Критерии различения гуманитарного и естественно-научного знания 3 страница

Эту задачу, как известно, блестяще решилГ. Мендель. Суть предложенной им гипотезы можно выразить так: наследование носит не промежуточный, а дискретный характер. Наследуемые признаки передаются дискретными частицами (сегодня мы на­зываем их генами). Поэтому при передаче факторов наследст­венности от поколения к поколению идет их расщепление, а не смешивание. Эта гениально простая схема, развившаяся впо­следствии в стройную теорию, объяснила разом все эмпириче­ские факты. Наследование признаков идет в режиме расщепле­ния^ и поэтому возможно появление гибридов с «несмеши­вающимися» признаками. А наблюдаемое в большинстве случа­ев '«смешивание» вызвано тем, что за наследование признака отвечает, как правило, не один, а множество генов, что и «сма­зывает» менделевское расщепление. Принцип естественного отбора был спасен, «кошмар Дженкина» рассеялся.

Таким образом, традиционная модель строения научного знания предполагает движение по цепочке: установление эмпи­рических фактов — первичное эмпирическое обобщение — об­наружение отклоняющихся от правила фактов — изобретение теоретической гипотезы с новой схемой объяснения — логиче­

ский вывод (дедукция) из гипотезы всех наблюдаемых фактов, что и является ее проверкой на истинность. Подтверждение гипотезы конституирует ее в теоретический закон. Такая мо­дель научного знания называется гипотетико-дедуктивнои. Счи­тается, что большая часть современного научного знания по­строена именно таким способом.

2.1.3. Критерии и нормы научности

Теория является высшей формой организации научного знания, дающей целостное представление о существенных свя­зях и отношениях в какой-либо области реальности. Разработка теории сопровождается, как правило, введением понятий, фик­сирующих непосредственно не наблюдаемые стороны объек­тивной реальности. Поэтому проверка истинности теории не может быть непосредственно осуществлена прямым наблюде­нием и .экспериментом. Такой «отрыв» теории от непосредст­венно наблюдаемой реальности породил в XX в. немало дис­куссий на тему о том, какое же знание можно и нужно при­знать научным, а какому в этом статусе отказать. Проблема за­ключалась в том, что относительная независимость теоретиче­ского знания от его эмпирического базиса, свобода построения различных теоретических конструкций невольно создают иллю­зию немыслимой легкости изобретения универсальных объяс­нительных схем и полной научной безнаказанности авторов за свои сногсшибательные идеи. Заслуженный авторитет науки зачастую используется для придания большего веса откровени­ям всякого рода пророков, целителей, исследователей «астраль­ных сущностей», следов внеземных пришельцев и т.п. Внешняя наукообразная форма и использование полунаучной термино­логии создают впечатление причастности к достижениям боль­шой науки и еще непознанным тайнам Вселенной одновре­менно.

Критические же замечания в адрес «нетрадиционных» воз­зрений отбиваются нехитрым, но надежным способом: тради­ционная наука по природе своей консервативна и склонна уст­раивать гонения на все новое и необычное — и Джордано Бру­но ведь сожгли, и Менделя не поняли и пр. Возникает вопрос:

можно ли четко отграничить псевдонаучные идеи от идей соб­ственно науки?

Для этих целей разными направлениями методологии науки сформулировано несколько принципов. Один из них получил названиепринципа верификации: какое-либо понятие или суж­дение имеет значение, если оно сводимо к непосредственному опыту или высказываниям о нем, т.е. эмпирически проверяемо. Если же найти нечто эмпирически фиксируемое для такого су­ждения не удается, то оно либо представляет собой тавтологию, либо лишено смысла. Поскольку понятия развитой теории, как правило, не сводимы к данным опыта, то для них сделано по­слабление: возможна и косвенная верификация. Скажем, ука­зать опытный аналог понятию «кварк» невозможно. Но кварко-вая теория предсказывает ряд явлений, которые уже можно за­фиксировать опытным путем, экспериментально. И тем самым косвенно верифицировать саму теорию.

Принцип верификации позволяет в первом приближении отграничить научное знание от явно вненаучного. Однако он не может помочь там, где система идей скроена так, что реши­тельно все возможные эмпирические факты в состоянии истол­ковать в свою пользу — идеология, религия, астрология и т.п. В таких случаях полезно прибегнуть еще к одному принципу разграничения науки и ненауки, предложенному крупнейшим философом XX в.К. Поппером, — принципу фальсификации. Он гласит: критерием научного статуса теории является ее фальси-фицируемость или опровержимость. Иначе говоря, только то знание может претендовать на звание «научного», которое в принципе опровержимо.

Несмотря на внешне парадоксальную форму, а, может быть, и благодаря ей, этот принцип имеет простой и глубокий смысл. К. Поппер обратил внимание на значительную асимметрию процедур подтверждения и опровержения в познании. Никакое количество падающих яблок не является достаточным для окончательного подтверждения истинности закона всемирного тяготения. Однако достаточно всего лишь одного яблока, поле­тевшего прочь от Земли, чтобы этот закон признать ложным. Поэтому именно попытки фальсифицировать, т.е. опровергнуть теорию, должны быть наиболее эффективны в плане подтвер­ждения ее истинности и научности.

Теория, неопровержимая в принципе, не может быть науч­ной. Идея божественного творения мира в принципе неопро­вержима. Ибо любую попытку ее опровержения можно пред­ставить как результат действия все того же божественного за­мысла, вся сложность и непредсказуемость которого нам про­сто не по зубам. Но раз эта идея неопровержима, значит, она вне науки.

Можно, правда, заметить, что последовательно проведен­ный принцип фальсификации делает любое знание гипотетич­ным, т.е. лишает его законченности, абсолютности, неизменно­сти. Но это, наверное, и неплохо: именно постоянная угроза фальсификации держит науку «в тонусе», не дает ей застояться, почить на лаврах. Критицизм является важнейшим источником роста науки и неотъемлемой чертой ее имиджа.

При этом можно отметить, что сами работающие в науке ученые считают вопрос о разграничении науки и ненауки не слишком сложным. Дело в том, что они интуитивно чувствуют подлинно и псевдонаучный характер знания, так как ориенти­руются на определенные нормы и идеалы научности, некие эталоны исследовательской работы. В этих идеалах и нормах науки выражены представления о целях научной деятельности и способах их достижения. Хотя они исторически изменчивы, но все же во все эпохи сохраняется некий инвариант таких норм, обусловленный единством стиля мышления, сформиро­ванного еще в Древней Греции. Его принято называтьрацио­нальным. Этот стиль мышления основан по сути на двух фун­даментальных идеях:

• природной упорядоченности, т.е. признании существова­ния универсальных, закономерных и доступных разуму причинных связей;

• формального доказательства как главного средства обос­нованности знания.

В рамках рационального стиля мышление научное знание характеризуют следующие методологические критерии:

• универсальность, т.е. исключение любой конкретики — места, времени, субъекта и т.п.;

• согласованность или непротиворечивость, обеспечивае­мая дедуктивным способом развертывания системы зна­ния;

 

• простота; хорошей считается та теория, которая объясня­ет максимально широкий круг явлений, опираясь на ми­нимальное количество научных принципов;

• объяснительный потенциал;

• наличие предсказательной силы.

Эти общие критерии, или нормы научности, входят в эта­лон научного знания постоянно. Более же конкретные нормы, определяющие схемы исследовательской деятельности, зависят от предметных областей науки и от социально-культурного контекста рождения той или иной теории.

2.1.4. Границы научного метода

Достижения научного метода огромны и неоспоримы. С его помощью человечество не без комфорта обустроилось на всей планете, поставило себе на службу энергию воды, пара, элек­тричества, атома, начало осваивать околоземное космическое пространство и т.п. Если к тому же не забывать, что подав­ляющая часть всех достижений науки получена за последние полторы сотни лет, то эффект получается колоссальный — че­ловечество самым очевидным образом ускоряет свое развитие с помощью науки. И это, возможно, только начало. Если наука и дальше будет развиваться с таким ускорением, какие удиви­тельные перспективы ожидают человечество! Примерно такие настроения владели цивилизованным миром в 60-70-е гг. на­шего века. Однако ближе к его концу блистательные перспек­тивы немножко потускнели, восторженных ожиданий поубави­лось и даже появилось некоторое разочарование: с обеспечени­ем всеобщего благополучия наука явно не справлялась.

Сегодня общество смотрит на науку куда более трезво. Оно начинает постепенно осознавать, что у научного метода есть свои издержки, область действия и границы применимости. Самой науке это было ясно уже давно. В методологии науки вопрос о границах научного метода дебатируется по крайней мере со временИ. Канта. То, что развитие науки непрерывно наталкивается на всевозможные преграды и границы, — естест­венно. На то и разрабатываются научные методы, чтобы их преодолевать. Но, к сожалению, некоторые из этих границ

пришлось признать фундаментальными. Преодолеть их, веро­ятно, не удастся никогда.

Одну из таких границ очерчивает наш опыт. Как ни крити­куй эмпиризм за неполноту или односторонность, исходная его посылка все-таки верна: конечным источником любого челове­ческого знания является опыт (во всех возможных формах). А опыт наш, хоть и велик, но неизбежно ограничен. Хотя бы временем существования человечества. Десятки тысяч лет об­щественно-исторической практики — это, конечно, немало, но что это по сравнению с вечностью? И можно ли закономерно­сти, подтверждаемые лишь ограниченным человеческим опы­том, распространять на всю безграничную Вселенную? Распро­странять-то, конечно, можно, только вот истинность конечных выводов в приложении к тому, что находится за пределами опыта, всегда останется не более чем вероятностной.

Причем и с противником эмпиризма — рационализмом, от­стаивающим дедуктивную модель развертывания знания, поло­жение не лучше. Ведь в этом случае все частные утверждения и законы теории выводятся из общих первичных допущений, по­стулатов, аксиом и пр. Однако эти первичные постулаты и ак­сиомы, не выводимые и, следовательно, не доказуемые в рам­ках данной теории, всегда чреваты возможностью опроверже­ния. Это относится и ко всем фундаментальным, т.е. наиболее общим теориям. Таковы, в частности, постулаты бесконечности мира, его материальности, симметричности и пр. Нельзя ска­зать, что эти утверждения вовсе бездоказательны. Они доказы­ваются хотя бы тем, что все выводимые из них следствия не противоречат друг другу и реальности. Но ведь речь может идти только об изученной нами реальности. За ее пределами истин­ность таких постулатов из однозначной превращается опять-таки в вероятностную. Так что сами основания науки не имеют абсолютного характера и в принципе в любой момент могут быть поколеблены.

Другой пограничный барьер на пути к всемогуществу науки возвелаприрода человека. Загвоздка оказалась в том, что чело­век — существо макромира (т.е. мира предметов, сопоставимых по своим размерам с человеком). И средства, используемые учеными в научном поиске — приборы, язык описания и пр., — того же масштаба. Когда же человек со своими макроприбо­рами и макропредставлениями о реальности начинает штурмо-

вать микро- или мегамир, то неизбежно возникают нестыков­ки. Наши макропредставления не подходят к этим мирам, ни­каких прямых аналогов привычным нам вещам там нет, и по­этому сформировать макрообраз, полностью адекватный мик­ромиру, невозможно. Для нас, к примеру, все электроны оди­наковы, они неразличимы ни в каком эксперименте. Возмож­но, что это и не так, но чтобы научиться их различать, надо самому человеку стать размером с электрон. А это невозможно.

Таким образом, можно подвести своеобразный итог сказан­ному: наш «познавательный аппарат» при переходе к областям реальности, далеким от повседневного опыта, теряет свою на­дежность. Ученые вроде бы нашли выход: для описания недос­тупной опыту реальности они перешли на язык абстрактных обозначений и математики.

Что такое, например, «аромат» или «цвет» кварка? Совер­шенно определенные физические понятия? Это некие физиче­ские состояния субэлементарных частиц, которым соответст­вуют определенные математические параметры. Больше о них ничего сказать нельзя. Реальность исчезла, когда дело дошло до математических формул. И дело не только в том, что это не слишком удобно: представьте себе, что фразу «солнце всходит и заходит» пришлось бы передавать окружающим с помощью системы ньютоновских уравнений. Сложность ситуации в том, что сами логика и математика родом из привычного нам мак­ромира. На тех «этажах» реальности, до которых сумел доб­раться ученый мир, они работают. А вот сработают ли на сле­дующих?!

Другую пограничную полосу наука соорудила себе сама. Мы привыкли к выражениям типа: «наука расширяет горизонты». Это, конечно, верно. Но не менее верно и обратное утвержде­ние: наука не только расширяет, но и значительно сужает гори­зонты человеческого воображения. Любая теория, разрешая од­ни явления, как правило, запрещает другие. Классическая тер­модинамика запретила вечный двигатель, теория относительно­сти наложила строжайший запрет на превышение скорости света, генетика не разрешает наследование приобретенных признаков и т.п. К. Поппер даже отважился на утверждение: чем больше теория запрещает, тем она лучше!

Открывая человеку большие возможности, наука одновре­менно высвечивает и области невозможного. И чем более раз­

вита наука, тем больше «площадь» этих запрещенных областей. Наука — не волшебница. И хотя мечтать, как говорится, не вредно, делать это рекомендуется исключительно в разрешен­ных наукой направлениях.

И наконец, еще одно значимое ограничение потенциала на­учного метода связано с его инструментальной по сути приро­дой. Научный метод — инструмент в руках человека, обладаю­щего свободой воли. Он может подсказать человеку, как до­биться того или иного результата, но он ничего не может ска­зать о том, что именно надо человеку делать. Человечество за два последних столетия настолько укрепилось в своем доверии к науке, что стало ожидать от нее рекомендаций практически на все случаи жизни. И во многом эти ожидания оправдывают­ся. Наука может существенно поднять комфортность существо­вания человека, избавить от голода, многих болезней и даже клонировать его почти готова. Она знает или будет знать, как это сделать. А вот во имя чего все это надо делать, что в ко­нечном счете хочет человек утвердить на Земле — эти вопросы вне компетенции науки. Наука — это рассказ о том, что в этом мире есть и что в принципе может быть. О том же, что «должно быть» в социальном, конечно, мире — она молчит. Это уже предмет выбора человека, который он должен сделать сам. «Научных рекомендаций» здесь быть не может.

Итак, наука, научный метод, безусловно, полезны и необ­ходимы, но, к сожалению, не всемогущи. Точные границы на­учного метода пока еще размыты, неопределенны. Но то, что они есть, — несомненно. Это не трагедия и не повод лишать науку доверия. Это всего лишь признание факта, что реальный мир гораздо богаче и сложнее, чем его образ, создаваемый нау­кой.

2.2. Логика и закономерности развития науки

Две с половиной тысячи лет истории науки не оставляют сомнения в том, что онаразвивается, т.е. необратимо качест­венно изменяется со временем. Наука постоянно наращивает свой объем, непрерывно разветвляется, усложняется и т.п. Как

уже отмечалось, развитие это оказывается неравномерным: с «рваным» ритмом, причудливым переплетением медленного кропотливого накопления новых знаний с «обвальным» эффек­том внедрения в тело науки «сумасшедших идей», за непости­жимо короткое время опрокидывающих складывавшиеся века­ми картины мира. Фактическая история науки внешне выгля­дит достаточно дробно и хаотично. Но наука изменила бы са­мой себе, если бы в этом «броуновском движении» гипотез, от­крытий, теорий не попыталась бы отыскать некую упорядочен­ность, закономерный ход становления и смены идей и концеп­ций, т.е. обнаружить скрытую логику развития научного зна­ния.

Выявление логики развития науки означает уяснение зако­номерностей научного прогресса, его движущих сил, причин и исторической обусловленности. Современное видение этой проблемы существенно отличается от того, что господствовало, пожалуй, до середины нашего столетия. Прежде полагали, что в науке идет непрерывное приращение научного знания, по­стоянное накопление новых научных открытий и все более точных теорий, создающее в итоге кумулятивный эффект на разных направлениях познания природы. Ныне логика разви­тия науки представляется иной: последняя развивается не не­прерывным накоплением новых фактов и идей, не шаг за ша­гом, а через фундаментальные теоретические сдвиги, в один прекрасный момент перекраивающие дотоле привычную об­щую картину мира и заставляющие ученых перестраивать свою деятельность на базе принципиально иных мировоззренческих установок. Пошаговую логику неспешной эволюции науки сменила логика научных революций и катастроф. Ввиду новиз­ны и сложности проблемы в методологии науки еще не сложи­лось общепризнанного подхода или модели логики развития научного знания. Таких моделей множество. Но некоторые все же выбились в явные лидеры. Расскажем о них подробнее.

2.2.1. Общие модели развития науки

Пожалуй, наибольшее число сторонников, начиная с 60-х гг. нынешнего века, собрала концепция развития науки», предло­

женная американским историком и философом наукиТомасом Куном. Отправным пунктом размышлений Т. Куна над пробле­мами эволюции научного знания стал отмеченный им любо­пытный факт: ученые-обществоведы славятся своими разногла­сиями по фундаментальным вопросам, исходным основаниям социальных теорий; представители же естествознания по такого рода проблемам дискутируют редко, большей частью в периоды так называемых кризисов в их науках. В обычное же время они относительно спокойно работают и как бы молчаливо поддер­живают неписаное соглашение: пока храм науки, в котором все находятся, не шатается, качество его фундамента не обсуждается.

Способность исследователей длительное время работать в неких предзаданных рамках, очерчиваемых фундаментальными научными открытиями, стала важным элементом логики разви­тия науки в концепции Т. Куна. Он ввел в методологию науки принципиально новое понятие —«парадигма». Буквальный смысл этого слова — образец. В нем фиксируется существова­ние особого способа организации знания, подразумевающего определенный набор предписаний, задающих характер видения мира, а значит, влияющих на выбор направлений исследова­ния. В парадигме содержатся также и общепринятые образцы решения конкретных проблем. Парадигмальное знание не яв­ляется собственно «чистой» теорией (хотя его ядром и служит, как правило, та или иная фундаментальная теория), поскольку не выполняет непосредственно объяснительной функции. Оно дает некую систему отсчета, т.е. является предварительным ус­ловием и предпосылкой построения и обоснования различных теорий.

Являясь по сути метатеоретическим образованием, парадиг­ма определяет дух и стиль научных исследований. По словам Т. Куна, парадигму составляют «... признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообщест­ву»1. Ее содержание отражено в учебниках, в фундаментальных трудах крупнейших ученых, а основные идеи проникают и в массовое сознание. Признанная научным сообществом пара­дигма на долгие годы определяет круг проблем, привлекающих внимание ученых, является как бы официальным подтвержде-

1 Кун Т. Сфуюура научных революций / Пер. с анш. — М. Прогресс, 1975. — С. 11.

нием подлинной «научности» их занятий. К парадигмам в ис­тории науки Т. Кун причислял, например, аристотелевскую ди­намику, птолемеевскую астрономию, ньютоновскую механику и т.д. Развитие, приращение научного знания внутри, в рамках такой парадигмы, получило название «нормальной науки». Смена же парадигмы есть не что иное как научная революция. Наглядный пример — смена классической физики (ньютонов­ской) на релятивистскую (эйнштейновскую).

Решающая же новизна концепции Т. Куна заключалась в мысли о том, что смена парадигм в развитии науки не является детерминированной однозначно, или, как модно сейчас выра­жаться, не носит линейного характера. Развитие науки, рост научного знания нельзя, допустим, представлять себе в виде тянущегося строго вверх, к солнцу дерева (познания добра и зла). Оно похоже, скорее, на развитие кактуса, прирост кото­рого в принципе может начаться с любой точки поверхности этого растительного «ежика» и продолжаться в любую сторону. И где, с какой стороны нашего научного «кактуса» возникнет вдруг «точка роста» новой парадигмы — непредсказуемо прин­ципиально! Причем не потому, что процесс этот произволен или случаен, "а потому, что в каждый критический момент пе­рехода от одного состояния к другому имеется несколько воз­можных продолжений. Какая именно точка из многих возмож­ных «пойдет в рост» — зависит от стечения самых разнообраз­ных обстоятельств. Таким образом, логика развития науки со­держит закономерность, но закономерность эта «выбрана» слу­чаем из целого ряда других, ничуть не менее закономерных возможностей. Из этого следует, что привычная нам ныне квантово-релятивистская картина мира могла бы быть и совсем другой, хотя, наверное, не менее логичной и последовательной.

Переходы от одной научной парадигмы к другой Т. Кун сравнивал с обращением людей в новую религиозную веру: мир привычных объектов предстает в совершенно новом свете бла­годаря решительному пересмотру исходных объяснительных принципов. Аналогия с новообращением понадобилась Т. Куну главным образом для того, чтобы подчеркнуть, что исторически почти мгновенный акт смены парадигм не может быть истол­кован строго рационально. Утверждение новой парадигмы осуществляется в условиях мощного противодействия сторон­

ников прежней парадигмы, да к тому же новаторских подходов может оказаться сразу несколько. Поэтому выбор принципов, которые составят будущую успешную парадигму, осуществляет­ся учеными не столько на основании логики или под давлени­ем эмпирических фактов, сколько в результате внезапного «озарения», «просветления», иррационального акта веры в то, что мир устроен именно так, а не иначе.

Однако далеко не все исследователи методологии научного познания согласились с таким выводом. Альтернативную мо­дель развития науки, также ставшую весьма популярной, пред­ложилИЛакатос. Его концепция, названнаяметодологией на­учно-исследовательских программ, по своим общим контурам довольно близка к куновской, однако расходится с ней в прин­ципиальнейшем пункте. И. Лакатос считает, что выбор науч­ным сообществом одной из многих конкурирующих исследова­тельских программ может и должен осуществлятьсярациональ­но, на основе четких, рациональных критериев.

В общем виде лакатосовская модель развития науки может быть описана так. Исторически непрерывное развитие науки представляет собой конкуренцию научно-исследовательских программ. Эти программы имеют следующую структуру:

• «Жесткое ядро», включающее неопровержимые для сто­ронников программы исходные положения.

• «Негативная эвристика». Это своеобразный «защитный пояс» ядра программы, состоящий из вспомогательных гипотез и допущений, снимающих противоречия с ано­мальными фактами. (Если, допустим, небесная механика рассчитала траектории движения планет, а данные на­блюдения свидетельствуют об отклонении реальных ор­бит от расчетных. В данном случае законы механики подвергаются сомнению в самую последнюю очередь. А вначале в ход идут гипотезы и допущения «защитного пояса»: можно предположить, что неточны измерения, ошибочны расчеты, присутствуют некие возмущающие факторы — неоткрытые еще планеты и тд. Известно, к примеру, что даже И. Ньютон, испытывавший трудности с объяснением стабильности Солнечной системы, был вынужден допустить, что сам Бог исправляет отклонения в движении планет.)

• «Позитивная эвристика» — «... это правила, указываю­щие, какие пути надо избирать и как по ним идти»1. Иными словами, это ряд доводов, предположений, на­правленных на то, чтобы изменять и развивать «опровержимые варианты» исследовательской програм­мы. В результате последняя предстает не как изолиро­ванная теория, а как целая серия модифицирующихся теорий, в основе которых лежат единые исходные прин­ципы.

Так, все тот же И. Ньютон вначале разработал свою про­грамму для планетарной системы, состоящей всего из двух элементов: точечного центра (Солнца) и единственной точеч­ной планеты (Земли). Но такая модель противоречила третьему закону динамики и потому была заменена Ньютоном на мо­дель, в которой и Солнце, и планеты вращались вокруг общего центра притяжения. Затем были последовательно разработаны модели, в которых учитывалось большее число планет, но иг­норировались межпланетные силы притяжения; потом Солнце и планеты предстали уже не точечными массами, а массивны­ми сферами; и наконец, была начата работа над моделью, учи­тывающей межпланетные силы и возмущения орбит.

Важно отметить, что эта последовательная смена моделей мотивировалась вовсе не аномальными наблюдаемыми факта­ми, а теоретическими и математическими затруднениями самой программы. Именно их разрешение и составляет суть «пози­тивной эвристики» по И. Лакатосу. Благодаря ей, ученые, рабо­тающие внутри какой-либо исследовательской программы, мо­гут долгое время игнорировать критику и противоречащие программе факты: они вправе ожидать, что решение конструк­тивных задач, определяемых «позитивной эвристикой», приве­дет в конечном счете к объяснению ныне непонятных или «непокорных» фактов. Это придает устойчивость развитию науки.

Однако рано или поздно позитивная эвристическая сила исследовательской программы исчерпывает себя. Встает вопрос о смене самой программы. «Вытеснение» одной программы другой представляет собой научную революцию. Причем эври-

1 Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии. — 1995. — №4. - С. 135.

стическая сила конкурирующих программ оценивается учеными вполне рационально: «... Программа считаетсяпрогрессирующей тогда, когда ее теоретический рост предвосхищает ее эмпири­ческий рост, то есть когда она с некоторым успехом может предсказывать новые факты... программарегрессирует, если ее теоретический рост отстает от ее эмпирического роста, то есть когда она дает только запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фактов, предвосхищаемых и открываемых кон­курирующей программой...»1.

В результате получается, что главным источником развития науки выступает конкуренция исследовательских программ, каждая из которых имеет в свою очередь внутреннюю страте­гию развития (позитивную эвристику). Этот «двойной счет» развития науки и обусловливает картину непрерывного роста научного знания.

Концепции Т. Куна и И. Лакатоса оказались в итоге самы­ми влиятельными реконструкциями логики развития науки во второй половине XX в. Хотя, конечно, существует и множество других, менее известных. Но как бы ни отличались эти кон­цепции друг от друга, все они так или иначе вынуждены опи­раться на некие узловые, этапные моменты истории науки, ко­торые принято называть научными революциями.

2.2.2. Научные революции

Сегодня вряд ли кто возьмется оспаривать тезис о наличии в истории науки революций. Однако термин «научная револю­ция» при этом может иметь разное содержание.

Самая радикальная его интерпретация заключается в при­знании одной-единственной революции, которая состоит в по­беде над невежеством, суевериями и предрассудками, в резуль­тате чего и рождается, собственно, наука.

Другое понимание научной революции сводит ее к уско­ренной эволюции. При этом любая научная теория может быть лишь модифицирована, но не опровергнута.

; Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. — М.: Прогресс, 1978. — С. 219 — 220.

Самая же экстравагантная точка зрения на природу и ха­рактер научных революций разработана К. Поппером. Ее назы­вают концепцией перманентной революции. Как мы помним, в соответствии с попперовским принципом фальсификации толь­ко та теория может считаться научной, которая в принципе оп­ровержима. При этом опровержимость, так сказать, потенци­альная рано или поздно превращается в актуальную, т.е. теория на самом деле терпит неудачу. Это-то и есть по К. Попперу са­мое интересное в науке — ведь в результате крушения теории возникают новые проблемы. А движение от одних проблем к другим и составляет, по сути, прогресс науки.

Не вступая в дискуссии с вышеприведенными позициями, попробуем определить общезначимый смысл понятия «научная революция». Слово «революция» означает, как известно, пере­ворот. В применении к науке это должно означать радикальное изменение всех ее элементов: фактов, закономерностей, тео­рий, методов, научной картины мира. Но что значит изменить факты? Твердо установленные факты, конечно, изменить нель­зя — на то они и факты. Но в науке имеют значение не сами факты, а их интерпретация, объяснение. Сам по себе факт, не включенный в ту или иную объяснительную схему, науке без­различен. Только вместе с той или иной интерпретацией он получает смысл, становится «хлебом науки». А вот интерпрета­ция, объяснение фактов подвержены порой самым радикаль­ным переворотам. Наблюдаемый факт движения Солнца по не­босводу поддается нескольким интерпретациям: и геоцентриче­ской, и гелиоцентрической. А переход от одного способа объ­яснения к другому и есть переворот (революция).








Дата добавления: 2016-04-02; просмотров: 906;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.019 сек.