Священный Синод и Высший Церковный Совет в 1918—1920 гг. 3 страница

Ректор Киевской духовной академии писал 20 августа 1920 г. Н. Н. Глубоковскому: «В нынешнее время академия наша, как другие академии, собственно не существует. Новых слушателей не имеет и нет надежды на их поступление. Все наше существование ограничивается тем, что "ликвидируем старую академию": экзаменуем некоторых студентов, читаем семестровые и кандидатские сочинения. Скоро, кажется, и эта работа может прекратиться». До 1920г. существовала и Казанская духовная академия. О судьбе Петроградской духовной академии в 1918г. речь шла во второй главе данной работы.

Таким образом, несмотря на все усилия ВЦУ по поддержанию высших богословских школ — выделение посильных средств из общецерковных сумм, предоставление полной хозяйственной самостоятельности — к исходу гражданской войны все духовные академии Русской Православной Церкви фактически прекратили свое существование. Лишенные традиционных источников финансирования в ходе первых же мероприятий советской власти в религиозной политике, академии так и не смогли в условиях разрухи и голода гражданской войны наладить материально-хозяйственную основу своего существования.

Новые условия выдвигали необходимость специального богословского образования в несколько иных, чем прежние, духовно-учебных заведениях, более приспособленных к текущим церковным задачам и выживанию в советской действительности. Согласно постановлениям Поместного Собора, не только духовенство, но и миряне, т. е. «православный церковный народ» должен был стать непосредственным строителем церковной жизни (всякий православный христианин обязан был так или иначе участвовать в жизни своей приходской общины, миряне также состояли членами органов церковного управления и т. д.). Такое положение обязывало каждого христианина, как отмечал Совет союза духовенства и мирян, «к более близкому, более глубокому ознакомлению и усвоению христианского вероучения, христианского мировоззрения и церковных порядков и законоположений». «Идя навстречу этой неотложной, глубоко назревшей потребности времени», Совет союза духовенства и мирян по предложению профессора Московской духовной академии В. П. Виноградова «в заседании 11 мая ст. ст. 1918 года постановил открыть в Москве при епархиальном доме с 12 мая Православную народную академию богословских наук», состоящую «под архипастырским покровительством патриарха Московского и всея России». Согласно принятому уставу, Православная народная академия имела «задачей распространение православно-богословского просвещения среди самых широких кругов и масс православно-церковного общества и народа с целью: 1) более глубокого и сознательного усвоения христианского мировоззрения и взаимопонимания между всеми слоями церковного народа; 2) подготовки всех членов Церкви к сознательной и плодотворной практической работе для Церкви во всех приходских и епархиальных учреждениях; 3) содействие в подготовке к пастырскому служению лиц, чувствующих к нему призвание, а также усовершенствование в деле пастырства лиц священного сана». Для выполнения этих целей в Православной народной академии были организованы «параллельно три рода систематических курсов по богословским наукам, или три отделения: первое отделение — общедоступные богословские курсы для всех желающих (обоего пола) вне зависимости от степени их общего образования; второе отделение — высшие богословские курсы для лиц (обоего пола) со средним и высшим образованием, а также для лиц, прослушавших общедоступные богословские курсы первого отделения; третье отделение — пастырские курсы для готовящихся к пастырству и проходящих пастырское служение.

Во главе академии стояли ректор (профессор Московского университета протоиерей Н. И. Боголюбский) и его помощник (профессор Московской духовной академии В. П. Виноградов). В заседании правления могли быть «приглашаемы лица, известные своей учено-педагогической опытностью и уполномоченные от слушателей». Примечательно, что академия содержалась Союзом духовенства и мирян «на средства, получаемые от платы за слушание лекций и путем пожертвований».

Вновь учреждаемые духовно-учебные заведения могли рассчитывать на лишь материальную поддержку верующих. Так, одобрив «в принципе проект Высшей богословской школы, выработанный епископом Феодором [Поздеевским.—А. К] и архимандритом Гурием», Высшее церковное управление 27 (14) декабря 1918 г. постановило, что «принять содержание ее на счет центральной церковной казны лишь тогда, когда для этого явятся благоприятные условия».

В 1920—1921 гг. усилиями пастырей и мирян епархии удалось возродить высшее богословское образование в Петрограде. 6 сентября 1919г. около 60 членов православных приходских общин обратились с ходатайством к местной власти об открытии Богословского института. 16 сентября того же года разрешение было получено, а 20 апреля 1920г. начались занятия в институте, достойно продолжившем традицию Петроградской духовной академии. На первый курс было зачислено 100 человек старше 18 лет, разного уровня образования, в том числе женщины. Ректором института стал настоятель Казанского собора протоиерей Н. К. Чулков, проректором — заведующий богословско-пастырским училищем И. П. Щербов. Среди преподавателей были профессора бывшей духовной академии — А. И. Бриллиантов, Н. Н. Глубоков-ский, И. А. Карабинов, протоиерей В. М. Верюжский, а также профессора Петроградского университета —академик Б. А. Тураев, Л. П. Карсавин, Д. И. Абрамович, И. М. Гревс, М. Д. Приселков. Институт содержался на средства приходских общин Петроградской епархии. Для этой цели четыре раза в год по общинам устраивался специальный сбор. Решение об этом было принято — с одобрением митрополита Венимиана — на собрании уполномоченных приходских общин в декабре 1920 г..

В 1918—1919гг. вместо закрытых духовных семинарий во многих епархиях — Вологодской, Новгородской, Костромской, Курской, Тульской и др. — были организованы пастырско-бого-словские училища и курсы. Эти училища стали основной формой средних духовных школ в рассматриваемый период.

Одними из первых в советской России пастырско-богословские курсы были учреждены в г. Костроме. В конце 1918 г. епархиальные собрания духовенства и мирян Костромской епархии выделили «особый кредит» на их содержание.

Для занятий на курсах имелось специальное помещение — две комнаты при кафедральном Успенском соборе Костромского Кремля, предоставленные учредителям курсов причтом и приходским советом собора. При организации курсов местная советская власть обещала признать за их правлением «юридическое право выдавать воспитанникам богословских курсов свидетельства о состоянии их на курсах, освобождающие их от воинской повинности»

Считая богословские курсы «продолжением духовной семинарии», правление курсов к январю 1919 г. зачислило на них 65 воспитанников V и VI классов бывшей Костромской семинарии. Однако открытие курсов состоялось 8 февраля того же года в присутствии только двух воспитанников — постоянных жителей города, так как остальные курсанты еще в январе месяце «ввиду квартирного кризиса и сильного голода в Костроме отбыли в дома своих родителей с тем, чтобы явиться к учебным занятиям по получении уведомления об открытии курсов высшей церковной властью». К концу марта на курсах обучалось фактически 20 человек².

Примечательно, что ВЦУ 14(1) февраля разрешило открыть эти курсы при соблюдении ряда условий, отразивших общее состояние церковных дел в рассматриваемый период.

Во-первых, курсы предназначались, главным образом, для воспитанников последних двух классов — V и VI — закрытых духовных семинарий, чтобы обеспечить бывшим семинаристам окончание учебы и получение соответствующей подготовки для пастырского служения.

Во-вторых, курсы учреждались исключительно «на местные средства, если окажется достаточное количество желающих обучаться на них».

Открывавшиеся в епархиях с разрешения ВЦУ пастырско-богословские училища и курсы испытывали в целом одинаковые трудности: недостаток материальных средств, нехватка книг и пособий вследствие «отобрания» семинарских библиотек, небольшое количество слушателей, а также разного рода препятствия со стороны органов советской власти. Так, в Вологодской епархии не хватило средств, чтобы осенью 1918 г. начать занятия на уже учрежденных пастырско-богословских курсах. В январе 1919г. Комиссариат просвещения отклонил просьбу епархиального совета «о предоставлении части здания бывшей Рязанской духовной семинарии для Рязанских богословских курсов». 5 апреля (24 марта) 1919 г., вопреки ранее достигнутой договоренности правления Костромских пастырско-богословских курсов с местной властью, « воспитанников из 20 взяты были прямо с курсов на военную службу».

По своим задачам, средствам и условиям существования духовно-учебные заведения, учрежденные в период гражданской войны по инициативе священнослужителей и мирян и содержавшиеся в основном на средства приходов, не могли в полной мере заменить бывшие духовные академии и семинарии и стабильно функционировать продолжительное время. Эти обстоятельства учитывало Высшее церковное управление при рассмотрении вопросов, связанных с вновь учрежденными духовно-учебными заведениями. Например, ВЦУ первоначально, т. е. 14(1) февраля 1919 г. утвердило пастырско-богословские курсы в Костроме с тем, чтобы «занятия на курсах велись с января до половины июля 1919 г.», иначе говоря, лишь как полугодичные. Тогда же ВЦУ постановило «ввиду незначительного количества воспитанников не учреждать на курсах особых платных должностей классных воспитателей, библиотекаря и эконома, вменив в обязанность наличным членам педагогической корпорации курсов... иметь попечение о нравственном развитии курсантов и наблюдении за их поведением... и возложив заведывание библиотекой и хозяйством курсов на заведующего курсами».

Таким образом, основная деятельность Высшего церковного управления в 1918—1920 гг. была направлена на налаживание канонически правильной церковной жизни, насколько это возможно в условиях гражданской войны, а вовсе не «использование церкви в целях контрреволюции и вооруженного свержения Советской власти», как это пытался представить весной 1923 г. первый обновленческий Собор.

На заседаниях ВЦУ неоднократно рассматривались вопросы отношений с новой властью. 20(7) сентября 1918г. Высшее церковное управление — «святейший патриарх, Священный Синод и Высший Церковный Совет в их соединенном присутствии» — избрало «лиц для сношений с народными комиссарами по делам, касавшимся Православной Церкви». В тот же день, т. е. на последнем заседании 3-й сессии Собора, полномочия этой делегации были утверждены особым постановлением. Отныне делегации «для сношений с народными комиссарами» предстояло выступать не от имени Собора, как было раньше, а от имени Высшего церковного управления, которому, в случае невозможности для кого-либо из избранных в делегацию лиц исполнять свои обязанности, Собор предоставил право приглашать на их место других лиц по своему усмотрению.

Состав, полномочия, основные задачи и направления деятельности делегации ВЦУ по сравнению с соборной делегацией «по переговорам с народными комиссарами» не претерпели заметных изменений. Это позволяет заключить, что в 1918—1920 гг. интересы Православной Церкви перед советским руководством представляла, по существу, одна депутация. В ее состав сначала и постоянно входили: А. Д. Самарин, профессор Н. Д. Кузнецов, С. Г. Рункевич, А. А. Салов (все они члены Собора и все миряне, а не священнослужители), а также представители от общего собрания приходских общин Москвы М. И. Карякин, А. С. Мечев и С. В. Ковалев. 20(7) сентября 1918г. в состав делегации были включены члены Высшего Церковного Совета протопресвитер Н. А. Любимов и профессор Московской духовной академии И. М. Громогласов. С этого же времени протопресвитер Н. А. Любимов возглавил делегацию ВЦУ вместо часто выезжавшего из Москвы А. Д. Самарина. В ходе работы делегации Высший Церковный Совет, согласно данным ему Собором полномочиям, привлекал к временному участию в ее деятельности разных духовных и светских лиц — члена ВЦС протоиерея П. А. Миртова в октябре 1918г. «ввиду невозможности для А. А. Салова за отъездом из Москвы присутствовать на заседаниях делегации», профессора Московской духовной академии И. В. Попова в ходе «мощенной эпопеи», чтобы отстоять от поругания и вывоза в Москву, в музей Наркомздрава мощей преп. Сергия Радонежского.

С постепенным переходом высшего церковного руководства с конца 1918 — начала 1919г. от бойкота декретов и мероприятий новой власти в отношении религии и Церкви к фактическому признанию советских установлений в религиозной сфере ВЦУ стало ориентировать делегацию на отстаивание церковных интересов на базе советской законности. 10 апреля (28 марта) 1919г. на совместном заседании патриарха, Синода и Высшего Церковного Совета с докладом «Об организации юридической помощи при ВЦУ» выступил член ВЦС А. Г. Куляшев. Он отмечал, что «в Москву весьма часто являются из провинции ходатаи по делам церковным, желая отстоять отнимаемые церковные здания и имущество. Эти лица оказываются в Москве в тяжелом, часто в безвыходном положении, не зная к кому обратиться». На этом же заседании было поручено «делегации Высшего церковного управления по сношению с народными комиссарами принять на себя обязанности давать приезжающим из провинции ходатаям по делам церковным надлежащие советы и указания». Ответственность за такое направление деятельности делегации возлагалась на профессоров Н. Д. Кузнецова, И. М. Громогласова и введенного для этой цели в ее состав профессора П. Д. Лапина. Тогда же Синод и ВЦС предложили делегации «озаботиться скорейшим приисканием для своих нужд юрисконсульта для Высшего церковного управления». 23(10) мая Синод и ВЦС включили известного московского адвоката Н. В. Коммодова в состав делегации, возложив на него следующие обязанности: «Давать юридическое консультирование по всем вопросам, возникающим в Высшем церковном управлении, наводить справки по делам в гражданских учреждениях, лично или при посредстве других вести правозаступничество в судах, иметь общее наблюдение за ходом дел о привлекаемых к суду или арестованных членах клира и мирян, подвергшихся аресту или подлежащих суду по церковным делам, ознакомлять ВЦУ с распоряжениями Советской власти, касающимися Церкви и т. п.».

Следует подчеркнуть, что именно в делегацию Высшее церковное управление препровождало основной поток писем и жалоб с мест о гонениях и притеснениях духовенства и мирян. Так, Синод и ВЦС, рассмотрев доклад Новгородского епархиального совета от 27(14) февраля 1919 г. о том, что Сергиевская церковь г. Боровичей по распоряжению местного исполкома, несмотря на неоднократные протесты епархиального собрания и «коллектива верующих означенной церкви, закрыта, а имущество ее присланными красноармейцами вынесено», 9 мая (26 апреля) 1919г. постановили «передать доклад Новгородского епархиального начальства по настоящему делу в делегацию по сношению с народными комиссарами». По каждому из подобных ходатайств делегация обращалась в центральные органы советской власти — главным образом, в VIII отдел Наркомюста или во ВЦИК и СНК — за разъяснением и принятием соответствующих мер. Порученные депутации дела по конкретным жалобам и ходатайствам с мест регистрировались в так называемых «журналах делегации Высшего церковного управления для сношений с Советом народных комиссаров для защиты имущественных и иных прав Православной Церкви». В эти журналы заносились все ходатайства делегации перед советским руководством. Почти ежемесячно журналы рассматривались на совместных заседаниях патриарха, Синода и Высшего Церковного Совета, которые в основном одобряли «изложенные в настоящем журнале постановления», а по наиболее важным делам давали делегации конкретные указания.

Так, рассмотрев журнал делегации за №21, ВЦУ 1 августа (19 июля) 1919г. поручило делегации «ныне же обратиться в VIII юридический отдел [имеется в виду отдел Наркомюста. —А. К.] с заявлением, в коем, указав на массовые аресты духовных лиц в Саратове, создающие для местного гражданского населения большие затруднения в удовлетворении своих религиозных потребностей, просить его принять со своей стороны меры к выяснению данного дела и оказать содействие к немедленному освобождению арестованных, буде за ними не окажется каких-либо преступлений». Такое внимание ВЦУ к положению в Саратовской епархии было вызвано тем, что вследствие арестов и заключения в тюрьму епископа Саратовского Досифея (Протопопова), второго викария епископа Вольского Германа (Косолапова) (первый викарий епископ Царицынский Дамиан (Говоров) находился в Царицыне, отрезанном от Саратова фронтом гражданской войны), 3-х членов епархиального совета, а также 15-ти священников церквей г. Саратова, епархиальное управление было по существу расстроено.

До декабря 1919г. делопроизводителем в делегации был опытный служащий канцелярии ВЦУ Н. В. Нумеров. 26(13) декабря Синод и ВЦС возложили «делопроизводство делегации ВЦУ для сношений с Советом народных комиссаров на члена делегации С. Г. Рункевича».

Несмотря на то, что в подавляющем большинстве своих ходатайств делегация получала отказы, следует выделить стойкость и мужество ее членов в отстаивании интересов Церкви и защите православных святынь от поругания. Большую энергию и настойчивость проявил в хождениях по советским инстанциям, в устных и письменных обращениях в СНК, ВЦИК, VIII отдел НКЮ, Моссовет член делегации профессор Н. Д. Кузнецов. Высшее церковное управление неоднократно отмечало, что Н. Д. Кузнецов «перегружен ходатайствами по делам церковным» и выражало ему «благодарность за полезные труды по исполнению поручений делегации», а также поощряло выделением денежных сумм².

Противоположную оценку деятельности делегации ВЦУ давали органы советской власти. С 1918г. сотрудники ВЧК вели наблюдение за церковно-общественной деятельностью активных членов делегации — профессора Н. Д. Кузнецова и А. Д. Самарина. Согласно данным чекистского агента А. Филиппова, «патриаршее послание от 19 января 1918г. было составлено профессором Н. Д. Кузнецовым, исследователем церковного права, присяжным поверенным», составителем же письма патриарха к Совету народных комиссаров от 7 ноября (25 октября) 1918 г. «был Самарин или неизвестные, во всяком случае входившие в кружок самаринцев».

В составленном в 1923г. прокурором А. Л. Вышинским так называемом «обвинительном заключении по делу...» патриарха Тихона и других привлекавшихся с ним лиц, особое место уделялось разоблачению «контрреволюционной деятельности» делегации Высшего церковного управления. «Эта делегация, — указывалось в "обвинительном заключении...", — особенно развилась в связи с производившимися Советской властью так называемом вскрытием мощей, вокруг которых завязалась в 1918—1919гг.... наиболее ожесточенная схватка церковников и поддерживающих их "верующих" с агентами власти». «Как наиболее характерное в этом отношении выступление делегации" в "обвинительном заключении..." отмечалось "ее обращение в Совет народных комиссаров 1 марта 1919г., в котором излагалась жалоба на оскорбительные действия советских властей при осмотре мощей так называемого святого Саввы"».

В январе 1920 г. Московский трибунал судил видных священнослужителей и церковно-общественных деятелей: игумена Иону, протоиерея Н. Цветкова, члена Совета союза объединенных приходов Москвы Г. А. Рачинского, а также двух наиболее активных членов делегации ВЦУ — Н. Д. Кузнецова и А. Д. Самарина. Они обвинялись в распространении клеветнических слухов об оскорбительном для верующих поведении лиц гражданской власти, участвовавших во вскрытии мощей преподобного Саввы Сторожевского, и, в частности, в том, что Н. Д. Кузнецов подал в Совнарком жалобу, в которой говорилось: «Грубость и издевательства членов комиссии дошли до того, что один из членов комиссии плюнул на череп Саввы, останки которого составляют святыню русского народа». А. Д. Самарин и Н. Д. Кузнецов были приговорены к расстрелу³. Однако, как было сказано в приговоре, «ввиду победоносного завершения борьбы с интервентами», суд заменил смертную казнь заключением в концентрационный лагерь «впредь до победы мирового пролетариата над мировой буржуазией». Другие обвиняемые получили разные сроки тюремного заключения.

По сохранившимся документам Высшего церковного управления работу делегации можно проследить лишь до 1920 г. Таким образом, после ареста А. Д. Самарина и Н. Д. Кузнецова деятельность ее постепенно затухает, и к 1921 г. она фактически прекратила свое существование.

Официальную позицию высшего церковного руководства по отношению к Советскому государству отражали, прежде всего, определения Собора и послания патриарха. По мнению Д. В. Поспеловского, Поместный Собор и патриарх фактически только дважды выступили с непосредственной критикой действий Советского правительства как такового. В первый раз — с посланием, осуждавшим Брестский мир как измену. Однако известно, что даже в ленинском ЦК РКП(б) большинство сначала голосовало против этого мира. Таким образом, в связи с посланием от 18 марта 1918 г. патриарха можно обвинять в антиправительственной позиции в той же степени, как, например, Н. И. Бухарина и Л. Д. Троцкого. Во второй раз — с посланием Совнаркому с связи с первой годовщиной прихода большевиков к власти. Это пространное послание упрекало новую власть в пролитии рек крови «братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву... Отечество вы подменили бездушным интернационалом, хотя сами отлично знаете, что, когда дело касается защиты отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами, а не предателями.

Отказавшись защищать Родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска. Против кого вы их ведете?

Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции.

Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве "заложников"... Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем неповинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной контрреволюции. Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения — напутствия Св. Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения...

Вы обещали свободу.

Великое благо свобода, если она правильно понимается, как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие. Но такой-то свободы вы не дали; во всяческом потворстве низменным страстям толпы, в безнаказанности убийств и грабежей заключается дарованная вами свобода. Все проявления как истинно гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены вами беспощадно. Это ли свобода, когда никто без особого разрешения не может провезти себе пропитание, нанять квартиру... когда семьи, а иногда и население целых домов выселяются, и имущество выкидывается на улицу, и когда граждане искусственно разделены на разряды, из которых некоторые отданы на голод и разграбление? Это ли свобода, когда никто не может высказать открыто свое мнение, без опасения попасть под обвинение в контрреволюции? Где свобода слова и печати? Где свобода церковной проповеди? Уже заплатили своею кровию мученичества многие смелые церковные проповедники; голос общественного и государственного обсуждения и обличения заглушен; печать, кроме узкобольшевистской, задушена совершенно».

Далее в послании говорилось о жестоких нарушениях в делах веры. Оно заканчивалось словами: «Не Наше дело судить о земной власти; всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя Наше благословение, если бы она воистину явилась "Божиим слугой" на благо подчиненных и была "страшна не для добрых дел, а для злых" (Рим. 13:3). Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем мы Наше слово увещания: отпразднуйте годовщину вашего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. 11:50), и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. 26:52)».

При всей грозности этого послания патриарх Тихон в нем явно отверг церковное участие в какой-либо борьбе против советской власти и предложил последней лояльность и примирение.

Стремление сохранить политический нейтралитет Церкви в гражданской войне нашло отражение и в повторных призывах патриарха и Собора ко всем враждовавшим сторонам проявить милосердие, покончить с братоубийственной войной. Например, таково послание патриарха от 15 марта 1918 г. с призывом к прекращению междоусобной брани². В это же время патриарх категорически отказал отъезжавшему на юг России князю Г. И. Трубецкому в благословении «лично одного из видных участников белого движения». Патриарх отказался благословить братоубийство, от кого бы оно ни исходило, и разделять паству, которая была в рядах всех воюющих сторон.

Член ВЦС А. В. Карташев, состоявший одновременно в антибольшевистской организации так называемого «левого центра», вспоминал о своем посещении патриарха в начале сентября 1918 г. на Троицком подворье: «Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктом чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах».

Принцип аполитичности разделяли многие видные иерархи. Так, епископ Тобольский Гермоген (Долганов) в проповеди, произнесенной в Вербное воскресенье 1918г., говорил: «Я никогда великое, святое дело учения Христа не положу к подножию той или иной политической партии». июня 1918 г. был арестован, а 20 июня закопан в землю живым вблизи г. Перми руководителем местной ЧК архиепископ Пермский Андроник (Никольский). Поводом для ареста послужило то, что 9 мая во время крестного хода в Перми владыка отлучил от церкви «посягающих на храмы Божий». Среди бумаг, оставшихся от покойного архипастыря, был найден конспект проповеди, в которой он разъяснял свою позицию: «Контрреволюция, политика — не мое дело, ибо погибшая Россия не спасется в нашей взаимной грызне от отчаянности. Но церковное дело — святыня моя. Всех всюду зову, отлучаю, анафемствую восстающих на Христа и посягающих на Церковь. Кто слов не принимает, тот, может быть, убоится суда Божия за захват священного. Посему только через мой труп захватите святыню. Это мой долг... Судите меня, а прочих освободите...».

Среди иерархов одним из наиболее последовательных приверженцев принципа аполитичности Православной Церкви был митрополит Петроградский Вениамин. В одном из своих первых же заявлений после того, как состоялись выборы правящего архиерея Петроградской епархии, т. е. еще до установления советской власти, владыка сказал: «Я стою за свободу Церкви. Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом много от нее пострадала». Обращаясь летом 1918 г. к петроградскому духовенству, митрополит Вениамин писал: «Всякая политика, как реакционная, так и модная прогрессивная, должна быть чужда вас. Пастыри не с аристократией, плутократией или демократией, не с буржуями или пролетариями, но со всеми и для всех верующих. На нем [учении Христовом. —А. К] нет и не должно быть никакой политической вывески, и под такой Он [Христос. —А. К.] не может выступать. Царство Мое, как сказал Христос, не от мира сего, и никакой политический строй не может с ним совпадать».

Строго придерживавшемуся аполитичности владыке Вениамину удалось наладить в целом мирные отношения с городскими властями, которые стали относиться к митрополиту, по крайней мере внешне, лояльно. Во многом благодаря этому некоторые из антирелигиозных постановлений периода гражданской войны в Петрограде временно не проводились в жизнь, например, как было показано в главе третьей данной работы, циркуляр об изъятии мощей, или осуществлялись частично. Так, 12 сентября 1920г. был официально зарегистрирован устав Общества православных приходов Петрограда и его губернии, в котором, «вопреки всем указам, ему предоставлялось право организации уроков Закона Божия детям и взрослым». Вплоть до июля 1921 г. в Петроградской губернии даже в уездных и волостных советских аппаратах работало несколько десятков священнослужителей, что являлось нарушением принятого Совнаркомом 21 января того же года «Постановления о порядке предоставления работы служителям религиозных культов».

С неоднократными заявлениями о своем нейтралитете в гражданской войне выступал архиепископ Нижегородский Евдоким (Мещерский). Он не только не осуждал советской политики в отношении религии и церкви, но и подчеркивал, что «в прежнее, дореволюционное время так хорошо не жилось в епархии, как живется в настоящее время».

Таким образом, заявлявшие о своей приверженности принципу аполитичности, нейтралитету в гражданской войне иерархи Православной Церкви по-разному понимали задачи и способы защиты церковных интересов в тех условиях.