Основные темы и понятия раздела 3 страница

Конфликт внутри группы может способствовать ее сплоче­нию или восстановлению единства в том случае, если последне­му угрожают вражда или антагонизм членов группы. Вместе с тем далеко не все разновидности конфликта благоприятны для внутригрупповой структуры, равно как не во всякой группе могут найти применение объединяющие функции конфликта. Та или иная роль конфликта во внутригрупповой адаптации зависят от характера вопросов, составляющих предмет спора, а также от типа социальной структуры, в рамках которой протекает кон­фликт. Однако виды конфликтов и типы социальных структур сами по себе не являются независимыми переменными.

Внутренние социальные конфликты, затрагивающие только такие цели, ценности и интересы, которые не противоречат при­нятым основам внутригрупповых отношений, как правило, но­сят функционально-позитивный характер. В тенденции такие конфликты содействуют изменению внутригрупповых норм и отношений в соответствии с насущными потребностями от­дельных индивидов или подгрупп. Если же противоборствую­щие стороны не разделяют более тех ценностей, на которых ба­зировалась законность данной системы, то внутренний кон­фликт несет в себе опасность распада социальной структуры.

Тем не менее, сама социальная структура содержит гарантии единства внутригрупповых отношений перед лицом конфликта: это институциализация конфликта и определение степеней допустимости. Станет ли социальный конфликт средством стаби­лизации внутригрупповых отношений и согласования противо­положных требований сторон, или он окажется чреватым соци­альным взрывом, ответ на этот вопрос зависит от характера со­циальной структуры, в условиях которой развивается конфликт.

В социальной структуре любого типа всегда имеется повод для конфликтной ситуации, поскольку время от времени в ней вспыхивает конкуренция отдельных индивидов или подгрупп по поводу дефицитных ресурсов, позиций престижа или отно­шений власти. Вместе с тем социальные структуры отличаются друг от друга дозволенными способами выражения антагони­стических притязаний и уровнем терпимости в отношении конфликтных ситуаций.

Группы, отличающиеся тесными внутренними связями, зна­чительной частотой интеракций и высоким уровнем личност­ной отвлеченности, имеют тенденцию к подавлению конфлик­тов. Частые контакты между членами таких групп придают большую насыщенность эмоциям любви и ненависти, что в свою очередь провоцирует рост враждебных настроений. Од­нако реализация враждебности осознается как угроза сложив­шимся близким отношениям; это обстоятельство влечет за со­бой подавление негативных эмоций и запрет на их открытое проявление. В группах, где индивиды находятся в тесных отно­шениях друг с другом, происходит постепенная аккумуляция, а следовательно, и усиление внутренних антагонизмов. Если в группе, которая ориентирована на предотвращение откровен­ных демонстраций ненависти, все же вспыхивает социальный конфликт, он будет особенно острым по двум причинам. Во-первых, потому, что этот конфликт явится не только средством разрешения проблемы, послужившей для него непосредствен­ным поводом, но и своеобразной попыткой компенсации за все накопившиеся обиды, которые до сих пор не получали выхода. Во-вторых, потому, что всеохватывающая личностная вовлеченность индивидов в дела группы приведет к мобилизации всех эмоциональных ресурсов, которыми они располагают. Сле­довательно, чем сплоченнее группа, тем интенсивнее ее внутрен­ние конфликты. Полнота личностной вовлеченности в условиях подавления настроений враждебности угрожает в случае кон­фликта самим истокам внутригрупповых отношений.

В группах с частичным индивидуальным участием вероят­ность разрушительного действия конфликта уменьшается. Для групп такого рода типичной будет множественность конфликт­ных ситуаций. Эта особенность сама по себе служит препят­ствием для нарушения внутригруппового единства. Энергия индивидов оказывается распыленной в самых разных направ­лениях, что мешает ее концентрации на уровне какой-либо од­ной взрывоопасной ситуации, чреватой расколом всей систе­мы. Далее, если невозможна аккумуляция враждебных эмоций и, напротив, имеются все шансы для открытого их проявления в целях вероятного снижения напряженности, конфликтная ситуация обычно ограничивается ее ближайшим источником, т. е. не ведет к возрождению заблокированного антагонизма. Конфликт исчерпывается «фактами по данному делу». Можно поэтому решиться утверждать, что интенсивность конфликта обратно пропорциональна его социальной неоднородности.

До сих пор мы обсуждали только внутренние социальные конфликты. Теперь нам придется коснуться конфликта внеш­него, поскольку конфликтные отношения с другими группами или намерение вступить в такие отношения существенно влия­ют на внутригрупповую структуру. Группы, которые поглоще­ны непрерывной внешней борьбой, обычно претендуют на абсо­лютную личностную вовлеченность своих членов, с тем, чтобы внутренний конфликт привел в действие весь их энергетиче­ский и эмоциональный потенциал. Поэтому такие группы отли­чаются нетерпимостью к более чем однократному нарушению внутреннего единства. Здесь существует ярко выраженная тен­денция к подавлению внутренних конфликтов. Если же такой конфликт все-таки возникает, он ведет к ослаблению группы путем раскола или насильственного удаления инакомыслящих.

Группы, не втянутые в постоянный внешний конфликт, реже требуют от своих членов всей полноты их личностного участия. Как правило, такие группы отличаются гибкостью структуры и внутренним равновесием — в значительной мере благодаря множественности конфликтных ситуаций. В условиях струк­турной гибкости неоднородные внутренние конфликты посто­янно накладываются друг на друга, предотвращая тем самым глобальный раскол группы в каком-либо одном направлении.

Индивиды вынуждены одновременно участвовать в несколь­ких самых разных конфликтах, ни один из которых не поглощает полностью их личностных ресурсов. Частичное участие в массе конфликтных ситуаций выступает в роли механизма, поддер­живающего равновесие внутригрупповой структуры.

Таким образом, в свободно структурированных группах и открытых обществах конфликт, который нацелен на снижение антагонистического напряжения, выполняет функции стабили­зации и интеграции внутригрупповых отношений. Предоставляя обеим сторонам безотлагательную возможность для прямого выражения противоборствующих требований, такие соци­альные системы могут изменить свою структуру и элиминиро­вать источник недовольства. Свойственный им плюрализм конфликтных ситуаций позволяет искоренить причины внут­реннего разобщения и восстановить социальное единство. Бла­годаря терпимости в отношении социальных конфликтов и по­пытке их институализации такие системы получают в свое рас­поряжение важный механизм социальной стабилизации. Кроме того, конфликт внутри группы часто содействует появ­лению новых социальных норм или обновлению существую­щих. С этой точки зрения, социальный конфликт есть способ адекватного приспособления социальных норм к изменившим­ся обстоятельствам. Общества с гибкой структурой извлекают из конфликтных ситуаций определенную пользу, поскольку конфликты, способствуя возникновению и изменению соци­альных норм, обеспечивают существование этих обществ в но­вых условиях. Подобный корректирующий механизм вряд ли возможен в жестких системах: подавляя конфликт, они блоки­руют специфический предупредительный сигнал и тем самым усугубляют опасность социальной катастрофы.

Внутренний конфликт может также служить средством для определения взаимного соотношения сил защитников антаго­нистических интересов, превращаясь в механизм поддержания или изменения внутреннего баланса сил. Конфликтная ситуа­ция равноценна нарушению прежнего соглашения сторон. В ходе конфликта выявляется реальный потенциал каждого из противников, после чего становится возможным новое равно­весие между ними и возобновление прежних отношений на этой основе. Социальная структура, в которой есть место для конфликта, может легко избежать состояний внутренней неус­тойчивости или модифицировать эти состояния, изменив су­ществующее соотношение позиций власти.

Конфликты с одними членами группы ведут к коалициям или союзам с другими. Посредством этих коалиций между не­которыми членами группы конфликт способствует снижению уровня социальной изоляции или объединению таких индиви­дов и групп, которые в противном случае не связывали бы ни­какие иные отношения, кроме обоюдной ненависти. Соци­альная структура, которая запускает плюрализм конфликтных ситуаций, обладает механизмом соединения сторон, до тех пор изолированных, апатичных либо страдающих взаимной анти­патией, для вовлечения их в сферу социальной активности. Подобная структура содействует также возникновению мно­жества союзов и коалиций, преследующих множество перекре­щивающихся целей, что, как мы помним, предотвращает объе­динение сил по какой-либо одной линии раскола.

Поскольку союз и коалиция оформились в ходе конфликта с другими группами, этот конфликт в дальнейшем может слу­жить в качестве разграничительной линии между коалициями и их социальным окружением. Тем самым социальный кон­фликт вносит вклад в структурирование более широкого соци­ального окружения, определяя положение разных подгрупп внутри системы и распределяя позиции власти между ними.

Не все социальные системы с частичным индивидуальным участием допускают свободное выражение противоборствую­щих притязаний. Социальные системы отличаются друг от дру­га уровнем толерантности и институализации конфликтов; не существует таких обществ, где любое антагонистическое требо­вание могло бы проявиться беспрепятственно и незамедлитель­но. Общества располагают способами канализации социально­го недовольства и негативных эмоций, сохраняя при этом целостность тех отношений, в рамках которых развился антаго­низм. Для этого нередко используются социальные институты, выполняющие функции «предохранительных клапанов». Они предоставляют замещающие объекты для «переадресовки» на­строений ненависти и средства для «освобождения» агрессивных тенденций. Подобные «отдушины» могут служить как для сохранения социальной структуры, так и для поддержания ин­дивидуальной системы безопасности. Однако и в том и в дру­гом случае им будет свойственна функциональная незавершен­ность. Препятствуя изменению отношений в изменившихся об­стоятельствах, эти институты могут дать лишь частичный или мгновенный регулирующий эффект. Согласно некоторым гипо­тезам, потребность в институализированных социальных «кла­панах» увеличивается вместе с ростом ригидности социальных систем, т. е. вслед за распространением запретов на непосред­ственное выражение антагонистических требований. Институализированные предохранительные системы меняют направле­ние конфликта и исходную цель его субъектов. Последние не стремятся более к достижению специфического результата, т. е. к разрешению конфликтной ситуации, которая их не удовлет­воряла, предпочитая снизить социальное напряжение, порож­денное этой ситуацией.

Л. А. Козер

ЗАВЕРШЕНИЕ КОНФЛИКТА[19]

Некоторые социальные процессы являются конечными; это значит, что они определяются своим преходящим характером, а способы их завершения институционально предписаны. С за­ключением брачного союза заканчивается период ухаживания; завершением формального образования является достижение цели обучения, ознаменованное выпускными экзаменами или торжественным актом. Другие социальные процессы, такие, как дружба или любовь, не имеют четкой точки завершения. Сле­дуя закону социальной инерции, они продолжают действовать, до тех пор, пока их участники не предложат ясных условий их прекращения. К такого рода процессам относится социальный конфликт. Если, например, в игре правила ее ведения одновре­менно включают и правила окончания, то в социальном конфликте непременно должна быть установлена четкая договорен­ность между соперниками относительно его завершения. В том случае, когда не достигнуто никаких взаимных соглашений к не­которому моменту борьбы, ее окончание становится возможным лишь как следствие гибели по крайней мере одного из противни­ков. Это значит, что завершение конфликта содержит в себе ряд проблем, которые не свойственны конечным процессам.

Различные типы конфликтов можно классифицировать в соответствии со степенью их нормативной регуляции. На од­ном конце континуума можно поместить полностью институализированные конфликты (типа дуэли), тогда на его противопо­ложном конце окажутся абсолютные конфликты, цель которых состоит не во взаимном урегулировании спора, а в тотальном истреблении противника. В конфликтах второго типа согласие сторон сведено к минимуму, борьба прекращается только в слу­чае полного уничтожения одного или обоих соперников. По словам X. Шпейера, мир, завершающий абсолютную войну устанавливается уже в отсутствие врага.

Разумеется, конфликты такого рода особенно изнуритель­ны и дорогостоящи, по крайней мере для противников, обладающих примерным равенством сил. Если соперники стремятся избежать «игры с нулевой суммой очков», исходом которой может быть либо окончательная победа, либо столь же безу­словное поражение любой из сторон, они обоюдно заинтересо­ваны в создании механизмов, способных привести к обуслов­ленному завершению борьбы. В действительности большин­ство конфликтов оканчивается раньше, чем побежденная сторона будет полностью разбита. Выражение «стоять до по­следнего», как правило, оказывается только фразой. Сопротив­ление в принципе всегда возможно, до тех пор пока в лагерях враждующих сторон остается хотя бы по одному воину. Тем не менее схватка обычно прекращается задолго до наступления этого момента. Так происходит потому, что соперники догова­риваются относительно условий завершения конфликта.

Если абсолютные конфликты практически не допускают никаких соглашений по поводу их окончания, некоторым раз­новидностям высокоинституализированных конфликтов при­сущи специфические точки завершения. Символические концовки дуэлей, испытаний «огнем и водой» и прочих состяза­тельных видов борьбы служат их концентрирующим началом и придают им характер игры, автоматически определяя финал конфликта. Здесь подсчитываются очки, устанавливается ли­ния финиша, фиксируется условно допустимая степень по­вреждений. Когда сумма очков достигает определенного числа, когда доказана та или иная разновидность причиненного ущер­ба или пересечена финишная черта, конфликт оказывается ис­черпанным, а его результат — очевидным как для победителя, так и для побежденного.

Если конфликт институализирован не полностью, оценка сравнительной сипы сторон оказывается нелегкой задачей, так что потерпевший может и не согласиться с фактом своего пора­жения либо вообще не знать о нем. Поэтому оба соперника, стремясь избежать лишних усилий, заинтересованы в том, что­бы момент выигрыша или пик борьбы, который делает невоз­можным дальнейшее предвосхищение победы, были бы обо­значены как можно более четко. Окончание конфликта стано­вится в этом случае проблемой, которую должны решать оба оппонента.

Завершение конфликта представляет собой социальный процесс, который, хотя и обусловлен намерениями противни­ков, все же не может быть выведен из них непосредственно. По замечанию Г. Зиммеля, это специфическое предприятие не при­надлежит ни миру, ни войне, подобно тому, как не принадле­жит ни одному из берегов соединяющий их мост. Исход кон­фликта, без сомнений, связан и с целями участников, и с теми средствами, которые они используют. Его длительность и ин­тенсивность будут зависеть от устремлений оппонентов, от имеющихся в их распоряжении ресурсов, наконец, от времени и усилий, которые потребуются для выработки окончательно­го решения. Тем не менее, завершение конфликта, т. е. достиже­ние согласия по вопросу о том, что следует считать истинным решением проблемы, выдвигает на первый план такие факторы, которые не связаны напрямую с действиями сторон и должны быть, поэтому рассмотрены отдельно.

Завершение всех видов конфликтов (за исключением абсо­лютных) предполагает обоюдную активность соперников. Поэтому данный процесс нельзя трактовать как одностороннее навязывание волн более сильного партнера более слабому. Во­преки соображениям здравого смысла решающий вклад в окон­чание конфликта вносит не только тот, кто, вероятно, останется в выигрыше, но и тот, чей проигрыш уже предрешен. Как отме­чает Г. Калахан, войну навязывает победитель, но мир наступа­ет благодаря усилиям потерпевшей стороны. Следовательно, чтобы понять мотивы заключения мира, надо принять во вни­мание точку зрения побежденного: война будет длиться до тех пор, пока последний не пойдет на мировую. Иначе говоря, неотъемлемым элементом победы оказывается готовность про­игравшего пойти на уступки. Недвусмысленное признание сво­его поражения служит в данном случае доказательством истин­ной силы. Подобные действия Зиммель назвал настоящим по­дарком побежденного своему более удачливому сопернику, а способность делать подарки, как известно, является критери­ем подлинной независимости.

Если, таким образом, и победитель, и побежденный вносят равный вклад в дело завершения конфликта, они вынуждены заключить между собой некоторое соглашение. Как убедитель­но показал Т. Шеллинг, признания друг друга и взаимных усту­пок. Этот тезис применим не только для характеристики веде­ния конфликта, но и его завершения. Для того чтобы погасить конфликт, стороны должны заключить договор относительно норм и правил, которые позволят определить взаимное соотно­шение сил. Общность интересов вынуждает соперников при­нять такие правила, которые усиливают их зависимость друг от друга в самом процессе отстаивания антагонистических целей. Договоренности подобного рода способствуют самоликвида­ции конфликта; в той мере, в какой принятые правила соблю­даются, конфликт институализируется и приобретает черты состязательной борьбы, о которой говорилось выше.

Соглашения, в которых четко зафиксированы цели против­ников и оговорен момент будущего исхода борьбы, уменьшают длительность конфликта. Раз одна из сторон добилась своей цели, а другая приняла этот факт как знак своего поражения, конфликт исчерпан. Чем жестче очерчен предмет спора, чем очевиднее признаки, знаменующие победу, тем больше шансов, что конфликт будет локализован во времени и пространстве. В этой связи уместно вспомнить известней афоризм Дюркгейма: «Чем более человек имеет, тем более он желает, ибо удов­летворение потребностей порождает новые желания, не насы­щая прежних». Пределы, положенные «аппетитам» сторон их взаимной договоренностью, придают нормативно-конечный характер процессу, который как таковой не обладает способно­стью к самоограничению.

Иллюстрацией к сказанному могут служить примеры из ис­тории тред-юнионизма. Ограниченные цели борьбы его эконо­мического крыла содержали в себе не только возможности для урегулирования спорных вопросов, но и наглядные признаки наиболее удобных моментов для завершения схватки. Что же касается сторонников революционного синдикализма, то для них окончание забастовки всегда представляло мучительную проблему. Поскольку цель последних состояла не в улучшении капиталистического порядка изнутри, а в его ниспровержении, постольку они не могли согласиться на такой финал борьбы, который означал победу с точки зрения экономического тред-юнионизма. Стратегия революционного синдикализма заведо­мо обрекала себя на провал, так как с этих позиций никакой исход забастовки не мог считаться приемлемым разрешением конфликта, если он не означал уничтожения капитализма. Не­восприимчивые к свидетельствам относительного успеха, игнорирующие всякие попытки к примирению адепты револю­ционного синдикализма не способны были использовать даже завоеванные ими частичные преимущества. Как это ни парадок­сально, в данном случае именно слабая сторона требовала бе­зусловного подчинения от своего сильного оппонента, провоци­руя тем самым продолжение борьбы до полного истощения сил.

Приведенный пример показывает тесную связь между тем или иным исходом борьбы и специфическими целями ее участ­ников. Чем ограниченнее их устремления, чем меньше жертва, требуемая от оппонента, тем больше вероятность, что побежден­ная сторона будет готова уступить свои позиции. Следует по­степенно подводить проигравшего соперника к решению, что заключение мира будет для него более выгодно, чем продолже­ние войны. Подобное решение значительно облегчается в тех случаях, когда требования победителя не выглядят чрезмерны­ми. Если желания последнего строго ограничены, как, напри­мер, в случае русско-японского конфликта 1905 г. или испано-американской войны, то процесс примирения оказывается от­носительно легким. Как только японцы преуспели в своем намерении приостановить продвижение русских на Дальний Восток, их цель была достигнута и они смогли позволить себе предпринять первые шаги в сторону мира, обратившись к Руз­вельту с просьбой о посредничестве. Аналогичным образом США, разбив испанский флот и овладев Кубой, не были заин­тересованы в дальнейших военных действиях против Испании на материке.

И все-таки независимо от действий потенциального побе­дителя, способствующих скорейшему завершению конфликта, последнее слово остается за побежденным. Что же в таком слу­чае заставляет проигравшего признать свое фиаско? Здесь ре­шающую роль играет не только объективная ситуация, но и со­ответствующее ее восприятие, так как только оно может прине­сти столь желанную констатацию проигрыша. Как пишет Клаузевиц, если мы хотим подчинить соперника нашей воле, нам следует поставить его в такое положение, которое покажет­ся ему более тягостным, чем требуемая нами жертва. Это эле­гантное изречение тем не менее лишается смысла, если не будут определены критерии, руководствуясь которыми противник сможет в действительности оценить ел сжившуюся ситуацию. Разные противники могут иметь разные мнения по поводу тя­жести своего положения или цены требуемой жертвы. Оценки подобного рода крайне трудны и не сводимы исключительно к рациональным соображениям или расчету. Их выбор значи­тельно облегчается, если под рукой есть доступные символи­ческие ориентиры, позволяющие овладеть ситуацией.

Во всех тех случаях, когда война строго локализована (как, например, военные действия в XVII в.), то или иное очевидное событие — штурм крепости, преодоление естественного барье­ра и т. п. — служит для соперников символом успешной реали­зации намерений одного из них. Последующие уступки потер­певшей стороны означают полное и окончательное разрешение спорного вопроса. Если же нет таких ориентиров, доступных восприятию обоих противников, завершение конфликта осложняется.

Природа символических ключей-ориентиров может суще­ственно варьироваться. Следовательно, вероятный победитель должен располагать точными сведениями о том, какие именно символы его оппонент расценит как свидетельства своей неуда­чи. Если столица государства олицетворяет для его граждан само существование нации, то падение столицы будет воспри­нято как поражение с последующими уступками победителю. Так, падение Парижа в 1871 и в 1941 гг. символизировало для большинства французов окончание войны, несмотря на то, что Гамбетта собрал новые значительные силы в провинции, а де Голль призывал к продолжению борьбы из Лондона. Только относительно небольшое число французов отказалось принять падение Парижа как знак военного поражения нации. Менее централизованные народы, для которых столица не обладает столь большим символическим значением, не воспринимают захват главного города страны как решающее событие войны. Претория и Блумфонтен сдались англичанам в 1900 г. Тем не менее, к большому удивлению британцев, сопротивление буров не прекращалось еще в течение двух лет. Британцы не могли понять, что для буров, занятых преимущественно сельским тру­дом, именно обширные сельскохозяйственные угодья, а не го­рода, являются символом нации. Для буров война закончилась лишь тогда, когда постоянная нехватка фуража, тяжелые усло­вия и грабежи противника уничтожили их лошадей. Для че­ловека, выросшего в седле, утрата лошади с неизбежностью означает поражение. Точно так же разграбление Вашингтона в 1812 г. не воспринималось американцами как свидетельство национальной катастрофы: символом национальной независи­мости, с их точки зрения, являлась не федеральная столица, а бескрайние просторы Америки. В других случаях символ не­удачи вообще может быть не связан с захватом территории, а ассоциироваться, например, с гибелью или пленением харизматического вождя.