О стихийности революции 1 страница

В современной литературе о социальных революциях, с точки зрения механизма революционного процесса, выделяют конструктивистскую и структуралистскую модели. Первая модель рассматривает революцию как следствие целенаправленных действий лидеров, революционных групп или масс. В «конспиративном» варианте конструктивистскоймодели революции являются результатом агитационной или организационной деятельности профессиональных оппозиционеров и революционеров. Им удается убедить и мобилизовать на революционные действия массы, которые вследствие этого становятся объектом целенаправленных манипуляций. Напротив, «вулканический» вариант первоймодели большое значение придает стихийности действий масс, особенно остро ощущающих преследования, эксплуатацию, несправедливость, а также подчеркивает лавинообразный характер распространения революции, охватывающей все более широкие слои общества. Структуралистская модель рассматривает революцию как естественный результат формирования объективных социальных предпосылок, подготавливающих стихийное революционное выступление элит и масс. Однако в этом случае необходим своего рода спусковой крючок — либо ослабление аппарата насилия и репрессий, когда правящий класс проявляют слабость или неспособность к дальнейшему руководству (концепция «кипящего котла»), либо наличие различных средств и разнообразных ресурсов (концепция «найденного сокровища»)^[368]. Как с точки зрения механизма революционного процесса можно оценить Русскую революцию 1917 г.?

В настоящее время многие, а возможно, и большинство отечественных и зарубежных историков разделяют точку зрения о стихийности Февраля. При оценке каких-либо событий как стихийных или организованных следует учитывать значение слова «стихийный» — «осуществляющийся как естественный процесс без регулирующего воздействия людей, общества»[369]. Когда мы, например, говорим, о стихийности крестьянского восстания, то подразумеваем следующее: восстание не имело правильной организации и руководства; его не готовили, т. е. участникам не промывали мозги, не склоняли к действию путем убеждения, просьбы, принуждения, уговора, подкупа, угрозы или другим способом; восставшие не имели четкой и ясной цели и плана, действовали инстинктивно, иррационально и спонтанно, напоминая корабль без руля и ветрил. Можно ли сказать, что сотни тысяч людей, вышедших на улицы Петрограда на всеобщую политическую забастовку в конце февраля, не побуждались и не подталкивались, не убеждались и не склонялись к этому, т. е. представляли собой корабль без руля и ветрил?! Думаю, никто не ответит утвердительно, даже те, кто уверен в стихийность переворота. «Уличные события внесли главную лепту в революцию и свержение царского строя. Но они все же не исчерпывают всю революцию», — замечает В.И. Старцев. Без идеологической обработки массового сознания, в которой участвовали все оппозиционные силы, включая буржуазную печать, общественные организации и масонов, рабочие не решились бы выйти на улицы. «Все это — элементы организованности, создания предпосылок общенационального кризиса, общенародного недовольства»[370]. «Либералы, хотя и не делали на революцию единственную ставку, но принимали ее в расчет и в результате приложили свои усилия к ее победе», — признает Ф.А. Гайда, сторонник точки зрения о стихийности[371]. Советские исследователи колебались от признания стихийности революции до утверждения о большом или решающем вкладе большевиков в февральских событиях: «Большевистская партия была единственной в России политической партией, которая, опираясь на революционный подъем народных масс, готовила российский и петроградский пролетариат к всеобщей стачке и вооруженному восстанию против царизма»[372].

Скоротечный, взрывной характер февральского переворота объясняется именно его долгой и тщательной подготовкой. Накануне событий оппозиции с помощью средств массовой информации удалось создать настолько отрицательный образ Николая II и Александры Федоровны, что у монархии практически не осталось защитников. В чем только не обвиняли императора — в глупости и тупости, в слабости и сексуальной развращенности[373], в наркомании и пьянстве, в неспособности действовать разумно и даже в государственной измене. За императором закрепились презрительные прозвища «Николашка», «царь-дурак», «слабый царь», «большой господин маленького роста», «губошлеп», «сумасшедший», «кабатчик» и «пробочник» (за введение винной монополии), «царь-баба» и т. п. — также ходили во всех слоях русского общества^[374]. «К началу Первой мировой войны в политической пропаганде, в художественной литературе и фольклоре были разработаны различные негативные образы царствующего монарха; они нашли отражение в стихах, поговорках, частушках, карикатурах, анекдотах. Люди разного положения и разного уровня образования использовали эти образы при описании и интерпретации всевозможных кризисных ситуаций (курсив мой. — Б.М.)»^[375]. Даже члены Дома Романовых не поддержали падающий престол. В гражданскую войну ни один из вождей белого движения, включая сочувствующих монархии, не решился поднять монархического знамени из-за опасения потери широкой поддержки. Такое стало возможным только благодаря тому, что враждебность к монарху и его правительству культивировалось оппозицией уже много лет. Как говорит известная поговорка, если человека 100 раз назвать собакой, то он залает. Люди путем многократного повторения лозунгов постепенно приучаются себя вести в соответствии с ними. Промывка мозгов и черный пиар сделали свое дело — народ поверил в спасительность свержения монархии^[376].

Знаменитая речь П.Н. Милюкова в Думе 1 ноября 1916 г. «Глупость или измена», как и речь поддержавшего его В.В. Шульгина, разошлись по стране в миллионах экземпляров, несмотря на запрещение для печати. «Не было министерства и штаба в тылу и на фронте, в котором не переписывались бы эти речи», — вспоминал Милюков^[377]. Пропаганда внушала: народ — жертва обмана и предательства монархии. «И если то, что говорили шепотом, на ухо, стало общим криком всего народа и перешло на <…> улицу <…> то в этом повинно само общество. Оно само революционизировало народ, подчас не останавливаясь перед прямой, а иногда и довольно грубой демагогией», — справедливо заметил известный историк и участник событий Февраля 1917 г. С.П. Мельгунов[378]. Негативное отношение к царю и режиму складывалось главным образом под влиянием прессы. Например, среди крестьян коллективное (ввиду низкой грамотности) чтение газет, содержавших критику «темных сил» (1915–1916 гг.), возбуждало ненависть к царю настолько, что у них появлялось желание его убить[379]. Обличение «темных сил» нашло горячий отклик и у пролетариев, о чем говорит поток писем и телеграмм, направляемых ими в адрес Государственной Думы, с одобрением ее антиправительственной позиции. Под мощным воздействием агитационно-пропагандистской работы либеральной и революционной оппозиции в конце 1916 — начале 1917 г. у рабочих произошла трансформация патриотически-оборонческих настроений в революционно-оборонческие: идеи свержения монархии, установления демократической республики и ответственного перед народом правительства стали господствующими[380]. Аналогичный процесс наблюдался и у солдат — патриотические настроения превращались в пораженческие, доверие к власти — в ненависть и желание ее сменить[381]. При этом смена настроений, рост недовольства и желание вмешаться и изменить ситуацию у народа и элиты происходили, как это описывают О.С. Поршнева и И.Л. Архипов, синхронно: все социальные группы стали как бы сообщающимися сосудами[382]. Условия жизни создавали предпосылки для недовольства, оппозиция его раздувала и указывала как на врага — монархию, так и на спасителя. Враг до февраля 1917 г. был общий, но спасители в каждой партии виделись разные.

Братание солдат на фронте (3)

Когда историки[383] и сами участники февральского переворота постфактум говорят о неожиданности и стихийности, то имеют в виду лишь то, что всеобщая политическая стачка нежданно-негаданно для всех, в том числе для тех, кто ее организовывал, превратилась в свержение самодержавия, в государственный переворот. Л.Д. Троцкий сказал: «Революция застала врасплох только в смысле момента»[384]. Хотя и не предвидели начало революции 23 февраля, но ее готовили и просто не знали, когда взорвется. «В последние встречи до февральских дней, — замечает в своих записках Н.Н. Суханов, — когда чувствовалась близость какой-то радикальной развязки, мы (в интеллигентских кружках — Б.М.) неоднократно заводили речь о том, что можно сделать и что надлежит делать различным общественным группам, какие мероприятия в Петербурге и в провинции необходимы были бы в первую голову в момент взрыва и после взрыва… Без надлежащей веры в серьезность своих разговоров, предположений и рассуждений в интеллигентских кружках, с участием Керенского, немало говорилось о “планах и схемах” переворота. Я совершенно определенно высказывал, что так или иначе Керенскому придется стать в центре событий»[385]. По компетентному мнению С.П. Мельгунова, «революционные штабы готовили массы к “грядущему выступлению”. Трудно поэтому уличное выступление 23 февраля, которое вливалось в нарастающую волну стачек, имевших всегда не только экономический, но и политический оттенок, назвать “самочинными”. Самочинность его заключалась лишь в том, что оно возникло без обсуждения “предварительного плана”, как утверждали донесения Охранного отделения 26 февраля»[386].

Троцкий посвятил стихийности целый параграф в своем исследовании, посвященном революции. В нем он убедительно доказывает: революция была подготовлена. «Кто руководил переворотом? Кто поднял на ноги рабочих? Кто вывел на улицу солдат? После победы эти вопросы стали предметом партийной борьбы. Проще всего они разрешались универсальной формулой: никто не руководил революцией, она произошла сама по себе. Теория “стихийности” пришлась как нельзя более по душе не только всем тем господам, которые вчера еще мирно администрировали, судили, обвиняли, защищали или командовали, а сегодня спешили породниться с революцией; но и многим профессиональным политикам, и бывшим революционерам, которые проспав революцию, хотели думать, что они в этом отношении не отличались от всех остальных. <…> Либерализм полностью усыновляет теорию стихийности и безличности переворота». <…> Если большевистская партия не смогла обеспечить восставших авторитетное руководство, то о других политических организациях нечего и говорить. Этим подкреплялось ходячее убеждение в стихийном характере Февральской революции. Тем не менее оно глубоко ошибочно или, в лучшем случае, бессодержательно. <…> Мистика стихийности ничего не объясняет»[387]. Троцкому вторит В.И. Ленин, указывая в 1921 г.: «Мы победили в России, и притом с такою легкостью потому, что подготовили нашу революцию во время империалистической войны»[388]. В ответе Троцкого на вопрос, кто руководил февральским восстанием — «сознательные и закаленные рабочие, воспитанные главным образом партией Ленина»[389] — нужно только к большевикам добавить эсеров и меньшевиков, кадетов и октябристов, прогрессистов и анархистов и даже немалое число монархистов — всех оппозиционеров, единодушных в вопросе устранения Николая II от власти.

Известный либеральный судебный деятель, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии С.В. Завадский так подвел итог своим наблюдениям о стихийности февральских событий: «Принято говорить: движение началось стихийно, солдаты сами вышли на улицу. С этим я никак не могу согласиться. Да и что значит слово “стихийно”? “Самопроизвольное зарождение” еще меньше уместно в социологии, чем в естествознании. Оттого, что никто из революционных вождей с именем не мог привесить к движению свой ярлык, оно становится не безличным, а только безымянным»[390]. С точки зрения юриста, февральский переворот никак нельзя назвать стихийным, ибо народ распропагандировали и к нему морально подготовили, т. е. подстрекали. Не случайно, регистрируя события последних дней февраля, охранка отмечала: движение “стихийно”, т. е. не имеет планомерного руководства сверху; но тут же добавляла: “при общей распропагандированности» участников[391].

Однако подготовленное народное движение из всеобщей политической стачки с целью заставить Николая II отречься от престола превратилось в революцию, по всей видимости, стихийно, вопреки замыслу. По словам одного из лидеров эсеров В.М. Зензинова: «Никто не предчувствовал в этом движении веяния грядущей революции»[392]. В результате тщательного анализа февральских событий Мельгунов пришел к выводу: «Музыку заказывала» народная стихия, потому–то революции и называются революциями. «Взбаламученный океан революционных страстей» вел «утлую ладью» России в бездну еще более страшных испытаний и потрясений. Люди, которых вынес наверх поток «революционной лавы» оказались просто неспособны руководить огромной страной. «Не Дума руководила стихией, а стихия влекла за собой Временный комитет (Государственной Думы. — Б.М.)». Масонской «дирижерской палочке» не удавалось управлять событиями[393]. Получилось как в известной легенде об ученике чародея: ученик вызвал наводнение, но остановить его не смог. Один из лидеров правых кадетов В.А. Маклаков в своих воспоминаниях утверждает: кадетские вожди революции вообще «не боялись. Одни просто потому, что в ее возможность не верили; другие рассчитывали, что революцию можно было использовать против власти, а потом остановить в самом начале. А так как угроза революции могла их заставить власть идти на уступки, то они эту карту продолжали играть, не отдавая себя отчета, что играли с огнем»[394].

Таким образом, насильственное отречение Николая II от престола, а в этом состоит суть Февраля, тщательно готовилось всеми без исключения политическими партиями и организациями и в этом смысле февральские события нельзя считать стихийными[395]. Переворот можно сравнить с непредумышленным убийством. Убийца хотел попугать жертву, но, не рассчитав силу удара, убил ее. Покушение на убийство не было стихийным, оно тщательно готовилось. Но последствие преступления — смерть, оказалось неожиданным — всеобщая политическая забастовка 23–25 февраля 1917 г. превратилась в революцию. Следовательно, даже при отсутствии прямого заговора, имевшего целью свержения Николая II, февральские события нельзя назвать стихийными.

Однако есть многочисленные свидетельства современников и участников февральских событий об организации февральских событий. Например, как указывал А.Ф. Керенский в мемуарах, дворцовый переворот планировался на середину марта 1917 г. и готовился под руководством А.И. Гучкова[396]. О подготовленности февральских событий свидетельствовал последний царский петроградский градоначальник генерал А.П. Балк[397] и П.Н. Милюков: «Подготовка к революционной вспышке весьма деятельно велась — особенно с начала 1917 года, — в рабочей среде и в казармах петроградского гарнизона», — утверждал он. Предположительно — либо Министерством иностранных дел Германии через большевиков, либо российской полицией. По мнению Милюкова, направляющая рука чувствовалась и в организации самого переворота: «Руководящая рука, несомненно, была, только она исходила, очевидно, не от организованных левых политических партий». Но «закулисная работа по подготовке революции так и осталась за кулисами. <…> Здесь мы касаемся самого темного момента в истории русской революции. Будущий историк прольет свет и на эту сторону дела; современнику остаются только догадки»[398].

Глава партии октябристов и председатель Центрального Военно-промышленного комитета (ЦВПК) А.И. Гучков после эмиграции рассказывал, что осенью 1916 «родился замысел о дворцовом перевороте, в результате которого государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному наследнику. В этих пределах план очень быстро сложился. К этой группе двух инициаторов (Н.В. Некрасов и Гучков) присоединился по соглашению с Некрасовым М.И. Терещенко, и таким образом образовалась та группа, которая взяла на себя выполнение этого плана. <…> Примкнул к нашему кружку и князь Вяземский»[399]. Осенью 1916 года А.И. Гучков через свои связи в Военно-промышленных комитетах вовлек в заговор двух-трех командующих фронтами (во главе с Н.В. Рузским) и несколько чиновников Департамента железных дорог в Петрограде, а в последние дни перед Февральской революцией и начальник штаба Верховного главнокомандующего генерала М.В. Алексеева[400]. 9 февраля 1917 года в кабинете председателя IV Государственной думы М.В. Родзянко состоялось совещание лидеров оппозиционных думских фракций. Присутствовали также приглашенные на него генерал Н.В. Рузский и полковник А.М. Крымов. Переворот согласно сделанным здесь наметкам, должен был произойти не позже апреля 1917 года (на апрель было запланировано согласованное с союзниками по Антанте наступление — оно неизбежно вызвало бы подъем патриотизма и сделало переворот невозможным). План заговорщиков был прост (и воплотился в жизнь 1 марта): во время очередной поездки государя в Ставку в Могилев постараться задержать царский поезд (эта задача возлагалась на главнокомандующего Северным фронтом Н.В. Рузского), и, арестовав царя, заставить его отречься от престола[401]. «Я ни минуты не сомневался, — вспоминал тогдашний министр финансов П.Л. Барк, — что план убедить государя императора отречься был заранее разработан этими господами (А.И. Гучковым, Г.Е. Львовым и другими либералами. — Б.М.) и что командующие армиями, подготовленные низкой пропагандой, были готовы ко всем случайностям. Ответы этих генералов на телеграфный запрос (с просьбой отречься от престола в пользу сына. — Б.М.) в роковое число 1 марта (1917 г. — Б.М.) были результатом долгой и тщательной подготовки»[402].

Историки давно пытаются определить соотношения элементов организованности и стихийности в февральских событиях и найти непосредственных организаторов, если таковые имелись[403]. В советской историографии в 1930–1950-ее гг. руководителями и организаторами свержения самодержавия считались большевики[404]. Благодаря исследованиям Э.Н. Бурджалова, эта точка зрения была пересмотрена, и вновь возобладало мнение о стихийности Февраля, хотя автор все-таки допускал причастность большевиков, социалистов-интернационалистов, меньшевиков, «межрайонцев» и левых эсеров к организации забастовок и демонстраций в Петрограде[405]. Бурджалова частично поддержал И.П. Лейберов, не отказываясь при этом от тезиса о лидирующей роли большевиков[406].

Американский историк М. Мелансон, решительно отвергая тезис о ее стихийности, также доказывает причастность к организации Февральской революцией левых эсеров и «межрайонцев»[407]. Впрочем, Л.Д. Троцкий, примкнувший после возвращения в Россию в мае 1917 г. к межрайонцам¸ о руководящей роли однопартийцев в своей книге «История русской революции» ничего не говорит, а если бы знал, то вряд ли стал это скрывать[408].

Американский историк Ц. Хасегава также частично поддержал Бурджалова, согласившись, что уличные выступления питерского пролетариата, при всей их стихийности, организовывались и координировались эсерами и межрайонцами[409]. Вместе с тем он признал, что победу восстания обеспечили солдатский бунт и что Временный комитет Государственной думы объективно являлся революционным органом, хотя «субъективно <…> ставил перед собой задачу сдержать ход революции, а вовсе не ускорить его»[410].

М.М. Сафонов в результате скрупулезного анализа всей совокупности известных фактов пришел к выводу: события последних дней перед отречением Николая II и первых дней после Февральской революции следует рассматривать не как господство стихийности и хаоса, а как острую борьбу интересов различных группировок и личностей, пытавшихся извлечь для себя максимум выгоды из созданного ими же острого политического кризиса, который застал их не врасплох, а хорошо подготовленными[411].

В.Ю. Черняев считает: «Февральская революция включала в себя не только восстание в Петрограде, но и дворцовый переворот с целью смены монарха, подготовка которого началась еще в 1916 г. и решающую роль в нем сыграл М.В. Алексеев»[412]. Идею об организации в той или иной степени февральских событий поддерживают те, кто видит в них результат масонского заговора[413], а также зарубежные историки, объясняющие свержение самодержавия деятельностью социалистов, финансировавшейся Германией[414].

Петербургский исследователь А.Б. Николаев находит организаторов и руководителей Февраля среди членов IV Государственной думы и считает, что именно созданный ею Временный комитет Государственной думы (ВКГД) сыграл решающую роль, став центром революции и штабом восстания[415]. Но автор все-таки говорит о руководящей роли ВКГД после начала восстания, а не в организации его самого: «Государственная дума играла руководящую роль в Февральской революции, начиная с 27 февраля 1917 г., пройдя путь от попытки реализовать идею о создании ответственного министерства (правительства) до проведения мероприятий, направленнхы на захват власти, создания Временного правительства и свержения самодержавия. Весь комплекс мероприятий, проведенных Государственной думой и ее органами, характеризует превращение думских либералов из оппозиционеров в буржуазных революционеров”[416].

Гучков (5), Некрасов (6), Бубликов (7), Коновалов (8), Терещенко (9), Федоров (10)

Известный Петербургский историк С. В. Куликов, собрав и обобщив все (или почти все) известные на данный момент свидетельства участников февральских событий, на мой взгляд, убедительно доказывает, что если не решающую, то несомненно очень важную, роль в подготовке и осуществлении февральского переворота сыграла группа А.И. Гучкова, включавшая руководителей ЦВПК — левого кадета Н.В. Некрасова, прогрессистов А.А. Бубликова, А.И. Коновалова, М.М. Федорова и примыкавшим к прогрессистам М.И. Терещенко. Выступления пролетариев и солдат, обеспечившие победу и легитимность свержения монархии, долго и тщательно готовились — соответственно рабочей группой ЦВПК и его конспиративной «военной организацией»: от замысла, созревшего осенью 1915 г., до его реализации прошло полтора года. Февральский переворот произошла при финансовой поддержке Германии, Англии[417] и русской буржуазии. На его подготовку предпринимательская элита собрала по подписке десятки миллионов рублей. Рабочие провоцировались на забастовки намеренным закрытием предприятий; со стороны заводской администрации бастующие получали сочувствие и вознаграждение. Каждому солдату, вовлеченному в «военную организацию», ежедневно отпускалась из «революционного фонда» значительная сумма денег. Группа Гучкова видела свою цель в том, чтобы вызвать широкое недовольство, вывести народ на улицы, под давлением народа заставить Николая II отречься от престола и установить конституционную монархию английского образца — завуалированную форму парламентской республики. Революции не хотели, надеялись повторить 1905 г., когда мирная Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 г. заставила Николая II даровать стране конституцию[418]. Позволю длинную цитату: «Руководители ЦВПК не только стояли у истоков Февральской революции, но и пытались направлять ее ход. Заседания Бюро ЦВПК происходили 22, 24, 25 и 27 февраля 1917 г. Заговорщики явно рассчитывали использовать массовое движение для давления на Николая II, чтобы вынудить его добровольно отказаться от престола (по их мнению, отречение обязательно должно было выглядеть добровольным, дабы избежать гражданской войны). Директива о начале демонстраций исходила от руководителей ЦВПК. <…> ЦВПК инициировали восстание Волынского полка. ЦВПК представлял собой не только агитационный, но и организационный центр. Рассмотрение ключевых событий Февральской революции показывает, что она в известной степени стала результатом реализации плана государственного переворота, разработанного в окружении Гучкова и воплощенного ЦВПК и его Рабочей группой, хотя, бесспорно, свою роль играли и Дума, и социалисты, и масоны, и английские и германские агенты, наконец, человеческая стихия, проявившаяся в погромах хлебных лавок, винных погребов и т. д. При этом Гучков и его соратники вели дело именно к революции — «бескровной революции» или «анархически-стихийной революции». Февральскую революцию подготовили не подпольные, а легальные структуры — ЦВПК и Рабочая группа, официально занимавшиеся помощью армии, по причине чего борьба царского правительства с их революционной деятельностью была крайне затруднена, внешне приобретая антипатриотический характер и лишь усиливая критическое отношение к власти со стороны общества. <…> Конечно, нельзя говорить о спланированности всех событий переворота в Петрограде. Однако в ходе Февральской революции, писал [А.И.] Спиридович (генерал, начальник дворцовой охраны. — Б.М.), осуществлялся давно задуманный план добиться реформы и отречения Государя»[419].

Исследования Куликова позволяют с большой вероятностью утверждать: падение царизма явилось не столько результатом стихийного движения снизу, сколько результатом революции сверху, хотя в Февральской революции участвовали думские деятели, буржуазия, социалисты, масоны[420], рабочие и солдаты; и она, несомненно, включала спонтанные проявления. Сам Гучков это признал по горячим следам, когда на состоявшемся 8 марта 1918 г. заседании ЦВПК заявил: в событиях последних дней «военно-промышленная организация приняла ту боевую вооруженную позицию, которую пришлось принять, чтобы выполнить нашу основную и заранее поставленную задачу — добиться победы»[421]. Агенты Охранного отделения также зафиксировали это в своих донесениях 25–26 февраля: «революционные круги стали реагировать на вторые сутки»; «наметился руководящий центр, откуда получались директивы», указав на Рабочую группу при ЦВПК как на подпольный замаскированный центр — это послужило основанием для ареста ее руководителей[422].

Вскоре, однако, стало ясно: поддержка революционеров и террористов имела негативные политические последствия; «оседлать» революцию не удалось, февральские события 1917 г. нашли свое логическое продолжение в октябрьском перевороте — как образно выразился Л.Д. Троцкий: «Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции»[423]. Уже первые после Февраля выборы (в городские думы в июле-августе 1917 г.) либералы, представленные кадетами — единственной оставшейся либеральной партией, проиграли — они получили 25,6% голосов в Петрограде, 12.9% — в губернских и 5,4% — в уездных городах[424]. А после того как ставка на военную акцию генерала Корнилова провалилась, кадеты потеряли всякое влияние на ход событий и в массовом сознании стали ассоциироваться с главными врагами революции. Октябрьский переворот и последовавшие за ним события полностью подтвердили прогноз Милюкова — начались репрессии, хаос и анархия[425]. Уже 28 ноября 1917 г. декретом Совнаркома кадетская партия объявлялась «партией врагов народа», а ее вожди подлежали аресту. Группе Гучкова теперь не имел смысла афишировать свои заслуги в насильственном свержении монархии, приведшем, в конечном счете, к большевистскому перевороту: как известно, у победы много родителей, а поражение — всегда сирота. Радикальные лидеры оппозиции стали замалчивать или отрицать свою деятельность, направленную на свержение монархии и говорить о стихийности февральских событий с намерением доказать легитимность Февральской революции и — что не менее важно — отвести от себя обвинения в косвенной причастности к свержению демократии и в установлении большевистского режима[426].

Результаты исследования А.Б. Николаева и С.В. Куликова не противоречат, а дополняют друг друга. Можно предположить: группа Гучкова подготовила и организовала выступление петербуржцев, а затем передала лидерство ВКГД, приняв самое активное участие в его деятельности. Гучков занимал ключевой пост председателя Военной комиссии ВКГД в решающие дни с 1-го по 3 марта 1917 г. А.И. Коновалов от прогрессистов и Н.В. Некрасов от кадетов стали членами ВКГД (последний состоял из 12 человек, по одному человеку от каждой фракции, кроме правых партий). Некрасов являлся также товарищем председателя Думы М.В. Родзянко, осуществлял контроль над телефонной сетью, так как изучил ее устройство заранее. М.М. Федоров был назначен членом Продовольственной комиссии ВКГД. А.А. Бубликов в должности комиссара от ВКГД над Министерство путей сообщения, т. е. заняв второй ключевой пост, сыграл важную роль в принуждении Николая II к отречению и в информировании страны о революции — 28 февраля он разослал по всем линиям железных дорог телеграмму о происшедшем перевороте в Петрограде. Он же практически руководил телефонной сетью, отдавая приказы о включении и выключении телефонных номеров. Гучков, Коновалов, Некрасов и Терещенко получили портфели ключевых министров — соответственно военного и морского, торговли и промышленности, путей сообщения, финансов — в первом Временном правительстве[427].

Итак, можно достаточно уверенно сказать: февральский переворот готовила вся оппозиция, непосредственно организовала группа Гучкова, а власть перешла к Государственной думе, действовавшей через ВКГД — орган с правительственными функциями. ВКГД разделил власть с Петроградским советом, в создании которого он принял активное участие. Главными факторами успеха революции являлись союз, заключенный между либерально-демократической и революционной общественностью, а также признание нового порядка старой бюрократической элитой[428]. Значительная часть последней давно разделяла оппозиционные настроения[429]. В дневнике Военного министра А.Н. Куропаткина имеется запись его разговора с министром финансов С.Ю. Витте, сделанная 1 января 1902 г., сразу после приема в Зимнем дворце: «Мы ходили по зале, где были собраны члены Государственного совета, министры, сенаторы. Там же стояли офицеры Кавалергардского полка. Показывая на толпу эту рукою, Витте сказал: “Уверяю вас, что все они за малым исключением, кроме офицеров, думают о конституции в России“. Потом он поправился и сказал, что он не так выразился, что надо принять, что 80% находившихся в зале недовольны правительством»[430]. Витте, вероятно, был не далек от истины. Кавалер высших российских орденов, гофмейстер, вице-президент имп. Академии художеств, министр народного просвещения в 1905–1906 гг. и одновременно крупный ученый граф И.И. Толстой писал своему сыну в январе 1907 г.: “Никто, я думаю, не сомневается, что весь строй Российской империи требует коренного изменения, и в этом согласны не только граждане, но и само правительство»[431]. А в декабре 1906 г. он записал в своем дневнике: «Шансы России выбраться из разрухи заключаются в том только, что населению беспорадки, убийства и грабежи надоедят настолько, оно во что бы ни стало и прежде всего захочет порядка и спокойствия, но одновременно с этим правительство должно действоать не покладая рук непременно в демократическом направлении, единственно приличествующем нашей мужицкой родине, и притом не обращая внимания на то, что конституционно ли оно действует, или нет, лишь бы меры были ясно направлены на пользу “меньшой братии”, и притом чтобы мероприятия были этически оправдываемы»[432]. Несмотря на большой чин и высокое социальное положение, Толстой в глазах общественности имел репутацию честного и прогрессивно мыслящего чиновника; его даже причисляли к либералам. В краткий период пребывания в должности Министра народного образования в 1905–1906 гг., он ввел родительские комитеты при гимназиях с правом следить за поведением учащихся и за общим порядком учебного заведения; вошел в Государственный Совет с представлением об уничтожении ограничительных норм для приема евреев в учебные заведения и склонил его к принятию этого предложения.