с неповторимым, индивидуальным процессом и вместе с тем генерализирует. Как и во всяком теоретическом исследовании, здесь предварительно конструируются гипотезы, которые затем многократно проверяются и корректируются историческими фактами. Сама реконструкция одновременно выступает как специфическое объяснение фактов. Более того, хорошая историческая реконструкция обладает предсказательной силой, способна выявлять такие новые факты, которые историк-эмпирик не увидел.

И еще одно замечание относительно специфики теоретических знаний об уникальных исторически развивающихся системах, на которую обращает внимание В. С. Степин. При построении исторических реконструкций исследователь всегда опирается на предварительно выбранную им систему оснований науки - на некоторую картину исследуемой реальности, на систему идеалов и норм науки, на определенные философские основания. И здесь все обстоит так же, как и при построении любой теории. Различие в выборе оснований приводит к разным реконструкциям одной и той же исторической реальности (например, различия кон­цепции истории первоначального накопления, представленные в работах К. Маркса, с одной стороны, и М. Вебера - с другой).

В методологии современной науки активно обсуждается проблема соотно­шения описания и объяснения как функций науки. С другой стороны – осознается ограниченность представлений о необходимости противопоставления функций описания и объяснения, характерных для классической науки. Последняя счита­ла феноменологические теории временными и преходящими, мирилась с ними как с временным злом, исходя из того, что описательная (феноменологическая) теория отвлекается от раскрытия внутренних причин, внутренних механизмов, внутренней сущности и ограничивается изучением внешних сторон явлений, их поведения243/ ^[72]. Объяснительная теория дает все то, от чего отвлекается феномено­логическая. Противопоставление вопросов «как» и «почему» имело определен­ный смысл лишь в рамках классической физики (феноменологической термоди­намики и статистической физики, микроскопической электродинамики и элект­ронной теории). Это можно объяснить наглядным характером классической атомистики и обыденным пониманием объяснения как сведения к чем-то извес­тному и обязательно модельно-наглядному.

Формирование теории относительности и квантовой механики показало несос­тоятельность обыденной трактовки объяснения и на первых порах породило мне­ние о феноменологическом характере этих теорий. Теория относительности -только описывает релятивистские эффекты, но не объясняет их; квантовая ме­ханика - лишь описывает вероятностное поведение микрообъектов. Будущая те­ория, которая должна быть создана, объяснит якобы причины их поведения. Так ли это? В современной науке утверждается мнение, что эти теории лишь ка­жутся описательными, если к ним подходить с точки зрения концептуальных схем классического естествознания, но оказываются объяснительными, когда их рассматривают в рамках новой концептуальной схемы. Различие между описа­тельными и объяснительными теориями с точки зрения сегодняшнего дня - это различие частных и общих (фундаментальных) теорий244/ ^[73].

Признание подобных тенденций ведет, с одной стороны, к переосмысле­нию нашего отношения к миру, с другой - к формированию новой методологии их познания. В методологии современной науки утверждается понимание того, что степень представленности функций описания и объяснения в теориях раз­личных типов различна.

Реальной проблемой методологии современной науки является проблема соотношения объяснения и понимания. Длительное время существовало противо­поставление между естественными и гуманитарными науками. Естествознание ориентировалось на постижение природы самой по себе, безотносительно к субъекту деятельности. Его задачей было достижение объективно истинного зна­ния, не отягощенного ценностно-смысловыми структурами. Ученые стремились выявить и объяснить наличие причинных связей, существующих в природном мире, и, раскрыв их, достичь объективно-истинного знания, установить законы природы. Гуманитарные же науки были ориентированы на постижение челове­ка, человеческого духа, культуры. Для них приоритетное значение имело рас­крытие смысла; не столько объяснение, сколько понимание.