Жалобы рабочих на «дурное обращение» в 1901–1913 гг.

Источник: Свод отчетов фабричных инспекторов за [1901–1913] год. СПб., 1903–1914.

Всего за 13 лет число жалоб «на дурное обращение» выросло абсолютно в 3,5 раза, а с учетом изменения численности рабочих (на 1000 человек) — в 2,8 раза; доля жалоб «на дурное обращение» в общем числе жалоб — почти в 2 раза (с 3,4% в 1901–1904 гг. до 6,4% в 1911–1913 гг.). И это несмотря на гуманизацию отношений между администрацией и рабочими! «Случаи побоев в настоящее время сравнительно редки, — свидетельствовал фабричный инспектор в 1911 г. — Ручная расправа отходит постепенно в область преданий»[350]. Поэтому доля обоснованных, по мнению фабричной инспекции, жалоб упала с 81,6% в 1901–1904 гг. до 50% в 1908–1910 гг. Отметим также, что рабочие обращались с теми же жалобами не только к фабричным инспекторам, но и в мировые суды. И в том, и другом случае явно проявлялось стремление добиться уважения к себе как личности[351]. В 1903 г. рабочий П. Тимофеев писал в журнале «Русское богатство»: «Чувство неприкосновенности личности, чувство самоуважения не были в то время (15 лет назад. — Б.М.) так развиты в русском рабочем, как теперь. Тогда имело значение только одно — заработок. <…> Теперь вместе с хорошим заработком современный рабочий требует также и хорошего обращения; и достаточно мастеру замахнуться на рабочего рукой или толкнуть его, как мгновенно, как бы от электрического тока, вспыхивает вся мастерская, и пламя ее нередко зажигает весь завод. В летописях русской промышленности последнего времени найдется немало забастовок и бунтов, первоначальной причиной которых было оскорбление действием рабочего со стороны мастера»[352]. Действительно, пролетарии стали бороться за уважительное к себе отношение со стороны заводской администрации даже с помощью стачек! По причине «неудовольствия на личный персонал заводоуправления» зафиксировано в среднем в год за 1895–1904 гг. 77 стачек, в 1905–1907 гг. — 131, в 1912–1914 гг. — 85, в них принимало участие — соответственно 41,0, 43,8 и 32,3 тыс. рабочих[353]. Примерно для трети этих стачек непосредственной причиной являлось «дурное обращение»[354].

Неудивительно поэтому, что изменение уровня жизни и протестного движения не были взаимообусловлены. В 1895–1913 гг. не существовало тесной зависимости между стачечным движением, с одной стороны, и экономической конъюнктурой и материальным положением рабочих — с другой. Кроме роста чувства личности, большую роль в их поведении играли особенности массового сознания, существенно лимитировавшие пределы влияния на них как экономического фактора, так и политических партий[355].

Как показали два массовых опроса, проведенные в 1872 и 1902 гг., мнения современников, относительно положения деревни после отмены крепостного права разделились: одни полагали, что условия жизни крестьян после эмансипации улучшились, другие — ухудшились. Но самое парадоксальное в другом — все зафиксировали рост их потребностей и доходов, благодаря чему они стали лучше одеваться и питаться по сравнению с дореформенным временем[356]. Следовательно, по общему убеждению благосостояние народа в абсолютном смысле повысилось, но степень улучшения не соответствовало ожиданиям и отставало от потребностей, поэтому многим казалось — положение ухудшилось. А.А. Фет проницательно заметил: ощущение человека бедным или богатым и, значит, счастливым или несчастливым зависит от уровня потребностей и степени их удовлетворения. Поэтому «искусственное умственное развитие, раскрывающее целый мир новых потребностей и тем самым далеко опережающее материальные средства известной среды, неминуемо ведет к новым, небывалым страданиям, а затем и ко вражде с самою средою. <…> Считаю величайшим неразумием и жестокостью преднамеренно развивать в человеке новые потребности, не имея возможности дать ему и средства к их удовлетворению. Не то же ли это, что в безводной степи накормить неопытного человека селедкой, снять шапку и сказать: “Теперь, мой друг, я свое дело сделал, накормил тебя, а уж водицы поищи сам”»[357]. Степень недовольства умелой пропагандой можно дозировать — то разжигать до крайней степени, то понижать. И здесь в дело вступали — мощные и удачные PR-кампании со стороны оппозиции.

Военные неудачи, на мой взгляд, следует выделить в особый фактор. Исторические социологи обнаружили важный факт: сдвиги в положении правящего класса пропорциональны военному успеху или поражению (так называемая модель войны-легитимности Р. Ханнемана). Победа сопровождается ростом патриотизма в стране, повышением престижа и легитимности правящего класса и государства, поражение, наоборот, —их падением. Требуется, как правило, победа или поражение в трех поочередных войнах, чтобы легитимность государства и правящего класса существенно изменилась. Стремление последнего начать внешний конфликт прямо пропорционально разности между желаемым уровнем его легитимности и ее текущим значением[358]. В России император олицетворял государство и правящий класс, поэтому несколько крупных поражений в двух войнах подряд в течение лишь 13 лет, 1904–1917 гг., сильно ударили по престижу не только государства, правящей элиты, но и самого монарха. Именно неудачная для России Первая мировая война расшатала власть, дисциплину и общественный порядок, породила материальные трудности, позволила выйти наружу социальным противоречиям, которые до войны, хотя и с большим трудом, удерживались в определенных границах. Война также дала возможность радикальным партиям спекулировать на трудностях и агитировать в пользу революции. Война стала также экологической катастрофой: она сорвала со своих мест миллионы людей, превратив империю «в океан беженцев», борющихся за выживание с более устроенной частью населения[359]. В современной отечественной и зарубежной историографии большинство историков сходятся во мнении, что именно Первая мировая война породила революцию в России или во всяком случае явилась важнейшей ее причиной и способствовала распаду империи[360]. В.И. Ленин говорил о войне как дирижере революции. П.Н. Милюков подчеркивал исключительное значение войны: «В ряду факторов, определивших собою особую физиономию второй революции, войне 1914—1918 гг. принадлежало, конечно, первое место. Многие и многие из явлений, которые принято считать специфически революционными, фактически предшествовали революции и созданы именно обстоятельствами военного времени»[361]. Кстати, на поражение в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Первая русская революция также оказала влияние[362]. Можно согласиться с теми, кто полагает, что Октябрьская революция и вызванная ею Гражданская война лежат на совести противников победоносного завершения Первой мировой войны[363].

Таким образом, ни марксистская, ни мальтузианская (в классической или современной версии) интерпретации истоков и причин российских революций не подтверждаются эмпирически. Теория модернизации и институциональная концепция революции объясняют как происхождение русских революций 1905 г. и 1917 г., так и историческое развитие страны в период империи в целом намного убедительнее. В русских революциях нет ничего уникального, и они не являются неизбежными и закономерными. Модернизация в России протекала неравномерно, в различной степени охватывая экономические, социальные, этнические, территориальные сегменты общества. Наблюдались побочные разрушительные последствия в форме роста социальной напряженности, девиантности, насилия, преступности и т. д. На этой основе возникали серьезные противоречия и конфликты между отраслями производства, социальными слоями, территориальными и национальными сообществами. Царский режим принимал все возможные меры, чтобы их решить, и в целом действовал в правильном направлении. При скромных экономических и финансовых ресурсах попытаться решить проблемы в шоковом режиме — быстро и радикально, как настаивала оппозиция, стало бы авантюрой.

Однако существовавшие социально-экономические проблемы служили лишь предпосылками революции[364]. Ее непосредственная причина и движущая сила — борьба за власть между разными группами элит. Лидером, вдохновителем и организатором революционных действий выступила либерально-радикальная интеллигенция, а народ был вовлечен в них умелой агитацией и пропагандой[365] по двум причинам: без народной поддержки общественность не имела сил низвергнуть монархию, удержаться у власти и обеспечить легитимность государственного переворота. В этом смысле революции обусловлены не столько социально-экономическими, сколько политическими факторами. Они не являлись неизбежными, а произошли вследствие «роковых ошибок», допущенных властью и общественностью. «Война сделал революцию весьма вероятной, но только человеческая глупость сделал ее неизбежной», — утверждал современник Февраля и видный историк М. Карпович[366]. Отсюда, однако, не следует, что народ являлся слепым орудием в руках циничных политиков. Нельзя вывести на улицы сотни тысяч людей против их воли, их нужно было убедить в необходимости этого шага. У крестьян и рабочих имелись свои групповые интересы, которые они успешно решали с помощью и либералов, и революционеров[367].