Высшая церковная власть в 1921—1922 гг.

Окончание гражданской войны на основной территории страны не привело к заметному улучшению положения и условий деятельности постоянных органов ВЦУ, находившихся в Москве. За годы войны среди высшей церковной иерархии произошла значительная убыль: погибло 28 архиереев, за пределами России оказалась часть епископата, включая ряд членов Священного Синода и Высшего Церковного Совета¹. Число убитых в 1918—1920гг. священников до сих пор не установлено, но во всяком случае их следует считать тысячами. По некоторым данным, к концу гражданской войны количество священнослужителей уменьшилось в 9 раз!

В 1921 г. в заседаниях Синода участвовали помимо патриарха Тихона митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), митрополит Крутицкий Евсевий (Никольский), митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) и архиепископ Гродненский Михаил (Ермаков), назначенный экзархом Украины. В заседаниях Высшего Церковного Совета продолжали, как и раньше, участвовать И. М. Громогласов, А. Г. Куляшев, П. Д. Лапин, Н. А. Любимов и А. М. Станиславский.

В тот же год истек 3-летний срок работы органов ВЦУ. Для избрания новых членов Синода и ВЦС необходим был созыв Собора. В марте 1922 г. митрополит Сергий (Страгородский), к тому времени уже постоянный член Синода, поднял этот вопрос в беседе с патриархом. Патр. Тихон ответил, что пока не видит необходимости в Синоде [очевидно, нового состава. —А. К], сам же он регулярно совещается с архипастырями и пользуется их советами, когда те бывают в Москве. По мнению Д. В. Поспеловского, в создавшейся обстановке, когда по всей стране епископов арестовывали и ссылали, патриарх не только не видел практической возможности обеспечить работу постоянного коллективного органа церковной власти, но и попросту опасался того, что иерархи — члены церковной администрации — пострадают первыми же. Это в целом справедливое суждение канадского историка следует конкретизировать и дополнить.

С конца 1921 г. государственные органы возобновили свои попытки парализовать деятельность ВЦУ. 26 ноября уполномоченный VI («церковного») отделения секретного отдела Московского губернского отдела ГПУ М. Шмелев предложил своему начальству план ареста членов Синода и Московского епархиального совета, приложив к нему список 25 подлежащих аресту лиц. Однако тогда начальство приказало лишь подшить ценный документ к делу. В официальной печати вновь усилились нападки на высшую церковную власть.

Предлогом для подобных акций послужили решения определенной политической направленности, принятые на первом эмигрантском собрании духовенства и мирян, которое состоялось 21 ноября — 2 декабря 1921 г. в Сремских Карловцах и выступило с претензиями говорить от имени патриарха и всей Церкви. Резолюция, названная соборным «Посланием чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим», — Карловацкий съезд, назвавший себя вначале «церковным собранием», переименовался единогласным решением его членов в «Русский Всезаграничный церковный Собор» — имела в заключительной части следующие слова: «Да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли... да вернет на всероссийский престол помазанника, сильного любовью народа, законного православного царя из Дома Романовых».

Профессор Д. В. Поспеловский отмечает, что послание прошло главным образом «голосами мирян», т. е. «голосами представителей политической партии под названием Высший монархический совет». Основная часть этих представителей была кооптирована на заседания Собора его председателем митрополитом Антонием. Будучи политической организацией, Высший монархический совет в целях упрочения позиций в эмигрантской среде с самого начала попытался утвердить в органах высшей церковной власти за границей своих представителей и свои взгляды.

Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал, что перед голосованием соборного «Послания чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» велись «долгие и жаркие дебаты в продолжение двух—трех заседаний». Сам митр. Евлогий уговаривал наиболее влиятельных монархистов-членов Собора: «Поберегите Церковь, патриарха. Заявление несвоевременно... А как мы отягчим положение! Патриарху и так уже тяжело». Однако при голосовании 2/3 участников Собора высказались за предложенное обращение к русскому народу, 1/3 —против. 34 члена Собора, в том числе и владыка Евлогий, остались при особом мнении и подали мотивированное заявление, в котором отмечалось, что «постановка вопроса о монархии с упоминанием при том и династии носит политический характер и, как таковая, обсуждению церковного собрания не подлежит, посему мы в решении этого вопроса и голосовании не считаем возможным принять участие».

Важно подчеркнуть, что отмеченная выше резолюция Карловацкого собора как бы возлагала ответственность за ее принятие на патриарха и органы ВЦУ в Москве. В положении о Карловацком соборе прямо указывалось, что это церковное собрание во всех отношениях признает над собой полную власть патриарха Московского³. Кроме того, все постановления Собора начинались со слов: «По благословению святейшего патриарха Тихона», хотя на деле ни один из документов этого собрания не был послан на утверждение патриарху.

Карловацкое собрание образовало Высшее русское церковное управление за границей (ВРЦУ) под председательством митрополита Антония, которому Собор усвоил звание заместителя патриарха. ВРЦУ состояло их архиерейского Синода и Высшего Церковного Совета и претендовало на возглавление церковной жизни всего русского зарубежья. Оно составило послание, адресованное Генуэзской конференции, направив его от имени уже закончившегося Карловацкого собора. В послании содержался призыв не допускать на эту конференцию представителей Советского государства.

Известный канонист профессор И. А. Стратонов писал, что «в русской истории может быть трудно найти другие столь безответственные выступления, как выступления церковного собрания в Карловцах», так как они «подвергли всю церковную организацию величайшим испытаниям». Важно и то, что «карловацкие иерархи никакого права не имели выступать от лица Церкви».

Обстановку вокруг высшей церковной власти нагнетали и публикации провокационного характера, появившиеся в некоторых эмигрантских изданиях, которые по-своему комментировали документы Карловацкого собрания. «Недалеко то время, — писала «Русская мысль», — когда святейший патриарх возьмет в свои руки бразды правления, чтобы затем передать их в руки исторически сложившейся власти, он укажет и будущего носителя этой власти».

Патриарх Тихон после получения первых же известий о постановлениях Карловацкого собора занял по отношению к нему вполне определенную позицию. На полученном в самом конце 1921 г. «отношении» наркома юстиции Д. И. Курского о деятельности собора патриарх наложил следующую резолюцию: «Собор закрыть, а за постановлениями Карловацкого Собора не признавать канонического значения, ввиду вторжения его в политическую область, ему не принадлежащую. Материалы заграничного Собора затребовать, чтобы судить о степени виновности участников Собора».

Согласно показаниям на допросе в ГПУ одного из ближайших помощников патриарха, в то время архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова), «контрреволюционный характер Собора ему стал известен из письма митрополита Евлогия (Георгиевского), полученного в январе месяце 1922 года из-за границы на имя патриарха Тихона... По получении этого письма.... члены Синода, а также члены Высшего Церковного Совета высказали опасение, что решения Карловацкого собора о борьбе за монархию могут вызвать подозрения со стороны власти в реакционности и политиканстве духовенства, находящегося на территории России, и навлечь на последних репрессии».

Патриарх и органы ВЦУ уволили беженцев-архиереев с их кафедр, чтобы, по мнению И. А. Стратонова, «) дать этим епархиям новых полноправных руководителей, а 2) чтобы лишить карловац-ких епископов и тени церковно-правительственной власти, и этим побудить их быть осторожнее в будущем». Несмотря на эти меры, уже в феврале 1922г. патриарх и некоторые иерархи — члены ВЦУ были допрошены в ГПУ «по существу вопросов, затронутых в послании к чадам в рассеянии сущим». С официальными документами Карловацкого Собора руководство Московской Патриархии смогло ознакомиться лишь в марте 1922 г., когда были получены номера «Нового времени» от 16(3) и 17(4) декабря 1921 г., а также от 14(1) марта 1922 г., в которых были напечатаны соборные послания и обращение к мировой конференции.

10 апреля (28 марта) 1922 г. на соединенном присутствии Синода и Высшего Церковного Совета патриарх внес предложение, призванное служить основанием для официального решения ВЦУ в связи с постановлением Карловацкого Собора и заявлениями ВРЦУ за границей². Подчеркнув, что «послание Русского Всезаграничного Церковного Собора чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» и обращение к Генуэзской конференции «носят характер политический» и, как таковые, противоречат патриаршему посланию от 8 октября (25 сентября) 1919 г., патриарх Тихон признал «Карловацкий Собор заграничного русского духовенства и мирян не имеющим канонического значения», а указанные выше документы охарактеризовал как «не выражающие официального голоса Русской Православной Церкви». Перспективу дальнейшего существования органов церковной власти за границей патриарх Тихон определил следующим образом: «Ввиду того, что заграничное русское церковное управление увлекается в область политических выступлений, а, с другой стороны, заграничные русские приходы уже поручены попечению проживающего в Германии преосвященного митрополита Евлогия, Высшее Церковное Управление упразднить». В заключение патриарх предложил рассмотреть на заседаниях Синода вопрос «о церковной ответственности некоторых духовных лиц за границей за их политические, от имени Церкви, выступления». Впоследствии, летом 1923 г. патриарх вспоминал, что «... мы в апреле 1922 г. на соединенном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета уже осудили заграничный церковный Собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых. Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на Соборе... если бы они раскаялись... прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении».

Важно отметить, что указ, в основу которого легли предложения, сделанные патриархом 10 апреля (28 марта) 1922г., органы высшей церковной власти приняли 5 мая (22 апреля) того же года. Причину того, что указ был принят не сразу, а лишь более трех недель спустя после внесенных патриархом Тихоном предложений, Д. В. Поспеловский пытается найти в тексте патриаршего послания от 1 июля (18 июня) 1923 г. В этом послании, по словам канадского исследователя, «патриарх подтверждает, что... он лично с самого начала был против Карловацкого ВЦУ, но не получал большинства голосов в Синоде в поддержку своей позиции». Однако приведенное выше свидетельство патриарха об отношении членов Синода и ВЦС к политическим актам Карловацкого собора, как и текст самого патриаршего послания, на который ссылается Лев Регельсон и в котором нет даже намека на то, о чем пишет этот автор , опровергают версию о первоначальном расхождении взглядов и членов Синода по рассматриваемому вопросу.

Причину того, что указ был принят не сразу, следует искать в следующем. И. А. Стратонов указывал на то, что по поводу актов Карловацкого собора «произошел письменный обмен мнениями между св. патриархом и наиболее видными архиереями». Учитывая, что опубликованные в «Новом времени» документы Карловацкого собора были получены высшим церковным руководством лишь в марте, письменное мнение «наиболее видных иерархов» с оценкой этих актов ВЦУ могло получить лишь к концу апреля 1922 г. По данным И. А. Стратонова, «все отзывы преосвященных были совершенно отрицательного характера». Некоторые из иерархов поставили вопрос о принятии решительных мер против ВРЦУ за границей с привлечением к церковному суду карловацких иерархов». Таким образом, указ ВЦУ от 5 мая (22 апреля) 1922 г., принятый на основе предложений патриарха от 10 апреля (28 марта), опирался на мнение «наиболее видных иерархов с мест».

Указ конкретизировал предложение патриарха об упразднении ВРЦУ за границей. «Ввиду допущенных ВРЦУ за границей означенных политических от имени Церкви выступлений [рассмотренных выше посланий.—А. К.], — подчеркивалось в указе, — и принимая во внимание, что за назначением тем же управлением преосвященного митрополита Евлогия заведующим русскими православными церквами за границей, собственно, для Высшего церковного управления там не остается уже области, в которой оно могло бы проявить свою деятельность, означенное Высшее церковное управление упразднить, сохраняя временное управление русскими заграничными приходами за митрополитом Евлогием». 5 мая (22 апреля) 1922 г. этот указ, подписанный патриархом, был отправлен в Карловцы. Митрополит Евлогий, находившийся в Берлине, получил его в начале июня 1922 г..

В сентябре 1922г. собор епископов, собравшихся в Карловцах, формально исполнил указ патриарха, распустив ВРЦУ, но на его месте создал архиерейский Синод Русской Православной Церкви за границей под председательством митрополита Антония (Храповицкого). Разница была лишь в том, что ВРЦУ включало в свой состав двух священников и двух мирян, а в Синоде были только архиереи. Собор епископов также официально оговорил, что без участия митрополита Евлогия заседание Синода недействительно, так как владыка являлся единственным из зарубежных европейских епископов, обладавших каноническими полномочиями от Московского патриарха. Однако из-за того, что архиереи пребывали на своих местах и съезжались в Карловцы лишь один раз в год, реальная власть в Синоде находилась в руках светских должностных лиц — членов Высшего монархического совета — сначала Е. Махароблидзе, а затем двух поколений графов Граббе.

В день принятия ВЦУ указа, аннулировавшего послания Карловацкого собора и распускавшего ВРЦУ за границей, патриарх Тихон также выступал со свидетельскими показаниями на процессе «московских церковников». Все 54 подсудимых (20 священников и 34 мирянина) обвинялись в препятствовании проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. о немедленном изъятии церковных ценностей. Это противодействие выразилось «в подстрекательстве к беспорядкам» и в распространении послания патриарха от 28(15) февраля, в котором насильственное изъятие называлось святотатством, религиозным общинам возбранялась передача «священных предметов» (имелись в виду прежде всего священные сосуды), но при этом верующие призывались к сбору других средств.

Начавшееся в конце марта 1922 г. изъятие ценностей из московских храмов и монастырей привело к многочисленным попыткам москвичей спасти свои святыни. Документы показывают, что при всей остроте конфликтов, разыгравшихся на московских улицах вокруг церковных зданий, ни организации совместных действий, ни единого плана у противников изъятия, вопреки утверждению приговора, не существовало. В стычках с обеих сторон были раненые, убитых не было. Примечательно, что московские благочинные, настоятели храмов, председатели приходских советов, отказываясь соучаствовать в насильственном изъятии церковных ценностей, нередко призывали прихожан не сопротивляться насилию ³. Тем не менее показательный процесс, проходивший в здании Политехнического музея, завершился вынесением 11 смертных приговоров.

Процесс «московских церховников» был направлен, в значительной степени, против ВЦУ и епархиальных органов власти. Согласно стенографической записи допроса патриарха, председатель Московского ревтрибунала М. Бек настойчиво допытывался у первоиерарха о том, какое отношение к составлению его послания от 28(15) февраля 1922 г. имели члены Синода и Высшего Церковного Совета. Патриарх отвечал следующее: «Текст воззвания и обдумывают, может быть, иногда, но я сам пишу. Раз моя подпись, то я отвечаю за это... Раз я отвечаю, то какое имеет значение, кто помогает или вырабатывает?».

Примечательно, что во время допроса председатель ревтрибунала неоднократно подчеркивал «непризнание советскими законами» иерархической организации Церкви и ее соответствующего возглавления. Например, после того как патриарх Тихон подтвердил существование церковной иерархической лестницы: «патриарх, Синод, епархиальный архиерей, викарий, затем благочинные и т. д.» — председатель задал ему следующий вопрос. «Но вы знали, что все эти, до иерархической лестницы, организации юридической силы не имеют и в этом смысле государством признаны быть не могут?» «Да, но Церковью признаны», — отвечал патриарх ².

На вопрос защиты о легальности Синода и Московского епархиального совета патриарх пояснил, что они действуют «официально». «Мы не закрыты ни для власти советской, ни для Церкви», — подчеркнул он. Патриарх Тихон особо отметил, что если бы было получено официальное предложение об их закрытии, «мы закрыли бы». Патриарх также иронично заметил, что органы высшей церковной власти «известны начальству, потому что они давно находятся под призором». Кроме патриарха, на судебном процессе «московских церковников» в качестве свидетеля давал показания член Синода архиепископ Крутицкий Никандр (Феноменов).

4 мая заседание Политбюро, заслушав вопрос «О московском процессе в связи с изъятием ценностей» постановило «дать директиву Московскому трибуналу немедленно привлечь Тихона к суду», а также поручило «т. Троцкому от имени Политбюро сегодня же инструктировать редакторов всех московских газет о необходимости уделять несравненно большее внимание этому процессу и, в особенности, выяснить роль верхов церковной иерархии».

5 мая Московский ревтрибунал вынес следующее постановление: «...заслушав вызванных трибуналом свидетелей гр. Беллавина Василия Ивановича и Феноменова Никандра Григорьевича, трибунал установил... что стоя во главе организации, называемой православной иерархией, они разработали план кампании по противодействию изъятию церковных ценностей, составили воззвание к населению, которое Беллавин Василий Иванович, он же патриарх Тихон, скрепил своей подписью и распространил его через низшие ячейки своей организации для оглашения среди граждан, чем вызывали многочисленные эксцессы и столкновения между введенными ими умышленно в заблуждение гражданами и представителями Советской власти при производстве изъятия, закончившегося во многих местах беспорядками, имевшими своими последствиями убитых, раненных тяжело или легко, пострадавших от побоев, постановил: привлечь граждан Беллавина и Феноменова, именуемых организацией православной иерархии, первый — патриархом Тихоном, второй — архиепископом Никандром, к судебной ответственности».

Последний абзац приговора был направлен против всей системы священноначалия: объявлялось, что трибунал «устанавливает незаконность существования организации, называемой православной иерархией». Так в итоге судебного разбирательства, непосредственно руководимого Политбюро ЦК РКП(б), 8 мая 1922г. было вынесено «юридическое определение», ставившее вне закона всю иерархию Русской Православной Церкви — иерархию, без которой Церкви нет.

5 мая к 19 часам вечера, после многочасового допроса в Московском ревтрибунале, патриарх явился по повестке в ГПУ, к начальнику секретного отдела Т. П. Самсонову. Допрос вели также заместитель председателя ГПУ В. Р. Менжинский, начальник 6-го, «церковного» отделения секретного отдела Е. А. Тучков и руководитель ликвидационного отдела НКЮ П. А. Красиков. Согласно сводке, составленной Е. А. Тучковым для И. В. Сталина, Л. Д. Троцкого и руководства ГПУ, от патриарха Тихона прежде всего добивались осуждения политических решений Карловацкого собора и пытались через патриарха распространить насильственное изъятие церковных ценностей по декрету ВЦИК от 23 февраля на русские православные церкви за рубежом. Патриарх Тихон подтвердил свое осуждение карловацких документов. Второе требование, разумеется, было неосуществимым, и патриарх отвечал на него уклончиво.

Важно отметить, что патриарх нисколько не отступил от своей позиции по поводу изъятия церковных ценностей, заявленной им в послании от 28(15) февраля 1922г., и категорически отрицал ответственность ВЦУ за возникшие в ходе этой кампании различные эксцессы. «Разве мы проливаем кровь?» — задал в связи с этим вопрос патриарх Тихон допрашивавшим его. Подтвердив свое осуждение тех священнослужителей, которые «идут против власти», первоиерарх, в свою очередь, обвинил советское руководство в срыве наметившегося компромисса между Церковью и государством в вопросе об изъятии ценностей: «... мы сговаривались с уполномоченным правительства, а последнее за спиной у нас постановило изъять все».

После 9 мая допросы патриарха в ГПУ прервались до августа 1922г., но интенсивная подготовка процесса продолжалась. Вслед за патриархом Тихоном и архиепископом Никандром к судебной ответственности был привлечен и управляющий канцелярией ВЦУ П. В. Гурьев по обвинению в том, что «присутствовал на заседаниях Синода и Высшего Церковного Совета, на которых обсуждалось несколько контрреволюционных посланий патриарха Тихона, а также и в том, что по непосредственному указанию патриарха Тихона он распространял послания патриарха, направленные против декрета об изъятии церковных ценностей на помощь голодающим». В тот же период к суду был привлечен и еще один сотрудник ВЦУ — член Синода митрополит Арсений (Стадницкий). Одно из главных обвинений, выдвинутых против него, заключалось в том, что митрополит «выпустил от своего имени воззвание, распространенное по находившейся в его ведении Новгородской епархии, якобы призывающее верующих придти на помощь голодающим, в действительности же возбуждающее к сопротивлению изъятию Советской властью для указанных целей церковных ценностей... в результате каковой его деятельности при изъятии церковных ценностей в г. Старой Руссе, Новгороде и некоторых других местах Новгородской губернии представителям Советской власти было оказано противодействие со стороны прихожан, повлекшее за собой в г. Старой Руссе человеческие жертвы».

Все четверо обвиняемых, названных «наиболее активными соучастниками и исполнителями преступных постановлений патриарха Тихона» и являвшихся, по существу, руководящим ядром ВЦУ (митрополит Арсений (Стадницкий) вел заседания Синода в отсутствие патриарха, архиепископ Никандр (Феноменов) возглавлял Московскую епархию и был ближайшим сподвижником патриарха Тихона в тот период, П. В. Гурьев рассылал в епархии патриаршие послания, а также постановления и «циркулярные указы» органов высшей церковной власти), были вскоре арестованы. Так, на следующий же день после допросов в Московском революционном трибунале и ГПУ, т. е. 6 мая, патриарх был заключен под домашний арест. Для допросов его под конвоем возили в расположенный на Лубянке секретный отдел ГПУ. Отношения патриарха с другими архиереями, а также еще остававшимися на свободе членами Синода и Высшего Церковного Совета были прерваны, так как без разрешения ГПУ к нему никого не пускали. В ходе подготовки судебного процесса были допрошены в качестве свидетелей члены Высшего Церковного Совета протопресвитер Николай Любимов, протоиерей Алексий Станиславский и профессор И. М. Громогласов ⁵. 3 апреля 1923 г. Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) решила поручить Я. С. Агранову, производившему предварительное следствие, допросить Владимирского митрополита Сергия (Страгородского) и митрополита Киевского Михаила (Ермакова), «как активных деятелей Синода и Собора 17 года. После чего т. Крыленко должен решить вопрос, следует ли их привлекать в качестве обвиняемых по делу».

В связи с привлечением патриарха и его ближайших сотрудников к суду центральные газеты, получившие мая 1922 г. соответствующую инструкцию от Л. Д. Троцкого, развернули кампанию по дискредитации высшей церковной власти: «Патриарх и его штаб — организаторы и руководители обширного контрреволюционного заговора». «Церковная иерархия, руководимая Тихоном, за эти годы переправила за границу огромные церковные ценности, которые идут там на подготовку монархической реставрации».

«Обвинительное заключение по делу граждан: Беллавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Стадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 ст. ст. Уголовного кодекса», составленное крайне тенденциозно, с грубым искажением действительности и подписанное А. Я. Вышинским, пыталось выявить «контрреволюционные действия» обвиняемых со времени Поместного Собора³. Однако обвиняемые отрицали «в своих действиях цель свержения Советской власти». Как отмечалось в главе первой данной работы, экспертизой, проведенной Генеральной прокуратурой России в 1992г., установлено отсутствие в деяниях патриарха и его подельников состава преступления, т. е. обвинительное заключение признано ложным.

Характерно, что в обвинительном заключении в качестве обвиняемых или свидетелей были названы почти все бывшие тогда в Москве члены ВЦУ. В отчетном докладе Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) в Политбюро от 28 ноября 1922 г. особо подчеркивалось, что «бывших ближайших сотрудников Тихона по Синоду и старому ВЦУ решено предать суду вместе с бывшим патриархом. Ведение дела в срочном порядке поручить следователю Агранову». Таким образом, с весны 1922г. готовился показательный судебный процесс не только над патриархом, как это принято до сих пор рассматривать в исторической литературе, но и, по существу, над всем церковным руководством. Такой подход к готовившемуся судебному процессу соответствовал задачам религиозной политики рассматриваемого периода.

Основная политическая задача, выдвинутая руководством страны в ходе кампании по изъятию церковных ценностей 1922 г., — раскол Русской Православной Церкви в целях ее разложения и последующей ликвидации — не могла быть решена без устранения канонических органов высшей церковной власти. В докладе начальника VI отделения секретного отдела ГПУ Е. А. Тучкова Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) «О тихоновщине» от 30 октября 1922 г. прямо признавалось, что «в основу нашей работы по борьбе с духовенством» с весны 1922 г. «была поставлена задача борьбы» [так в тексте документа.—А. К.] с высшим церковным руководством.

С конца марта ГПУ добивалась от соответствующих инстанций санкции на арест членов ВЦУ. Так, 20 марта оно представило в Совнарком доклад, целиком посвященный деятельности «высшего церковного руководства в связи с изъятием ценностей из церквей». В докладе отмечалось, что «патриарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов, членов Синода... в противовес декрета от 23/11—22 г. ведут определенную контрреволюционную и ничем неприкрытую работу против изъятия церковных ценностей». «Контрреволюционная работа» их выражалась, в частности, в том, что «на последнем заседании Синода решено (данные агентуры): духовенству против изъятия ценностей из церкви открыто не выступать, а выдвигать для этого преданных ему верующих, которые якобы по своему почину должны выступать против изъятия церковных ценностей». Примечательно, что в этом документе членами Синода названы профессора И. М. Громогласов и П. Д. Лапин, входившие на самом деле в состав Высшего Церковного Совета.

Основной вывод ГПУ заключался в том, что «арест Синода и патриарха сейчас своевременен». Это положение ГПУ подкрепляло также и ссылкой на мнение группы «прогрессивного духовенства», рассчитывавшего, «что с арестом членов Синода им представится возможность устроить церковный собор, на котором они могут избрать на патриарший престол и в Синод лиц, настроенных более лояльно к Советской власти». 22 марта ГПУ получило от Политбюро ЦК РКП(б) санкцию на этот арест «через 10—15 дней».

Предложения ГПУ соответствовали общим директивам Л. Д. Троцкого по осуществлению антицерковной кампании 1922 г. «Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управление церковью. В этой борьбе, — указывал Л. Д. Троцкий в секретной записке от 30 марта 1922г. о политике по отношению к церкви, утвержденной Политбюро, — мы должны опираться на сменовеховское духовенство, не ангажируясь политически, а тем более принципиально... Мы должны заставить... сменовеховских попов... довести эту кампанию внутри церкви до полного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии... Попутно расправляемся вечекистскими способами с контрреволюционными попами». Поддержка обновленцев с целью устранения канонического ВЦУ рассматривалась лишь как временное удобное средство в стратегии борьбы со «старой церковной машиной». В рассматриваемой записке Л. Д. Троцкого в Политбюро особо подчеркивалось, что уже сегодня «нам надо подготовить теоретическую и пропагандистскую кампанию против обновленческой церкви... Надо... превратить ее в выкидыш».

20 апреля московский чекист М. Шмелев докладывал своему начальству, что накануне он провел организационное совещание «московской оппозиционной группы» духовенства, на котором главным стоял вопрос «об оппозиции патриаршему подворью и открытом выступлении против патриарха». Параллельно с этим ГПУ вело работу и с другими представителями «смено-веховских попов», включая петроградскую группу «прогрессивного духовенства», готовило майское выступление обновленцев.

Привлечение к суду и арест большинства находившихся в Москве членов Синода и Высшего Церковного Совета существенно облегчал захват власти в Церкви обновленческим деятелям, рвавшимся к церковному руководству и заручившимся поддержкой в этом деле со стороны государственных органов и прежде всего ГПУ, которое, как уже отмечалось, всячески стремилось «повалить» ВЦУ как «штаб церковной контрреволюции».

Обстоятельства «революции» в Церкви, осуществленной обновленцами в мае 1922 г. под надзором ГПУ и вызвавшей смуту среди духовенства и мирян, в целом изложены в исторической и церковной литературе ². Некоторые детали событий этого времени позволяют четко соотнести их с приведенными выше общими директивами Л. Д. Троцкого.

12 мая в 11 часов вечера, после переговоров «в различных государственных инстанциях», включая ГПУ, делегация петроградской группы «прогрессивного духовенства» (протоиерей А. И. Введенский, священники Е. X. Белков, В. Д. Красницкий и псаломщик С. Я. Стадник), к которой присоединился московский священник С. В. Калиновский, была пропущена к содержавшемуся под домашним арестом на Троицком подворье патриарху Тихону. Вот как вспоминал А. И. Введенский эту беседу с первоиерархом. «Сидим мы против него и молчим. Но что же вы от меня хотите, спрашивает он. Надо передать кому-нибудь власть, дела стоят без движения, говорим. Подождите, встал и ушел в другую комнату; через пять минут выносит письмо Калинину, в котором он временно, на время заключения, передает власть одному из митрополитов — Вениамину или Агафангелу. "Я всегда смотрел на патриаршество как на крест; если удастся когда-нибудь от него освободиться, буду благодарить Бога". Благословил нас, и мы пошли».

Газета «Известия» от 13 мая 1922 г. сообщала об этом событии следующим образом: «-го мая группа духовенства в составе протоиерея Введенского, священников Красницкого, Калиновского, Белкова и псаломщика Стадника направилась в Троицкое подворье к патриарху Тихону и имела с ним продолжительную беседу. Указав на только что закончившийся процесс Московского губвоентрибунала, коим по делу о сопротивлении изъятию ценностей вынесено 11 смертных приговоров, группа духовенства моральную ответственность за эту кровь возлагает на патриарха, распространившего по церквам свое послание-прокламацию от 28 февраля. По мнению группы духовенства, это послание на местах явилось сигналом для новой вспышки руководимой церковной иерархией гражданской войны церкви против Советской власти... Группа духовенства потребовала от патриарха Тихона созыва для устроения церкви поместного собора и полного отстранения патриарха до соборных решений от управления церковью. В результате беседы, после некоторого раздумья, патриарх написал отречение, с передачей своей власти до поместного собора одному из высших иерархов».

Подлинная причина подобного решения патриарха заключалась в том, что не имея возможности исполнять ввиду ареста свои обязанности, он должен был передать их в соответствии с постановлением Поместного Собора от 25 января 1918г. одному из старейших иерархов. В письме на имя председателя ВЦИК М. И. Калинина патриарх Тихон официально сообщал об этом: «Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела [Преображенского], или Петроградского Вениамина [Казанского]».

Несмотря на то, что назначение патриархом в качестве своего заместителя одного из близких ему по взглядам архиереев никак не входило в планы домогавшихся высшей церковной власти обновленческих деятелей, лидеры «сменовеховского духовенства» попытались тем не менее использовать устранение первоиерарха для оформления нового правящего центра. Уже 14 мая инициаторы обновленческого движения из Москвы, Петрограда и Саратова поместили в «Известиях» свое обращение к верующим, в котором, обвинив «верхи священноначалия» в попытке «создать государственный переворот», обещали прекратить «руководимую высшими иерархами гражданскую войну церкви против государства» и сообщали, что лица, подписавшие этот документ, обратились к государственной власти о предоставлении им возможности «скорого созыва Поместного Собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между нею и Советской властью». По мнению И. А. Стратонова, отсюда следует, что обновленческие деятели «присвоили себе церковную власть тотчас после первого посещения ими св. патриарха. Обращение к гражданской власти по поводу созыва Собора, обращение к верующим—все эти акты, которые не оставляют сомнения, что авторы их считали себя уже руководящим органом Церкви».

15 мая делегация петроградской группы «прогрессивного духовенства» была принята М. И. Калининым, которому она вручила письмо патриарха от 12 мая. Председатель ВЦИК ответил, что «правительство принимает к сведению заявление патриарха о его временном самоустранении; однако взять на себя передачу патриаршего поручения к его заместителю оно не может, так как советская конституция предусматривает отделение церкви от государства». 16 мая состоялась вторая встреча обновленческих деятелей с патриархом. Патриарх. Тихон, выслушав сообщение В. Д. Крас-ницкого об ответе М. И. Калинина, тут же написал письмо митрополиту Агафангелу (Преображенскому) о необходимости ему «прибыть в Москву без промедления», чтобы возглавить церковное управление «до созыва Собора».

Впоследствии идеологи обновленчества писали об отречении патриарха². Однако в тексте документа, согласно которой церковное управление было передано митрополиту Агафангелу, нет ни слова об отречении. Возможно, что патриарх и предполагал отречься от власти в случае, если бы собрался Поместный Собор, но до Собора патриарх не мог этого сделать и не сделал. Он лишь устранился от управления Церковью, так как был лишен свободы и привлечен к суду. Митрополит Агафангел был поставлен во главе управления только до Собора, от которого зависело сохранить временную организацию власти или избрать патриарха. По замечанию И. А. Стратонова, «освобождение же от гражданского суда и заключения возвращало и само управление в руки патриарха Тихона безо всякого особого акта со стороны заместителя его, митрополита Агафангела».

16 мая обновленческие деятели письменно известили Председателя ВЦИК о том, что «ввиду устранения патриархом Тихоном себя от власти создается Высшее церковное управление (ВЦУ), которое с 2(15) мая приняло на себя ведение церковных дел в России».

17 мая вечером В. Д. Красницкий выехал в Ярославль для переговоров с митрополитом Агафангелом. На предложение В. Д. Красницкого присоединиться к обновленцам Агафангел ответил отказом. После этого ГПУ не пустило митрополита в Москву.

18 мая в третий раз пропущенные чекистами к патриарху А. И. Введенский, Е. X. Белков и С. В. Калиновский вручили патр. Тихону следующий подписанный ими документ. «Ввиду устранения Вашего Святейшества от управления церковного, впредь до созыва Собора, с передачею власти одному из старейших иерархов, фактически сейчас Церковь осталась без всякого управления, что чрезвычайно губительно отражается на течении наличной общественной жизни и московской, в частности, порождая этим смущение умов. Мы, нижеподписавшиеся, испросивши разрешение государственной власти в лице т. Калинина о создании Высшего Церковного Управления, настоящим сыновне испрашиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась та пагубная остановка в делах управления Церковью. По приезде Вашего Заместителя он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей. К работе в канцелярии мы привлечем временно, впредь до окончательного сформирования под главенством Вашего Заместителя, находящихся на свободе в Москве святителей». Патриарх наложил на этом документе резолюцию: «Поручается поименованным ниже лицам принять и передать Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу, по приезде его в Москву, синодские дела при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии — Преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия Преосвященному Леониду, епископу Верненскому, при участии столоначальника Невского».

Несмотря на то, что в резолюции патриарха речь шла об открытии всего лишь канцелярии, функционирование которой к тому же было разрешено только до приезда митрополита Агафанге-ла, обновленцы стали представлять этот документ как акт законной передачи им церковной власти. Вот как разоблачал эту версию патриарх Тихон в своем послании от 15(2) июля 1923 г. «По силе этой резолюции им [А. И. Введеноскому, Е. X. Белкову и С. В. Калиновскому.— А. К.] было поручено лишь дела принять и передать их митрополиту Агафангелу, как только он приедет в Москву. О том же, как должны поступить они с принятыми делами, если бы митрополит Агафангел совсем не явился в Москву, никаких распоряжений Нами сделано не было, потому что самой возможности этого Мы тогда не могли предвидеть, а на то, что они сами в таком случае должны были заменить митрополита Агафангела и стать во главе Церковного Управления, в резолюции благословения быть не могло, так как полномочия, связанные с саном епископа, не могут быть переданы пресвитеру. Тем не менее, эту резолюцию Нашу они объявили актом передачи им церковной власти и, согласившись с епископами Антониной и Леонидом, образовали из себя так называемое "Высшее Церковное Управление" СВЦУ"). Чтобы оправдать это самочинное деяние, они неоднократно и в печати и на публичных собраниях утверждали, что приступили к управлению Церковью по соглашению с патриархом, что они составили ВЦУ согласно резолюции патриарха Тихона... Ныне же торжественно и во всеуслышание... свидетельствуем, что все эти столь решительные заявления о соглашении с Нами и о передаче нами прав и обязанностей патриарха Российской Церкви ВЦУ, составленному священниками Введенским, Красницким, Калиновским и Белковым есть ложь и обман! И что перечисленные лица овладели церковной властью путем захвата, самовольно, без всяких установленных правилами нашей Церкви законных полномочий».

Примечательно, что насильственный характер захвата власти был признан одним из ведущих идеологов обновленчества профессором Б. В. Титлиновым. «Несомненно, — писал он, — что эта группа духовенства, которая образовала Высшее церковное управление после отречения патриарха Тихона, полномочии на то не имела. Патриарх поручил ей только посредническую роль передачи дел, а отсюда до передачи власти очень далеко. Деятели Живой Церкви" взяли власть сами, в порядке революционном, внеканоничном и, если угодно, антиканоничном» ".

Обновленческие лидеры понимали, что провозгласив себя 16 мая Высшим церковным управлением, они еще не обладали реальной властью. Добиваясь разрешения патриарха на передачу им канцелярии, деятели обновленчества стремились захватить церковно-административный аппарат, так как это обеспечивало им большие преимущества: дела шли в центр со всех епархий, и обновленцы, таким образом, оказывались в курсе всего церковного управления. Получив 18 мая условно в свои руки делопроизводство, обновленческие лидеры сочли возможным говорить о передаче им власти патриархом и о начале функционирования нового ВЦУ.

19 мая патриарх Тихон был вывезен из Троицкого подворья и заключен в Донском монастыре под домашний арест, со строжайшей охраной и полной изоляцией от внешнего мира. А. И. Введенский, заранее предупрежденный ГПУ об этой акции, 18 мая сообщил своим коллегам по обновленческому ВЦУ, что «патриарх должен быть переведен в Донской монастырь и новое управление начнет функционировать в Троицком подворье». Действительно, днем 19 мая члены нового ВЦУ переехали в Троицкое подворье.

А. Э. Левитин так вспоминал о своем разговоре с А. И. Введенским о «революции» в Церкви. «За всем ходом событий в мае 1922 г., — говорил я [Левитин А. Э. —А. К] Введенскому, — чувствуется чья-то дирижерская палочка». «Безусловно, — получил я в ответ. — Было место, в котором делалась религиозная погода». Далее А. Э. Левитин пишет, что под «этим местом» подразумевался кабинет Е. А. Тучкова, «одного из руководящих работников ГПУ, который ведал тогда церковными делами».

Захватив обманным путем и при негласном содействии ГПУ аппарат церковного управления (документацию и печать высших органов церковной власти, патриаршее подворье и т. д.), самозванное обновленческое ВЦУ направило свои усилия на то, чтобы заручиться поддержкой духовенства и верующих на местах. Авторитетные и влиятельные иерархи, мешавшие полному переходу власти к обновленцам, отстранялись новым ВЦУ от управления или арестовывались карательными органами государства.

С решительным осуждением действий делегации группы «прогрессивного духовенства» выступил митрополит Петроградский Вениамин (Казанский). В его послании к петроградской пастве от 28 мая подчеркивалось, что «петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков — без воли своего митрополита отправились в Москву, приняли там на себя высшее управление Церковью. И один из них, протоиерей А. Введенский, по возвращении из Москвы объявляет об этом всем, не предъявляя удостоверения Святейшего патриарха. Этим самым... они ставят себя в положение отпавших от общения со св. Церковью, доколе не принесут покаяния перед своими епископом. Таковому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним...».

В ответ обновленческое ВЦУ уволило митрополита Вениамина с его поста и обвинило в желании «продолжать и впредь вовлечение Церкви в политическую контрреволюционную борьбу». После того как митр. Вениамин ответил категорическим отказом на требование ответственного за «церковные дела» в Петроградском губкоме РКП(б) И. Бакаева отменить послание от 28 мая, он был арестован и власти стали готовить судебный процесс над петроградскими священнослужителями, подобный упоминавшемуся выше процессу «московских церковников». Одним из главных обвиняемых на петроградском процессе стал митрополит Вениамин.

18(5) июня 1922 г. с посланием «К архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Русской Церкви» обратился заместитель патриарха митрополит Агафангел. В этом послании он объявил обновленческое ВЦУ «незакономерным учреждением» и призвал епархиальных архиереев не подчиняться ему и временно все дела решать самостоятельно, «по совести и архипастырской присяге, впредь до восстановления высшей церковной власти». Руководство Церковью со стороны митрополита Агафангела, начавшееся этим посланием ко всероссийской пастве, на нем же и закончилось. После выхода указанного послания митрополита арестовали, и с августа по 28 декабря 1922 г. он находился на Лубянке в тюрьме ГПУ, а затем был выслан в Нарымский край.

Почти одновременно с посланием митрополита Агафангела по епархиям было разослано постановление патриаршего Синода. В этом постановлении освещались злободневные вопросы церковной жизни, особое внимание уделялось оценке созываемого обновленцами собора. Дело в том, что обновленческие деятели особенно настаивали на соборном характере своей церковной организации и обещали в ближайшее время созвать Поместный Собор. Многие сторонники патриаршей Церкви предполагали участвовать в таком соборе, чтобы «подавить живоцерковников своей численностью». В связи с этим Синод разъяснял, что идти на собор, созываемый захватчиками церковной власти, нельзя, так как это лже-собор, «настоящим Собором может быть почитаем только Собор, созданный патриархом или его заместителем». Отмеченное постановление явилось последним актом патриаршего Синода, лишенного возможности нормального функционирования ввиду отсутствия помещения, канцелярии, арестов и т. п. преследований его членов.

Между тем обновленцы всячески стремились, опираясь главным образом на поддержку государственных органов, укрепить позиции так называемого ВЦУ. Новое Высшее церковное управление постановило срочно провести в руководящие органы приходов, благочинии и епархий на экстренно созванных съездах и собраниях своих сторонников и «преданных революционному делу и Советской власти клириков». Для захвата власти на местах был образован институт так называемых уполномоченных ВЦУ при епархиальных управлениях. Эти уполномоченные имели широкие права, вплоть до отмены решений епархиальных архиереев, и пользовались поддержкой государственных органов. Всего в епархии было послано 56 человек, которые организовали на местах из признавших ВЦУ епископов и священников епархиальные управления и вели ожесточенную борьбу с противниками обновленчества. Уполномоченные ВЦУ повсюду объявляли, что патриарх сам передал обновленческим лидерам церковную власть и они являются законными ее представителями.

В июле 1922 г. из 73 епархиальных архиереев 37 признавали новое ВЦУ «единственной канонической властью». Одни, действительно желая некоторых реформ в церковной жизни и считая необходимым сохранить в тяжелое время гонений церковное единство, другие — в состоянии растерянности и даже страха стремились избежать репрессий со стороны ГПУ и преследований новой церковной власти, третьи — не видели альтернативы: другого церковного административного центра не было, а нормальная жизнь без такого центра казалась невозможной, четвертые — надеялись ввести обновленческое движение в русло церковной законности и возглавить новое ВЦУ. К августу власть в большинстве епархий перешла к представителям группы «Живая Церковь» во главе с В. Д. Красницким, которой принадлежала руководящая роль в новом ВЦУ.

Ответом патриаршей Церкви на переход многих архипастырей в обновленцы, а также на аресты и изгнания «тихоновских» архиереев явились архиерейские хиротонии, часть которых совершалась тайно. В 1922 г. было совершено 24 рукоположения во епископы.

36 архиереев и большинство мирян разделяли позицию митрополитов Агафангела и Вениамина в оценке обновленческого ВЦУ и остались верными патриарху. К. Криптон, внимательно наблюдавший за церковной жизнью рассматриваемого периода, замечал, что если «тихоновские» храмы были переполнены народом, то обновленческие церкви даже в воскресные и праздничные дни стояли совсем пустыми. «Исключением были соборы, когда там служили епископы. Значительная часть публики приходила из любопытства, что это за новая церковь. В это же время во многих местах создаются специальные денежные фонды по поддержке семейств арестованных священников и отправления посылок батюшке, если это возможно». По мнению протоиерея В. Цыпина, «миряне еще и потому обнаружили тогда большую твердость и верность православию и патриарху, чем иные священнослужители, что духовенство все было на виду, и власть скорее и строже могла взыскать с них за непослушание обновленческому ВЦУ, чем с мирян. За отказ служить в оскверненном обновленцами храме легче было отправить в ссылку или в тюрьму, чем за отказ идти в такой же храм молиться».

Таким образом, летом 1922 г. Церковь оказалась расколотой и лишенной возглавления в лице патриарха и органов Высшего церковного управления. С устранением канонического ВЦУ в религиозной политике государства особое значение приобретала задача «разгрома головки старой церкви в лице епископата».

Начальник VI отделения секретного отдела ГПУ Е. А. Тучков считал, что «окончательно разгромить тихоновский и полутихоновский епископат и лишить его управления церковью возможно было бы только в том случае, если бы вопреки канонам посвящать женатых попов в епископы... то в этом случае несомненно был бы епископат явно настроен против Тихона и его политики», т. е. речь шла о замене «тихоновских» архиереев обновленцами. Уже 30 октября 1922 г. Е. А. Тучков докладывал Антирелигиозной комиссии ЦК РЬСП(б), что «к настоящему времени в имеющихся в 68 епархиях уволено на покой тихоновских архиереев около 100 человек... получается, что половина тихоновских архиереев заменена обновленцами и полуобновленцами».

В то же время, т. е. в конце октября 1922 г., Антирелигиозная комиссия постановила, чтобы «не встретить препятствий со стороны прокуратуры в проведении этой работы ГПУ [в «разгроме старого епископата».— А. К.] предложить последней оказывать содействие ГПУ в административной борьбе с тихоновщиной». Комиссия также решила «находящихся в Москве на покое епископов водворить через суд в отдаленные монастыри, так как их в Москве собралось до 20-ти человек».

Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) и ГПУ считали, что к концу 1922 г. удалось решить задачу разгрома «тихоновского» епископата и необходимо начинать «чистку» приходских советов и «тихоновского» клира. Так, в отчетном докладе Антирелигиозной комиссии в Политбюро ЦК РКП(б) от 12 декабря 1922 г. особо подчеркивалось, что «после того как снята "головка" старой церкви в лице епископата церковная контрреволюция имеет еще две точки опоры: реакционная часть белого духовенства, не желающая принимать церковные реформы и довольно многочисленная на местах гражданская церковная бюрократия в лице членов приходских советов, среди которых... громадное количество бывших офицеров, крупных чиновников и помещиков-дворян... Комиссия держится твердого убеждения, что выбить церковную контрреволюцию из ее последних убежищ необходимо, не стесняясь никакими средствами и не останавливаясь перед самыми беспощадными репрессиями. Поэтому комиссия поручила ГПУ принять срочные меры к самому точному учету всех реакционных элементов, засевших в приходских советах и всех активных представителей духовенства, продолжающих в контакте с ними тихоновскую политику».

Эти же установки содержались и в докладе «инструктивного характера», с которым председатель Антирелигиозной комиссии Н. Н. Попов выступил 26 декабря 1922 г. на совещании губернских партийных и советских работников, проведенном в Москве во время работы X Всероссийского съезда Советов. Оценивая итоги религиозной политики к концу 1922 г., Н. Н. Попов с удовлетворением отмечал, что удалось устранить тихоновское ВЦУ, «разгромить епископат, расколоть белое духовенство». Основную задачу политики в отношении Церкви председатель Антирелигиозной комиссии отныне видел в том, что «необходимо в ближайшее время довести до конца разрушение тихоновской церковной организации», для выполнения чего важно приступить «к разрушению и разложению... приходских советов».

«Церковное» отделение ГПУ во главе с Е. А. Тучковым события периода, завершившегося разложением «верхушки церковного аппарата», оценивало следующим образом. В отчетном докладе заместителю председателя ОГПУ В. Р. Менжинскому, составленном уже в 1923 г., Е. А. Тучков отмечал, что «до создания обновленческих групп все управление церковью находилось в руках бывшего патриарха Тихона... Момент изъятия церковных ценностей послужил как нельзя лучше к образованию обновленческих противотихоновских групп, сначала в Москве, а потом и по всему СССР. До этого времени, как со стороны органов ГПУ, так и со стороны всей партии внимание на церковь обращалось исключительно с информационной целью, поэтому требовалось для того, чтобы противотихоновские группы овладели церковным аппаратом — создать такую осведомительную сеть, которую можно было бы использовать не только в вышеупомянутых целях, но и руководить ею всей церковью, что нами и было достигнуто. Достижение это само собой не могло получиться сразу и без затраты денежных средств». Далее Е. А. Тучков писал, что «после того как "обновленческая группа" объявила себя высшим церковным управлением и обратилась к верующим с декларацией о том, что Тихон государственный преступник, и призывала верующих бороться с контрреволюцией церкви, с этого момента... начинается политика в духе Советской власти и поголовная замена старых тихоновских архиереев и видных попов своими сторонниками. Таким образом, в течение короткого времени в мес. 3—4 почти весь тихоновский "аппарат", т. е. архиереи и епархиальные (губернские) управления были заменены сторонниками ВЦУ. Этим самым положено начало раскола православной церкви и перемена политической ориентации церковного аппарата».

Между тем в сложившейся обстановке РПЦ предстояло противостоять как внутрицерковному расколу, так и новой, более изощренной тактике антирелигиозной борьбы со стороны государства Последняя нашла отражение, в частности, в предложениях Л Д Троцкого, направленных им 22 мая 1922г. в Политбюро ЦК РКП(б) и посвященных дальнейшей политике в отношении высшей церковной власти. «Новое церковное управление, - указывал он, — может определиться в трех направлениях.

1) сохранение патриаршества;

2) уничтожение патриаршества и создание коллегии (лояльного Синода);

3) полная децентрализация, отсутствие всякого центрального управления (церковь как идеальная «совокупность общин верующих»).

Полагаю что нам пока нет необходимости ангажироваться ни в одном из этих направлений (даже неофициально). Гораздо выгоднее, если между этими тремя ориентировками разгорится серьезная борьба... Централизованная церковь при лояльном и фактически бессильном патриархе имеет известные преимущества. Децентрализация может сопровождаться более глубоким внедрением церкви в массы путем приспособления к местным условиям. Возможно наконец, и даже вполне вероятна такая комбинация, когда часть церкви сохраняет лояльного патриарха, которого не признает другая часть церкви, организующаяся под знаменем Синода или полной автономии общин. В конце концов, такая комбинация была бы, пожалуй, самой выгодной».

На заседании Политбюро 26 мая эти предложения Л. Д. Троцкого были приняты. Принцип «разделяй и властвуй» власть неуклонно проводила в отношении церковной организации все последующие годы нэпа. Разгромив к 1923 г. «верхушку церковного аппарата» государственные органы в конце 20-х гг. приступили «к разрушению и разложению основной низшей ячейки церковной организации - приходских советов и рядового клира».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1917—1922 гг. явились важнейшим, ключевым периодом в истории государственно-церковных отношений советского времени. Именно в эти годы сложились и оформились основные особенности религиозной политики Советского государства, определившие ее развитие на долгие годы вперед.

Советская власть с первых же месяцев своего существования провозгласила отделение Церкви от государства. Ее первые декреты вели к разрыву любых связей Церкви и государства и не предусматривали (исходя, главным образом, из того, что при социализме религии не будет) создание новых. Вместе с тем «церковная» политика новой власти была направлена на атеизацию всего общества. В исследуемый период Советское государство, лишив РПЦ права собственности и юридического лица, фактически препятствуя ее благотворительной и религиозно-просветительной деятельности, проводило курс на полное вытеснение Церкви из всех сфер общества. Мероприятия, осуществлявшиеся властными органами, основывались на двух предпосылках: мировоззренческой несовместимости учения марксизма с религиозной верой и отношением к Православной Церкви как к части «старой буржуазно-помещичьей государственной машины» и союзнице свергнутых эксплуататорских классов.

В нарушение принципа отделения Церкви от государства атеистическая по своей природе власть не только прямо или косвенно устраивала гонения на Русскую Православную Церковь, но и активно вмешивалась во внутрицерковную жизнь. Цели такого вмешательства состояли в том, чтобы расколоть Церковь, скомпрометировать ее среди миллионов верующих. Первоочередными задачами являлись лишение РПЦ материальных доходов, поскольку считалось, что подрыв экономической основы Церкви резко ускорит ее распад, и ликвидация церковной иерархической организации, которая воспринималась коммунистическим руководством как «последнее живое наследие царизма». Борьба с «хорошо налаженным церковно-административным механизмом» была выдвинута как важнейшая текущая задача в религиозной политике государства. Созданный Поместным Собором 1917—1918 гг. аппарат церковного управления рассматривался в официальных советских документах «государством в государстве», а «централизованные церковные учреждения» назывались «проводниками контрреволюционных постановлений высшего церковного управления».

С самого начала в государственную политику по отношению к Церкви была привнесена партийная идеология, установки которой — «религия есть опиум для народа» и т. п. — довлели над работниками новых государственных учреждений, включая сотрудников VIII (ликвидационного) отдела Народного комиссариата юстиции, проводивших в жизнь отделение Церкви от государства. Любые устные и печатные выступления духовенства с критикой или обличением акций новой власти в отношении религии и Церкви значительная часть партийных и советских работников воспринимала как «провокационные вылазки» против советской власти с целью «вызвать религиозный фанатизм населения и направить его в контрреволюционное русло». Следует особо отметить, что VIII отдел Наркомюста занимал позицию в целом предвзятую по отношению к Православной Церкви и явно нереалистичную в вопросах о перспективах существования и силе духовного влияния ее на население страны. Партийные деятели, руководившие церковной политикой, были в не состоянии компетентно и, главное, без идеологических предубеждений заниматься реформированием государственно-церковных отношений.

Вытеснение Православной Церкви из всех областей государственной и общественной жизни советское руководство первоначально рассматривало как сравнительно несложную задачу. Многим большевистским лидерам казалось, что массы трудящихся можно в целом легко и быстро убедить в том, что Церковь существует для затемнения их классового сознания, для поддержания господства эксплуататоров (помещиков и буржуазии) и для наживы священников. В отношении же религиозных организаций и активных мирян допускалось применение репрессивных акций с целью ослабления их влияния и подавления любых форм противодействия церковной политике Советского государства. Эта грубая схема при ее осуществлении не могла не вызвать волнения в народе, который в течение почти тысячи лет был связан с православием как с определенной системой религиозной мышления, морали и поведения. Первые же попытки властных органов осуществить декрет об отделении Церкви от государства привели к противодействию масс верующих. Вместе с тем следует отметить, что среди определенной части населения, разделявшей антиклерикальные, богоборческие настроения, советская религиозная политика, включая открытые и массовые преследования Православной Церкви, нашла поддержку. Новая власть всячески подогревала и умело использовала подобные настроения в своей борьбе с Церковью как с «союзницей и вдохновительницей классовых врагов».

Жесткая позиция, занятая советским руководством в отношении РПЦ, и ответная реакция на нее высшего церковного руководства, а также значительной части рядового клира и мирян сделали неизбежным конфликт между Церковью и государством. Чтобы хотя бы смягчить его, были необходимы широкая разъяснительная работа, исключавшая оскорбление чувств верующих, и особый, подготовительный период для осуществления реформ в государственно-церковных отношениях. Однако такому пути проведения церковной политики новая власть предпочла иной, с опорой на силовые методы.

Важнейшим средством осуществления религиозной политики стали открытые гонения и террор против священнослужителей и мирян. Уже весной и летом 1918 г. началась практика суровых санкций государственных карательных органов против представителей духовенства как «активных участников контрреволюционного движения», а на самом деле в подавляющем большинстве — как несогласных с политикой новой власти в отношении религии и Церкви. Многие священнослужители, далекие от всякой политики, становились жертвами красного террора.

Следует отметить, что в целом духовенство не могло быть безоговорочно расположенным к новому политическому строю, руководство которого провозгласило преодоление религии как средства затемнения пролетарского сознания масс и отвлечения их от идей социализма. Подобные умонастроения священнослужителей совсем не обязательно предполагали организацию с их стороны антисоветских выступлений или участия в них.

Основным итогом первых мероприятий советской власти в религиозной политике было углубление начавшегося раскола общества на верующих и неверующих, а также перевод атеистической властью идейного противостояния с Церковью в области политической борьбы с применением репрессий.

Важную роль в становлении религиозной политики Советского государства сыграли антицерковные кампании 1918—1922гг., являвшиеся одними из наиболее крупных мероприятий подобного рода за всю историю государственно-церковных отношений советского времени.

Кампания по вскрытию святых мощей, начатая осенью 1918 г., была первой попыткой планомерного, систематического наступления на религию и Церковь и знаменовала собой открытое вмешательство атеистической власти в сакральную жизнь РПЦ. Выдвигалась задача не только «разоблачить контрреволюционную сущность православной церкви», но и вызвать в народе недоверие к ее сакральной жизни: показать верующим лживость и обман церковного учения, канонов и богослужебной практики, а самих священнослужителей представить как лжецов, ловкачей и шарлатанов. Центральное место среди подобного рода разоблачительных мероприятий заняли вскрытия святых мощей в православных церквах и монастырях. Пропагандистской целью кампании являлось уничтожение почитания мощей среди православного населения советской России. Руководивший кампанией VIII отдел Наркомюста, тенденциозно истолковав вероучение и каноны Православной Церкви, вопреки декрету от 23 января 1918 г. своими циркулярами и разъяснениями фактически санкционировали вмешательство местных властей в молитвенно-канонический уклад церковной жизни. Конфискация у Церкви святых мощей грозила затруднить ее богослужебную деятельность.

Вскрытие мощей сопровождалось, как правило, закрытием тех монастырей, где они покоились. В ходе «мощейной эпопеи» многие уездные и губернские Советы проводили политику ликвидации всех монастырей на своей территории, реквизиции всех их помещений и имуществ. Лишенные не только недвижимости, но нередко всякого имущества, включая продовольственные припасы, многие монастыри были поставлены властью на грань выживания.

Несмотря на то, что антисоветских выступлений в связи со вскрытием святых мощей не было, государственные органы власти провели над духовенством несколько судебных процессов, носивших откровенно антицерковный пропагандистский характер. Священнослужителей судили за хранение и почитание святых мощей.

Однако ожидаемых результатов в преодолении «религиозных предрассудков» и «полном развенчании церковников» «мощенная эпопея» не дала. VIII отдел НКЮ фактически признал крупные просчеты при проведении кампании. Верующие в своей массе не отказались от почитания останков святых.

Многие приемы «мощейной эпопеи» — вмешательство государственных органов во внутреннюю, сакральную жизнь Церкви, измышления и клевета на нее в антирелигиозной пропаганде и агитации, насилия над духовенством и сфабрикованные судебные процессы над его представителями — были широко использованы в более грандиозной по размаху и последствиям антицерковной кампании 1922г. Вскрытие мощей можно рассматривать как ее своеобразный пролог.

После окончания военных действий на фронтах гражданской войны со всей остротой встал вопрос об определении религиозной политики государства в новых, мирных условиях. Несмотря на то, что за годы революционных потрясений и кровавой междоусобицы материально-финансовое положение РПЦ было существенно подорвано, она лишилась всех прав и рассматривалась определенной частью населения как «контрреволюционная сила», «кавалерийская а