Лекция 1. 21 страница

Относительная автономность профессии в привлечении новых членов, их подготовке и контроле их профессио­нального поведения.

Заинтересованность социального окружения профессии в продукте деятельности ее членов (новом знании и владеющих им специалистах), гарантирующая как существование про­фессии, так и действенность профессиональных институтов. Наличие внутри профессии форм вознаграждения, высту­пающих достаточным стимулом для специалистов и обес­печивающих их высокую мотивацию относительно профес­сиональной карьеры в различных социально-культурных окружениях.

Поддержание инфраструктуры, гарантирующей коорди­нацию и оперативное взаимодействие профессионалов и их объединений в режиме, обеспечивающем высокий темп развития системы научного знания. «Невидимый колледж» — не институционализированная группа исследователей, согласованно работающая над об­щей проблематикой. Термин, введенный в науковедение Д. Берналом, был развернут Д. Прайсом в гипотезу о «не­видимых колледжах» как коммуникационных объедине­ниях, имеющих определенную, достаточно устойчивую структуру, функции и объем.

Гипотеза о «невидимом колледже» была в 60-е — 70-е гг. подвергнута тщательному эмпирическому исследованию с неожиданно серьезными результатами. В ходе исследований не только подтвердилось наличие групп с совершенно определенными и достаточно устой­чивыми параметрами, но и выяснились структурные, ди­намические закономерности развития таких групп как общей формы становления новых исследовательских на­правлений и специальностей.

При этом отчетливо выделяются четыре фазы, через кото­рые проходит научная специальность в своем становлении. Нормальная фаза. Это период относительно разрозненной ' работы будущих участников и их небольших групп (часто группы аспирантов во главе с руководителем) над близкой по содержанию проблематикой. Общение идет, в основ­ном, через формальные каналы, причем его участники еще не считают себя связанными друг с другом внутри ка­кого-нибудь объединения.

фаза формирования и развития сети характеризуется ин­теллектуальными и организационными сдвигами, приводя­щими к объединению исследователей в единой системе коммуникаций. Участники формируют сеть устойчивых коммуникаций.

Фаза интенсивного развития программы нового направления за счет действий сплоченной группы, которую образуют наиболее активные участники сети коммуникаций. Эта группа формулирует и отбирает для остронаправленной разработки небольшое число наиболее важных проблем (в иде­альном случае одну проблему), в то время как остальные участники сети получают оперативную информацию о каждом достижении новой группировки, ориентируются на нее в планировании своих исследований и обеспечивают тем самым разработку проблематики по всему фронту.

Фаза институционализации новой специальности. Науч­ные результаты, полученные сплоченной группой, обес­печивают новому подходу признание сообщества, возни­кают новые направления исследований, базирующиеся на программе сплоченной группы. При этом, однако, сплоченная группа распадается, ее бывшие члены воз­главляют самостоятельные группировки, каждая из кото­рых разрабатывает по собственной программе группу специальных проблем.

В каждой фазе развития «невидимого колледжа» самосоз­нание участников формирующейся специальности пре­терпевает изменения следующим образом: романтичес­кий период (по времени совпадающий с нормальной фазой развития специальности); догматический (по времени со­впадающий с фазой коммуникационной сети и сплочен­ной группы); академический (фазаспециальности). В настоящее время специальному исследованию подверга­ется уже не гипотеза о «невидимом колледже», а конкрет­ные данные о становлении научных специальностей и ком­муникационных структур. Социология науки — область социологических исследований, изучающих науку как социальный институт. Предметом изучения социологии науки выступают как внутренние отношения, обеспечивающие функционирование и разви­тие науки, так и взаимоотношения науки с другими инсти­тутами современного общества. Социология науки иссле­дует существующие между учеными взаимоотношения, вопросы о том, каким образом люди становятся учеными, что заставляет их поддерживать нормы поведения, приня­тые в научном сообществе. Как и любая социологическая дисциплина, социология науки является ветвью социоло­гии, должна вносить свой вклад в развитие социологичес­кого знания в целом, имеет свою понятийную базу и свои методы исследования. Фундаментальные и прикладные исследования — типы ис­следований, различающиеся по своим социально-культур­ным ориентациям, по форме организации и трансляции знания, а соответственно, по характерным для каждого типа формам взаимодействия исследователей и их объеди­нений. Все различия, однако, относятся к окружению, в котором работает исследователь, в то время как собствен­но исследовательский процесс — получение нового зна­ния как основа научной профессии — в обоих типах ис­следований протекает абсолютно одинаково. Социальные функции фундаментальных и прикладных исследований в современном науковедении определяются следующим образом.

Фундаментальные исследования направлены на усиление интеллектуального потенциала общества (страны, регио­на...) путем получения нового знания и его использования в общем образовании и подготовке специалистов практи­чески всех современных профессий. Ни одна форма орга­низации человеческого опыта не может заменить в этой функции науку, выступающую как существенная состав­ляющая культуры.

Прикладные исследования направлены на интеллектуаль­ное обеспечение инновационного процесса как основы социально-экономического развития современной циви­лизации. Знания, получаемые в прикладных исследовани­ях, ориентированы на непосредственное использование в других областях деятельности (технологии, экономике, социальном управлении и т. д.).

| Вопросы для обсуждения _____________

1. В чем исходное противоречие классической социо­логии знания?

2. Как различает К. Маннгейм «частичную» и «то­тальную» идеологию?

3. В чем особенности экстенсивного пути развития науки и почему он оказался непригодным для на­уки «мирного времени»?

4. Каковы требования к социологии науки как само­стоятельной области социологического исследова­ния?

5. Как выглядел концептуальный каркас мертоновс-кой социологии науки как системы?

6. Представление о цели науки и индивидуальном вкладе каждого участника в мертоновской социо­логии науки.

7. Как трактуются «императивы научного этоса»?

8. Что понимается в социологии науки под «амбива­лентностью ученого»?

9. Основные характеристики научной профессии.

10. Как структурирована совокупность специальных знаний — «культура науки» — в массиве научных публикаций?

11. В чем смысл автономности науки в воспроизвод­стве научных кадров?

12. В чем смысл регулярной миграции ученых?

13. Каковы основные линии вознаграждения ученого научным сообществом и каково их влияние на мотивацию ученых?

14. Каковы основные типы коммуникации в «невиди­мом колледже» и основные фазы его развития?

15. Каковы главные изменения в подходе к научной политике на рубеже третьего тысячелетия?

16. Какова стратегия научного сообщества в отноше­ниях с общественными движениями?

17. В чем экономический смысл развития малого и среднего научного бизнеса?

18. На чем основываются представления о конструи-руемости реальности в современной социологии знания?

В Литература

Авдулов А.Н., КулькинА.М. Власть, наука, общество. Сис­тема государственной поддержки научно-технической дея­тельности: опыт США. М., 1994.

Коммуникация в современной науке / Сб. перев. с англ. под ред. Э.М. Мирского и В.Н. Садовского. М.: Прогресс, 1976.

Лебедев СЛ. Современная философия науки. М., 2007.

Наука России на пороге XXI века: проблемы организации и управления/ Под общ. ред. С.А. Лебедева. М.: Университет,-гуманит. лицей, 2000.

Научная деятельность: структура и институты / Сб. пе-рев. с англ. и нем. под ред. Э.М. Мирского и Б.Г. Юдина. М.: Прогресс, 1980.

Пелъц Д., Эндрюс Ф. Ученые в организациях / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1973.

Проблемы деятельности ученого и научных коллекти­вов: Междунар. ежегодник. СПб., 1969 — 2002. Вып. 1 — 13.

Современная западная социология науки. Критический анализ / Отв. ред. В.Ж. Келле, Е.З. Мирская, А.А. Игнатьев. М.: Наука, 1988.

Социальная динамика современной науки / Отв. ред. В.Ж. Келле. М„ 1995.

Социология науки: Хрестоматия / Сост. Э.М. Мирский; Под ред. С.А. Лебедева www.courier.com.ru/top/cras.htm.

Философия науки: наука как деятельность / Под ред. С.А. Лебедевым.,2007.

Яблонски й AM. Модели и методы исследования науки. М.: ЭдиториалУРСС, 2001.

РАЗДЕЛ IV. ЭТИКА НАУКИ

В настоящем разделе речь пойдет об этике науки — о том, может ли наука быть объектом моральной оценки и если да, то какие именно ее стороны подлежат такой оценке. Острые споры по этому поводу происходили на протяжении всей истории развития науки. Особеннос­тью же нашего времени является то, что наряду с этими спорами ускоренными темпами идет создание и совер­шенствование специальных структур и механизмов, задачей которых является этическое регулирование научной деятельности. И такому регулированию подвер­гаются не только те или иные приложения результатов научного познания, но и сами исследования, т. е. дея­тельность, направленная на получение новых знаний.

Необходимость такого регулирования обусловлена в первую очередь тем, что наука и порождаемые ею новые технологии оказывают все более глубокое и мно­гообразное воздействие на жизнь человека и общества. Тем самым могущество и возможности человека неиз­меримо расширяются. Вместе с тем сегодня уже для всех стало очевидным, что прогресс науки и техники дает людям отнюдь не одни только блага, что многие порож­дения научного гения несут с собой угрозы для суще­ствования и человечества, и всей жизни на Земле.

Истоки дискуссий вокруг моральной роли науки восходят еще ко временам Сократа, который две с половиной тысячи лет назад учил, что человек посту­пает дурно лишь по неведению и что познав, в чем состоит добро, он всегда будет стремиться к нему. Тем самым знание признавалось в качестве условия, и притом условия необходимого, для благой жизни. А вследствие этого и поиск знания заслуживал самой высокой оценки. Конечно, при этом не имелось в виду научное знание в нашем сегодняшнем понимании. Но поскольку и научное знание есть не что иное, как один из видов знания, эти рассуждения Сократа могут быть отнесены и к нему.

Далеко не все, однако, согласны с тем, что мораль­ные суждения и оценки следует распространять на сферу науки. Считается, скажем, что процесс научно­го познания протекает либо в мышлении ученого — как взаимодействие между различными идеями и представ­лениями, либо посредством активности ученого, на­правленной вовне — когда он организует и наблюдает взаимодействие между объектами, явлениями и про­цессами природы. (В первом случае имеется в виду теоретическое исследование, во втором — эмпиричес­кое.) Согласно этой точке зрения, коль скоро мораль­ные суждения и оценки уместны лишь тогда, когда дело касается взаимоотношений между людьми, то в обоих этих случаях для них попросту нет оснований.

Действительно, если ученый исследует поведение математической функции, наблюдает перемещения небесных тел, пытается синтезировать новое полимер­ное соединение, то, казалось бы, какое отношение все это имеет к морали и этике? Утверждается, далее, что ученым во всех этих деяниях движет поиск истины, которая не зависит (во всяком случае, не должна зави­сеть) от суждений и оценок людей. Поэтому привнесе­ние таких оценок — что, собственно, и характерно для этики, — может даже затруднить путь к истине. Ведь такие оценки не основываются на фактах, они всегда бывают субъективными, так что науке следует скорее остерегаться этики, чем ею руководствоваться.

Очевидно, этим рассуждениям нельзя отказать в логике. И тем не менее наука сегодня действительно является объектом этического регулирования. Но как же в таком случае следует понимать взаимоотношения между этикой и наукой? Для ответа на этот вопрос нам понадобится прежде всего разобраться с тем, что та­кое этика; после этого у нас появится возможность более обоснованно судить о том, какие именно сторо­ны науки могут стать объектом моральной оценки и этического регулирования.

Глава 1

ЗТИКА КАК НАУКА D МОРАЛИ

Этика — это философская дисциплина, изучающая явления морали и нравственности. Существует, стало быть, мир явлений морали и нравственности и суще­ствует теория, его описывающая и изучающая. Это ана­логично тому, как мы различаем явления жизни, с од­ной стороны, и биологию как науку о них, с другой, или явления психики, душевной жизни и науку психо­логию.

Следует, правда, отметить, что в обыденной речи термин «этика» часто употребляется в другом смыс­ле. Часто он понимается как синоним термина «мо­раль». К примеру, мы говорим об «этичном поступ­ке», имея в виду поступок морально оправданный, до­стойный.

Особой, и весьма непростой, проблемой является соотношение понятий «мораль» и «нравственность». Часто они используются как синонимы, однако между ними можно выявить и существенные различия. Так, существует традиция, в русле которой мораль понима­ется как совокупность (а точнее — система, то есть упорядоченная совокупность с определенными связя­ми между элементами) норм — запретов, идеалов, тре­бований, предписаний, — принятая и разделяемая в данном обществе. Эти нормы закреплены в его культу­ре и в достаточно стабильном виде передаются от по­коления к поколению.

Нравственность же при таком понимании харак­теризует реальное поведение людей с точки зрения его соответствия этим нормам, так что безнравственным 311 будет назван тот человек или тот поступок, который отклоняется именно отданных, принятых в этом обще­стве норм, хотя он и может подчиняться некоторым другим нормам. Между прочим, как раз такая колли­зия была скрыта за известным эпизодом с осуждением Сократа афинянами: человек, который для всех после­дующих поколений выступал и выступает как обра­зец нравственности, был осужден за безнравствен­ное — с точки зрения его судей, а значит, с точки зре­ния морали афинского общества — поведение.

Вообще же система норм морали — это идеал, ко­торый в реальности воплощается в большей или мень­шей степени, но никогда — полностью. Собственно говоря, когда мы слышим сетования по поводу, скажем, упадка общественной морали, нравственной испорчен­ности людей и т. п., то при этом обычно имеется в виду ощущение недопустимо большого разрыва между мо­ральными идеалами и нормами и реальным поведени­ем людей, т. е. такой ситуации, когда отступления от норм морали, их нарушения становятся массовым яв­лением.

Мир, изучаемый этикой, построен особым образом: он существует иначе, чем мир, изучаемый физикой, химией, биологией или психологией. Это различие отчетливо проявляется на уровне языка, которым мы пользуемся, говоря о явлениях физики, химии и пр., с одной стороны, и морали — с другой. Такие высказы­вания, как «вода — эгло химическое соединение кисло­рода и водорода» или «память есгль способность вос­производить в сознании события и впечатления, имев­шие место в прошлом», относятся к миру сущего. А вот высказывание, характерное для сферы морали: «Врач должен облегчать страдания больного» — в нем речь идет не столько о том, что есть, сколько о том, чему следует быть, о мире должного.

Если другие науки изучают (по крайней мере, стре­мятся изучать) объективно существующее, отвлекаясь от того, нравится нам оно или нет, считаем мы его плохим или хорошим, то для этики именно вопрос о том, является ли нечто плохим или хорошим, предо­судительным или достойным, имеет первостепенное значение. Этика регистрирует, фиксирует, описывает, объясняет не столько сами явления, сколько то или иное отношение к ним, их оценку. Наряду с этикой такими оценочными дисциплинами можно считать гносеологию, которая исследует отношение наших суж­дений к явлениям действительности с точки зрения ис­тинности или ложности этих суждений, и эстетику, в которой основными категориями оценки являются «пре­красное» и «безобразное». В этике же такие основные категории — это категории «добра» («блага») и «зла».

Необходимо, однако, иметь в виду следующее. Хотя этика и оперирует понятиями и представлениями о мире должного, из этого вовсе не следует, что она не дает нам никаких знаний о мире сущего. Человеческая жизнь отнюдь не ограничивается тем, что происходит в мире сущего — всеми своими действиями и поступ­ками человек так или иначе постоянно изменяет мир вокруг себя. И делает он это, руководствуясь своими представлениями о должном. Таким образом, этика как изучение мира должного позволяет понять динамику взаимодействия человека с миром сущего и, стало быть, изменения этого мира. Соответственно, если говорить об этике науки, то есть все основания считать ее од­ним из направлений изучения того, как устроена и как развивается наука.

Оценочные отношения, изучаемые в этике, имеют определенную структуру. Вернемся в этой связи к высказыванию «врач должен облегчать страдания боль­ного» и сравним его теперь с высказыванием «врач облегчает страдания больного». В обоих высказывани­ях фигурируют: а) некто (в данном примере — врач), который б) осуществляет (или не осуществляет) опре­деленные поступки, действия (облегчает), направлен­ные на в) некоторый объект (страдания больного).

Во втором случае высказывание лишь описывает определенное событие — и потому это высказывание называют дескриптивным (т. е. описательным). В пер­вом же случае мы имеем дело с высказыванием, кото­рое не относится к конкретному событию, а фиксирует предписание, или норму, соблюдаемую или не соблюда­емую в реальных ситуациях и являющуюся критерием, мерилом для оценки множества конкретных событий и действий. Такое высказывание называют нормативным (или прескриптивным, т. е. предписывающим).

Впрочем, далеко не все нормы или предписания имеют моральную природу. Свои особенности имеют правовые нормы; далее, помимо норм морали и права в науке, как и во всякой другой сфере человеческой деятельности, имеется и множество таких норм, кото­рые носят специальный, технический характер. Сле­дование этим нормам, как правило, обеспечивает ус­пешное, эффективное решение тех задач, которые воз­никают в процессе деятельности. Характерно, однако, то, что нередко — и особенно там, где речь идет о дей­ствиях, непосредственно затрагивающих другого чело­века (или других людей), нарушение таких норм оце­нивается не только с точки зрения успеха или неуспе­ха этих действий, но и с точки зрения морали. Скажем, тот же врач, если он взялся облегчать страдания боль­ного и нарушил при этом медицинские нормы, может только усилить эти страдания. Так что незнание или неумение выполнять эти нормы вполне правомерно будет подвергнуть моральному осуждению.

Продолжая анализ нашего примера, отметим так­же следующее. Очевидно, облегчение страдания есть благо для больного, так что в общей форме смысл рас­сматриваемого нормативного высказывания можно свести к тому, что врач должен нести благо больному (или делать добро для больного). Возникают, однако, такие вопросы; «а что значит должен?» и «что (или кто) обязывает его делать добро?». Здесь будут правомер­ными разные ответы.

Во-первых, эта обязанность, этот долг зафиксиро­ван в нормах права (например, в законодательстве), так что невыполнение или ненадлежащее выполнение нормы будет караться юридическими, административ­ными или дисциплинарными санкциями.

Во-вторых, долг и обязанность могут быть не пра­вовой, а моральной природы. В этом случае иным будет и источник, из которого исходят санкции, и их харак­тер. Если правовые санкции налагаются лицом или органом, имеющим на то специальные, четко зафикси­рованные полномочия, то источник моральных санк­ций обычно не бывает представлен столь определен­но. В конечном счете вершить моральный суд и выно­сить моральную оценку может каждый, хотя оценка одних людей может быть более значимой, чем оценка других. Про первых говорят, что они обладают мораль­ным авторитетом. Можно сказать, что за правовыми санкциями всегда в конце концов стоит власть госу­дарства, в то время как за моральными — авторитет общества.

Источником моральных санкций может быть, к примеру, профессиональная научная организация, если она выступает с неодобрением, осуждением ка­кого-либо поступка одного из своих членов. Но таким источником может быть и отдельный ученый, даже если он не занимает административных постов, но при этом коллеги признают его своим неформальным ли­дером.

Что касается характера санкций, налагаемых за отступление от норм, то иногда говорят, что правовые санкции основываются на силе принуждения, а мо­ральные — на силе осуждения (имеется в виду именно моральное осуждение, а не, скажем, осуждение по приговору суда). И действительно, только государство является тем институтом, который правомочен исполь­зовать средства принуждения — как через применяе­мые им законы, так и через уполномоченных на то лиц. Что касается моральных санкций, то существенным является их публичный характер — тот, против кого они направлены, в большей или меньшей мере теряет до­верие своих коллег.

Подчас одно из различий между моралью и пра­вом усматривают в том, что правовые нормы более строги и жестки, тогда как моральные требования можно нарушать относительно безнаказанно. С этим, однако, нельзя согласиться, ибо основное различие между моралью и правом — не в степени мягкости или жесткости санкций, а в принципиально разном меха­низме их действия.

В самом деле, сила моральных требований бывает чрезвычайно велика, а отклонение от них может осуж­даться не только жестко, но и весьма жестоко. Если, например, суровое моральное осуждение исходит от особенно близких и дорогих для человека людей, оно может переживаться крайне болезненно. И напротив, подчас нарушение закона и даже вызванные им сан­кции могут переживаться легче, когда сам нарушитель оправдывает его для себя какими-либо высшими мо­ральными соображениями. Это, между прочим, гово­рит и о том, что мораль и право не всегда только допол­няют друг друга — порой бывают ситуации, когда их требования друг другу противоречат.

Оставаясь в пределах этика науки, мы, естествен­но, ограничиваемся рассмотрением моральных санк­ций. Однако следует иметь в виду, что некоторые из отступлений от норм науки, такие, как плагиат — при­своение себе результатов исследований, проведенных другими (т. е. в определенном смысле — чужой соб­ственности), — могут караться и юридическими санк­циями.

В обыденном словоупотреблении под санкциями принято понимать такие решения и действия, которые влекут за собой те или иные ущемления прав, ограни­чения возможностей, т. е. имеют негативный характер. До сих пор и у нас речь шла именно о таких санкциях. Это, однако, не совсем точно — в более широком смыс­ле санкции могут быть и позитивными, как, например, моральное поощрение в форме, скажем, особого ува­жения ученого со стороны коллег.

Вообще говоря, в науке главной позитивной санк­цией является признание со стороны коллег — как современников, так и особенно ученых последующих поколений. Это признание может выражаться в раз­ных формах — от цитирования в научной статье до увенчания престижной научной премией, например, Нобелевской, — и даже до увековечения имени учено­го в названии закона или теории: законы механики Ньютона, периодическая система элементов Менделе­ева, теория относительности Эйнштейна и т. п.

Напротив, того, кто допускает отклонения от при­нятых в науке норм (фальсификация результатов экс­перимента, приписывание себе чужих достижений,

[лава 1. Этика как наука и морали

плагиат) ожидают негативные санкции вплоть до са­мых жестких — игнорирования всеми коллегами того, что делает данный ученый. Ведь если в научной лите­ратуре нет упоминаний — цитат или ссылок на его работы, то это значит, что для науки его попросту не существует.

Здесь, впрочем, необходимы некоторые уточнения и пояснения. Очень часто бывает так, что полученный ученым результат не цитируется его коллегами не из-за тех нарушений, о которых мы только что говорили, а из-за того, что он представляется им тривиальным, не несущим ничего нового. При более пристальном рассмотрении, однако, обнаруживается, что и в этом случае имеет место нарушение нормы, а именно, нор­мы, предписывающей ученому создание не просто знания, а нового знания. В соответствии с этой нормой простое воспроизведение того, что уже было сделано другими, не считается научным результатом.

Бывает и иное. Подчас коллеги-современники того или иного ученого бывают не в состоянии по достоин­ству оценить результат его исследований как раз из-за его чрезвычайной новизны, оригинальности, из-за того, что он резко расходится с устоявшимися в науке воз­зрениями. Таким образом, этот результат на долгое время оседает в архивах науки.

Один из наиболее известных примеров здесь — творчество биолога Г. Менделя. В 1866 г. он опублико­вал свои «Опыты над растительными гибридами», в которых были впервые сформулированы законы на­следственности. Однако в научный оборот эти законы вошли лишь спустя три с половиной десятилетия, пос­ле того, как их переоткрыли К. Корренс, Э. Чермак и X. де Фриз.

О чем же свидетельствует этот и другие подобные ему примеры? О том, что существующие в науке меха­низмы нормативного контроля не всегда срабатывают со стопроцентной эффективностью. С одной стороны, коллеги-современники подчас не обладают достаточ­ной компетенцией или воображением для того, чтобы правильно оценить новый революционный результат. С другой стороны, признание, пусть временное, иног­да получают не имеющие должного обоснования и не заслуживающие того идеи. Но таков, увы, удел всех нормативных систем, которыми пользуются люди, включая и системы моральных норм.

Механизм действия моральных норм, впрочем, не исчерпывается санкциями, налагаемыми извне. Этот внешний контроль является, по сути дела, продолжени­ем того контроля, который исходит изнутри личности. Психологи и социологи в этом случае говорят о том, что моральные нормы бывают интернализованы (т. е. как бы вмонтированы, впаяны внутрь) личностью, становясь ее убеждениями и ценностями, в том числе самыми глубо­кими, во многом определяющими ее характер. Действо­вать вразрез с ними для человека бывает чрезвычайно сложно, а зачастую и вовсе невозможно. Этот внутрен­ний контроль, самооценку собственного намерения или поступка с точки зрения его соответствия нормам мора­ли принято называть совестью.

Таким образом, нормы морали представляют со­бой как бы среду, в которой происходит общение и взаимодействие между людьми. Благодаря им это об­щение и взаимодействие оказывается упорядоченным, организованным. Наличие разделяемых людьми норм, подобно наличию общего языка, обеспечивает, вообще говоря, взаимопонимание, позволяет заранее знать, чего ожидать от другого, т. е. от партнера по общению или взаимодействию, в той или иной ситуации. Без них нам было бы чрезвычайно сложно иметь дело с себе подобными. Следует, однако, иметь в виду, что далеко не все наши действия и поступки подлежат моральной или правовой оценке, но лишь те, которые так или иначе затрагивают интересы другого (или других).

щ Моральный выбор и моральная ответственность

Еще одно принципиальное ограничение области того, что подлежит моральной оценке, связано со сле­дующим обстоятельством: этику интересуют только такие ситуации, когда у человека есть реальный и сво­бодный выбор — действовать ему тем, иным или треть­им образом либо вообще не действовать. (В таких слу­чаях иногда говорят и о произвольных действиях или поступках.) Поэтому поступок, совершенный человеком по принуждению, когда меня, скажем, вопреки моей воле заставляют делать что-то, чего сам я сделать не захотел бы, — такой поступок не может считаться доб­рым или злым, моральным или аморальным — у него просто нет этического измерения. Ответственность за поступок будет тогда ложиться на того, кто принудил меня к нему.

Выбор, очевидно, предполагает наличие альтерна­тив, каждая из которых имеет собственный мораль­ный смысл. (В том случае, когда приходится выбирать из двух альтернатив, говорят еще о дилемме выбора.) Если, например, я выбираю, измерять ли мне некото­рое расстояние в сантиметрах или в дюймах, то здесь не возникает вопроса о моральной оценке альтерна­тив — задача является чисто технической. Нередко, впрочем, как мы уже отмечали, и за технической сто­роной дела кроется ситуация морального выбора. До­пустим, некто сообщает результаты проведенных им измерений аудитории, в которой есть как люди, при­выкшие к метрической системе мер, так и те, для кого привычна дюймовая система. В этой ситуации его выбор одной из систем может быть воспринят другой стороной как пренебрежение ее интересами.

Выбор будет реальным, если каждая из альтерна­тив находится в пределах моих возможностей. Я не могу выбрать, скажем, прыгать мне в высоту на 2,5 метра или нет. Далее, мой выбор будет свободным тог­да, когда нет внешнего воздействия, заставляющего меня принять одну из альтернатив. Или если, напри­мер, я введен кем-то в заблуждение относительно по­следствий моего поступка, то выбор также нельзя счи­тать свободным, даже если нет прямого принуждения. В этом случае принято говорить, что мной (или, точнее, моим выбором) манипулируют.

Наконец, выбор не будет действительно свободным и тогда, когда я не располагаю достаточной информа­цией об имеющихся альтернативах, даже если я знаю о самом их наличии.