Феноменологический подход в социально - гуманитарном познании

1.Феноменология и социально - гуманитарное познание.

2.Феноменологический подход в историческом исследовании.

Феноменология разрабатывалась Э. Гуссерлем как теоретическая философия познающего сознания. Многие современные ее исследователи отмечают многоплановость теоретико – философского пространства феноменологии. «Гуссерль – Янус двуликий или даже многоликий. То он, как будто углубляет картезианский «ego cogito», то говорит на языке платонизма, то ставит вопрос об условиях возможности объективного познания в стиле неокантианцев», пишет Р. Хаардт (10). Открытость феноменологической установки к многообразию модусов бытия сознания, видимо, и явилась одной из главных причин популярности феноменологии в двадцатом столетии.

В социально – гуманитарном познании феноменологический подход показывает свою познавательную продуктивность в нескольких контекстах: во-первых, как способ ограничения идеологической ангажированности социальных наук (установка: «Назад к вещам!); во-вторых, он позволяет рассматривать гуманитарное знание как бытие сознания в культуре; в-

третьих, нацеливает социальное познание на достижение всеобщих идеалов теоретического познания - сущность и объективность. В то же время феноменологическая методология позволила усилить интерес к обыденным формам социального знания и познания.

Задача феноменологической теории заключалась в выделении и описании точек конституирования смысла, процесса возникновения объективно – сущностного знания о вещах. Если в самом обобщенном виде попытаться дать ответ на вопрос: «Как мыслит и познает феноменолог ?». Придется сформулировать ряд принципов (точек конституирования смысла), которые организуют его сознание в пространстве и времени познавательной деятельности. Это принципы: сущности или «чистых структур»; очевидности и синтезирующей деятельности сознания.

Принцип сущности включает в себя парадигму «чистого» сознания. Сущностный анализ начинается с того, «отделяется» все, что не следует смешивать с предметом, подлежащим исследованию. Сознание вступает в горизонт эйдического анализа – «прохождения» через призму всеобщего категориального ряда, при этом по возможности блокирует установки психологизма и обыденных представлений. Феноменологический анализ – это работа прояснения смысла, создание условий для видения «чистых структур» или сущностей познаваемых вещей. Гуссерль считал, что научное исследование форм, в которых сознание мыслит предметное, выявляет его как «значимое» и «действительно существующее» [3]. Особое значение для активации самораскрытия сущности имеет феноменологическая рефлексия. Н.С. Мотрошилова отмечает, что феноменолог должен научиться с полным доверием использовать опыт собственного самонаблюдения, уметь осознавать собственную предрассудочность (установки познающего сознания) и быть способным пробиваться к «изначальным» и производным актам сознания [7].

Принцип очевидности для феноменолога предполагает: во-первых, однозначную выразимость в языке результатов обращения к «самим вещам» (использование нормативных правил очевидности в науке и, прежде всего, правило обоснованности). Во-вторых, в феноменологии поле принципа очевидности расширяется до процесса, где рационально-логические способы познания «соединяются» с формами интеллектуальной интуиции.

Феноменолог всегда исходит из синтетического единства познания.

Принцип активной синтезирующей деятельности сознания включает в себя

идею конструирования сознанием познаваемой реальности как выстраивание в разуме, как синтетический взгляд, который «возвращает жизнь» анализируемым объектам, как теоретическую жизнь.

В историческом познании феноменологический подход особенно продуктивен в следующих направлениях исторических исследований: первое

– это использование методологии феноменологической герменевтики при анализе исторических источников; второе – при изучении ментальностей определенных социальных групп; третье – анализ универсальных структур сознания в культуре (миф, утопия, теория и т.д.).

Герменевтические формы феноменологического подхода развивал Г.Г. Гадамер. Он рассмотрел процессы понимания истории как познавательные герменевтические операции с текстами культуры и указал, что герменевтически ориентированный разум сосредотачивается на четырех основных структурах познающего сознания: смысл, интерпретация и язык. Интерпретатор всегда существует в конкретном времени культуры и обременен ее предрассудками, образующими предварительную установку или настроенность сознания. Избавится от предрассудочности невозможно но, сознавая ее, стоит стараться представить текст в его «инаковости» - принадлежности к другой культуре, благодаря чему текст предстает в своей особенности и появляется возможность реализации его предметной истины, отличной от наших предменений. Гадамер считал, что, понимая текст, интерпретатор должен стремится понять ту же самую суть, которую сотни лет назад пытался понять автор текста. При этом важно не только реконструировать мыслительные подходы автора текста, здесь необходим

«диалог двух субъектов по поводу некоторого общего волнующего их обоих дела» [1].

Основной методологической формой герменевтической интерпретации текстов культуры является диалог. Он может быть продуктивно развернут в историческом познании при соблюдении следующих условий:

а) Признание инаковости текста и поиск согласия с ним.

б) Осознание своей предвзятости по отношению к тексту.

в) Умение спрашивать текст (уровень вопросов обеспечивает глубину ответов).

г) Непрерывная рефлексия своей интерпретационной и смыслооткрывающей деятельности.

Историк, обращающийся к изучению сознания общества, обращается к феноменологическому подходу, во-первых, когда исследует сознание со стороны структур, конституирующих его содержание; во-вторых, исследуя историю культуры как феномен ментальностей социальных групп и, в- третьих, обращаясь к «феноменологии» историков, то есть к рефлексивным актам их самосознания.

Феноменологический подход самими историками пока осваивается не очень широко, на него чаще только указывают. Первой, по настоящему глубокой работой, в этом направлении можно назвать статью А.Л. Юрганова:

«Опыт исторической феноменологии» в журнале «Вопросы истории»

2001,№9. Он пишет: «В аксиоматическом плане … три осознанных «отказа, воздержания» от собственного «Я» дают первичное (и аксиоматическое) оформление исторической феноменологии как метода изучения истории и культуры, основанного на идее беспредпосылочного анализа смыслополагательной сферы человека» (11). Под «тремя отказами» Юрганов подразумевает отказ от психологизма, теоретического абсолютизма и естественнонаучной установки современного сознания. Он также полагает необходимость выделения познавательных границ исторического исследования. Утверждения эти, несомненно, продуктивны для развития методологии исторического познания. Однако, рассматривая миф как универсальную структуру сознания общества, Юрганов, на наш взгляд, нарушает принцип конкретности в историческом анализе.

Миф действительно можно рассматривать как бытие человека, создающего свое пространство смыслополагания, но только в конкретных исторических рамках культуры, в сознании конкретных групп людей. Хотя, Лосев А.Ф. в «Диалектике мифа» утверждает, что мифологична и наука, но это он делает для того, выделить структуру веры и бессомнительности в сущности мифологического сознания. Миф может быть одной из многих

«опор» сознания ученого. А.Л. Юрганов рассматривает миф как картину мира, имеющую свою «раму», но эта «рама» скорее стереоскопическая картина «всеобщего оборотничества» и циклического восприятия времени. Это такой уровень восприятия мира, на котором человек полагает его «по аналогии» с собой. Это свойство мифического сознания отмечал еще Френсис Бэкон, указывая на него как на «идол рода», то есть форму, замутняющую разум на пути к объективной истине. Миф как основная структура, организующая сознание и культуру общества, был характерен для

первобытного общества. Это очень хорошо показал Э.Б. Тайлор в работе

«Первобытная культура». В современной культуре миф часто играет роль превращенных форм сознания, замещая аналитическое теоретическое знание. Он становится инструментом манипуляции сознанием масс. Феноменолог должен суметь увидеть поливалентную структуру мифа в сознании общества.

Только выходя своим сознанием за рамки мифологической картины мира, человек обрел философию и науку. Наука мифологична потому, что в сознании ученого есть структуры бессомнительности и веры. Они «питают» его интенциональность, направленность на предмет исследования. Но принцип истины, как главная цель научного познания «противопоказан мифическому сознанию. На наш взгляд, существо феноменологического подхода заключается как раз в умении «видеть» и различать разные структурные единицы в сознании общества. В понимании сознания общества имеет большое значение такая форма – структура как утопия. Историк не может не заметить как христианская мифичность народного сознания ранних периодов средневековья сменяется формами христианской утопии, которые определяли сознание участников реформационных процессов Европе 15-17 веков.

К универсальным структурам сознания общества можно также отнести социальные идеалы, социальные стереотипы, разные типы ментальностей и превращенные формы сознания общества. Без понимания преобладающих структур в сознании той или иной социальной группы, трудно понять мотивацию ее деятельности. Так утопизм как важная структура в сознании русской интеллигенции позволяет многое объяснить в характере ее деятельности.

В методологии феноменологического исследования историком могут быть продуктивно использованы поиски и описания кодов сознания общества в конкретных культурах. Примером может служить исследование Д.С. Раевского «Модель мира скифской культуры».- М.,1985. Кодом скифской культуры у него выступает звериный стиль. Исследуя конкретные исторические состояния культуры феноменологически, историк ищет ответ на вопрос: «Что позволяет представить текст культуры в его «инаковости », то есть конкретной историчности?» Г. Гадамер в качестве таких условий выделил традицию язык . Нам кажется важным отметить в этом ряду стиль мышления конкретной эпохи. Стиль и традиция в любой культуре образуют поле коммуникативного пространства и творчества, а также способов его

интерпретации. Стиль образуется в сфере технологических горизонтов культуры. Он помогает историку получить ответ на вопросы: «Как это делали? Как мыслили? Как выражали в языке?»

Феноменологическая направленность в историческом исследовании предполагает серьезную работу с языком изучаемой эпохи. Она включает операции прояснения первичных «чистых» смыслов исторических понятий, которые позволяют увидеть, как в процессе исторического развития понятия меняют свое первичное содержание. Так, достаточно семантически и исторически прояснять понятие «демократия», как становится ясно, что

«власть народа» осуществляется в развитых механизмах контроля общества над исполнительной властью, а вовсе не выборности и гласности, хотя и они тоже необходимые условия демократии, но структура «власти народа» в контроле и развитости его форм.

Рефлексивный контекст в феноменологическом историческом анализе имеет два основных плана: методологический и субъективно-творческий. Методологическая рефлексия - необходимый компонент в развитии любой области науки. Еще в конце 19 века В.О. Ключевский говорил о необходимости развития методологического сознания российских историков. В ХХ веке активно развивалась диалектико-материалистическая методология в историческом познании. Конец ХХ века ознаменовался в России методологическим бумом. Историки обратились к поискам новых продуктивных методологий, в том числе и феноменологической.

Субъективно-творческий план феноменологического подхода связан изучением жизни и мышления талантливых ученых историков. Изучение их дневников, воспоминаний, работ по методологии истории позволяет представить методологические пути и теоретический инструментарий исторической науки.

Литература:

1. Бэкон Ф. Соч. в 2-х т. М. 1977-1978.

2. Визгин В.П. История и метаистория. // Вопросы философии 1998,

№3,с.108.

3. Визгин В.П. Методологические принципы и научно-исследовательские программы. В кн. Методологические проблемы историко-начных

исследований. М.1982.

4. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. Становление развитие первых научных программ. М. 1980.

5. Лакатос И. Методология исследовательских программ. М. 2003

6. Методологические проблемы современной науки. М. 1979.

7. Меркулов И.П. Методология исследовательских программ и проблемы логико-методологического анализа развития знания. В кн. В поисках тории

развития науки. М. 1982.

8. Основы философии науки. Ростов на дону. 2004.

9. Розов Н.С. Познавательные средства теоретической истории и макросоциологии. В кн. Разработка и апробация метода теоретической истории. Новосибирск. 2001.

10. Семенов Ю.И. Философия истории. М.2003.

11. Философия. Ред. Губина В.Д. и Сидориной Т.Ю. М. 2004.

12. Филипсон М. Феноменологическая философия и социология. В кн.

«Новые ноправления в социологической теории». М.1978.

13. Степин В.С. Структура теоретического знания и историко-научные реконструкции. В кн. «Методологические проблемы историко-научных исследований». М. 1982, с..148.

Рациональность социально-гуманитарного познания

Коммуникативность в социально-гуманитарных науках

Генезис социально-гуманитарного познания связан с воплощением в нем различных типов и форм рациональности. Основными особенностями классической рациональности являются субъект-объектный характер

познания, отрицание его социокультурной природы, признание его рационально-эмпирического характера, отрицание иррациональных факторов, вера в возможность достижения истинного знания. При этом истина понимается как достоверность, соответствие объекту, его точная репрезентация. В рамках данного типа рациональности субъект познания предстает как «человек вне мира». На начальной стадии своего формирования ряд социально-гуманитарных дисциплин (социология, психология), пытаясь соответствовать идеалам естественнонаучного знания, ориентировались на классический тип рациональности. Идеал «позитивной» социальной науки был нацелен на «подчинение воображения наблюдению» (О. Конт), открытие социальных законов. Однако характерные особенности объекта социально-гуманитарного познания (общества, индивида), не могли быть описаны без противоречий в рамках данной модели. Историчность объекта исследования, отсутствие жесткого детерминизма в его развитии, включенность субъекта познания в объект требовали иных исследовательских установок, воплотившихся в неклассической и постклассической рационалистических моделях.

Неклассическая научная рациональность основана признает активность субъекта в процессе познания, его социальную и культурную обусловленность, исторический характер этого процесса; не отрицает влияние внерациональных факторов. Истина конституируется на путях априорности, логической непротиворечивости, языковой правильности. Субъект познания в контексте неклассической модели – «человек в мире».

Постнеклассическая рациональность основывается на принципах нелинейности, индетерминизма, отрицании универсальных ценностей и стандартов как в научном познании, так и в целом, в социальной практике. Происходит размывание дисциплинарных границ науки, все большее значение приобретают комплексные проблемные исследования, делается акцент на мультипарадигмальности наук, а в качестве принципа методологии признаются плюрализм и анархизм. Истина приобретает интерсубъективный характер, выступает продуктом взаимодействия исследователей. Таким образом, проблема межличностного взаимодействия ученых, интеракций в рамках научных сообществ и за их пределами, становится ключевой проблемой эпистемологии.

Коммуникативные аспекты научной деятельности представляют собой большую значимость наряду с ее познавательными, социально-

психологическими, организационными, методологическими аспектами. Коммуникативность научного знания отражает социокультурную природу научно-исследовательской деятельности, ее тесную связь с социально- историческими факторами, включенность науки в культуру общества в целом [7]. Коммуникативный характер социально-гуманитарного познания обусловлен самой его природой. В рамках анализа данной проблемы можно выделить следующие уровни проявления коммуникативной природы социально-гуманитарных наук: социально-гуманитарное знание как интерпретация; как конвенция в рамках научного сообщества; идеологический характер коммуникации, проникновение через ее структуры властных императивов.

Неокантианство постулирует дихотомию естественных и гуманитарных наук: «науки о природе» нацелены на исследование явлений и процессов материального мира, в «науках о духе» материалом выступают источники (исторические, этнографические, археологические и т.д.), на основании которых исследователи устанавливают факты, систематизируют их, отделяя существенное от несущественного. В качестве критерия этого отделения выступают ключевой методологический принцип неокантианства отнесения к ценностям, дополненный принципом «свободы от оценок» (М.Вебер). Этот выбор осложняется проблемой недостаточности фактов, их несовпадением с источником (история), хотя могут быть и ситуации совпадения (соцопросы, произведения искусства).

Текст является опосредующим звеном во взаимосвязи субъекта и объекта в социально-гуманитарном познании. Признаки текста: знаковость (фиксация текста в виде определенной системы знаков, символов), отграниченность, структурность, тематическое единство, обусловленное авторским замыслом. Текст – любая знаковая система, которая является носителем смысловой информации. По словам М. Хайдеггера, «естественно- научному эксперименту соответствует в историко-гуманитарных науках критика источников» [12, c.45], т.е. текстов различной природы. В данном случае объектом исследования выступает автор, а субъектом – интерпретатор, а социально-гуманитарное познание может быть представлено как вторичное отражение социальной реальности, опосредованное текстами.

По мнению М.М. Бахтина, предмет социально-гуманитарных наук –

человек – выразительное и говорящее бытие, а гуманитарные науки – это

науки о человеке в его специфике, а не о безгласной вещи [1]. Критерием научности является не точность и достоверность познания, а глубина проникновения. Акт познания предполагает, таким образом, как активность познающего, так и активность познаваемого, умение познать и умение выразить. Текст является действительностью мыслей, переживаний. Если естественные науки нацелены на вещи, их свойства и отношения, то гуманитарные – на тексты, которым присущи значение, смысл, ценность. Текст включает в себя как некий замысел (интенцию) и его осуществление, характер взаимодействия которых и определяет характер текста. Он носит диалогический характер, имеет двухполюсную структуру, составляющими которой являются контекст (то, что находится вне текста) и, собственно, сам текст как индивидуальное, неповторимое явление. В изучении текста исследователю отводится активная роль: воспроизведение текста (чтение, исполнение, цитирование), которое представляет собой новое явление в жизни текста, являющегося не застывшей структурой, а процессом его воссоздания и восприятия. «События жизни текста» всегда разыгрываются на рубеже двух сознаний, двух субъектов, взаимодействия текста и контекста

[2].

Задачей социально-гуманитарных наук является объективация субъективных смыслов. Любой текст – источник множественных толкований и пониманий, а его авторское понимание – только одно из них. В понимающей социологии М. Вебера содержится мысль о влиянии интерпретации на интерпретатора. Интерпретация имеет познавательную ценность, способствует восприятию ценностей, расширяет духовный горизонт интерпретатора, оказывает влияние на его интеллектуальный, моральный, эстетический уровни.

Возможность множества интерпретаций ставит вопрос о характере истины, устанавливаемой в ходе данной познавательной процедуры. По мнению П. Рикера, интерпретация представляет собой единство истины и метода, реализует целостность семантического, рефлексивного и экзистенциального планов. Множественность и конфликт интерпретаций не являются недостатком, а выражают сущность интерпретации, обусловлены лежащей в ее основе текстуальной полисемией.

Таким образом, интерпретация выступает в качестве базовой процедуры социально-гуманитарного познания [7]. Она представляет собой метод перевода формальных символов, понятий, художественных образов на язык содержательного знания. В качестве фундаментальной операции познавательной деятельности субъекта интерпретация получает разработку в герменевтике, семиотике, понимающей социологии.

Одно из центральных мест в исследовании научной деятельности занимают вопросы профессионального общения ученых – научной коммуникации. Коммуникация в науке представляет собой исторически сложившуюся целостную систему взаимосвязанных компонентов (формальных, неформальных, устных, письменных, межличностных, массовых и т.д.). Можно выделить два плана функционирования системы научной коммуникации: информационный и социально-организационный. В информационном плане коммуникацию целесообразно рассматривать в процессе движения информации в науке, в качестве подсистемы движения научной информации. Эта подсистема разворачивается на всех этапах познавательного цикла (сбора информации, процесса исследования, получения новой информации). На данном уровне формами взаимодействия ученых выступают общение для получения информации, сотрудничество в исследовании, соавторство и т.д. [8].

В социально-организационном плане акцент сделан на социальных функциях научной коммуникации. В процессе общения ученых происходит не только движение информации, но и устанавливаются определенные социальные отношения: решаются вопросы о приоритете, о научном престиже, происходит стратификация научного сообщества, причем форма и многообразие возникающих социальных отношений специфичны для различных уровней объединения ученых – от лаборатории и института до совокупности ученых некоторой дисциплины или научным сообществом в целом.

Хотя наличие коммуникации между учеными относительно их работы и ее результатов признавалось существенной характеристикой научной деятельности, объектом специального анализа научная коммуникация стала сравнительно недавно (конец 50 – начало 60–х гг. 20 в.) в связи с задачами разработки крупномасштабных систем научно-технической информации, с широким применением механизации и средств вычислительной техники. При этом предметом исследования выступали формальные, зафиксированные формы коммуникации, ее неявные аспекты не учитывались.

Основанием различения формальной и неформальной коммуникации является их отношение к документально зафиксированным формам научной информации, и прежде всего к принятым в ту или иную историческую эпоху формам публикации научной литературы. В рамках формальной коммуникации различают ее первичные и вторичные формы. К первичным относятся научная статья, монография, тезисы, доклады, опубликованные переводы научной литературы, письма в редакцию, к вторичным - рефераты научных статей и книг, обзоры литературы, рецензии, списки аннотаций и тематические библиографические списки.

Известный науковед Д.Дж. Прайс установил, что статья в научном журнале с конца 18 века и в течение долгого времени являлась основным средством коммуникации. Исторически более ранними средствами оперативной коммуникации были письма (сама статья первоначально представляла собой письмо в редакцию журнала), более поздними – монографии [11]. В настоящее время ученые зачастую обращаются за оперативной информацией к рефератам, а не к самим статьям. Таким образом, коммуникационная система науки каждый раз пополняется новыми средствами, однако старые при этом не исчезают – изменяются их функции, но они сохраняются в рамках целостной системы.

Помимо формальных аспектов научной коммуникации, все большее внимание уделяется ее неформальной стороне, включающую в себя неявные, непланируемые формы, а также межличностное общение. Так, в качестве преимуществ межличностной неформальной коммуникации отмечаются ее оперативность, избирательность (адресность), наличие в ней немедленной обратной связи, возможность сообщения с ее помощью неформулируемого другими средствами содержания, оценка и синтез, извлечение прикладного смысла. Г. Мензел делает вывод о том, что наука в настоящее время не только зависит от неформального общения ученых, но «и впредь будет испытывать большую нужду в неформальной коммуникации, включая и коммуникацию, которая не планируется индивидами» [6, c.16]. По данным исследований, около 80 % информационного потока поступает к ученому от других исследователей на стадии, которая предшествует формальной коммуникации, по неформальным каналам – в ходе бесед, конференций, семинаров, препринтов и других компонентов «невидимого колледжа». Статья и коммуникация перекрывают друг друга лишь на 20 % [11].

Все научные дисциплины имеют некоторый массив и свой золотой архив, но естественнонаучные дисциплины имеют к тому же и резко очерченный передний исследовательский край. Естественнонаучное знание позитивно, оно в высокой степени определено и надежно, именно это делает естествознание «жестким», в то время как социально-гуманитарные дисциплины являются «мягкими». В естественнонаучных дисциплинах любой полученный результат можно игнорировать или признавать лишь в какой-то степени, но коль скоро он предложен и хотя бы частично признан, с этого момента он трактуется как данность и быстро надстраивается другими результатами. Научные статьи при этом перерастают рамки национальной или личной собственности, становятся частью интернационального исследовательского фронта, входят в свое время в научный архив и постепенно встраиваются в тот массив знания, который выражен в книгах. Пока научные статьи находятся на переднем крае исследований, они, как это следует из анализа сетей цитирования, ведут себя так, как если бы они были кусочками разрезной картинки-мозаики. Каждая статья с одной - двумя недавно опубликованными статьями, служит отправным пунктом для новых исследований, так что старое знание питает новое в постоянном и быстром темпе, что вызывает экспоненциальный рост научной литературы. Однако для социально-гуманитарных дисциплин, хотя и здесь каждый новый элемент знания связан с более ранними результатами, эта связь выглядит менее тесной, а сам массив знаний оказывается менее объединенным и более рыхлым [11].

В этой связи приобретает особую значимость проблема научных конвенций в социально-гуманитарном познании. Конвенция является базовой познавательной операцией, предполагающая введение норм, правил, знаков, символов, теоретических систем на основе договоренности и соглашения субъектов познания. Проблемы научных конвенций исследовались в работах А. Пуанкаре, П. Дюгема, К.Поппера, М. Вебера, Р. Карнапа, У. Куайна и др., причем, ее исследование относилось преимущественно к естественнонаучному знанию. Конвенции в познавательной деятельности отражают ее коммуникативный характер, научные понятия, гипотезы, методы, обретают значимость при их коллективном принятии. По мнению Ст. Тулмина, индивидуальная инициатива может привести к открытию новых истин, развитие новых понятий – это дело коллективное. Конвенции принимаются и функционируют в условиях профессионального согласия (консенсуса) или несогласия (диссенсуса). Под консенсусом понимают степень согласованности в научном сообществе относительно теоретических и методологических стандартов, системы ценностных предпосылок. Следует отметить, что высокая степень консенсуса не является гарантией результативности исследования, в связи с чем особое значение приобретают сами конвенциональные процедуры [7]. Гуманитарное познание традиционно характеризуется невысоким уровнем консенсуса в силу мультипарадигмальности, условности и неоднозначности многих понятий, гипотез.

К проблеме консенсуса и диссенсуса в науке обращался американский философ и методолог Л. Лаудан («Наука и ценности», 1984). Анализируя феномены высокой степени согласия в науке 20 века (40-50-е годы), вспышки научных разногласий (60-70-е годы), он объясняет возникновение и взаимопереход консенсуса и диссенсуса в науке. При этом Л. Лаудан отмечает, что если в естественных науках большая часть ученых находится в высокой степени согласия относительно фундаментальных компонентов знания, то в социально-гуманитарных науках разногласия приобретают характер «эпидемии». Согласие достигается на трех уровнях: фактическом, методологическом и аксиологическом [7].

Одной из основных тенденций постпозитивизма стало

«коллективистское» понимание субъекта научного познания. Стиль мышления, включающий ценностные ориентации наряду с понятийными

«каркасами», детерминируется научным «сообществом» и выступает как

«априорное» условие научно-познавательной деятельности. Научные коммуникации, институциональная организация науки, научные традиции, профессиональное обучение способствуют формированию стиля мышления, научных «парадигм».

Известнейшая постпозитивистская концепция научных революций Т. Куна не оставляет без внимания и коммуникационные аспекты развития науки. Это выражается в идее конкуренции парадигм как конкуренции научных сообществ, конкуренция между различными группами научного сообщества приводит к отрицанию некоторой ранее общепринятой теории или к признанию другой. Немаловажное значение Т. Кун придает формам критики, научным спорам, являющимся неотъемлемой частью коммуникации научных сообществ. В качестве основных форм критики выделяются рациональная и нерациональная критика. Рациональная критика опирается на основания, не подлежащие критике (такая критика имеет место тогда, когда ставятся под вопрос частные действия или компетенция ученого, но не

основания его деятельности). Нерациональная критика возникает только в моменты кризиса, когда основы соответствующей области оказываются под угрозой [4. Рациональность связывается только с критикой первого рода, а следовательно, с решениями научного сообщества (на самом же деле - лидерами, авторитетами, небольшой группой экспертов, которые навязывают свое понимание рациональности - через систему профессиональной подготовки и обучения - остальным членам научного сообщества). Рациональность становится продуктом научных конвенций [10].

Успех парадигмы определяется тем выбором между парадигмами, который совершают люди, работающие в науке. И этот выбор обусловлен отнюдь не только “когнитивными” факторами, он зависит от человеческих пристрастий, убеждений, авторитетов, социально-психологической атмосферы и традиций “научных сообществ”, а также от многих других “внешних” по отношению к науке воздействий социально-культурной среды [10]. Ситуации, в которых совершается такой выбор, Т. Кун называл “экстраординарной” или “революционной” наукой [4.

Последний вывод особенно болезненно затрагивал убеждения тех, кто видел в научном развитии объективную логику и верил в прогресс, состоящий в увеличении истинного знания [10]. Т. Куну пришлось разъяснять, что он выступает не против рациональности, а против ее узкой трактовки, против отождествления рационального и логически-нормативного анализа. Расширение рациональности, к которому призывал Т. Кун, заключалось в привлечении социально-психологических характеристик научных сообществ для описания радикальных изменений в науке. Цель ученого, утверждает Т. Кун, не истина (этот термин вообще мог бы в принципе быть исключен из описаний научной деятельности), а решение концептуальных или инструментальных "головоломок". Успех вознаграждается признанием соответствующего научного сообщества, мнение людей, не включенных в это сообщество, вообще не учитывается или учитывается в незначительной мере. Таким образом, вопрос о рациональности деятельности ученого решается в зависимости от двух факторов: практического успеха и оценки этого успеха в кругу единомышленников. Поэтому, с одной стороны, научное сообщество крайне консервативно в своих оценках собственной рациональности (ибо эта консервативность - условие единства и общности), с другой стороны - оно настроено почти всегда на полное отрицание "чужой" рациональности,

претендующей на решение тех же вопросов, над которыми ломают головы члены данного сообщества.

Благодаря работе Т. Куна «Структура научных революций» понятие научного сообщества прочно вошло в обиход всех областей науки. И сама наука стала мыслиться не как развитие системы идей, а как результат деятельности научного сообщества. Понятие «научное сообщество» достаточно распространено в современной социологии науки. Научное сообщество составляют исследователи с определенной специальностью и сходной научной подготовкой. Представители научного сообщества, как правило, имеют идентичные профессиональные навыки и освоили определенный круг научной литературы. Обычно границы изученной научной литературы очерчивают круг интересов и сам предмет исследования научного сообщества. Научное сообщество может быть понято как сообщество всех ученых, как национальное научное сообщество, как сообщество специалистов той или иной области знания или просто как группа исследователей, изучающих определенную научную проблему.

Роль научного сообщества в процессе развития науки может быть опи-

сана по следующим позициям:

• представители данного сообщества едины в понимании целей науки и задач своей дисциплинарной области. Тем самым они упорядочивают систему представлений о предмете и развитии той или иной науки;

• для научного сообщества характерен универсализм, ученые в ходе исследований и в оценке исследований своих коллег руководствуются общими критериями и правилами обоснованности и доказательности знания;

• понятие научного сообщества фиксирует коллективный характер накопления знания. Оно выступает от имени коллективного субъекта познания, дает согласованную оценку результатов познавательной деятельности, создает и поддерживает систему внутренних норм и идеалов

— так называемый этос науки. Ученый может быть понят и воспринят как ученый только в его принадлежности к определенному научному сообществу. Поэтому внутри данного сообщества высоко оценивается коммуникация между учеными, опирающаяся на ценностно-оценочные критерии его деятельности;

• все члены научного сообщества придерживаются определенной парадигмы— модели (образца) постановки и решения научных проблем. Или, как отмечает Т. Кун, парадигма управляет группой ученых-

исследователей. Сами ученые предпочитают чаще говорить не о парадигме, а о теории или множестве теорий [5].

Более ранние аналоги понятия «научное сообщество»— «республика ученых», «научная школа», «невидимый колледж» и другие имели давнее происхождение. Есть свидетельства, что еще в XVII в. аббат М. Марсанн был организатором «незримого колледжа». Согласно смысловым особенностям данных понятий, М. Полани использует понятие научного сообщества для фиксации в рамках концепции личного знания условий свободной коммуникации ученых и необходимости сохранения научных традиций.

Однако поскольку научное сообщество направляет свое внимание на строго определенный предмет и оставляет вне поля зрения все прочие, то связь между различными научными сообществами оказывается весьма затруднительной. Представители разных научных сообществ зачастую го- ворят «на разных языках» и не понимают друг друга. Их сосуществование можно уподобить проживанию на различных этажах огромного здания науки. Это относится к отрицательным характеристикам функционирования научных сообществ.

Идеал науки представителя критического рационализма К.Поппера тесно связан с его представлением об общественном идеале. "Открытое общество" - это такое общество, которое потому и "открыто", что в его основу положены универсальная Рациональность, освобождающая людей от власти догм, предрассудков, невежества ради власти творческого разума. Поппер называет знание "третьим миром", существующим наряду с другими мирами. "Для объяснения этого выражения, — пишет он, — я хочу указать на то, что если не принимать слишком серьезно слова "мир" или "универсум", то мы можем различить следующие три мира или универсума: во-первых, мир физических объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания или мыслительных состояний; и, в-третьих, мир объективного содержания мышления, в частности, научного и поэтического мышления и произведений искусства".

К числу объектов "третьего мира" Попер относит научные проблемы, гипотезы, теоретические системы, критические аргументы и, конечно, содержание научной литературы. Защищая самостоятельное существование "третьего мира", Поппер приводит аргумент, состоящий из двух мысленных экспериментов.

Эксперимент 1. Пусть все наши машины и орудия разрушены, исчезли также все наши субъективные знания об орудиях и о том, как ими пользоваться, однако библиотеки и наша способность пользоваться ими сохранились. В этом случае после длительных усилий наша цивилизация в конце концов будет восстановлена.

Эксперимент 2. Как и в предыдущем случае, орудия, машины и наши субъективные знания разрушены. В то же время разрушены также наши библиотеки, так что наша способность учиться из книг становится бесполезной. В этом случае наша цивилизация не будет восстановлена даже спустя тысячелетия. Это говорит о реальности, значимости и автономности "третьего мира", который, имея символическую, коммуникативную природу, является фундаментом как научной, так и социальной практики [13].

В современной философии коммуникативная проблематика рассматривается в контексте понятия дискурс. Дискурс трактуется как обсуждение, в основе которого лежит рациональная аргументация. Содержанием дискурса выступает совокупность речевых актов, их интерпретаций, объектов, различных модальностей символического выражения, понятий, методов, стратегий и др. Научное знание оказывается в таком случае одним из видов дискурса наряду с литературой, философией, религией, историческим описанием и др. [9] Так, М.Фуко в "Археологии знания" исходит в анализе знания из понятия "дискурса" и отмечает существование различных "дискурсивных формаций" – целостного поля, объединяющего в себе определенное число высказываний, объектов, типов выражения, тематических решений, понятий и подчиняющих все эти компоненты единому правилу. Вычленяя формации предметов, модальностей выражения, понятий, стратегий, Фуко подчеркивает, что систему мышления следует определить, исходя из определенной совокупности дискурсов. Научный дискурс может быть определен благодаря включению предметов, которые обсуждаются, типов выражения, которые вовлечены в действие, понятий, которые используются, и стратегий, которые создаются. Единство всех этих компонентов и составляет дискурсивную формацию: "Наука появляется лишь в стихии дискурсивной формации и на основе знания" [цит. по 9]. Переходя от "археологии знания" к объяснению "генеалогии власти", Фуко проводит мысль о том, что любой дискурс является элементом властных отношений. Любой дискурс, в том числе научный дискурс, включен в поле отношений власти, образует их компонент и не может быть

свободен от властных функций и характеристик. Принятые в обществе на том или ином этапе развития стандарты, клише, образцы, способы выражения так или иначе находят свое воплощение и в научном творчестве, сознательно или бессознательно пронизывают сознание ученого, поскольку научный дискурс – лишь компонент научной практики, характеризующей общество того или иного периода. Ученый не может быть свободным от дискурса власти, какова власть, такова и наука, – и в этом суть позиции М.Фуко.

В отличие от М. Фуко, для которого любой дискурс – это дискурс власти, другой постструктуралист – Р.Барт, хотя и подчеркивает первостепенную важность понятия "дискурса", все же отмечает существование в культуре "вне-властных" структур, воплощающих в себе силы свободы и способных преодолеть идеологические стереотипы и дефетишизировать социальную действительность: "Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение – язык". Называя язык "общеобязательной формой принуждения", Барт считает, что "язык и дискурс нераздельны, ибо движутся вдоль одной и той же оси власти", "все целиком пространство дискурса регламентировано сетью правил, ограничений, предписывающих и карающих норм". Однако, Барт допускает возможность оказаться за пределами власти с помощью литературных текстов, которые позволяют "расслышать звучание вневластного языка". Именно в литературе заключены силы, способные преодолеть нивелирующую власть дискурсов. В связи с этим Барт в статьях конца 70-х годов проводит различие между языками и дискурсами в соответствии с их отношением к власти: "Одни языки высказываются, развиваются, получают свои характерные черты в свете (или под сенью) власти, ее многочисленных, социальных и идеологических механизмов", "другие же вырабатываются, обретаются, вооружаются вне Власти и/или против нее" [цит. по 9]. Первые он называет энкратическими, вторые – акратическими. Поэтому и научный дискурс, по Барту, не тождествен дискурсу власти: можно вычленить, наряду с наукой как властью, и научный дискурс как коммуникацию, существующую вне власти и не подчиняющую контролю и манипуляции со стороны власти.

Другой представитель постмодернизма Ж.Деррида отождествляет научный дискурс с властью логоса, языка и мысли. Этот дискурс регламентирует, запрещает, предписывает, ограничивает, исключает. Так,

язык математики, по его словам, исключает все, что поддается лишь качественному описанию. Язык эмпирических, опытных наук исключает и запрещает любой спекулятивный момент [9]. В целом же научный дискурс запрещает любые ценностные суждения в точном научном знании. Иными словами, Деррида показывает, как в научном дискурсе "задействованы" механизмы власти, которые, основываясь на выборе определенных предпочтений, идеалов и критериев научности, обеспечивают оценку одних областей знания как ненаучных, а других – как соответствующих идеалам научности. Тем самым достигается господство одних идеалов научности, например, идеалов точности и доказательности, во всем корпусе знания, и умаление, если не подавление иных критериев научности и сфер знания.

В противоположность постструктуралистским концепциям дискурса, в теории коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса дискурс понимается как рациональная форма аргументации, в ходе которой должен быть достигнут консенсус. Именно в ходе рациональной аргументации могут быть прояснены как иррациональные самозаблуждения субъекта, так и идеологические доминанты его действия. Ю. Хабермас указывает на различные типы дискурсов (теоретический, практический, эстетический), каждый из которых имеет свою логику обсуждения и достижения согласия.

Было бы неверным отождествлять все формы взаимодействия ученых с властными отношениями, существующими внутри науки и вне ее. В науке есть громадный пласт отношений между учеными, который не подчиняется властным императивам – пласт отношений между учеными как равноправными партнерами исследования, диалога, обсуждения, соавторства и пр. Сами же формы этой коммуникации трактовались по-разному – как диалог, как "невидимая коллегия", как неформальное, межличностное общение, осуществляющееся в различного рода салонах, в малых группах.

По словам Д.Дж. Прайса, незримая коллегия – это определенный тип коммуникации между учеными, коммуникации неформальной, осуществляющейся в переписке и ставящей целью обсудить свои работы, обеспечить приоритет, получать сведения об исследованиях других ученых. Казалось бы, в науке XX века, обладающей специализированными службами информации и развернутой системой коммуникации – от журналов до конференций и симпозиумов, от информационных компьютерных сетей до принтеров – эта форма коммуникации должна отмереть. Оказывается, она не только не отмерла, но, наоборот, развилась и занимает свое, причем важное

место в системе коммуникации между учеными. Этот тип коммуникации существует в исследовательских объединениях и называется у разных историков науки по-разному – "невидимый колледж", "научная школа", "сплоченная группа", "социальный круг" и т.п. Неформальный характер общения между учеными – главная черта такого рода объединений. "В основе представлений о "невидимом колледже" лежит, видимо, то обстоятельство, что в каждом из наиболее активных и соревнующихся друг с другом научных направлений обнаруживается существование особой "внутренней группы". Входящие в такую группу ученые оказываются обычно в прямом контакте с каждым исследователем, который вносит весомый вклад в данное направление, не только на национальном, но и на международном уровне, включая все страны, где данное направление получило достаточное развитие. Основной состав группы собирается обычно где-нибудь в приятных местах на узких конференциях. Члены этой группы информационно связывают отдельные исследовательские центры. Они пересылают друг другу препринты и оттиски статей, сотрудничают в исследованиях. Эти лица составляют как бы ядро, объединяя всех более или менее известных ученых исследователей данного направления, они оказываются в состоянии контролировать финансирование и лабораторное обеспечение исследований как на местах, так и в национальном масштабе. В этой сети неформальных коммуникаций можно выделить ведущую группу ученых, объединенных не столько природой исследуемого объекта, сколько общностью методов исследования [11]. то – ядро, в которое входят наиболее продуктивные ученые, оказывающие наибольшее влияние на исследования в данной области и выбранными методами. "Ядерная группа" внутри "невидимого колледжа" вычленяется и с помощью социометрических методов науковедческого исследования, и с помощью библиометрических методов – взаимного цитирования и соавторства в публикациях. Наряду с "ядерной группой" существует и второй слой участников коммуникации – слой "посторонних", участие которых в коммуникации минимально. Ведущая исследовательница такого рода коммуникаций в науке – Д.Крейн выделила в научном сообществе "невидимые колледжи" по целому ряду параметров, в том числе по социометрическим пара метрам, переписке, обмену препринтами и оттисками, соавторству отношению "учитель-ученик", влиянию на выбор проблем и др. Исследования сети неформальных

коммуникаций в науке показали их различия в разных научных дисциплинах и вместе с тем выявили их громадную значимость в современной науке [3].

Феномен "незримой коллегии" превратился в феномен "незримого колледжа" – сеть неформальной коммуникации между исследователями, которая включает в себя межличностное общение, текущее сотрудничество, соавторство, руководство аспирантами и стажерами, воздействие на выбор проблем и методик, обмен письмами и препринтами, оттисками статей. Иными словами, сеть неформальных коммуникаций в настоящее время гораздо шире, чем общение членов "незримой коллегии", ограничивающееся преимущественно перепиской между учеными. Характер и уровень неформальных коммуникаций, конечно, различен в странах с разными системами государственной власти. Он максимален в демократических странах, хотя и здесь существуют ограничения связанные с секретностью и запретами, действующими в военно-промышленном комплексе. Совершенно деформированный характер приобретают неформальные коммуникации в странах, где господствует тоталитарная система власти.

Таким образом, наука представляет собой сложную систему, которая, будучи рассмотрена с коммуникативной стороны, включает в себя как формы самоорганизации и межличностного общения, так и формы институциональной организации и опосредованного общения. Односторонне делать акцент на науке как системе властных отношений, на включенность науки в систему власти, на властный характер идеологии овладения природой, ее эксплуатации. Но столь же односторонним оказывается и акцент на межличностных контактах ученых, общении внутри научного сообщества. В реальной жизни науки воедино сплавлены различные уровни коммуникации – от межличностного контакта до властных отношений внутри научного сообщества.