Естественно-научная и гуманитарная культуры. Большинство из нас уже в школьные годы обнаруживают в се­бе некоторую предрасположенность, склонность к дисциплинам либо гуманитарного

С помощью данного понятия обычно подчеркиваютнадпри-родный, чисто социальный характер человеческого бытия. Куль­тура — это все, что создано человеком как бы в добавление к природному миру, хотя и на основе последнего. Наглядной ил­люстрацией этого тезиса может служить известное античное рассуждение о «природе вещей»: если, допустим, посадить в землю черенок оливы, то из него вырастет новая олива. А если закопать в землю скамейку из оливы, то вырастет отнюдь не скамейка, а опять же новая олива! То есть только природная основа данного предмета сохранится, а чисто человеческая — исчезнет.

Однако, кроме тривиальной мысли о хрупкости созданий нашей культуры, из этого примера можно извлечь и другую мораль. Суть ее в том, что мир человеческой культуры сущест­вует не рядом с природным, а внутри него. И потому неразрыв­но с ним связан. Следовательно, всякий предмет культуры в принципе можно разложить как минимум на две составляющие — природную основу и его социальное содержание и оформле­ние.

Именно эта двойственность мира культуры и является в ко­нечном счете основанием возникновения двух ее типов, кото­рые принято называтьестественно-научным и гуманитарным.Предметная область первого — чисто природные свойства, свя­зи и отношения вещей, «работающие» в мире человеческой культуры в виде естественных наук, технических изобретений и приспособлений, производственных технологий и т.д. Второй тип культуры — гуманитарный — охватывает область явлений, в которых представлены свойства, связи и отношения самих людей как существ, с одной стороны, социальных (обществен­ных), а с другой — духовных, наделенных разумом. В него вхо­дят: «человековедческие» науки (философия, социология, исто­рия и др.), а также религия, мораль, право и т.д.

10/11

1.1.1. Истоки и предмет спора двух культур

Наличие в единой человеческой культуре двух разнородных типов (естественно-научного и гуманитарного) стало предме­том философского анализа еще в XIX в., в пору формирования большинства наук о проявлениях человеческого духа (рели-гиоведения, эстетики, теории государства и права). Однако в ту эпоху интерес к данной проблеме носил больше теоретический, академический характер. В XX в. эта проблема перешла уже и в практическую плоскость: возникло четкое ощущение растущего разрыва естественно-научной и гуманитарной культур. Проще говоря, гуманитарии и «естественники» («технари») элементар­но перестали понимать друг друга. А взаимное непонимание автоматически снижает интерес и уважение друг к другу, что в свою очередь чревато открытой конфронтацией и враждой.

И это отнюдь не надуманные страсти, а совершенно реаль­ная угроза развитию культуры. Ведь культура — это прежде всего система общественных ценностей. Общее признание ка­кого-либо набора таких ценностей консолидирует, сплачивает общество. Поклонение же разным ценностям, ценностный рас­кол в культуре — явление достаточно опасное. Вспомним хотя бы яростное отрицание религиозных ценностей в 20—30-е гг. и практику разрушения храмов, разгона религиозных общин и т.п. Много ли пользы принесло нашему обществу столь суро­вое внедрение антирелигиозных ценностей? Взаимонепонима­ние и неприятие людьми разных систем ценностей всегда чре­вато негативными последствиями. То же относится и к разно­гласиям естествоиспытателей и гуманитариев.

К взаимопониманию можно прийти, начав хотя бы с анали­за причин и условий появления взаимонепонимания. Почему, например, конфронтация естественно-научной и гуманитарной культур обострилась именно в XX в., причем во второй его по­ловине? Ответ на этот вопрос очевиден. Это время отмечено грандиозными успехами естествознания и практических его во­площений. Создание атомных реакторов, телевидения, компь­ютеров, выход человека в космос, расшифровка генетического кода — эти и другие выдающиеся достижения естественно­научной культуры зримо меняли стиль я образ жизни человека. Гуманитарная же культура предъявить что-нибудь равноценное,

к сожалению, не смогла. Однако и принять стандарты и образ­цы мышления естествоиспытателей она упорно отказывалась. В итоге гуманитарная культура, культивируя свою специфику и обособленность, все больше производила впечатление какой-то архаики, имеющей разве что музейную ценность и пригодной лишь для развлечения и досуга уставшего от практических за­бот носителя естественно-научной культуры.

Таков был исходный пункт многочисленных споров «фи­зиков» и «лириков» о судьбах двух культур, пик которых при­шелся на 60-е гг. нашего столетия. В центре внимания оказа­лись статус и общественная значимость двух типов наук: есте­ственных и гуманитарных. Конечно, понятия соответствующих типов культур много объемнее и сложнее. Однако в конечном счете их современный облик и структуру определяют именно естественные и гуманитарные науки. Поэтому анализировать существо обсуждаемой проблемы легче как раз на примере раз­личения гуманитарного и естественно-научного знания.

Может, правда, показаться, что тут и проблемы-то никакой нет. Ясно, что гуманитарные и естественные науки различают­ся по своему объекту. Первые изучают человека и общество, а вторые — природу. Что же здесь проблематичного?

Однако проблема все-таки есть. Ее можно уловить даже в нашем обычном словоупотреблении. Мы привыкли, например, называть разделы естествознания «точными науками». Никого не удивляет противопоставление точных наук гуманитарным. Однако если быть последовательным и соблюдать правила ло­гики, то получится, что гуманитарные науки — это науки «неточные». Но ведь таких не может быть просто по определе­нию. Вот в этом-то и заключаются часть обсуждаемой проблемы,

Интуитивно ясно, что как бы гуманитарные науки ни ста­рались, достичь точности, строгости и доказательности наук ес­тественныхим не дано. Подобное положение давно уже служит главной мишенью для критических стрел представителей есте­ствознания: ну что за наука, например, история, если в ней возможны взаимоисключающие оценки одних и тех же собы­тий?! Для одних историков события октября 1917 г. в России есть великая революция и прорыв в будущее, а для других — банальный политический переворот с трагическими последст­виями.

12/13

Или, допустим, любой школьник знает из литературоведе­ния, что Шекспир — гений. А вот другой литературный гений — Л. Н. Толстой — сей факт с непостижимым упорством отри­цал, не обращая внимания ни на какие «научные» изыскания в этой области. Попробовал бы он отрицать геометрию Евклида или механику Ньютона. А Шекспира — пожалуйста. Создается впечатление, что в гуманитаристике порой вообще невозможно что-нибудь доказать рациональными аргументами. И признание каких-либо достижений в этих областях — вопрос лишь вкуса и веры. Оттого и возникает у многих представителей естество­знания слегка пренебрежительное отношение к результатам гу­манитарных наук. Полученное здесь знание рисуется каким-то неполноценным, не дотягивающим до статуса научности.

Гуманитарии в этом споре тоже в долгу не остаются. Защи­щаясь от обвинений в неоднозначности своих выводов, они в основном апеллируют к неимоверной сложности объекта своих исследований. Ведь нет в природе более сложного объекта для изучения, чем человек. Звезды, планеты, атомы, молекулы — в конечном счете структуры достаточно простые или, по крайней мере, разложимые на сотню с лишним химических элементов или пару сотен элементарных частиц. А типов фундаменталь­ных взаимодействий между ними вообще всего четыре! Да и те вот-вот сведут к одному-единственному.

Кроме того, поведение природных объектов однозначно де­терминировано законами природы и поэтому четко предска­зуемо. Планета Земля или какой-нибудь электрон не выбирают произвольно, по каким орбитам им двигаться или в какую сто­рону вращаться. Другое дело — человек, обладающий свободой воли. Нет таких законов в природе, которые бы однозначно предписывали человеку, по каким траекториям ему переме­щаться, какой род занятий (гуманитарный или естественно­научный, например) предпочесть или как свою страну обу­строить. Более того, даже сам факт пребывания человека в этом мире может служить предметом его собственного произ­вольного выбора! Ну о какой однозначной предсказуемости со­бытий тут можно говорить?!

Конечно, между поведением человека и природных объек­тов можно обнаружить какие-то параллели и даже некое един­ство. Но есть одна чисто человеческая сфера реальности, ана-

логов которой в природном мире просто нет. Дело в том, что человек живет не только в мире вещей, но и в мире смыслов, символов, знаков. Кусок золота для нынешнего человека не просто пластичный металл, но и предмет вожделений, стра­стей, символ власти и престижа. Этот смысл управляет поведе­нием человека не меньше природных факторов, а то и больше, раз «люди гибнут за металл». А это совсем другая реальность, куда естествознанию доступа нет.

Во всем, что делает человек, ему нужен прежде всего отчет­ливый смысл. Бессмысленность деятельности (Сизифов труд) — самое страшное наказание. Проясняют же смысл бытия че­ловека, общества, Вселенной, а порой и создают его (просто придумывают) именно гуманитарные области знания.

Так что им тоже есть, чем похвастаться перед естествозна­нием: они «очеловечивают», наполняют смыслом и ценностью холодно-безразличный к нуждам человека природный мир. И в конце концов, что для человека важнее: знать, из каких клеток и тканей он состоит, или в чем смысл его существования? Во­прос этот, быть может, не совсем корректен, ибо ясно, что хо­рошо бы знать и то, и другое. Однако он достаточно четко вы­свечивает разницу в компетенции естественных и гуманитар­ных наук и культур.

Основная проблема их различения, однако, заключается не в том, кто главнее или нужнее. А в том, почему стандарты на­учности естествознания слабо применимы в гуманитарных об­ластях? И соответственно, куда направлять усилия: продолжать ли до сих пор не слишком удачные попытки внедрения естест­венно-научных образцов и методов в гуманитаристику или со­средоточиться на выявлении специфики последней и разраба­тывать для нее особые требования и стандарты научности?

Вопрос этот пока окончательно не решен, и поиск ответа на него ведется по обоим обозначенным направлениям. Однако к настоящему моменту уже сложилась устойчивая традиция достаточно строгого различения гуманитарного и естественно­научного знания по принципиально не сводимым к общему знаменателю особенностям их объектов, методов и образцов научности.

1.1.2. «Науки о природе» и «науки о духе»

Постановка самой проблемы различения «наук о природе» и «наук о духе» впервые была осуществлена во второй половине XIX в. в таких философских направлениях, как неокантианство (Вильгельм Виндельбанд, Генрих Риккерт) и «философия жизни» (Вильгельм Дильтей). Накопленные с тех пор аргументы в поль­зу обособления двух типов научного знания выглядят примерно так.

Объяснение — понимание. Природа для нас есть нечто внешнее, материальное, чуждое. Ее явления безгласны, немы и холодно равнодушны по отношению к нам. Их исследование поэтому сводится к столь же бесстрастному расчленению на причины и следствия, общее и особенное, необходимое и слу­чайное и пр. Все в природе жестко сцеплено причинной обу­словленностью и закономерностями. А сведение явлений при­роды к их причинам и законам существования есть объяснение — главная и определяющая познавательная процедура в науках о природе.

Науки о духе, напротив, имеют дело с предметом не внеш­ним, а внутренним для нас. Явления духа даны нам непосред­ственно, мы их переживаем как свои собственные, глубоко личные. Поэтому дела человеческие подлежат не столько объ­яснению, сколькопониманию. То есть такой познавательной процедуре, в которой мы можем как бы поставить себя на ме­сто другого и «изнутри» почувствовать и пережить какое-либо историческое событие, религиозное откровение или эстетиче­ский восторг. При этом жизнь человеческая не сводится пол­ностью к рациональным началам. В ней всегда есть место и иррациональному — в принципе необъяснимым по причинно-следственной схеме порывам и движениям души.

Именно поэтому истины в науках о природедоказываются: объяснение одинаково для всех и общезначимо. Истины же в науках о духе лишьистолковываются, интерпретируются: мера понимания, вчувствования, сопереживания не может быть оди­наковой.

Генерализация — индивидуализация. Другим существенным основанием выделения специфики наук о природе и наук о ду­хе являются особенности метода исследования. Для первых ха-

рактерен метод«генерализирующий» (выделяющий общее в ве­щах), для вторых —^индивидуализирующий» (подчеркивающий неповторимость, уникальность явления).

Цель наук о природе — отыскать общее в разнообразных явлениях, подвести их под единое правило. И чем больше раз­личных объектов подпадает под найденное обобщение (гене­рализацию), тем фундаментальнее данный закон. Обычный ка­мень или целая планета, галактика или космическая пыль — различия несущественны, если речь идет о формуле закона всемирного тяготения: она одинакова для любых подобных объектов. Примерно 1,5 млн видов животных обитают на на­шей планете, однако механизм передачи наследственных при­знаков у всех один и тот же. На поиск таких универсальных обобщений и ориентированы естественные науки. Единичные объекты или отдельные особи не имеют для них значения.

Гуманитарная наука, если она хочет оставаться именно нау­кой, также обязана искать общее в объектах своего исследова­ния и, следовательно, устанавливать общие правила, законы. Она это и делает, только весьма своеобразно. Ведь сфера ее компетенции — человек. А последний, как бы он ни был сир и убог, все же имеет в культуре большее значение, чем какой-нибудь электрон для физика-экспериментатора или бабочка для энтомолога. Поэтому пренебрегать его индивидуальностью, от­личиями от других людей нельзя даже при установлении об­щего правила или закона. Общее в сфере гуманитарной реаль­ности, разумеется, тоже есть. Но оно должно быть представле­но лишь в неразрывной связи с индивидуальным.

Вспомним, например, литературных героев. Господа Чац­кий, Онегин, Чичиков, Базаров и прочие известны нам прежде всего как литературные типы, т.е. некоторые обобщения ре­альных черт множества реальных персон. «Типические характе­ры в типических обстоятельствах» — вот «сверхзадача» литера­туры и наук о ней. Значит, и тут присутствует ориентация на выделение общего в исследуемой реальности. Но все эти лите­ратурные «типы» являются одновременно и яркими индивиду­альностями, уникальными и неповторимыми личностями. И без такого, строго индивидуального воплощения подобные «типы» просто не существуют.

Та же картина складывается и в других областях гуманита-ристики. Любое историческое событие (революция, например)

несет в себе, без сомнения, некоторые общие черты, сходство с другими событиями. И при желании можно даже построить не­кую общую модель всех событий такого рода. Но без наполне­ния этой общей конструкции сугубо индивидуальными, лич­ными страстями, эмоциями, амбициями конкретных участни­ков не получится никакой истории. Только индивидуализация, воплощение как «темных», так и «прогрессивных» сил истории в конкретных людях и их делах может дать историку шанс сде­лать что-то толковое в своей науке.

Таким образом, «индивидуализирующий» метод наук гума­нитарных противопоставляется «генерализирующему» методу наук естественных. Заметим, что подчеркиваемая в гуманита-ристике неразрывная связь общего и индивидуального вовсе не является ее исключительным достоянием. Такая связь сущест­вует везде. И общее в природе точно так же проявляется только через отдельные, конкретные объекты. И наверное, любой электрон во Вселенной на своем уровне так же уникален и не­повторим, как и конкретный человек в обществе. Все дело в том, что наука принадлежит не вообще Вселенной, а человеку. И поэтому индивидуальность последнего в науке может иметь значение, а индивидуальность электрона — нет.

Отношение к ценностям. Следующим параметром, разводя­щим гуманитарные и естественные науки по разные стороны баррикад, является их отношение к ценностям. А точнее — степень влияния человеческих ценностей на характер и на­правленность научного знания.

Под ценностями обычно понимают общественную или лич­ностную значимость для человека тех или иных явлений при­родной и социальной реальности. Это могут быть и конкретные предметы жизненного обихода (пища, кров, достаток), и высо­кие идеалы добра, справедливости, красоты и пр. В науке, до­пустим, высшей ценностью можно смело объявлять истину.

Свою лепту в разграничение гуманитарных и естественных наук ценности вносят «сомнительным» в научном плане спосо­бом их обоснования. Суть в том, что строго теоретически обос­новать выбор человеком тех или иных ценностей невозможно (хотя порой и очень хочется).

Сравним для примера два суждения. Первое: «данная глава учебника по объему меньше следующей». Можно ли установить

истинность этого суждения эмпирическим, т.е. опытным пу­тем? Нет ничего проще — достаточно посчитать количество страниц в обеих главах. Вывод будет однозначным, и вряд ли кому придет в голову его оспаривать.

Но вот другое суждение: «данная глава учебника интереснее следующей». Утверждение совершенно простое и обычное. Но можно ли дать точное эмпирическое подтверждение такому выводу? Вряд ли. Ибо для однозначного его подтверждения или опровержения отсутствует какая-либо объективная общая норма. Но таковы все суждения, в которых оперируют поня­тиями «лучше», «красивее», «справедливее» и т.д. Они не под­лежат проверке на истинность, поскольку апеллируют к чело­веческим ценностям, богатство которых бесконечно, а выбор во многом произволен.

Поэтому в едином мире гуманитарной культуры вполне мирно могут уживаться Христос и Будда, классика и модернизм и т.п. Не может избежать ценностно-окрашенных суждений и гуманитарно-научное знание. Как бы ни старалась, например, теория политической демократии опираться исключительно на «чистые» факты и рациональные аргументы, ей никак не удает­ся спрятать свой исходный ценностный посыл: неистребимое стремление людей к свободе и равенству. А оно иррационально никак не менее, чем рационально: ведь зачастую свободу гораз­до труднее выносить, чем несвободу (вспомните «Легенду о Ве­ликом инквизиторе» Ф. М. Достоевского); а доведенное до ло­гического конца равенство приводит к господству «всеобщей серости» (К. Н. Леонтьев), отсутствию творческих дерзаний и романтической героики. Но притягательность свободы и равен­ства от этого почему-то не угасает, а напротив, вдохновляет людей на все новые усилия. Так что ценностный характер дан­ных понятий очевиден. Но это ставит политическую теорию в двусмысленное положение: ей приходится подбирать аргументы под заранее сделанный выбор!

Естествознание же всегда гордилось тем, что в нем невоз­можны подобные ситуации. Естественные науки добровольно принимают «диктатуру фактов», которые должны найти свое объяснение совершенно независимо от каких бы то ни было предпочтений и приоритетов познающего субъекта. Умение анализировать мир в его собственной логике и законосообраз­

ности, видеть мир таким, «каков он есть сам по себе» — важ­нейшее достоинство естествознания. Поэтому оно не сомнева­ется в том, что устанавливаемые им истины объективны, обще­обязательны и в любой момент могут быть подтверждены опы­том.

У истин гуманитарных, благодаря их связи с ценностями, отношения с опытом сложнее. Ведь они раскрывают не только то, что в социальном мире реально есть, но и то, что в нем должно быть! А представления о должном (в отличие от пред­ставлений о сущем) часто формируются несмотря на и даже во­преки наличному опыту. Ведь сколь бы беспросветна и безна­дежна ни была наша жизнь, всегда сохраняется вера в лучшее, в то, что рано или поздно идеалы добра, справедливости, кра­соты найдут свое практическое воплощение.

Таким образом, ценностная составляющая знания оказыва­ется существенной в основном для гуманитаристики. Из есте­ствознания ценности упорно изгонялись. Но, как показало раз­витие событий в XX в., и естественные науки не вправе считать себя полностью свободными от ценностей. Хотя, конечно, влияние последних на естествознание гораздо меньше и далеко не так очевидно, как в области знания гуманитарного.

Антропоцентризм. Из признания ценностной природы гума­нитарного знания вытекает и ряд других важных следствий для проблемы различения гуманитарных и естественных наук. В частности, естествознание потратило немало усилий, чтобы из­бавиться от присущего ему на первых порахантропоцентризма — т.е. представления о центральном месте человека в мирозда­нии в целом. Более точно представляя реальные масштабы и бесконечное разнообразие форм существования мира в целом, некоторые нынешние естествоиспытатели даже позволяют себе сравнивать человечество со случайно возникшим налетом пле­сени где-то на задворках одной из мелких галактик, затеряв­шейся на просторах необъятной Вселенной. Сравнение, воз­можно, обидное, но при объективной оценке масштабов чело­веческой активности во Вселенной, может быть, даже и почет­ное.

На таком фоне подлинное утешение и необходимую дозу самоуважения доставляют человечеству лишь гуманитарные науки. В них человек по-прежнему находится в центре внима-

ния, представляет собой главную ценность и важнейший объ­ект интереса. Гуманитарное знание антропоцентрично по оп­ределению.

Идеологическая нейтральность — нагруженность. Еще одним важным следствием ценностной деформации научного знания является его идеологическая нагруженность. Дело в том, что ценностная природа знания в итоге означает его зависимость от приоритетов и предпочтений познающего субъекта. Но по­следний — вовсе не абстрактная величина, а конкретный чело­век или группа лиц, которые работают во вполне конкретных исторических условиях. И следовательно, принадлежат не ме­нее конкретному социальному слою, классу, нации и т д. А ка­ждая из этих социальных групп обладает собственным набором экономических, политических, социальных и прочих интересов. Поэтому при изучении коллизий общественной жизни наличие таких интересов не может не влиять на конечные выводы ис­следователя, как бы он ни старался этого избежать.

Уж на что мудрым человеком был древнегреческий философ Аристотель, но и он, к примеру, отказывал земледельцам и ре­месленникам в предоставлении прав гражданина, поскольку земледелие и ремесла, дескать, хоть и необходимы для жизни, но «противны добродетели». Добродетельным, с его точки зре­ния, можно стать, лишь освободившись от забот о делах первой необходимости. Ясно, что такой вывод великого искателя ис­тины (которая ему дороже Платона, помните?) есть прямое следствие его собственного образа жизни, определяемого при­надлежностью к привилегированным слоям общества.

Теоретическое знание, в котором представлен тот или иной социально-групповой интерес, называется идеологией. Идеоло­гия не тождественна науке, но частично с ней совпадает, так как использует знание теоретического, научного уровня. Рас­хождениеже между ними лежит в области целей и задач: наука ищет истину, идеология стремится обосновать и оправдать ка­кой-либо социальный интерес. А поскольку истину в области обществознания ищут вполне конкретные представители опре­деленных социальных групп (наций, классов и пр.), то проис­ходит взаимоналожение научных и идеологических устремле­ний. И гуманитарные науки невольно оказываются идеологиче­ски нагруженными.

В естествознании картина иная. Его объект — мир природы — по счастью, не является полем столкновения противоречи­вых общественных интересов. И его конечные выводы практи­чески не затрагивают интересы конкурирующих социальных групп. Поэтому естественные науки идеологически нейтральны. А если в них и представлен какой-либо социальный интерес — то, наверное, общечеловеческий.

Субъект-объектное отношение. Различия в объекте познания (мир природы и мир человека) являются, конечно, главным ос­нованием выделения специфики гуманитарных и естественных наук. Но оказывается, что в обоих случаях не менее важны и отношения объекта познания и его субъекта (того, кто познает). В области естествознания субъект (человек) и объект познания (природа) строго разделены. Человек как бы наблюдает при­родный мир «со стороны», отстранение. В сфере же гумани­тарной субъект (человек) и объект познания (общество) час­тично совпадают. Это ведь, по сути, самопознание общества. Такое положение приводит к весьма любопытным последствиям.

Если, например, физику не удался какой-либо эксперимент, то причину неудачи ищут только в сфере субъективной: невер­на теория, не отлажена методика и т.д. В любом случае приро­да (объект познания) «виноватой» быть не может! Обществове­ду в этом плане гораздо сложнее. Если какой-либо «со­циальный эксперимент» — социализм, допустим, — не удался, то это совершенно не обязательно означает, что неверна тео­рия. «Виновником» неудачи может быть и сам «объект» этой теории — народ, который еще «не созрел», не понял, не оце­нил социалистических перспектив, а то и просто пожалел уси­лий для их практического осуществления. Во многом именно поэтому разного рода иллюзии и заблуждения в гуманитарных науках держатся гораздо прочнее и дольше, нежели в науках естественных.

Количество — качество. Существенное значение в обсуждае­мой проблеме имеет и очевидная разница в объеме применения общенаучных методов естественной и гуманитарной отраслями научного знания. Общеизвестно, что естествознание преврати­лось в полноценную науку с тех самых пор, как сумело опе­реться на экспериментально-математические методы. Со вре­менГалилео Галилея естественные науки решили иметь дело

только с теми характеристиками природных объектов, которые можно как-то измерить, выразить количественно (величина, масса, сила и пр.). А если сразу не получается, то с ними мож­но и нужно экспериментировать, т.е. создавать искусственно такие условия, при которых искомые количественные парамет­ры обязательно проявятся. Именно упор на строю объектив­ную количественную оценку изучаемых объектов и принес ес­тествознанию славу <гочных наук».

Гуманитариям в этом плане повезло меньше. Мало того, что изучаемые ими явления плохо поддаются математической (ко­личественной) обработке, так еще и экспериментальные мето­ды исследования весьма затруднены из-за моральных запретов. (Из всех гуманитарных наук разве что у психологии есть об­ширная экспериментальная база.)

Устойчивость — подвижность объекта. Наверное, заслуживает упоминания и разница в степени устойчивости природных и социальных объектов. Изучение первых — дело необычайно благодарное. Физик вполне может быть уверен, что какая-нибудь элементарная частица или целая звезда практически не изменились со времен древних греков. Для появления нового вида растений или животных тоже требуется не одна сотня лет, а то и тысяча. По сравнению с масштабами человеческой жиз­ни, природные объекты необычайно стабильны.

Постоянство же объектов социальных — иное. Их динамика вполне сопоставима с протяженностью жизни отдельного чело­века. Среднее и старшее поколения нынешних россиян, на­пример, с некоторым изумлением констатируют, что они живут совсем в другой стране по сравнению с той, в которой прошла их молодость.

Таким образом, обособление гуманитарных и естественных наук явно не случайно. Основания их специфики глубоки и разнообразны. Поскольку в нашем изложении их набралось до­вольно много, сведем для наглядности все перечисленные кри­терии различения гуманитарного и естественно-научного зна­ния в единую таблицу (см. табл. 1.1).

Итак, гуманитарные и естественные науки, а также форми­рующиеся на их основе, типы культур разделены весьма фунда­ментально. Но означает ли это, что их нужно' рассматривать как антиподы, полностью несовместимые друг с другом спосо­

бы освоения человеком реальности? Конечно же, нет. Разме­жевание естественно-научного и гуманитарного типов культур, хотя и приняло драматические формы, все же не может отме­нить факта их исходной взаимосвязи и взаимозависимости. Они нуждаются друг в друге, как наши правая и левая руки, как слух и зрение и т.д. Они не столько противоположны, сколько, как сказал быНильс Бор, взаимодополнительны.

Таблица 1.1