Критерии различения гуманитарного и естественно-научного знания 2 страница

Охарактеризованные выше основные принципы этоса науки порождают множество менее объемных, но более «техничес­ких» требований к деятельности ученого. Среди последних: обязательность для научных работ ссылок на авторство тех или иных идей, запрет плагиата, прозрачность методов получения конечных результатов, ответственность за достоверность при­водимых данных и т д.

Назначение всех этих принципов и норм — самосохранение науки и ее возможностей в поисках истины. И все это не про­сто технический регламент, но одновременно и этические принципы. С моралью их роднит то, что контролируется их выполнение главным образом моральными механизмами внут­реннего контроля личности: долгом, честью, совестью ученого. Да и нарушения их караются в основном моральными санк­циями.

1.3.2. Этика науки как социального института

Второй круг проблем, связанных с моральной регуляцией научного творчества, возникает в XX в. в связи с превращени-

ем науки в непосредственную производительную силу и обре­тением ею влияния планетарного масштаба. Моральное изме­рение регламентация науки в этом случае получает потому, что деятельность в данной сфере начинает сказываться на интере­сах общества (человечества) в целом не всегда в позитивном духе. И тому есть несколько оснований:

• создание современной экспериментальной базы и ин­формационного обеспечения науки требуют отвлечения огромных материальных и людских ресурсов, и обществу далеко не безразлично, насколько эффективно эти ресур­сы используются;

• в поле зрения сегодняшней науки попали природные объекты, включающие в качестве составного элемента самого человека: это экологические, биотехнологические, нейроинформационные и прочие системы, предельным случаем которых является вся биосфера в целом; экспе­риментирование и взаимодействие с такими объектами потенциально содержат в себе катастрофические для че­ловека последствия; поэтому внутринаучные ценности (стремление к истине, новизне и пр.) обязательно долж­ны быть скорректированы ценностями общегуманистиче­скими, общечеловеческими;

• даже если научные исследования не угрожают безопасно­сти всего человечества, не менее важно исключить воз­можность нанесения ими ущерба правам и достоинству любого отдельного человека;

• выбор конкретной стратегии научного поиска сегодня уже не может осуществляться на основе внутринаучных целей и мотивов, но требует учета четко просчитанных общесоциальных целей и ценностей, диктующих приори­тетность решения множества проблем: экологических, медицинских, борьбы с бедностью, голодом и пр.

Таким образом, потребность в этической (равно как и в правовой) регуляции науки как социального института в конце XX в. порождена тем, что некоторые цели—ценности внутрен­него этоса науки столкнулись с ценностями общесоциального и индивидуального порядка. Наука, например, на протяжении всей своей истории рьяно отстаивала требование полной сво­боды творчества и выбора стратегий научного поиска и экспе­

риментирования. Современные же требования общественного (этического, политического, правового) контроля за принятием в науке ключевых решений приводят научное сообщество в не­которое смущение. Возникшая дилемма и в самом деле непро­ста: либо позволить обществу придирчиво контролировать (неизбежно бюрократично и малокомпетентно) живую жизнь науки, либо выработать собственные дополнительные социаль­но-этические регуляторы научного творчества и добиться их действенности. В настоящее время работа ведется по обоим направлениям. Но поскольку сама цель таких усилий противо­речива (как сохранить свободу научного творчества в условиях введения ограничений по мотивам защиты прав и интересов граждан?), дело продвигается медленно и с трудом.

Итоговое же решение проблемы наверняка будет диалекти­ческим, т.е. совмещающим противоположности. Свобода, как известно со словБенедикта Спинозы, есть познанная необходи­мость. (Когда родители насильно заставляют ребенка умываться или чистить зубы, он, конечно, не свободен и даже страдает от таких ограничений его свободы. Но повзрослев, человек со­вершает те же самые нехитрые операции совершенно добро­вольно, свободно, ибо их необходимость осознана.)

Свобода научного творчества также должна быть изнутри детерминирована необходимостью принятия ограничений, свя­занных с возможными негативными последствиями научных исследований. Если необходимость этих ограничений понята и принята добровольно, свобода научного поиска сохраняется!

Конечно, общество не может ждать, пока весь ученый мир осознает необходимость самоограничений. Оно не может себе позволить оказаться в зависимости от прихоти какого-нибудь непризнанного научного гения, решившего, например, в поис­ках геростратовой славы клонировать человека или собрать на дому ядерный заряд. Поэтому общество вводит правовые огра­ничения на потенциально социально опасные исследования и эксперименты. Так, принятая в 1996 г. Парламентской Ассамб­леей Совета Европы Конвенция «О правах человека и биоме­дицине» однозначно запретила создание эмбрионов человека в исследовательских целях, вмешательство в геном человека с це­лью изменения генома его потомков и т.д. А после появивших­ся в 1997 г. сенсационных сообщений о клонировании овец к

Конвенции был принят специальный «Дополнительный прото­кол», запретивший любые манипуляции с генетическим мате­риалом человека, имеющие целью создание генетически иден­тичных его копий.

Однако юридические запреты не решают проблему полно­стью, поскольку вряд ли они смогут остановить научных или политических авантюристов. В каком-то смысле этические ог­раничители более надежны, поскольку встроены во внутренние психологические механизмы поведения людей. Поэтому право­вая регуляция научно-исследовательской деятельности не от­меняет и даже не уменьшает необходимости регуляции мораль­ной. Только личная моральная ответственность ученого за воз­можные неблагоприятные последствия его экспериментов, раз­витое чувство морального долга могут послужить надежным га­рантом предотвращения трагических соционаучных коллизий.

Лейтмотив сегодняшней этики науки можно сформулиро­вать так: «Интересы отдельного человека и общества выше ин­тересов науки!» Принять такое требование нынешнему научно­му сообществу непросто. Сама проблема так никогда ранее не стояла. Молчаливо подразумевалось, что любое знание — это в принципе благо, и потому интересы науки и общества всегда совпадают, а не сталкиваются. Увы, XX в. развеял и эту иллю­зию. Афоризм же «Знание — сила» пока не пересмотрен. Но уточнен: сила знания, оказывается, может быть как доброй, так и злой. А отличить одно от другого и помогает этика науки.

Вопросы для повторения

1. Объясните, почему противостояние естественно-научной и гуманитарной культур обострилось именно в XX в.?

2. Каковы главные основания различения естественных и гуманитарных наук?

3. По каким позициям естественно-научная культура нуж­дается в содействии культуры гуманитарной?

4. В чем конкретно проявляются сегодня единство и взаи­мосвязь естественно-научной и гуманитарной культур?

5. Раскройте место науки в духовной культуре общества.

6. В чем заключается необходимость выработки особых этических требований к деятельности ученого?

7. Охарактеризуйте основные этические ценности мира науки.

8. Какие дополнительные этические требования к деятель­ности ученых возникли в связи с современными успе­хами естествознания?

Литература

1. Кассире? Э. Естественно-научные понятия и понятия культуры // Вопр. философии. — 1995. — № 8.

2. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре / Пер. с нем. — М.: Республика, 1998.

3. Степин В. С., Горохов В. Г., Розов М. А. Философия науки и техники. — М.: Гардарика, 1996.

4. Философия и методология науки. — М.: Аспект Пресс, 1996.

Глава 2

Научный метод. Логика и методология развития естествознания

XX век — век науки. Ее авторитет в обществе прочен и ус­тойчив. Общее доверие к науке настолько велико, что мы порой просто отождествляем понятия «знание» и «научное знание», считая их почти синонимами. Но это далеко не так. Существует немало видов знания, источником которых является отнюдь не наука, а наш, к примеру, житейский опыт, эстетические впечат­ления, религиозное откровение и т.д. Однако знание, добываемое наукой, явно выбивается из этого общего ряда, намного превосходя остальные виды своей полнотой, убедительностью и чисто прак­тическими силой и пользой. За счет чего же ему это удается? В основном за счетметода, которым оно добывается, а также при помощи особого способа его организации и построения.

Сущность научного метода можно представить очень просто: это такая процедура получения научного знания, с помощью кото­рой его можно воспроизвести, проверить и передать другим. В ос­новном человека всегда интересует два вопроса: ЧТО такое ка­кая-то реальность иКАК с ней обращаться. Метод — это ответ на вопросы второго типа, и во многих случаях именно такие от­веты имеют решающее значение.

В одной старой китайской притче некий щедрый рыболов де­лится своим уловом с голодным крестьянином. Но когда тот при­ходит за рыбой и во второй, и в третий раз, становится ясно, что много проще решить проблему, научив крестьянина самого ло­вить рыбу, чем каждый раз разводить филантропию. Научить, как ловить рыбу, — значит, датьметод, т.е. системуправил, приемов практической деятельности. То же относится и к дея­тельности познавательной. Знать,как добывается знание, — зна­чит, дать всем желающим возможность, во-первых, воспроизво­

42/43

дить и проверять достоверность уже имеющегося знания, а во-вторых, получать новое, ранее неизвестное.

Наука тем и выделяется из других форм общественного созна­ния, что в нейметоды получения нового знания стали предметом самостоятельного анализа и открытого обсуждения. В итоге ро­дилась самостоятельная научная дисциплина — «Методология на­учного познания», о некоторых современных проблемах которой бу­дет рассказано в следующих параграфах.

2.1. Наука как процесс познания

Главное назначение научной деятельности — получение знаний о реальности. Человечество накапливает их уже доволь­но давно. Однако большая часть современного знания получена всего лишь за два последних столетия. Такая неравномерность обусловлена тем, что именно в этот период наука развернула свои многочисленные возможности, превратившись в само­стоятельную отрасль духовного производства. По большому ис­торическому счету наука — сравнительно молодое социальное образование. Ей никак не более 2,5 тыс. лет. Хотя вопрос о точной дате рождения науки и является ныне дискуссионным, все же достаточно определенную границу между наукой и «преднаукой» провести можно. Отличают их по многим явно выраженным особенностям научного знания, которые и дают историческое «свидетельство о рождении» науки.

2.1.1. Особенности научного знания

Европейской родиной науки считается Древняя Греция. В родоначальниках науки греки оказались вовсе не потому, что больше других накопили фактических знаний или технических решений (последние они в основном заимствовали у своих географических соседей). «Учеными» в современном значении этого слова их сделал пристальный интерес к самому процессу мышления, его логике и содержанию. Древнегреческие мудре­цы не просто собирали и накапливали факты, суждения, откро­вения или высказывали новые предположения, они начали их

доказывать, аргументировать, т.е. логически выводить одно знание из другого, тем самым придавая ему систематичность, упорядоченность и согласованность.

Причем была сформирована не только привычка к доказа­тельству, но проанализирован и сам процесс доказывания, соз­дана теория доказательств — логикаАристотеля. Иными слова­ми, был определенметод наведения порядка в хаотичном пре­жде мире разнообразных опытных знаний, рецептов, решений и т.д. Это был настоящий методологический прорыв. Второй такого же класса был осуществлен лишь в Новое время, в XVII в., когда была осознана важность экспериментально-математических методов, на основе которых выросло классиче­ское естествознание.

Созданная античными мыслителями логика (учение о зако­нах и формах правильного мышления) относилась уже не к са­мому познаваемому миру непосредственно, а к мышлению о нем! То есть объектом анализа стали не вещи или стихии, а их мыслительные аналоги — абстракции, понятия, суждения, чис­ла, законы и т.п. Оказалось, что эта идеальная реальность по-своему упорядочена, логична и закономерна, и ничуть не меньше, если не больше, чем сам материальный мир. А мысли­тельные операции с идеальными объектами выходили куда бо­лее плодотворными и значимыми даже и в практическом от­ношении, чем теже самые манипуляции с их материальными прототипами. Знание как бы «приподнялось» над материаль­ным миром, сформировало свою собственную, относительно самостоятельную сферу бытия — сферу теории.

Античная наука дала и первый, доныне непревзойденный образец, канон построения законченной системы теоретиче­ского знания — геометриюЕвклида. Смысл канона — в выве­дении из небольшого количества исходных утверждений (ак­сиом и постулатов) всего многообразия геометрического зна­ния. Исходные утверждения принимаются без доказательства, потому что они очевидны всем. А раз все признают исходные основания, то и логически выведенное из них знание (вся тео­рия в целом) тоже общезначимо и общеобязательно. Это уже мир подлинного знания, а не просто «мнений». Он обладает такой же неотвратимостью и непререкаемостью, как и еже­дневный восход Солнца. (Конечно, теперь мы знаем, что и са­

ми очевидные основания геометрии Евклида можно оспари­вать, но в пределах истинности этих оснований она по-прежнему несокрушима.)

Благодаря всем этим новациям античная культура за очень короткий исторический срок создала замечательные математи­ческие теории (Евклид), космологические модели(Аристарх Самосскии), сформулировала ценные идеи целого ряда будущих наук — физики, биологии и т.д. Но самое важное — был апро­бирован первый образец подлинно научного знания, интуитив­но поняты основные его особенности, резко отличающие его от донаучного и вненаучного знания. Перечислим их:

• Научное знание характеризуется систематичностью, а также логической выводимостью одних знаний из других.

• Объектами научного (теоретического) познания высту­пают не сами по себе предметы и явления реального ми­ра, а их своеобразные аналоги — идеализированные объ­екты.

• Важным признаком научного познания является осоз­нанный контроль над самой процедурой получения но­вого знания, фиксация и предъявление строгих требова­ний к методам познания.

• Научное описание исследуемых объектов требует строго­сти и однозначности языка, четко фиксирующего смысл и значение понятий.

• Научное знание претендует на общеобязательность и объективность открываемых истин, т.е. их независимость от познающего субъекта, безусловную воспроизводимость.

• Наука изучает только те явления, которые повторяются, и поэтому ее главная задача — искать законы их сущест­вования.

2.1.2. Структура научного познания

За 2,5 тыс. лет своего существования наука превратилась в сложное, системно организованное образование с четко про­сматриваемой структурой. Основными элементами научного знания являются:

• твердо установленные факты;

• законономерности, обобщающие группы фактов;

• теоривии, как правило, представляющие собой системы за-кономимерностей, в совокупности описывающих некий фрагмгмент реальности;

• научнгные картины мира, рисующие обобщенные образы всей д реальности, в которых сведены в некое системное единстютво все теории, допускающие взаимное согласова­ние.

Главная опора, фундамент науки — это, конечно, установ­ленные факты. Если они установлены правильно (подтвер­ждены многогочисленными свидетельствами наблюдений, экспе­риментов, проверок и т.д..), то считаются бесспорными и обяза­тельными. Это эмпирический, т.е. опытный базис науки. Коли­чество накопленных наукой фактов непрерывно возрастает. Ес­тественно, они подвергаются первичному эмпирическому обоб­щению, приводятся в различные системы и классификации. Обнаруженые в опыте общность фактов, их единообразие свидетельствуют о том, что найден некий эмпирический закон, общее правнло, которому подчиняются непосредственно на­блюдаемые явления.

Но значит ли это, что наука выполнила свою главную зада­чу, состоящую, как известно, в установлении законов? К сожа­лению, нет. Ведь фиксируемые на эмпирическом уровне зако­номерности, и, как правило, мало что объясняют. Обнаружили, к примеру, древние наблюдатели, что большинство светящихся объектов на ночном небе движется по четким кругообразным траекториям, а несколько других совершают какие-то петлеоб­разные движения. Общее правило для тех и других, стало быть, есть, только как его объяснить? А объяснить непросто, если не знать, что первые — это звезды, а вторые — планеты, и их «неправильное» поведение в небе вызвано совместным с Зем­лей вращением вокруг Солнца.

Кроме того, эмпирические закономерности обычно малоэв-ристичны, т.е. не открывают дальнейших направлений науч­ного поиска. Эти задачи решаются уже на другом уровне по­знания — теоретическом.

Проблема различения двух уровней научного познания — теоретического и эмпирического (опытного) — вытекает из од­ной специфической особенности его организации. Суть этой

особенности заключается в существовании различных типов обобщения доступного изучению материала. Наука ведь уста­навливает законы. А закон — есть существенная, необходимая, устойчивая, повторяющаяся связь явлений, т.е. нечто общее, а если строже — то и всеобщее для того или иного фрагмента ре­альности.

Общее же (или всеобщее) в вещах устанавливается путем абстрагирования, отвлечения от них тех свойств, признаков, характеристик, которые повторяются, являются сходными, одинаковыми во множестве вещей одного класса. Суть фор­мально-логического обобщения как раз и заключается в отвле­чении от предметов такой «одинаковости», инвариантности. Данный способ обобщения называют «абстрактно-всеобщим». Это связано с тем, что выделяемый общий признак может быть взят совершенно произвольно, случайно и никак не выражать сути изучаемого явления.

Например, известное античное определение человека как существа «двуногого и без перьев» в принципе применимо к любому индивиду и, следовательно, является абстрактно-общей его характеристикой. Но разве оно что-нибудь дает для пони­мания сущности человека и его истории? Определение же, гла­сящее, что человек — это существо, производящее орудия тру­да, напротив, формально к большинству людей неприменимо. Однако именно оно позволяет построить некую теоретическую конструкцию, в общем удовлетворительно объясняющую исто­рию становления и развития человека.

Здесь мы имеем дело уже с принципиально иным видом обобщения, позволяющим выделять всеобщее в предметах не номинально, а по существу. В этом случае всеобщее понимает­ся не как простая одинаковость предметов, многократный по­втор в них одного и того же признака, а как закономерная связь многих предметов, превращающая их в моменты, сторо­ны единой целостности, системы. А внутри этой системы все­общность, т.е. принадлежность к системе, включает не только одинаковость, но и различия, и даже противоположности. Общ­ность предметов реализуется здесь не во внешней похожести, а в единстве генезиса, общем принципе их связи и развития.

Именно эта разница в способах отыскания общего в вещах, т.е. установления закономерностей, и разводитэмпирический и

теоретический уровни познания. На уровне чувственно-практи­ческого опыта (эмпирическом) возможно фиксирование только внешних общих признаков вещей и явлений. Существенные же внутренние их признаки здесь можно только угадать, схватить случайно. Объяснить же их и обосновать позволяет лишь тео­ретический уровень познания.

В теории происходит переорганизация или переструктури-зация добытого эмпирического материала на основе некоторых исходных принципов. Это вроде игры в детские кубики с фраг­ментами разных картинок. Для того чтобы беспорядочно раз­бросанные кубики сложились в единую картинку, нужен некий общий замысел, принцип их сложения. В детской игре этот принцип задан в виде готовой картинки-трафаретки. А вот как такие исходные принципы организации построения научного знания отыскиваются в теории — великая тайна научного твор­чества.

Наука потому и считается делом сложным и творческим, что от эмпирии к теории нет прямого перехода. Теория не строится путем непосредственного индуктивного обобщения опыта. Это, конечно, не означает, что теория вообще не связа­на с опытом. Изначальный толчок к созданию любой теорети­ческой конструкции дает как раз практический опыт. И прове­ряется истинность теоретических выводов опять-таки их прак­тическими приложениями. Однако сам процесс построения теории и ее дальнейшее развитие осуществляется от практики относительно независимо.

Итак, проблема различия теоретического и эмпирического уровней научного познания коренится в разнице способов иде­ального воспроизведения объективной реальности, подходов к построению системного знания. Отсюда вытекают и другие, уже производные отличия этих двух уровней. За эмпирическим знанием, в частности, исторически и логически закрепилась функция сбора, накопления и первичной рациональной обра­ботки данных опыта. Его главная задача — фиксация фактов. Объяснение же, интерпретация их — дело теории.

Различаются рассматриваемые уровни познания и пообъек­там исследования. Проводя исследование на эмпирическом уровне, ученый имеет дело непосредственно с природными и социальными объектами. Теория же оперирует исключительно

с идеализированными объектами (материальная точка, идеаль­ный газ, абсолютно твердое тело и пр.). Все это обусловливает и существенную разницу в применяемыхметодах исследования.Для эмпирического уровня обычны такие методы, как наблю­дение, описание, измерение, эксперимент и др. Теория же предпочитает пользоваться аксиоматическим методом, систем­ным, структурно-функциональным анализом, математическим моделированием и т.д.

Существуют, конечно, и методы, применяемые на всех уровнях научного познания: абстрагирование, обобщение, ана­логия, анализ и синтез и др. Но все же разница в методах, применяемых на теоретическом и эмпирическом уровнях, не случайна.

Более того, именно проблема метода была исходной в процес­се осознания особенностей теоретического знания. В XVII в., в эпоху зарождения классического естествознания,Ф. Бэкон и Р.Декарт сформулировали две разнонаправленные методо­логические программы развития науки: эмпирическую (индук-ционистскую) и рационалистическую (дедукционистскую).

Под индукцией принято понимать такой способ рассужде­ния, при котором общий вывод делается на основе обобщения частных посылок. Проще говоря, это движение познания от частного к общему. Движение в противоположном направле­нии, от общего к частному, получило название дедукции.

Логика противостояния эмпиризма и рационализма в во­просе о ведущем методе получения нового знания в общем проста.

Эмпиризм. Действительное и хоть сколько-нибудь практич­ное знание о мире можно получить только из опыта, т.е. на ос­новании наблюдений и экспериментов. А всякое наблюдение или эксперимент — единичны. Поэтому единственно возмож­ный путь познания природы — движение от частных случаев ко все более широким обобщениям, т.е. индукция. Другой способ отыскания законов природы, когда сначала строят самые об­щие основания, а потом к ним приспосабливаются и посредст­вом их проверяют частные выводы, есть, по Ф. Бэкону, «матерь заблуждений и бедствие всех наук».

Рационализм. До сих пор самыми надежными и успешными были математические науки. А таковыми они стали

потому, что применяют самые эффективные и достоверные ме­тоды познания: интеллектуальную интуицию и дедукцию. Ин­туиция позволяет усмотреть в реальности такие простые и са­моочевидные истины, что усомниться в них невозможно. Де­дукция же обеспечивает выведение из этих простых истин бо­лее сложного знания. И если она проводится по строгим пра­вилам, то всегда будет приводить только к истине, и никогда — к заблуждениям. Индуктивные же рассуждения, конечно, тоже бывают хороши, но они не могут приводить ко всеобщим суж­дениям, в которых выражаются законы.

Эти методологические программы ныне считаются устарев­шими и неадекватными. Эмпиризм недостаточен потому, что индукция и в самом деле никогда не приведет к универсальным суждениям, поскольку в большинстве ситуаций принципиально невозможно охватить все бесконечное множество частных слу­чаев, на основе которых делаются общие выводы. И ни одна крупная современная теория не построена путем прямого ин­дуктивного обобщения. Рационализм же оказался исчерпан­ным, поскольку современная наука занялась такими областями реальности (в микро- и мегамире), в которых требуемая «само­очевидность» простых истин исчезла окончательно. Да и роль опытных методов познания оказалась здесь недооцененной.

Тем не менее эти методологические программы сыграли свою важную историческую роль. Во-первых, они стимулирова­ли огромное множество конкретных научных исследований, а во-вторых, «высекли искру» некоторого пониманияструктуры научного познания. Выяснилось, что оно как бы «двухэтажно». И хотя занятый теорией «верхний этаж» вроде бы надстроен над «нижним» (эмпирией) и без последнего должен рассыпать­ся, но между ними почему-то нет прямой и удобной лестницы. Из нижнего этажа на верхний можно попасть только «скачком» в прямом и переносном смысле. При этом, как бы ни была важна база, основа (нижний эмпирический этаж нашего зна­ния), решения, определяющие судьбу постройки, принимаются все-таки наверху, во владениях теории.

В наше время стандартнаямодель строения научного знаниявыглядит примерно так. Познание начинается с установления путем наблюдения или экспериментов различных фактов. Если среди этих фактов обнаруживается некая регулярность, повто­

ряемость, то в принципе можно утверждать, что найден эмпи­рический закон, первичное эмпирическое обобщение. И все бы хорошо, но, как правило, рано или поздно отыскиваются такие факты, которые никак не встраиваются в обнаруженную регу­лярность. Тут на помощь призывается творческий интеллект ученого, его умение мысленно перестроить известную реаль­ность так, чтобы выпадающие из общего рада факты вписа­лись, наконец, в некую единую схему и перестали противоре­чить найденной эмпирической закономерности.

Обнаружить эту новую схему наблюдением уже нельзя, ее нужно придумать, сотворить умозрительно, представив перво­начально в виде теоретической гипотезы. Если гипотеза удачна и снимает найденное между фактами противоречие, а еще лучше — позволяет предсказывать получение новых, нетриви­альных фактов, это значит, что родилась новая теория, найден теоретический закон.

Известно, к примеру, что эволюционная теорияЧ. Дарвинадолгое время находилась под угрозой краха из-за распростра­ненных в XIX в. представлений о наследственности. Считалось, что передача наследственных признаков происходит по прин­ципу «смешивания», т.е. родительские признаки переходят к потомству в некоем промежуточном варианте. Если скрестить, допустим, растения с белыми и красными цветками, то у полу­ченного гибрида цветки должны быть розовыми. В большинст­ве случаев так оно и есть. Это эмпирически установленное обобщение на основе множества совершенно достоверных эм­пирических фактов.

Но из этого, между прочим, следовало, что все наследуемые признаки при скрещивании должны усредняться. Значит, лю­бой, даже самый выгодный для организма признак, появив­шийся в результате мутации (внезапного изменения наследст­венных структур), со временем должен исчезнуть, раствориться в популяции. А это в свою очередь доказывало, что естествен­ный отбор работать не должен! Британский инженер Ф. Джен-кин доказал это строго математически. Ч. Дарвину данный «кошмар Дженкина» отравлял жизнь с 1867 г., но убедитель­ного ответа он так и не нашел. (Хотя ответ уже был найден. Дарвин просто о нем не знал.)

Дело в том, что из стройного ряда эмпирических фактов, рисующих убедительную в целом картину усреднения насле-

дуемых признаков, упорно выбивались не менее четко фикси­руемые эмпирические факты иного порядка. При скрещивании растений с красными и белыми цветками, пусть не часто, но все равно будут появляться гибриды с чисто белыми или крас­ными цветками. Однако при усредняющем наследовании при­знаков такого просто не может быть — смешав кофе с моло­ком, нельзя получить черную или белую жидкость! Обрати Ч. Дарвин внимание на это противоречие, наверняка, к его славе прибавилась бы еще и слава создателя генетики. Но не обратил. Как, впрочем, и большинство его современников, считавших это противоречие несущественным. И зря.

Ведь такие «выпирающие» факты портили всю убедитель­ность эмпирического правила промежуточного характера на­следования признаков. Чтобы эти факты вписать в общую кар­тину, нужна была какая-то иная схема механизма наследова­ния. Она не обнаруживалась прямым индуктивным обобщени­ем фактов, не давалась непосредственному наблюдению. Ее нужно было «узреть умом», угадать, вообразить и соответствен­но сформулировать в виде теоретической гипотезы.