Основные проблемы средневековой юриспруденции, средневекового познания права.

Давайте зафиксируем, на каких проблемах мы остановились и потом продолжим. И так, какие проблемы мы обсуждали? Такую гносеологическую проблему, во-первых. Проблему совместимости веры и знания в европейском средневековье. Религии и науки. И помните, как мучил тогдашних средневековых ученых вопрос о двух истинах: понимаю, что вы верите и верую, что вы понимаете. Но в том и в другом случае, конечно вот, жизнь не посредственно в боге, можно и опосредованно, если речь идет о рациональном знании. Но знание того, все равно повышалось, оно ценно, хотя и не само по себе, а потому что оно помогает вере, а вера помогает просветлить душу человека, и самое главное для познающего мир не навредить самому себе: сохранить свою душу и постараться, что бы лик спасителя в душе нашей отразился.

Мы так же обсуждали проблему практической юриспруденции среди рецепции римского права со второй половины 11 века как проблемы юридической герменевтики. Потому что сегодня по философии права и теории права идет немало разговоров о герменевтике. Правда, юридическая герменевтика уже, чем герменевтика как философия права. Герменевтика, как философия права, претендует на то, что бы стать основой интегративного правопонимания. В то время как юридическая герменевтика, усилиями средневековых схоластов, которые толковали, интерпретировали тексты кодекса Юстиниана, конечно, развивалось и развивало тем самым теорию права как догму права.

В-третьих, мы говорили о проблеме совместимости принципов римского права и христианской идеологией. Даже шире: о проблеме совместимости принципов римского права и философией права языческой и христианской философии права как её преемницей. И вот здесь обратились особенно к учению Фомы, но не в традиционном, что в историко-политученческом плане, а для того, что бы убедиться в том, что кажется прав Рене Давид, который говорил, что уже с этого момента уже не приходилось сомневаться в том, что удастся совместить принципы римского права с средневековой схоластикой и со средневековой христианской идеологией. Поскольку право вот что такое по Фоме? Это справедливость как она воплощается в божественном порядке человеческих отношений. Мы так же могли убедиться в том, как много он взял у Аристотеля и при этом ему, как говориться, удалось крестить Аристотеля. Далее учитывая, так интуитивно нащупываемые проблемы дальнейшего развития философии права и практической юриспруденции, которые где-то расходятся совсем, где-то может быть сближались, хотя сейчас нет, сейчас очень расходится философия права и практическая юриспруденция и так было ни раз в истории, поэтому мы обратились к такому мало изученному вопросу о соотношении свободы и морального закона, божественного закона у Фомы. И вопреки обычным трактовкам Фомы, убедились в том, что для Фомы свобода – это программа творческой ориентации человека в мире. Грешен тот, кто не свободен. Другое дело, что все-таки бог ведет и не бросает на произвол судьбы человека, но в процессе вот этих актов выбора человек себя все больше в боге ощущает, в идеале конечно разумеется. И оптимистическая антропология Фомы в частности объясняет то, что после второй мировой войны одной из наиболее распространенных в Европе была неотомистская теория права. Католическая неотомистская теория права не только в Европе развивалось. И конечно представьте настроение после второй мировой войны, может быть вот этот ползучий позитивизм в философском смысле, как цель методологических заданностей, причинно-следственных связей не вдохновлял. Прагматизм, как американский прагматизм, с его полезностью истины я думаю тоже, такую мыслящую интеллигенцию среди католиков тоже не слишком-то давал пищу для ума и сердца. Даже экзистенциализм, столь модный после второй мировой войны и то все-таки, хотя и был близок для людей, говоря о его заброшенности, о том, что его чувства и честь выброшены за пределы общественной связи. Ну тогда, когда болен, когда переживаем такие вот трагические ситуации в своей жизни, когда нам не до того, что твориться вокруг, в обществе, когда мы уходим в самих себя вот это так сказать пограничное состояние, но тем не менее вот эта так сказать заброшенность всех она тоже не внушала оптимизма. И вот в этой вот ситуации именно оптимизм Фомы, уверенность в том, что мир как творение благого мастера познаваем, уверенность человек свободен, что человек в рамках действия природных законов способен выбрать свой путь и что, в конце концов, это так сказать не отягощенный греховно как у Августина человек, а град земной он так сказать вот-вот утонит, погрязнет совсем в грехах, а вместе с тем способен и законы издать, которые будут соответствовать божественному разуму, естественным законам и т.д. И в то же время, если сейчас вспомнить, попытаться типологически подойти, имея в виду перспективу наших сюжетов, в тоже время, конечно, все равно философия права и вообще философия Фомы была провиденциалисткой (от слова провидение), потому что только присутствие бога в человеке дает возможность ощутить собственную свободу. И причем не давление бога, ни в коем случае, а его сотворчество, возможность сотворчества с богом. Но, тем не менее, провиденциалисткой, поскольку это все-таки предопределенно, не так у Августина предопределенно, потому что это давление на человека, не так как у стоиков, которые хоть и свободно соглашаются с нашей судьбой, велением рока, но тем не менее не будут ни за что роптать если даже убьют семью, покалечат детей, ограбят и отберут имущество, потому что не желай, что бы все происходило как ты желаешь, а желай чтобы оно все происходило как оно происходит и твоя жизнь пойдет счастливо. Это иного рода провиденцианализм, но все-таки это провиденцианалистская концепция, хотя вот этот момент свободы как творчества, кончено, будет воспринят в лучших правовых концепциях 20 века.

Наконец, я бы выделила из того, о чем мы говорим, проблемы верховенства права. Начиная с 12-13 веков, в европейской концепции права ставилась проблема верховенства права. Абсолютно очевидно было, что законодатель не может творить все, что он хочет. Разумеется, законодатель так или иначе был связан божественными законами, естественными законами. У того же Фомы естественные законы являются основой законов человеческих, которые в свою очередь есть их конкретизация в определенных исторических условиях.

И, наконец, я собиралась ещё проблему правопорядка обсудить, то, как она понималась в условиях средневековья. Но проблема правопорядка в контексте борьбы светской и духовной власти. В политической плоскости проблема правопорядка ставилась как проблема ответственности правителя перед церковью и народом. Как проблема ответственности правителя, в том числе, и за то, какие законы он издает, соответствуют ли они вечным законам божественного разума, естественным законам или нет. Этой проблемой средневековые схоласты отвечали на проблему стабильности государства. Точнее говоря, именно в схоластике средневековья родилась идея правления народа, ну то, что потом переросло в проблему народного суверенитета. Это конечно не в новое время придумали, а вот именно Фома Аквинский и до него ещё тоже и поздние схоласты. Потом это будет опровергаться, но придумали то это именно схоласты, теорию народного суверенитета, т.е. теорию, пока ещё это суверенитетом не называется, теорию народа как источника власти. Вот я на своем маленьком курсе зачитывала отрывок, правда совсем в ином контексте, но вот сейчас я вам этот отрывок повторю из Фомы, из его сочинения. Вот такой отрывок: «король, изменивший своему долгу, не может требовать повиновения. Это не восстание, направленное на свержение короля, поскольку он сам восстал, народ вправе низложить его. Однако, лучше ограничить его власть, что бы не допустить злоупотреблений. С этой целью весь народ должен участвовать в управлении. Государственный строй должен соединять ограниченную и выборную монархию с аристократией по признаку учености и такую демократию, которая бы обеспечивала бы доступ к власти для всех классов, по средствам народных выборов. Ни одно правительство не вправе взимать налоги сверх меры, установленной народом. Всякая политическая власть осуществляется с согласия народа и все законы должны приниматься народом или его представителями. Мы не можем чувствовать себя в безопасности, пока зависим от воли другого человека». Вот зачатки идеи и народного суверенитета и разделения властей, но не уверяться надо, хотя, конечно, по-марксисткой истории права и правовых учений если народ, то это хорошо, а если нет, то это плохо. Дело в том, что пока ещё для обозначения понятия государства, начиная с Цицерона, употреблялся термин res publica (республика) – дело народное. Ну, ещё конечно, употреблялся термин civitas (гражданская община), особенно часто употреблял этот термин Фома Аквинский. Термин республика как форма государства стал употребляться с Канта, а до этого обозначал государство вообще. И так, республика (государство в нашем понимании) – как дело народное. А что такое народ? Народ это не любое соединение людей, в отличии от толпы, а такое, которое базируется на согласии в вопросах права и общей пользы, т.е. некий правовой союз. Августин не зря говорил, что если бы все государства такие были, то мы все бы уже давно в граде божьем жили. И Фома, конечно, употреблял именно термин res publica, государство – дело народное, хотя в других случаях и как civitas. Ну и что из этого следовало дальше в его понимании государства? Фома конечно сторонник верховенства церкви. В тоже время он понимает, что светские правители могут впадать в произвол, могут использовать свою власть вовсе не с заветами благого мастера бога. Что нужно чтобы это предотвратить? Как бы первое разделение властей – контроль церкви. Не так ли? Ну а если это не удается, что, конечно, бывало не раз, отдернуть такого правителя, что тогда? Вот тогда на сцену выходит народ и вот тогда, как известно, с 11 века «глаз народа – глаз божий». И уже до Фомы имело политическое применение, а потом особенно в 14 веке вот эта формула. Но интересно, что из схоластов, поздних схоластов, например, Марсилий Падуанский говорил, что «законы черпают свой авторитет из народа и хиреют без его санкции. Поскольку целое больше совей части, не справедливо, что бы власть устанавливало законы для целого. И поскольку люди равны, не справедливо, что бы один человек был связан законами, установленными другим. Повинуясь же законам, с которыми все согласны, люди действительно управляют сам собой. Монарх, утвержденный законодательной властью и исполняющий её волю должен располагать вооруженной силой и достаточной для принуждения отдельных индивидов, но не достаточной для контроля над большинством народа. Монарх ответственен перед народом, подчинен закону, и народ, который назначает его и предписывает ему обязанности, должен следить, что бы он повиновался Конституции и в случае нарушения прогнать его. Права граждан не зависят от их вероисповедания, и никто не может быть наказан за религиозные взгляды». Фома Аквинский и Марсилий Падуанский вообще друг друга ненавидели. И потом, как потом было тяжело все преодолеть, Бадену, Гроцию, Гоббсу, они все никак не могли нащупать, что же такое государство, чувствовали вот они, начиная с Макиавелли, что это нечто другое, ни харизматическая личность какая-то правителя, ни народ, который тоже некое олицетворение, а нечто другое, нечто безличное, аппарат, как сказали бы сегодня. Они сражались против схоластических теорий народного суверенитета, схоластических теорий разделения властей. Потому что, по сути, и Фомы и у иных представителей это уже сформулировано для кафедр публичного права и может быть в какой то степени будет любопытно, хотя может быть и не совсем обычно. Причем я думаю, мы потом посмотрим, как это все трансформировалось интересно с точки зрения термина для обозначения государства. Ведь не было же понятия «отечество» до поры до времени. В России вот, например, до сих пор не приняли европейского термина государства, так как ведь у нас, так и остался термин государство от слова государь, господарь, мы так все равно мыслим, хотя можем говорить все что угодно, все равно в личности определенной, в харизме чьей-то должно воплощаться.

В заключении я бы хотела обратить ваше внимание на то, что именно в средние века начала формироваться западная традиция права. К которой, конечно, причастны и мы, начиная с 17 века. Конечно, есть авторы, которые считают, что западная традиция права начала формироваться с конца 11 века и считают, что после падения римской империи с 5 по 11 век был разрыв преемственности, и что только с этого времени (11-12 века) стала формироваться западная традиция права. Здесь нельзя со всем согласиться, ведь изучение римского права, как мы уже говорили, было всегда. Так вот запад. Запад, какое понятие – географическое или культурническое? Конечно, это не географическое понятие. Западная традиция права ведет, можно так сказать, точку отчета уже от некой зрелости, зрелого переосмысления греческой философии и римского права и ещё и древнего еврейского права, потому что в Ветхий завет входит священное писание. И здесь правильно, конечно, то, что римское право в западное право все-таки не как таковое вошла, а как переосмысленное, перетолкованное. Формы те же, а содержание иное. Поэтому вот с этой точки зрения может и можно говорить о правопреемственности, но вопрос достаточно дискуссионный. Право в западной традиции понималось и как право в книгах, и как право в действии, как мы сегодня бы сказали, включая и правосознание, и ценности право, ну и то, что в Германии и в России называют реализацией права. И в таком виде право в Романо-германской правовой семье просуществовало до 2-ой мировой войны. После второй мировой войны можно говорить о неких изменениях, а так и революции происходили, и смена неких правовых систем, а вот это некая основа все-таки сохранялась, в конце-концов возвращались к этому. Даже если вы вспомните нашу историю. Право в действие всегда состояло из людей, которые занимались юриспруденцией и законотворчеством, отправлением правосудия, вынесению судебных решений, другими правовыми действиями. Берман считает, что очень важно то, что правовые институты непрерывно развивались, это он особо подчеркивает как свойство западной традиции права способной к росту, развитию. Ну, понятно вам здесь, откуда истоки такой позиции? Способность к росту, причем к органическому росту и что вот это осознавалась уже в 11-12 веках, вот эта способность к росту и развитию. Ну, это тоже из-за позиции, которую подчеркивал ещё Гегель, Маркс Вебер, оценивая вообще западные традиции вообще культуры и восточные. Что к востоку может только приспосабливаться к существующим обстоятельствам, как, например, Китай, а вот запад постоянно трансформируется. Это, конечно, уже устарело. Какие же можно выделить особенности западного права? Мы сейчас об этом говорим именно потому, что они восходят к средним векам. Ну, во-первых, конечно, некоторые из этих особенностей мы и сейчас можем констатировать.

Ну, во-первых, конечно, относительная автономия права. Хотя право остается под сильным влиянием религии, политики, морали, обычая, однако, все-таки аналитически его можно отличить всегда было от религии, морали, обычая, политики. Ну вот к примеру обычай. Конечно, всегда была понятна разница между обычаем, как привычным образцом поведения и обычаем, несоблюдение которого может повлечь юридические последствия. В общем, правосознанию средних веков это понятно было. Так же и политика и мораль, определялись, конечно, законом, но все же это ведь не сам закон. Хотя в других культурах, конечно, можно так сказать, религиозный закон он там ещё круче, например, в мусульманском праве. Хотя во второй половине 20 века эта автономия права утрачивается. В связи с междисциплинарными исследованиями, в связи с тем, что юристы после второй мировой войны не захотели следовать формуле «приказ – есть приказ, закон – есть закон». В связи с тем, что они не захотели больше считать, что небо всегда является чистым для позитивиста, как писал Густав Радбрух. И обратились к религии, морали, к новейшим направлениям в этих сферах, в культурологии, философии, и вдруг право увиделось по-другому. Но все-таки относительная автономия права это относительная черта западного права.

Начиная с 11-12 веков, связано было наличие специального корпуса людей, которые на профессиональной основе занимаются правовыми действиями. Есть профессиональные юристы? Замечательно! Это характерно для правовой западной традиции.

В третьих, эти профессионалы должны получить специальное юридическое образование. И вот с момента того, как стали множиться юридические университеты на западе, и стало престижно юридическое образование, конечно, появился и корпус профессиональных юристов.

Далее и существование самой науки о праве. Причем вот здесь может быть проведена мысль о взаимосвязи науки права и наличии различных правовых учреждений. Потому что вот юристы, которые получают специальное юридическое образование, что делаю? Изучают правовые нормы, правовые учреждения и т.д. В то же время эти юристы пишут разные ученые статьи, трактаты, сочинения в которых оценивают эти правовые нормы, и уже на основе этих трактатов привноситься новеллы в саму правовую сферу, в правовую систему. Поэтому то правовая наука есть составная часть самого права. Потому что, так или иначе это взаимосвязано.

И ещё один момент. Ещё Берман считал, что для западной традиции права характерен правовой плюрализм. Вот то, что все-таки в России не совсем хватало. Что я имею в виду? Сосуществование и соревнование внутри одного общества различных юрисдикций и различных правовых систем. Правовой плюрализм, конечно, проистекал, прежде всего, на западе из диференсации церковной власти от светской власти. Церковное право и светское право – уже правовой плюрализм. Церковь объявила свободу от светского контроля. Свою исключительную юрисдикцию по некоторым вопросам, а по менее значимым вопросам совместную юрисдикцию со светскими властями. И вот граждане подлежали светскому суду, хотя в тоже время по ряду вопросов, например, по вопросам брака, семьи, завещания, духовных преступлений, они подлежали духовному суду. Т.е. один человек мог быть и там и там, т.е. под разными юрисдикциями. Или, например, духовенство. В основном каноническим нормам подчинялось то, что они делают, но представители духовенства подлежали светскому закону, светскому суду по целому ряду преступлений. Не говоря уже о том, что само светское право разделялось на королевское, сеньориальное, феодальное, торговое, городское. Так что один и тот же человек мог подлежать церковному суду по одному делу, королевскому по другому и т.д. и это тоже являлось источником развития, потому что все время вопросы возникали о том, какой суд имеет преимущество, какой закон здесь применим и т.д. Вот это-то и есть правовой плюрализм, о котором совсем в другом смысле в 20 веке напишут как о преимуществе западного права. Вот такой правовой плюрализм укреплял и политический плюрализм и экономический. Жизнеспособность этой традиции подчеркивало то, что к этому всему возвращались.

Основные проблемы юридической науке в эпоху возрождения – реформации науки 14-16 века.

Прообраз науки модерна мы находим в этот период. Мы должны иметь в виду, что новые веяния возрожденческой мысли все-таки до 16 века почти не коснулись правоведения. Все-таки европейский университет, европейские университеты со своими традициями вообще достаточно консервативны, поэтому именно как прообраз нового времени, а именно науки модерна, но если мы пропустим это, то пойдем по протоптанной тропинке, а мне вот все-таки не хотелось бы так идти что бы сделать какие-то выводы. Культурные эпохи достаточно тяжело датировать хронологически. Все-таки больше они отличаются каким – то определенным стилем.

Эпоха возрождения. Но чего возрождения? Возрождение античности? Ну мы же с вами знаем, что она жила все средневековье. И монахи изучали античность, и политику Аристотеля знали. Так что не просто возрождение античности, а иное прочтение античного наследия. Великие географические открытия конца 15 века, изобретение книгопечатанья это имело очень большое значение, образование национальных государств, государство нации, которые сейчас терпит сейчас очень большой кризис, появляются первые ростки рыночных отношение, надежда на силу государства. Не удивляйтесь поэтому тому, что общенациональный интерес у Макиавелли возводиться в высшую ценность и не удивляйтесь тому, что именно в это время происходит становление некой общности между людьми, большей общности, чем наличие единого правителя. Отделение идеи государства от личности правителя, если не происходит полностью, то по крайне мере ростки этого мы видим. Отделения от территории государства, которая до тех пор считалась и ещё будет считаться собственностью правителя и от народа, хотя народ это источник по некоторым схоластическим пока теориям. И все-таки ещё в 15 веке государство – это территория, которой правит государь. В общем, это представление о государстве, о котором мы говорим сейчас, это представление оформится к 17 веку, но начинает это с 14-16 веков. Т.е. начинается процесс переосмысления государства, отделение его как от личности правителя, так и народа, как от лиц, составляющих корпус управляемых, так и от территории. Обычно считаю, что основоположник политической науки нового времени – Макиавелли. Считаю, что он впервые употребил понятие stato. Не res publica, ни civitos, а stato как государство вообще, как политическую организацию общества, как политическое состояние общества. Ну а вот, например, один современный американский исследователь проанализировал использование Макиавелли слово stato и обнаружил: «что на stato никогда не работают, ему не помогают, не служат, не почитают, не восхищаются, не бояться, не любят. К нему что-то присоединяют, на него нападают, им владеют, его захватывают, оккупируют, приобретают, удерживают, его теряют». И вот в 110 упоминаний слова stato Макиавелли 35 раз оно появляется в связи с глаголами: брать, держать, утеривать и т.д. В большинстве других случаях этот термин воспринимается как кем-то эксплуатируемое: оно кем-то возглавляется, создается, увеличивается, его обороняют и только в 8 случаях говориться о stato как об активном субъекте. И то, здесь, скорее всего, речь идет не о действии государства как такого, а о действии правителя. Другие исследователи склоны находить другое, все-таки обнаруживать тенденции более схожего у Макиавелли к ново-европейскому пониманию государства, т.е. как автономного относительно автономного аппарата управления. У Макиавелли главным же образом речь идет о том, как сохранить stato: надо не менять тип правления, не допустить потерю территории, для чего надо иметь большую армию и только некоторые новые идеи появляются. Даже не буду сейчас об этом говорить, так как не о Макиавелли же как таковом речь идет. Но я думаю, что действительно Макиавелли стоит у истоков ново-европейского понимания государства. К чему я сейчас о государстве начинаю говорить, потому ну не можем говорить о юснатурализме, дальше вы увидите, все теории общественного договора. Потому что они не разрывны в 17-18 веках. Конечно, Макиавелли стоит у истоков ново-европейского понимания государства, но не потому что внес в теорию государства существенный вклад, а все-таки потому, что отделил этику от политики. А точнее возродил аристотелевское разделение этика и политики. Но только если у Аристотеля это разделение в рамках единой науки единого знания о мире, так же как и Фомы Аквинского, то здесь уже начинает диференсация наук, и они уже выпадают из этого единства. Но почему все-таки только у истоков ново-европейского государствоведение, потому, что, все-таки у Макиавелли ещё нет понимания государства как о особом социальном институте. а вот отделение политики от этике заслуживает внимания в связи с проблемами возрождения. Отделение политики от морали от религиозной морали. Здесь ведь правитель должен быть морально эластичен по Макиавелли в выборе тех или иных средств для удержания власти. Макиавелли действительно зафиксировал противоречие между реальной политикой или моралью. Но вспомним так же, что он считал, что государство все равно не может существовать без религии. Лучше страх перед богом, чем страх перед атеистическим государем. Лучше страх перед богом, чем обожествление государя. А что здесь нового? Религия должна служит светской политике, а не наоборот. Религия сохраняется, и она должна служить политике, что бы удерживать подданных. Таким образом, это прообраз науки модерна. В эпоху возрождения теологическое мировоззрение, согласно которому все может бог, меняется антропоцентрическим мировоззрением (все может человек). Причем вспомните, ещё в учениях Эпикура складывается учение, в котором акцент делается на свободной воле человека. т.е. антропоцентризм волюнтаристический. Т.е. помимо акцента на человеке, а не на боге, но и делается так же акцент и на воле человеке. Деятельность человека определяется его волей. Продемонстрируем это на цитате Макиавелли: «я знаю, что часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем миром правит судьба и бог. Люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять. Отсюда же делается вывод что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Однако ради того что бы не утратить свободу вою я предположу, что может быть судьба распоряжается лишь половиной наших дел. Другую же половину или около того она предоставляет самим людям». По Макиавелли сильная воля правителя государя вот основа права. Т.е. в контексте именно волюнтаристской идеологии зарождается понимание права как волю суверена, парламента, народа, нации и в перспективе представление о том, что с помощью права (воли) можно решить все социальные конфликты, изменить общественные отношения, и более того переиначить человеческую природу. Провиденцианализм конечно не был сразу же вытеснен. Волюнтаризм даст себя знать постепенно. Но даже Жан Баден, склоняясь к преувеличению воли государя, и то писал, что касается законов божьих, то им подчинены все государи земли и не в их власти нарушать эти законы. Следовательно, абсолютная власть государей и суверенных властителей ни коим образом не распространяется на законы бога и природы. Вот поэтому не может правитель нарушать законы природы. А в следующий раз посмотрим, как антропоцентрический принцип преломился в учениях гуманистов.

Лекция 5 (04.03.2006)

Методологические основы учений гуманистов.

Напомню, о чем шла речь в прошлый раз. Ну, во-первых, об истоках ново-европейского понимания государства. Ново-европейского понимания государства как в перспективе особого социального института, такого института, который не отождествляется с личностью правителя, который не отождествляется с какими-то бы не было другими лицами, например, образующими народ. В связи с этим мы задумались, кажется над тем, что это связано со становлением национальных государств, а вот те хронологические (дедективы?), относящиеся ко всей этой эпохе и, к значительно более поздней тоже, свидетельствуют о постепенном появлении, употребляя современные термины, гражданского общества, т.е. частноправовой сферы отдельно от политической сферы. Т.е. вот независимость государства надо было сначала обосновать, а потом уже, очень скоро, зафиксировать проблемы соотношения гражданского общества и государства, проблему соотношения, наконец, публичного и частного права. Шла речь о том, что для того чтобы отделить изучения государства, её политической сферы в самостоятельную отрасль знания, окончательно конечно это произойдет только у Гоббса, надо было отделить сначала сферу политики от религии и морали, от религиозной морали. Вот здесь все-таки первооткрывателем был Макиавелли. Если, все-таки, первооткрывателем ново-европейского понимания государства с большой натяжкой можно назвать Макиавелли, то отделение политической сферы жизни от религиозно-моральной, от религиозной морали провел именно Макиавелли. Во всяком случае, религию, религиозную мораль он заставлял служить политике, светской политике, а не наоборот. Что уже свидетельствовало как минимум о религиозном индеферетизме. Наконец-то вот в этом мы увидели далее прообраз светской науке нового времени, и светской философии права нового времени. Попытаясь так же выделить такой принцип характерный, конечно, для всей возрожденческой, мы пока говорим о возрождении, возрожденческой правовой мысли, как антропоцентризм. Причем это был все-таки антропоцентризм волюнтаристский, а именно такой антропоцентризм, т.е. акцент делался на человеке. Волюнтаристски – на свободной воле человека. Такого рода антропоцентризм, идея означала «все может человек», а не «все может бог» исторический стиль эпохи. Акцент на свободной воле человека в перспективе уже обозначал проблему дуализма воли и разума, как части мирового разума. А также в перспективе понимание права, позитивного права, и права вообще, как воли, воли суверена, нации, народа и т.д. Вот примерно на этом мы остановились, и далее я хотела бы обратить ваше внимание в рамках этой темы, этого вопроса, на то, что возрожденческий антропоцентризм, волюнтаристский антропоцентризм прямое преломление находил у гуманистов эпохи возрождения. Критерием, моральным критерием, всего сущего в деятельности человека у них выступал личный интерес. Вот, например, у итальянского гуманиста Лоренсо Валлы (этот персонаж, который к нам непосредственно не относиться, поэтому он, наверное, никак не упоминался в качестве других курсов) вот у него, например, добродетель, добродетельная личность такая, которая умеет выбрать между добром и злом, пользой и вредом, исходя из своих собственных, индивидуальных, личных интересов. В общем, земная жизнь должна быть прекрасной и счастливой, поэтому гуманисты обращаются к Эпикуру. Ну, а про Эпикура вы все знаете, эпоха эллинизма, Древней Греции, и акцент впервые на свободе. Внимание, не права в том числе, но на свободе как моральной свободе, духовной свободе, а правовой, свободе политической конечно речи не шло. Говорилось о свободе как о моральной свободе. Помните, личность у Эпикура, человек у Эпикура настолько свободен, свободен от рока, судьбы, от мировых и естественных законов, от этого логоса, что даже и смерти не боится. Свобода понимается как независимость, независимость от судьбы. Помните, у Демокрита всегда атомы движутся в одном и том же направлении, вот, основоположник атомистического учения античности. А у Эпикура, у него видите (мало что сохранилось, только фрагменты), атомы могут отклоняться, т.е. от этого тоталистически заданного пути могут отклоняться, т.е. проявлять, а атомы и есть неделимые, так же как и индивидуум, т.е. обладать свободной волей. Вот и в том глубинном мировоззренческом, методологическом отношении, хотя обычно только на таких, так сказать каких-то приятных для жизни моментах, когда говорят о гуманистах, обращают внимание в связи с обращением к Эпикуру, но для нас с вами мы здесь видим идею индивидуальной свободы, моральной свободы, моральный индивидуализм, пока индивидуализм моральный. Конечно, у гуманистов сочетался этот моральный индивидуализм, т.е. выбирать между добром и злом ради своих собственных, личных интересах, руководствуясь ими. Ну, конечно, вы не думайте, это не такой человек эгоист, который может появиться в некоторых последующих учениях. Нет, считаясь с интересами других лиц, это так сказать союз коммуникации и никто никогда их, в общем-то, не отрицал, разве только Гоббс в его «естественном состоянии», где все одиноки. Конечно, этот моральный индивидуализм сочетался с универсализмом, в том смысле, что отдельная личность она одновременно и космополитична, универсальна со всеми своими особенностями. Здесь достаточно полистать Монтейя, для того, чтобы в этом убедиться.

Гуманисты, выдающиеся гуманисты этой эпохе, конечно, не могли не коснуться в своих работах проблем права, римского права, конечно. Когда речь шла о праве, пока ещё, то это означало только одно, римское право. Вот Лоренсо Валла, ему принадлежит замечательное произведение «Красота латинского языка» и он в этом произведении целый раздел посвятил исследованию языка римских юристов. Он сам не был юристов, но в университете города Павио, где он преподавал риторику, одновременно его коллегами являлись и юристы, которые занимались филологическим анализом юридических текстов. К этому времени относятся создание первого юридического словаря, кстати говоря, ученик Лоренсо Валлы создал первый юридический словарь, который назывался «О значении слов». А другой ученик Лоренсо Валлы даже написал первую историю римского права. Но вот что любопытно: юристы-гуманисты критиковали юристов-догматиков (глоссаторов и постглоссаторов, использующих схоластические методы). Критиковали они их за используемые им методы толкования римского права. Но вы возразите: гуманисты ведь тоже занимались толкованием римского права. Но вот в чем разница. То о чем я сейчас буду говорить, несомненно, обогатило юриспруденцию, как, возможно, обогатят пока ещё только появляющиеся юристы этого направления в 21 веке. Юристы-гуманисты занимались юридическими текстами не как юристы в традиционном понимании, а как филологи. Т.е. занимались изучением права как продуктом духовной деятельности, как одной из сторон духовной жизни Древнего Рима. Не просто интерпретировали тексты, а интересовались ими как духовным продуктом жизни римлян. Юристов-гуманистов не интересовала практическая юриспруденция. Они критиковали глоссаторов и постглоссаторов, но не только за схоластические методы, в чем ещё нам надлежит разобраться, но и за то, что те трудились, занимались, как мы бы сегодня сказали теорией права только для того, чтобы решить те или иные практические задачи. Уже не далек тот час, когда, как сказал Федор Торановский: «что вот уже где-то со второй половины 16 века юриспруденция перестает быть служанкой суда». Вместе с юристами-гуманистами юриспруденция не хочет быть служанкой суда, т.е. решать и только заниматься практическими проблемами и во имя этого изучать и интерпретировать тексты римского права. И не удивительно, что один из юристов-гуманистов этого времени Куяций (это 16 век) он впервые и попытался обосновать отделение теоретической юриспруденции от практической юриспруденции. Ну, я несколько осовременниваю сейчас это, точнее сказать освободить изучение права от только практического использования юридических формул юристами-догматиками.

Что качается схоластических методов, то я не думаю, что стоит преувеличивать вклад в правоведение, да и в другие науки, гуманистов как будто бы ниспровергателей схоластики. Они все равно оставались во власти схоластической традиции, она была велика. Потом, так сказать, сквозь серую обыденность и заданность детерминистского толка позитивизма выразилось, она была кончено великой и, они, конечно, оставались во власти схоластической традиции. Критиковали они схоластов, юристов-догматиков, глоссаторов и постглоссаторов, скорее всего, просто за то, что те вульгарной латынью. Не той классической латынью, о красоте юридического языка, которой писал Лоренсо Валла, а писали вот этой вульгарной латынью.

Кроме того, здесь нужно подчеркнуть то, что предметом изучения оставалось Римское право. И юристы-догматики, неосхоласты и юристы-гуманисты изучали римское право и только римское право. И даже к школе систематиков, уже 16 века, это можно отнести, которые, все-таки, пытались иное, другое философское обоснование дать экзегезе (толкованию) и систематической обработке права, чем схоластическое, но все равно оставалось предметом изучения только римское право.

В процессе этой беседы о проблемах эпохи Возрождения мы встречались с Макиавелли. Макиавелли был ещё жив, находился в изгнании, когда папский престол получил Джованни де Медичи, который стал Папой под именем Льва 10. Он, как и другие Медичи, был покровитель искусств и пышные празднества папский престол устраивал, театральные, балетные представления. Некоторым это очень нравилось. Вообще ездили к папскому столу для того, что бы убедиться в этом, посмотреть это. А другие резко осуждали это, такую вот показную роскошь, мол, это не к лицу Папе. Но казна-то пустела, и что же предпринял Папа? Он придумал, что надо торговать индульгенциями. Индульгенция – милость. В общем, проявить милость к грешникам. Если купишь грамоту, заверенную Папой, то таким образом можешь быть уверен, что тебе отпускаются все твои грехи. Доминиканцы, кстати, этим делом занимались, но нас сейчас не они интересуют, а то, что впервые выразил протест против этой дьявольщины, торговли индульгенциями, магистр искусства, преподаватель Лютенбергского университета, а потом монах Лютенбергской свободной церкви и настоятель её, Мартин Лютер. Он обратился сначала к 4-м епископам для того, что те поддержали его в борьбе вот с этим делом дьявольским, торговлей индульгенциями, но те отказали ему, и тогда он 31 октября 1517 года приколотил к двери церкви свои знаменитые тезисы против индульгенции. И этот день, 31 октября 1517 года, стал первым днем реформации, немецкой реформации. В чем же главный смысл учения Лютера? Главным смыслом учения Лютера состоял в том, что спасение может придти только на пути личной веры, а не веры в авторитеты, например, в Папу Римского. Только на пути личной веры человек причастен к богу своей совестью и при этом единственным источником, по средствам которого верующим сообщается благодать бога является священное писание, евангелие. Поэтому церковь эта называется не только лютеранской, но и евангелической. Следовательно, надо вернуться к простате евангельского учения. Главным оплотом в других странах, во многих странах, протестантизма был кальвинизм (основоположник – Жан Кальвин). Лютера и Кальвина объединяла, прежде всего, идея личного труда. И тот и другой не уставали повторять слова апостола Павла: «не трудящийся да не ест». Верующий должен провести свою жизнь в личном труде, это некий аналог монашеского аскетизма. Таким образом, можно сказать, что моральные, как они не расходились гуманисты и представители реформации, но моральный индивидуализм гуманистов, в том числе и юристов-гуманистов, дополнялся в эту эпоху религиозно моральным индивидуализмом протестантского толка. Это должно помочь нам принять индивидуалистические идеи правопонимания 17-18 веков. Ещё, конечно, идея формального равенства, потому что в этом для всех равный личный труд утверждал и, в правопонимании, для всех равный, и богатый должен также трудиться как бедняг, идею формального равенства.

Ну а рационализм? В литературе утвердился взгляд, что рационализм естественного права 17-18 веков порвал со схоластикой. Но у меня возникает вопрос: обязан ли этот рационализм протестантизму? Мне кажется, что это вопрос спорный. Хотя, все-таки, наверное, нет, я думаю, нет. Здесь это другое направление, потому что все-таки и Лютер говорил, что разум – невеста дьявола. Смысл учения Кальвина все-таки в том, что все равны и мудрец, даже лучше, что обычный, простой человек, который своим трудом занимается, но верит. Он даже предпочтительнее. Поэтому он говорил о дерзости разума, о дерзости мудрствующего. Но это не наши проблемы, а истории философии.

Я уже говорила о том, что новые веяния все-таки университеты не воспринимали до поры до времени, но вот не случайно все-таки гуманистов, юристов-гуманистов называли диссидентами своего времени. А вот первый опыт применения университетской науки все-таки к сфере права, точнее, к сфере политики и права, принадлежит Жану Бадену. Вот это все-таки первый опыт применения университетской науки, которая вот столько времени почти не воспринимала новые веяния, несмотря на все труды юристов-гуманистов. Жан Баден – 2-ая половина 16 века, современник гугенотских войн. Был адвокатом, прокурором. Баден один из первых обосновал деизм (религиозно-философское воззрение, распространенное в эпоху Просвещения, согласно которому Бог, сотворив однажды мир, не принимает в его судьбе какого-либо участия и не вмешивается в течение событий). Сейчас переведена его работа «метод легкого изучения истории» и к нему восходит идея, взятая на вооружение особенно в 17 – 18 веке чистого и непрерывного прогресса. И, конечно, Баден разрабатывал идею государственного суверенитета. Это и есть основная идея его работы, которая называется «6 книг о государстве». Баден пытался, как позже Гроций и Гоббс, сделать шаг на пути к ново-европейскому понимании. Он никак не хотел признать, что народ – источник власти. Нет, это не так. Сначала, конечно, у народа власть, но потом, нет. Суверенное государство, защищающее права автономной личности и утверждающее мир в религиозной, моральной, политической сфере. Баден определял государство как правовое (справедливое) управление многими семьями суверенной мощью. Стоит у истоков понимания государства и суверенной власти, как такой, которая отличается от народа, установившего эту власть и от любых должностных лиц, которые осуществляют эту власть в данный момент времени. Начиная с Бадена чаще всего уже становиться безразлично, какая форма государства. Да любая, монархия, аристократия, демократия. Кому принадлежит суверенитет? Желательно, конечно, монарху, потому что куда больше отрицательных черт у аристократии, а тем паче у демократии. Но, в принципе, сама форма государства, и у Бадена и у Гроция и у Гоббса, т.е.у представителей абсолютистской традиции уже не так важна. Помните как у Бадена суверенитет – един и неделим, независим, никакого разделения властей, т.е. отдать абсолютно прочную политею.