Лекция 1. 25 страница

Таким образом, дилемма «объективная логика раз­вития науки или социальная ответственность ученого» оказывается некорректной — ни один из членов этой оппозиции не отменяет другого. Аргументы, при помо­щи которых они противопоставляются друг другу, при всей их видимой естественности опираются не столько на само по себе объективное положение дел, сколько на определенное — и притом, как мы видели, односто­роннее — истолкование науки и научного познания.

Но тем самым теряют убедительность и основан­ные на этой оппозиции доводы такого, например, ха­рактера: «Если этого не сделаю я, то сделает кто-то другой — ведь если все-таки это сделаю я, то именно я (а не объективная логика и не кто-то другой) буду и ответственным за это». Характерно, кстати, что подоб­ные доводы едва ли будут сочтены оправданиехМ в том случае, когда речь идет об ошибках при проведении эксперимента или в доказательстве. Конечно, всегда существует возможность ошибок. Но это не освобож­дает от критики того, кто совершает ошибку.

Более того, нормы, действующие внутри научного сообщества и определяющие профессиональные взаи­моотношения между учеными, идут в этом смысле еще дальше. Ученый, по словам американских социологов Т. Парсонса и Н. Сторера, «не может оправдать ошибку в своей работе, сославшись на то, что позаимствовал ее у другого, поскольку с самого начала он должен был быть скептически настроен по отношению к чужой работе».

В Использование научных достижений и проблема, социальной ответственности

В современных дискуссиях по проблемам социаль­ной ответственности науки часто встречается и другая дилемма. В этом случае место объективной логики на­уки занихмают столь же анонимные социальные силы. Утверждается, что наука сама по себе этически нейт­ральна, а антигуманное использование ее достижений целиком и полностью обусловлено теми социальными силами (скажем, политическими властями или бизне­сом), которые контролируют практическое применение результатов научных исследований. Интересно отме­тить, что в тех случаях, когда речь идет о позитивных последствиях использования научных достижений, проводить такую линию рассуждений обычно забыва­ют — здесь-то уж ответственной оказывается именно наука.

Конечно, в значительной мере аргументация, от­сылающая к тем силам, которые в состоянии контро­лировать использование результатов научных иссле­дований, справедлива. Однако и в этом случае вопрос о социальной ответственности науки и ученого нельзя сбрасывать со счетов. Отказ рассматривать вопрос о социальной ответственности, ссылаясь на действие внешних социальных сил, не является достаточным основанием для того, чтобы переложить бремя мораль­ного выбора и ответственности за выбор на эти силы. Ведь сам такой отказ уже является актом выбора, и этот акт выбора и подлежит этической оценке.

В конечном счете, каждый научный результат не­зависимо от того, какое практическое применение он получает, представляет собой индивидуальный вклад конкретного ученого либо конкретного научного кол­лектива, да и сами социальные силы действуют через посредство людей. Напомним, что Нюрнбергский три­бунал признал ответственными тех биологов и меди­ков, которые «во имя прогресса науки» проводили бесчеловечные эксперименты над узниками. Не осво­бодило их от ответственности и то, что они называли себя только орудием в руках нацистского режима. Разумеется, в данном случае речь шла о юридической, а не моральной ответственности. Но значит ли это, что их эксперименты были нейтральными с этической точки зрения?

Обратим внимание на то, что и в рамках этой ди­леммы познавательные моменты научной деятельнос­ти обособляются от ценностно-этических и противопо­ставляются им, хотя здесь подчеркивается скорее ин­струментальная, чем содержательная сторона научно­го познания. Результатом же — если эту линию рас­суждений проводить последовательно — оказывается то, что научная деятельность выступает как деятель­ность несамостоятельная, служебная, вторичная. Что касается ученого, то в этой ситуации он не может быть ответственной и суверенной в своих действиях лично­стью, а превращается в интеллектуальное орудие со­циальных сил.

Впрочем, до такого вывода сторонники этой пози­ции обычно не доходят, поскольку он вступает в очевид­ное противоречие не только с внешней, но и с внутрен­ней этикой науки. Действительно, статус и авторитет ученого в пределах научного сообщества определяет­ся прежде всего именно его личным вкладом в разви­тие той или иной научной дисциплины — он, стало быть, оказывается ответственным за то, что им сдела­но. И эта норма является мощным стимулом в деятель­ности ученого.

Аргументация в пользу того, что перспективы прак­тического применения научных достижений определя­ются не самими учеными, а исключительно внешними социальными силами, очень часто выражается в фор­ме так называемого «технологического императива». Согласно этому императиву все то, что становится для человечества технически возможным, непременно ре­ализуется практически. Порой его смысл передается и утверждением о том, что прогресс науки остановить невозможно, так что всегда найдутся силы, готовые реализовать любые, даже самые рискованные и опас­ные, научные проекты. При этом явно или неявно предполагается, что уделом людей остается лишь при­способление, насколько оно вообще достижимо, к тому, что порождают все новые и новые джинны, выпуска­емые учеными из своих пробирок.

Этот технологический императив наделе есть все­го лишь предубеждение, хотя и весьма распространен­ное, но тем не менее не опирающееся на какое бы то ни было фактическое обоснование. Существует нема-

Глава 4. Нзучнр-твхннчвЕкий прогресс н егв моральные проблемы

ло такого, что осуществимо технически и тем не менее не реализуется, в том числе по моральным соображе­ниям.

Общество в целом вовсе не склонно фаталистичес­ки соглашаться с «технологическим императивом», так что уже достаточно давно предпринимаются попытки так или иначе воздействовать на процессы принятия новых технологий. В этой связи имеет смысл сказать о деятельности по оценке технологий, которая достаточ­но эффективно развивается на протяжении последних десятилетий. При этом речь идет не столько о прямом запрете опасных технологий, сколько о том, чтобы по возможности постараться заранее предусмотреть воз­можность негативных эффектов и минимизировать, если не вовсе элиминировать, их.

Итак, мы можем сделать вывод о том, что и в оп­позиции «социальные силы или ответственность уче­ного» оба ее члена не исключают друг друга. И в этом случае их резкое противопоставление опирается на вполне определенное —- и опять-таки одностороннее — истолкование науки и научного познания. Говоря об этом, необходимо подчеркнуть, что было бы ошибкой абсолютизировать и считать всемогущим мотив соци­альной ответственности ученых, поскольку такая абсо­лютизация чревата той же самой односторонностью и опасностью неадекватного восприятия науки. Речь идет лишь о том, что социальная ответственность представ­ляет собой одну из неотъемлемых сторон мира науки.

В этой связи имеет смысл привести слова выдаю­щегося отечественного биолога В.А. Энгельгардта. «Нет сомнения, — отмечал он, — что в случае глобальных проблем, кризисов ученым не раз придется обращать­ся к своей совести, призывать чувство ответственно­сти, чтобы найти правильный путь преодоления воз­никающих угроз. И, разумеется, дело общественной совести ученых мира, общей ответственности — все­мерно бороться с причинами, вызывающими вредные, губительные последствия, направлять научные поис­ки на исправление вреда, который сама наука, не взвесив и не учтя возможных последствий, могла принести».

| Свобода исследований и социальная ответственность

Одной из весьма острых тем, обсуждаемых в дис­куссиях по вопросам социальной ответственности, является свобода научных исследований. В частности, нередко высказывается мнение, будто вопрос о соци­альной ответственности касается только прикладных исследований и не распространяется на исследования фундаментальные.

В пользу этой точки зрения приводятся такие ар­гументы: во-первых, результаты, а тем более возмож­ные области и направления практического приложе­ния фундаментальных исследований непредсказуемы; во-вторых, всякое вмешательство, затрагивающее на­правление и методы фундаментальных исследований, нарушает принцип свободы научного поиска.

Действительно, результаты и приложения фунда­ментальных исследований очень часто непредсказуе­мы. Тем не менее мы с большой долей уверенности можем предполагать, что результаты сегодняшних фундаментальных исследований довольно быстро най­дут самые разнообразные применения, причем эти применения, вполне вероятно, будут иметь и негатив­ные стороны,

И хотя ученые могут не знать, каковы будут прак­тические последствия того или иного открытия, они слишком хорошо знают, что «знание— это сила», и притом далеко не всегда добрая, а потому должны стремиться к тому, чтобы предвидеть, что принесет людям то или иное открытие. Ведь при наличии такого стремления больше шансов своевременно распознать возможные нежелательные эффекты.

Наученное горьким опытом, человечество посте­пенно усваивает ту истину, что гораздо более эффек­тивный и безопасный путь — стараться предотвратить негативные последствия новых технологий, чем тратить ресурсы на минимизацию таких последствий тогда, когда они в полной мере проявятся. В последние годы активность, направленная на такое упреждающее ре­агирование, приобретает систематический характер.

Широкое признание, в частности, получает «принцип предосторожности».

В соответствии с этим принципом, коль скоро пред­лагается использование новой технологии, и при этом у кого-то возникают разумные сомнения в ее безопас­ности, то бремя доказательства ее безопасности ложит­ся на того, кто предлагает ее ввести. Конечно, абсо­лютно безопасных технологий не существует, так что на практике достаточно будет показать, что риск пре­небрежимо мал по сравнению с предполагаемыми положительными эффектами новой технологии.

Таким образом, принцип предосторожности стано­вится платформой для предварительной оценки новых технологий. Следует еще раз обратить особое внима­ние на то, чего не было 30 и даже 20 лет назад: сегодня вопрос о безопасности новой технологии ставится не задним числом, не тогда, когда ее применение уже привело к негативным эффектам, которые приходится так или иначе исправлять. Конечно, такого рода дея­тельностью человечеству приходится много занимать­ся сейчас, да и в будущем исправление сделанных ранее ошибок будет требовать немало сил и средств. Тем не менее сегодня акцент ставится на том, чтобы предупредить негативное развитие событий, в чем и состоит смысл принципа предосторожности. Наряду с этим можно зафиксировать и следующую тенденцию: предварительная оценка безопасности новых техноло­гий, их экспертиза проводится не от случая к случаю, она обретает черты специально организованной и ре­гулярно осуществляемой деятельности.

Что касается вопроса о свободе исследований, то здесь необходимо отметить следующее. Прежде всего , подчеркнем, что эта свобода — одна из очень значи­мых ценностей современной цивилизации, утвердив­шаяся в таком высоком статусе в ходе длительного и трудного процесса институционализации науки, о ко­тором мы уже подробно говорили. Отметим также и то, что отечественные ученые чрезвычайно болезненно реагируют на попытки ограничения этой свободы. И тому есть основания: в советское время, как извес­тно, развитие многих в высшей степени перспектив­ных областей исследований тормозилось и даже зап­рещалось по идеологическим соображениям. При этом те, кто работал в таких областях, нередко подвергались жесточайшим репрессиям. Особенно большой урон претерпели такие области науки, как генетика и ки­бернетика.

И хотя с тех пор прошло несколько десятилетий, в научном сообществе жива память об этом идеологичес­ком диктате. Поэтому принципиально важно, что в Конституции России содержится норма, гарантирую­щая свободу научного поиска. Это значит, что свобода научного поиска имеет в нашей стране высокую сте­пень законодательной защищенности. Говоря более конкретно, ограничение этой свободы в каждом слу­чае должно не только специально обосновываться, но и вводиться законодательным путем.

К примеру, в российской Конституции содержит­ся и такая норма, согласно которой «никто не может быть без добровольного согласия подвергнут медицин­ским, научным или иным опытам». Данная норма огра­ничивает возможность проведения исследований с участием человека в качестве испытуемого такими случаями, когда сам испытуемый (или его законный представитель) дает на то согласие.

Еще один пример: в 2002 г. был принят закон о временном (сроком на 5 лет) запрещении клонирова­ния человека. Принятие этого запрета законодатель­ным путем потребовалось именно потому, что он опять-таки ограничивает свободу исследований. При этом закон о запрете клонирования четко и определенно фиксирует, какие именно исследования в области кло­нирования подлежат запрету.

Отметим, далее, следующее. Современные фунда­ментальные исследования, как правило, требуют совме­стного труда больших научных коллективов, и сопря­жены со значительными материальными затратами. И это — хотим мы того или не хотим — накладывает неизбежные ограничения на свободу исследования.

Не менее существенно и то, что нынешняя наука — это не просто любознательность одиночек, но доста­точно сложный социальный институт, оказывающий серьезное воздействие на жизнь человека и общества. Поэтому идея неограниченной свободы, некогда быв­шая безусловно прогрессивной, ныне уже не может приниматься без учета той социальной ответственно­сти, с которой должна быть неразрывно связана эта свобода.

Вообще же говоря, само противопоставление сво­боды исследования как требования, идущего изнутри научной деятельности, и социальной ответственности как того, что налагается на эту деятельность извне, опирается на весьма узкое понимание научной дея­тельности, ее мотивов и способов осуществления. Ко­нечно, наука есть поиск истины. Но это именно иска­ние, процесс, требующий усилий, напряжения, а не созерцание где-то вне мира бытующей истины. Поэто­му и путь к истине есть научная, но вместе с тем и человеческая деятельность, которую осуществляет че­ловек как целое, а не какие-то абстрагированные от него способности или интересы.

Вопрос о свободе исследований, о том, как она должна пониматься, был одним из центральных в ходе развернувшихся в середине 70-х гг. прошлого столе­тия дискуссий вокруг экспериментов в области генной инженерии, в частности — работ с рекомбинантной ДНК. Кульминационным моментом стал призыв груп­пы молекулярных биологов и генетиков во главе с П. Бергом (США) объявить добровольный мораторий на такие эксперименты в этой области, которые могут представлять потенциальную опасность для генетичес­кой конституции живущих ныне организмов. Высказы­вались опасения относительно того, что созданные в лаборатории рекомбинантные (гибридные) молекулы ДНК, способные встроиться в гены какого-либо орга­низма и начать действовать, могут породить совершен­но невиданные и, возможно, потенциально опасные для существующих видов формы жизни.

Объявление моратория явилось беспрецедентным событием для науки: впервые ученые по собственной инициативе решили, ограничив собственную свободу, приостановить исследования, сулившие им колоссаль­ные успехи. После того, как мораторий был объявлен, ведущие ученые в этой области разработали целую систему мер предосторожности, обеспечивающих бе­зопасное проведение исследований.

Этот пример показателен в том смысле, что уче­ные, обращаясь с призывом к коллегам и к обществен­ному мнению, впервые пытались привлечь внимание не обещанием тех благ, которые можно ожидать от данной сферы исследований, а предупреждением о возможных опасностях. Таким образом, проявление обеспокоенности и социальной ответственности оказа­лось не только общественно приемлемой, но и обще­ственно признаваемой и, более того, общественно сти­мулируемой формой поведения ученых.

Впоследствии выяснилось, что потенциальные опасности экспериментов в целом были преувеличе­ны. Однако это вовсе не было очевидным тогда, когда выдвигалось предложение о моратории. И те знания о безопасности одних экспериментов и об опасности других, которыми располагает ныне наука, сами яви­лись результатом научных исследований, проведенных для оценки риска именно вследствие моратория. Бла­годаря мораторию были получены новые научные дан­ные, новые знания, новые методы экспериментирова­ния, позволившие разделить эксперименты на классы по степени их потенциальной опасности, а также раз­работать методы получения ослабленных вирусов, спо­собных существовать только в искусственной среде лаборатории.

В ходе дискуссий вокруг моратория высказывались самые различные точки зрения. Наряду с защитой абсолютно ничем не ограничиваемой свободы иссле­дований была представлена и диаметрально противо­положная точка зрения — предлагалось регулировать науку так же, как регулируются железные дороги. Между этидми крайними позициями находится широ­кий диапазон мнений о возможности и желательности регулирования исследований с тем, чтобы при их про­ведении соблюдались определенные этические нормы.

Таким образом, свобода исследований рассматри­вается не как абсолютное право, а как то, что должно быть связано с определенными ограничениями и с ответственностью ученых перед обществом. А это зна­чит, что и дилемма «свобода исследований или соци­альная ответственность» оказывается некорректной — ни один из членов оппозиции не исключает другого. Само существование и развитие науки сегодня попро­сту невозможно без тех или иных форм и норм регу­лирования (в том числе этического) исследований и вообще научной деятельности.

| Этическое регулирование научных исследований

Одной из примечательных особенностей совре­менной науки является то, что тем, кто связан с нею, приходится все чаще и все основательней заниматься этическими проблемами. Никогда в прошлом не было такого, чтобы исследователям и администраторам на­уки в своей повседневной деятельности приходилось тратить столько внимания, времени и сил не только на обсуждение этих проблем, но и на попытки найти то или иное их решение. Никогда в прошлом не было и такого, чтобы научные исследования и их приложения оказывались объектом столь интенсивного и детально­го регулирования — не только этического, но и юриди­ческого. Сегодня принимается несметное количество нормативных актов — как внутри-, так и межведом­ственных, как национальных, так и международных, призванных обеспечить такое регулирование.

Средоточием наиболее острых этических проблем при этом оказывается биомедицина. Сегодня она явля­ется одной из фокальных точек развития науки — тех точек, в которых раньше или же более рельефно, чем во всех других, проявляются многие глобальные тен­денции, значимые для науки в целом.

В частности, нынешний бурный прогресс биоме­дицины в концентрированном виде отражает важную тенденцию в развитии науки (да и техники) в после­дние десятилетия — ее неуклонное приближение к человеку, к его потребностям, устремлениям, чаяниям. В результате происходит, если можно так выразиться, все более плотное «обволакивание» человека наукой, его погружение в мир, проектируемый и обустраива­емый для него наукой и техникой. Конечно, дело при этом вовсе не ограничивается одним лишь «обслужи­ванием» человека — наука и техника приближаются к нему не только извне, но и как бы изнутри, в известном смысле делая и его своим произведением, проектируя не только для него, но и самого же его. В самом бук­вальном смысле это делается в некоторых современ­ных генетических, эмбриологических и т. п. биомеди­цинских исследованиях, например, в тех, которые свя­заны с клонированием.

Такое приближение науки к нуждам человека, впрочем, происходит отнюдь не безболезненно — за все приходится платить. Одна из наиболее серьезных составляющих этой платы — то, что возникает необхо­димость специально исследовать и сами потребности и нужды человека, и пути и способы их удовлетворе­ния. А это, в свою очередь, означает, и возникновение насущной потребности в проведении все новых и но­вых экспериментов на человеке — именно для того, чтобы выяснить, как можно улучшить условия его жизни.

Сам человек, таким образом, во все большей сте­пени становится объектом самых разнообразных науч­ных исследований. И в той мере, в какой на нем начи­нает концентрироваться мощь научного познания, в какой наукой разрабатываются все новые, все более тонкие и эффективные средства воздействия на него, возрастает риск и опасности, которым он подвергает­ся. Следовательно, актуализируется задача защиты человека, ради которого осуществляется прогресс на­уки и техники, от негативных последствий того же самого прогресса. В результате резко обостряется не­обходимость выявлять такие последствия и тем или иным образом реагировать на них.

Таким образом, научные исследования сегодня во все больших масштабах направляются на познание, с одной стороны, самых разных способов воздействия на человека и, с другой стороны, возможностей самого человека. Наиболее характерным выражением и того, и другого как раз и являются многочисленные экспе-

Глана 4. Научир-твхнический нрвгресс и его моральные нройдемы

рименты, в которых человек участвует в качестве ис­пытуемого. Каждый такой эксперимент, вообще гово­ря, призван расширить наши познания о свойствах того или иного препарата, устройства, метода воздействия на человека и т. п. Необходимость его проведения при этом бывает обусловлена потребностями развития ка­кого-то конкретного раздела биологии, медицины или другой области знания.

Можно констатировать: чем больше наука претен­дует на то, что она служит интересам и благу человека, тем более значительную роль в ней должны играть исследования с участием человека. Но участие в таких исследованиях всегда сопряжено с большим или мень­шим риском для испытуемых. Таким образом, мы ока­зываемся в ситуации конфликта интересов. С одной стороны, исследователь, стремящийся к получению нового знания; с другой стороны, испытуемый, для которого на первом месте — терапевтический эффект, скажем, излечение недуга. Ради этого эффекта, соб­ственно, он и соглашается стать испытуемым.

Если вернуться к тому времени, когда мировое сообщество впервые озаботилось этикой проведения исследований с участием человека в качестве испыту­емого, то можно заметить следующее. Одна из ключе­вых норм Нюрнбергского кодекса 1947 г. заключалась в том, что всякое такое исследование вследствие со­пряженного с ним риска для испытуемого может быть оправдано лишь крайней необходимостью. Иными словами, оно допустимо только тогда, когда просто нет никакого иного пути получения крайне важных для общества или для науки знаний.

В Нюрнбергском кодексе, как и в Хельсинкской декларации Всемирной медицинской ассоциации 1964 г. (другом важнейшем международном докумен­те, на основании которого осуществляется этическое регулирование исследований и который по мере раз­вития практики исследований не раз пересматривал­ся) предполагается, по крайней мере неявно, что экс­перимент на человеке — это вариант, на который при­ходится идти, как правило, в исключительных случаях, когда не существует иных возможностей для получе-

Раздел Iv". Этика падки

ния нового и важного знания. Отсюда бытующая сре­ди медиков исполненная горькой иронии характерис­тика человека, выступающего в роли испытуемого, как животного по необходимости (animal of necessity): бы­вают ситуации, когда столь ценные знания нельзя получить, экспериментируя на других животных, так что в какие-то моменты неизбежным оказывается про­ведение исследования именно на человеке.

С этим же связана и другая общая черта обоих документов: эксперимент в них мыслится как нечто связанное с серьезным, рискованным и даже опасным вмешательством, вторжением в человеческий организм или в психику человека. Именно этот риск физическо­му и психическому здоровью, целостности и даже жиз­ни испытуемого и является тем, что надлежит миними­зировать и по возможности держать под контролем.

С целью контролировать этот риск стали разви­ваться средства этического регулирования биомеди­цинских исследований. Ныне существует два основных механизма такого регулирования. Это, во-первых, про­цедура информированного согласия, которое перед началом исследования дает каждый испытуемый. Так, в статье 43 «Основ законодательства Российской Фе­дерации об охране здоровья граждан» отмечается: «Любое биомедицинское исследование с привлечени­ем человека в качестве объекта может проводиться только после получения письменного согласия граж­данина. Гражданин не может быть принужден к учас­тию в биомедицинском исследовании». Во-вторых, в современной практике проведения биомедицинских исследований принято, что каждый исследовательский проект может осуществляться только после того, как заявка будет одобрена независимым этическим коми­тетом.

Такие структуры этического контроля, первона­чально осуществлявшегося исключительно коллегами, впервые возникают в 50-х гг. XX века в США, а в 1966 г. официальные власти страны делают проведение такой этической экспертизы обязательным для всех биоме­дицинских исследований, которые финансируются из федерального бюджета. Довольно скоро такая экспер­тиза распространяется также и на исследования, фи­нансируемые из других источников. Оказалось, что, скажем, сама же фармацевтическая компания, когда она испытывает новое лекарственное средство, заинтересо­вана в том, чтобы проект этого испытания получил одоб­рение этического комитета. Ведь это будет способство­вать и укреплению ее авторитета, и улучшению рыноч­ных перспектив испытываемого препарата.

Характерно, что в США, в отличие от большинства европейских стран, обязательной этической эксперти­зе подлежат не только биомедицинские исследования, но и психологические, антропологические и т. п., коль скоро они проводятся на человеке, а также исследова­ния, проводимые на животных. В 1967 г. этические комитеты начинают создаваться при больницах и ис­следовательских учреждениях Великобритании, при­чем первоначально инициатива исходит «снизу», от самих исследователей-медиков.

Следует особо подчеркнуть, что этическая экспер­тиза защищает не только испытуемых, но и самих ис­следователей, поскольку позволяет им разделять бремя ответственности — очень часто не только моральной, но и юридической. Порой утверждается и, надо сказать, не без оснований, что все эти детальнейшие процедуры и регламенты этического контроля защищают не столько испытуемых, сколько самого исследователя. Ведь если где-то в протоколах есть запись о том, что испытуемые были предупреждены о возможном риске или негатив­ных последствиях, при наступлении таких последствий к нему трудно будет предъявить претензии. По мере осознания этой защитительной роли экспертизы само научное сообщество начинает относиться к ней — не­смотря на то, что ее проведение требует немалых до­полнительных затрат времени и энергии — все более терпимо и даже благосклонно.

С расширением практики биомедицинских иссле­дований совершенствовалась и усложнялась деятель­ность этических комитетов. Ныне вопросы их структу­ры, функций, статуса, состава, полномочий и т. п. раз­работаны до мельчайших деталей. Таким образом, прямое, непосредственное воздействие этических норм на научное познание является сегодня не прекрасно­душным пожеланием, но повседневной реальностью, можно даже сказать — рутиной, с которой приходится иметь дело множеству людей.

Обязательность этической экспертизы для иссле­дований с участием человека влечет за собой принци­пиально важное для научно-познавательной деятель­ности следствие. Обратим внимание на то, что при проведении биомедицинского исследования, точнее, при его планировании, даже при выработке его замыс­ла, общей идеи исследователю необходимо иметь в виду, что возможность практической реализации по­лучит не всякий замысел, будь он даже безупречен в теоретическом, техническом и методологическом отно­шении. Шанс осуществиться будет только у такого проекта, который сможет получить одобрение этичес­кого комитета.

Но это значит, что требования, исходящие со сто­роны этики, оказываются в числе действенных пред­посылок научного познания, что, иными словами, связь между этикой и наукой не только возможна, но и впол­не реальна. Конечно, вовсе не обязательно, чтобы ис­следователь в явной форме осознавал эту этическую нагруженность своего замысла. В той мере, в какой практика этической экспертизы становится обыденной, эти представления об этической реализуемости начи­нают переходить в ранг априорных посылок мышле­ния и деятельности исследователя.

Поскольку каждое исследование должно пройти этическую экспертизу, постольку оказывается, что требование его этической обоснованности, этической приемлемости должно быть предпослано исследова­тельскому проекту. И это позволяет говорить о том, что этические соображения играют не только регулятив­ную, но и конститутивную роль по отношению к ис­следовательской практике, то есть они оказываются встроенными в нее, положенными в ее основание. О них уже нельзя говорить как о чем-то привходящем, налагаемом извне на свободный поток научной мысли.

Описанные механизмы этического контроля нахо­дят ныне применение даже и в таких исследованиях, которые проводятся без непосредственного воздей­ствия на испытуемого (так что, строго говоря, его и нельзя называть испытуемым). Скажем, если для так называемого эпидемиологического исследования необ­ходимы данные о состоянии здоровья, генетических, биохимических и т. п. характеристиках тех или иных групп населения, то и здесь перед проведением иссле­дования необходимы и процедура информированного согласия, и независимая этическая экспертиза. Это справедливо и для случаев, когда исследуется тот или иной биологический материал (скажем, фрагмент тка­ни), извлеченный у человека. Природа риска в таких исследованиях совсем другая — речь идет не о защите жизни и здоровья участников таких исследований, а о том вреде, который может быть нанесен им из-за не­санкционированного доступа к весьма чувствительной информации частного характера.