Из дневника Эмили Бронте 1 страница

11 июля 1848 года.

На заре я постепенно очнулась от сна и увидела у моей постели миссис Гримшо.

– Оденься, жду тебя в прихожей школы.

Вороватая мина придала ее распоряжению зловещность, но я подчинилась. Внутри безмолвной опустелой школы миссис Гримшо зажгла свечи для нас обеих, отперла дверь подвала и повела меня вниз по лестнице в тюремный лабиринт коридоров с земляными полами и сырыми затхлыми каменными стенами. Я дрожала, ощущая, что это место таит зло. Мы вошли в каморку, выкопанную в земле. Маленькая девочка стояла, привязанная к деревянному столбу веревками, стягивавшими ее запястья и щиколотки. Это была Фрэнсис Каллен, моя застенчивая ученица. В тонком белом балахончике и босая. Волосы ее были растрепаны, лицо в потеках слез. При виде нас она съежилась и всхлипнула. Я ошеломленно смотрела на нее.

– Фрэнсис плохо себя вела, – сказала миссис Гримшо, – и должна быть наказана. – Она протянула мне кожаный ремень. – Дай ей двадцать плетей. Бей сильно, но чтоб рубцов не осталось.

Так вот как я должна была заплатить за то, что она спустила мне мое воровство! Оглушенная ужасом, я стояла, окаменев… Миссис Гримшо вышла из каморки и закрыла за собой дверь, ее шаги поднялись вверх по ступенькам. Я обернулась к Фрэнсис, она смотрела на меня округлившимися от ужаса глазами. Я бросила ремень, поставила свечу на пол, опустилась на колени перед Фрэнсис и обняла ее.

– Не бойся, – сказала я. – Я не сделаю тебе больно. – Напряженное дрожащее тельце Фрэнсис расслабилось, и она зарыдала. Ее страдания разрывали мне сердце. – Почему миссис Гримшо хочет так строго наказать тебя?

– Я рассердила преподобного Гримшо, – прошептала Фрэнсис.

– Чем? – спросила я, недоумевая, что могла сделать эта кроткая послушная девочка.

Она судорожно сглотнула, словно подавившись воспоминанием.

– Что произошло, Фрэнсис? – спросила я настойчиво.

– Я не должна говорить, – всхлипнула она.

– Я никому не скажу, – обещала я.

Это словно бы успокоило Фрэнсис.

– Он повел меня с собой на мельницу, – сказала она дрожащим голоском так тихо, что я еле расслышала. – Он… он велел мне раздеться и лечь на пол… мне стыдно говорить про это!

Она снова вся затряслась, и мне стало дурно от ужаса. Теперь казалось несомненным, что преподобный Гримшо использует мельницу для безнравственного поведения с ученицами, включая Джейн Фелл, и вот теперь Фрэнсис.

Тут я заметила, что по ее голым ножкам ползут струйки крови, и мой ужас утроился. Такое кощунство!

– Я заплакала, – продолжала шептать Фрэнсис. – Он велел мне перестать, сказал, что приютил меня и кормил, и я должна быть рада отблагодарить его. – Она снова заплакала. – Он ударил меня и нагнул. Сказал, что я должна научиться ублажать мужчин и не жаловаться. Мне так больно было! – Всхлипы Фрэнсис перешли в истерические рыдания. – Он… он сказал миссис Гримшо, что я плохо себя вела. Она привела меня сюда и привязала. И я была тут одна в темноте уж не знаю сколько времени.

Меня снедал гнев на обоих Гримшо, пока я развязывала веревки.

– Ничего больше не бойся, – сказала я. – Я не буду тебя сечь.

– Но вы должны! – к моему изумлению, возразила Фрэнсис. – Не то меня накажет миссис Гримшо, а она будет бить больнее.

Мы услышали шаги на лестнице. Миссис Гримшо спускалась проверить, как продвигается экзекуция.

– Ну, пожалуйста! – вскрикнула Фрэнсис.

Я взяла ремень, приподняла юбку и сказала:

– Кричи и плачь, как сможешь громче.

Двадцать раз я с силой хлестнула ремнем по собственным ногам и терпела боль, а Фрэнсис кричала, будто била я ее. Завершив, я испытывала жгучую боль, но и добродетельную гордость, потому что пощадила Фрэнсис. Позднее она появилась за завтраком, робко ежась, и миссис Гримшо одобрительно мне кивнула. Ненависть к школе закипала все сильнее, мне было невыносимо оставаться там, где пытали детей, и все же я не хотела покинуть Фрэнсис. Как ни томилась я по дому, отказаться от взятой на себя миссии я не могла. Видимо, Изабели Уайт выпал тот же жребий, что и Фрэнсис, но, может быть, школа прятала и другие секреты, которые мне надо было узнать ради Шарлотты и нашей семьи. А потому я решила остаться и продолжать.

Однако после того, как учениц отправили в дортуар, миссис Гримшо перехватила меня.

– Я видела, как Фрэнсис раздевалась, и на ней нет никаких следов порки, – сказала она, щетинясь злобой. – Ты ее не высекла. В следующий раз делай, что тебе велено, или я сдам тебя полиции.

Она ушла, оставив меня дрожащей от страха. Я поняла, что должна покинуть школу, как бы я ни сожалела об этом. В полночь я быстро оделась, затем упаковала мой баул. Прокралась наружу, намереваясь добраться пешком до города и первым же поездом отправиться домой. Стылый беспокойный ветер гнал тучи по звездам и полной луне. Деревья в саду взметывали ветки, мелькали тени. Торопливо шагая по дорожке, я заметила свет в запретной мельнице.

Любопытство возобладало над стремлением бежать. Я прокралась к мельнице вверх по склону. Дверь закрыта, но освещенное окно отворено. Через него я услышала мужские голоса. Я заглянула в окно и увидела, что преподобный Гримшо стоит, освещенный фонарем, который держит в руке. Его лицо я видела совершенно ясно, но двое мужчин напротив него стояли ко мне спиной.

– Джентльмены, я больше не намерен иметь с вами дело, – сказал он тоном, одновременно и чванным, и боязливым.

– Прекращать сотрудничество с нами слишком поздно, – сказал один из мужчин высоким благовоспитанным голосом.

– Но оно становится слишком опасным. По городу ходят о школе всякие слухи. Церковные власти отправляют инспекторов, уполномоченных осмотреть ее. И чем больше девочек проходит через школу, тем больше шансов, что какая‑нибудь проболтается.

Казалось, преподобный Гримшо вот‑вот расплачется.

– Молю вас, господа! Если вы не освободите меня от обязательств, я лишусь всего!

– Если вы нарушите свое обещание, вам надо будет бояться куда более худшего, чем того, что церковные власти узнают о судьбе девочек под вашей опекой, – сказал второй мужчина. Голос его был басистым и угрожающим. – Вам понравится, если все узнают, что вы удовлетворяете свои плотские желания с вашими ученицами?

Даже в тусклом свете фонаря я увидела, как побледнел преподобный Гримшо.

– У вас есть выбор: либо выполнять свои обязательства перед нами, либо быть изобличенным как гнусный грешник.

Преподобный Гримшо возвел глаза вверх, будто ожидая, что на него падет небесный огонь. Он понял свое поражение. Утратив чванство, он выглядел постаревшим и съежившимся. Мне не было его жаль.

– Я схожу за ней, – сказал он.

Он и его собеседники вышли из мельницы. Я незаметно последовала за ними. Преподобный Гримшо вошел в дом. Мужчины направились к фасаду школы. Я поспешила за ними, мое сердце отчаянно билось, кровь томительно бежала по жилам. На дороге стояла карета, запряженная парой. Мужчины остановились возле кареты, а я спряталась среди облитых лунным светом деревьев. Вскоре показался преподобный Гримшо со своим фонарем. Рядом с ним шла Абигайль Уэстон, подруга отсутствующей теперь Джейн Фелл. Они остановились у кареты. Кучер открыл дверцу.

– Куда вы меня везете? – спросила Абигайль у мужчин.

В ее голосе звучало пьянящее волнение, окрашенное страхом. Один из них сказал:

– Ты едешь в Лондон, чтобы жить в раю.

Шла ли она по стопам Изабели Уайт? Я не сомневалась, что обе девушки подвергались такому же обращению, как Фрэнсис, и обеих готовили для одной и той же гнусной цели. Путь Изабели привел к преступнику, которого она называла своим господином, и к жизни низких интриг. Увы, я не сомневалась, что Абигайль, Джейн, Фрэнсис и другие девочки в школе были обречены тому же.

Абигайль уехала с мужчинами в карете. Преподобный Гримшо вернулся в школу, а я брела по дороге, пока не добралась до деревни.

Я пишу этот отчет в поезде, который везет меня домой. Утреннее солнце теперь золотит поля и луга, но мои мысли пребывают в темном царстве неуверенности. Окажутся ли мои открытия сколько‑нибудь полезными для Шарлотты и мистера Слейда?

Я сожалею, что Эмили ради меня пришлось вынести подобное страдание. Нам, когда мистер Слейд, Энн и я приехали в Хоуорт, она рассказала лишь о том, что девочек в школе бьют и что одну увезли в Лондон мужчины, обещая ей жизнь в раю. Мистер Слейд был глубоко признателен за эти скудные сведения.

– «Рай», а точнее «Парадиз», это лондонский игорный клуб и дом дурной репутации, – объяснил он Эмили. – Его клиентура слагается из английских и иностранных политиков, предпринимателей, дипломатов и аристократии. Ваши наблюдения наводят на мысль, что мсье Ле Дюк использует девушек из школы, чтобы вовлекать именитых людей в свои интриги. Он, вероятно, наметил Изабель еще в школе, использовал ее как курьера для сношения с радикальными обществами и устроил в «Парадиз», где она встретила премьер‑министра. Вы замечательно преуспели, открыв для нас место, где можно расследовать его деятельность. Я немедленно установлю слежку за этим клубом.

Эмили казалась равнодушной к похвалам Слейда. В то время мы не могли даже предположить, насколько важными окажутся ее открытия.

– Чтобы школа, назначение которой творить благо, губила девочек, это неслыханно! – вскричала я.

Папа сказал:

– Я сообщу о преподобном Гримшо церковным властям, чтобы его обличили, а школу закрыли.

– Ничего другого они не заслуживают, – сказал Слейд. – Однако обличение школы понудит мсье Ле Дюка скрываться еще надежнее. Боюсь, нам придется подождать с этим, пока мы не завершим нашу работу.

– Он прав, папа, – сказала Энн.

– Но все это время девочки будут страдать, – испуганно возразила Эмили.

– Поэтому тем более важно, чтобы мы отыскали мсье Ле Дюка и положили конец его злодеяниям как можно скорее, – сказала я.

– Мы можем успеть на вечерний поезд в Лондон, а завтра сесть на пароход в Бельгию, – сказал мне мистер Слейд.

Я пришла в восторг, что он включил меня в свою поездку. Вероятно, он просто хотел избежать нового спора, и все же я осмелилась спросить себя, не было ли у него другой, более личной причины.

Мысль о новом путешествии, когда я изнемогала от утомления и нервного перенапряжения, ввергла меня в ужас, тем не менее я ухватилась за шанс еще одного дерзания с мистером Слейдом и услышала пение сирен, которое упоминание о Бельгии всегда вызывает в моем сердце.

– Я буду готова, – сказала я.

Паровой пакетбот трудолюбиво пересекал Ла‑Манш, колеса шумно бурлили воду, трубы изрыгали дым, паруса надувались. Я стояла на палубе, и мои глаза слепила бескрайняя морская ширь кобальтовыми, изумрудными и аквамариновыми вспышками. Катящиеся волны были усеяны судами. Морские птицы кружили в вышине на фоне яркой небесной синевы и величавых белых облаков. Я упивалась соленым ветром. Мистер Слейд и я отплыли из Лондона в этот день 14 августа, затем сели на пакетбот в Дувре. Теперь на горизонте вырисовался Континент. Берег казался полосой золотистого солнечного света с голубовато‑зелеными переливами. Пока судно везло меня к этому берегу, я дивилась тому, как моя миссия вновь уводит меня в прошлое.

Я уже дважды совершала это путешествие. Первый раз в 1842 году папа сопровождал меня и Эмили в брюссельскую школу. В Брюсселе я обрела новые впечатления, знакомых и знания, о чем давно грезила. И кроме того, получила опыт, предугадать который никак не могла. Все начиналось достаточно невинно. В свои двадцать пять лет я была старше моих соклассниц в «Пансионе Эгер», протестантка среди католичек, застенчивая англичанка в окружении общительных бельгиек, говорящих по‑французски. Единственным, кто обращал на меня хоть какое‑то внимание, был мсье Эгер, супруг директрисы пансиона, профессор, дававший уроки ученицам своей супруги. Его беспощадные разборы моих сочинений вызывали у меня слезы; его похвала исполняла меня восторгом. Он был невысок, черноволос, с черной бородой, уродливым лицом и раздражительным характером, но его острый ум вдохновлял меня. Вскоре уже при виде него мое сердце начинало биться быстрее. По вечерам я случайно встречала его в саду, куда он выходил выкурить сигару, и мы обсуждали достоинства разных писателей. Я думала о нас только как об учителе и ученице. И ничего больше. Лишь когда мы с Эмили вернулись домой, я поняла, что питаю к мсье Эгеру более глубокое чувство.

Мое второе путешествие через Ла‑Манш произошло в 1843‑м. Я вернулась в Брюссель одна, с нетерпением предвкушая, как я стану учительницей английского языка в пансионе. Но мадам Эгер начала следить за мной и холодно меня третировать. Мсье Эгера я видела только издали. Наши уроки и беседы не возобновились. Мадам обнаружила, что я влюблена в ее мужа, и разлучила нас. Я оставалась в Бельгии, пока совсем не пала духом и мое здоровье не расстроилось, и я наконец не признала греховность и безнадежность любви к женатому человеку. Я вернулась домой сломленная и горюющая. Карой мне стали годы посылки писем мсье Эгеру с мольбой об ответных письмах, которые никогда не приходили. То, что я любила его, а он был ко мне совсем равнодушен, все еще причиняет мне боль. Меня все еще томит ощущение чего‑то незавершившегося.

И вот теперь по прихоти судьбы я вновь еду в Брюссель. Я испытывала смесь волнения, страха и надежды. Я словно плыла по темному бурному морю воспоминаний.

Мистер Слейд присоединился ко мне у перил. Его скрещенные руки были совсем близко от моих. Ветер ворошил его черные волосы. Сердце мое забилось чаще, как когда‑то для мсье Эгера.

– Море освежает даже самый удрученный дух, – негромко, задумчивым тоном сказал мистер Слейд.

Я уже убедилась в этом и начала гадать, какие переживания подсказали мистеру Слейду эти слова.

– Всякий раз, когда я оказываюсь у моря, я испытываю такое благоговение, восторг и свободу! – Эти чувства охватили меня и теперь. – Его величие возвышает меня над моими мелочными заботами.

Мистер Слейд посмотрел на меня искоса.

– Такое величие умаляет род человеческий и показывает нам, насколько мы слабы в сравнении с силами природы.

– О да, – сказала я, – но во мне океан пробуждает несравненное чувство, что все достижимо. Я ощущаю себя в присутствии Бога.

Выражение мистера Слейда стало отчужденным.

– Как я желал бы разделить ваше преклонение перед Его присутствием, – сказал он. – Было время, когда я отрекся от Бога за Его жестокость.

Его горькие слова потрясли и напугали меня.

– Было время, когда я не хотел вновь переплывать море, потому что у меня не было сил оказаться лицом к лицу с прошлым.

Я поняла, что мистер Слейд предался воспоминаниям не менее мучительным, чем мои. Море опутало нас какими‑то чарами, подняло к свету сокровеннейшие наши тайны. Вызволенные из уз суши и общепринятой сдержанности, мы могли говорить откровенно.

– Какое‑то несчастье на вашем поприще шпиона? – спросила я.

У мистера Слейда вырвался невеселый смешок.

– Если бы я сосредоточился только на шпионаже, несчастье пощадило бы меня.

Воцарилось молчание, он вглядывался в дальний берег. Затем он заговорил голосом, из которого все чувства были выжаты.

– Одним из тех, за кем я шпионил в Париже, был профессор Сорбонны. Он возглавлял некое тайное общество, целившееся свергнуть короля Луи‑Филиппа. Я играл роль честолюбивого радикального французского журналиста и был принят в общество. У профессора была дочь Мирей. Она вела его хозяйство и писала политические статьи о коррупции при дворе. Она была самой красивой и обворожительной женщиной, какую мне доводилось встречать.

В голос мистера Слейда вкралась нота тоскливой ностальгии. Как ни хотела я выслушать его историю, мне не нравилось, что он восхваляет женщину за достоинства, каких, бесспорно, недоставало мне.

– Мирей была католичкой и страстной, пламенной патриоткой, тогда как я был серьезным британцем и рукоположенным священником англиканской церкви. Она была мятежницей, а я – агентом, обязанным погубить ее и ее товарищей. Несмотря на наши различия, мы полюбили друг друга.

Хотя я внутренне содрогнулась, услышав про его любовь к другой женщине, я ощутила особое родство с мистером Слейдом. И он, и я полюбили неразумно. Я вспомнила намек его сестры Кэт на разбитое сердце и предположила, что их любовь ни к чему хорошему не привела.

– Мы с Мирей поженились, – сказал мистер Слейд. – Мы были очень бедны и жили на чердаке, но были счастливы. Вскоре она уже ожидала наше дитя. Она не знала, что я не был тем, кем представлялся, но вот наступил вечер, когда до рождения нашего ребенка оставалось совсем недолго. Один из членов общества узнал, кто я такой. И рассказал ей, что я английский шпион. В этот вечер она обличила меня. В ярости, в истерике. Обвинила меня, что я предал и ее, и ее дело. Я пытался успокоить ее, вымолить у нее прощение, что лгал ей. Я заверял ее, что после нашей встречи я проникся симпатией к мятежникам – и это была чистая правда. Я поклялся, что не доносил ни на нее, ни на ее товарищей своему начальству, и это опять‑таки была чистая правда. Я предал мое собственное дело из любви к ней. Но Мирей отказалась поверить мне. Она назвала меня грязным подлецом и выбежала вон из дома.

Мистер Слейд стоял неподвижно, его руки сжимали перила.

– Я позволил Мирей уйти, потому что был чересчур гордым. Я думал, она скоро вернется, и мы помиримся. Но в следующую ночь полиция совершила налет на дом профессора, где проходило собрание общества. Они арестовали всех его членов. И среди них Мирей. Полиция доставила всех в тюрьму. Профессора казнили за государственную измену, а Мирей…

Мне показалось, что мистеру Слейду сдавило горло.

– Она в эту ночь родила в тюрьме нашего сына. Родился он мертвым. Она умерла несколько часов спустя, ненавидя меня.

Какое потрясение, ужас и сострадание испытала я!

– Мне так жаль, – пробормотала я, не в силах утешить его, и все же радуясь, что он доверился мне.

Его взгляд был устремлен на какие‑то внутренние горизонты.

– Со смерти Мирей прошло семь лет. Семь лет, на протяжении которых я весь отдавался работе, потому что ничего другого у меня не было, хотя я начал сомневаться в нравственности того, чем занимался. Мирей научила меня видеть в мятежниках людей, угнетаемых своими правителями, союзниками моих начальников. Я отгораживался от этих мыслей и затворялся от всех, кто мог внушить мне привязанность и причинить новую боль. Но теперь мне кажется, солнце восходит после ночи, которая, думал я, будет длиться вечно. Я начинаю верить, что Бог благостен, а не только жесток. Он восполняет то, что отнимает.

Недоумение прозвучало в тихом голосе мистера Слейда. Он поглядел на меня, но я инстинктивно отвела глаза и не увидела, каким был его взгляд. Он заговорил почти неслышно:

– Я снова начал находить счастье и смысл в жизни.

Мои руки стиснули перила. Мне хотелось верить, что причиной его возрождения явилось наше товарищество; и все‑таки я знала, что его красивая любимая жена остается моей соперницей, пусть она и умерла. Теперь я оказалась перед пугающим фактом: я влюблена в мистера Слейда, как прежде – в мсье Эгера, вопреки тому, что надежды на взаимность было не больше. Быть может, от его горя мистера Слейда отвлекли розыски господина Изабели Уайт, быть может, он терпит мое общество только потому, что я нужна ему, чтобы заставить злодея выдать себя.

Как и с моими предыдущими поездками, того, что произошло в Брюсселе, я никак не предвидела.

Мы сошли в Остенде и успели на поезд в Брюссель. Пока мы ехали по плоской голой бельгийской равнине, я смотрела в окно. Небо было свинцово и монотонно серым, воздух – теплым, затхлым и влажным. Ивы с подрезанными верхушками окаймляли поля, слагавшиеся в лоскутное одеяло различных оттенков зелени; вдоль дорог тянулись сонные каналы. Выкрашенные домики расцвечивали мирный пейзаж, никак не напоминавший о многочисленных войнах, ареной которых он бывал в прошлом. Сначала Бельгию завоевал Юлий Цезарь, затем ею правили франки, бургундские герцоги, а после них – Габсбурги; им на смену пришли императоры Священной Римской империи из Австрии и Испании, Франция при Наполеоне и Голландия под управлением принца Оранского. Наконец, в 1831 году, Бельгия обрела независимость и хранила мир во время революций этого года. Здесь и я выиграла битву – отстранилась от мсье Эгера, прежде чем любовь к нему погубила бы меня.

По приезде в Брюссель я села с мистером Слейдом в карету. Средневековые дома все еще теснили булыжные улочки вблизи бульваров, обрамленных величавыми особняками. Многоцветные кафе на тротуарах и рынки все еще полнились народом; воздух все еще пахнул смрадной рекой Сенна. Взгляд повсюду натыкался на бюргеров, облаченных в черные сюртуки и шляпы, а также крестьян в сельской одежде. Кругом переговаривались голоса на французском и фламандском. Я невольно выглядывала среди прохожих мсье Эгера. Мы въехали на Гранд‑плас, главную площадь Нижнего Города. Колокол на башне готической ратуши отбил семь часов. Газовые фонари освещали волюты карнизов, прихотливые статуи и пышные золотые украшения, отличающие жилища членов купеческой гильдии. На востоке над склоном холма величественно возвышались башни церкви Святого Михаила и Святой Гудулы. Я смотрела за холм в сторону аристократического Верхнего Города, где находился «Пансион Эгер».

Мистер Слейд снял для нас номера в отеле «Центральный» на рю де Марше‑оз‑Эрб. Какая дворцовая элегантность! Какие сверкающие зеркала и люстры! Какие утонченные постояльцы! Моя обширная комната обвораживала парчовыми креслами, изящными лампами, роскошными фламандскими коврами и гобеленами. Я провела там мой первый вечер и большую часть следующего дня, пока мистер Слейд заручался помощью своих друзей в брюссельской полиции для охоты на французского радикала Ле Дюка, укрывшегося тут.

Он вернулся на следующий день в сумерках. Мы сидели в озаренной свечами обеденной зале отеля, где литое серебро и тонкий хрусталь блестели на столах, застеленных белыми скатертями. Обходительные официанты подавали нам вино, мидии в чесночном соусе со сливками и кроличье рагу. Изысканные блюда ошеломили мое нёбо. Я ощущала себя замарашкой среди модно одетых обедающих. Мистер Слейд выглядел очень красивым во фраке, но усталым и обескураженным.

– Мы нашли Ле Дюка, – сказал он. – Весьма отталкивающий субъект. Рост не выше четырех футов, лысая голова, белесые наглые глазки и надменные манеры. Живет в грязной мансарде и был столь любезен, что оказался дома.

– Что произошло? – спросила я, недоумевая, почему, настигнув нашу дичь, он не выглядит более счастливым.

– Сперва он отрицал какие‑либо сношения с бирмингемскими чартистами, но после того, как полицейские немножко его образумили, передумал. Утверждает, что выполнял распоряжения человека, несметно богатого и окружившего себя стеной секретности. Он велел Ле Дюку приказать бирмингемским чартистам забрать оружие у Джозефа Локка и убить Изабель Уайт. Он щедро платил за эти услуги, и, кроме того, его деньги шли на финансирование недавних мятежей во Франции. Однако имени этого человека Ле Дюк не знает. Они находились в постоянном контакте, встречались лично, и все же Ле Дюк никогда в глаза его не видел.

– Но как же так? – в недоумении спросила я.

– Когда ему требуется Ле Дюк, он посылает за ним карету. Кучер завязывает Ле Дюку глаза и привозит к какому‑то дому. Он и его господин разговаривают там. Повязка все время остается на месте, и он не знает, ни где находится дом, ни как он выглядит. Описать своего хозяина он тоже не может. Затем карета увозит его домой. Ле Дюк твердо стоял на своем, даже когда полиция пригрозила ему тюрьмой. – Мистер Слейд отпил вина, будто проглатывая свое раздражение. – Я вынужден поверить, что Ле Дюк говорит правду и преступник, которого мы разыскиваем, не он, а его безымянный господин.

Мы проделали весь путь до Брюсселя лишь для того, чтобы узнать, что гонялись не за той дичью и опять оказались в тупике!

– Ле Дюк, конечно же, должен был подметить в этом человеке хоть что‑то, что могло бы вывести на него, или что‑то, касающееся дома, что поспособствовало бы отыскать его, – сказала я.

– Он сообщил два своих наблюдения, – сказал Слейд. – В доме стоит необычный сладковатый запах. А человек говорит со странным акцентом, который Ле Дюк определить не смог.

Я сочла и то, и другое весьма слабыми подсказками. Пока Слейд и я молчали в горьком разочаровании, ко мне подошел официант:

– Excusez‑moi, mademoiselle, mais vous ayez un visiteur.[2]

– Визитер? Спрашивает меня? – сказала я, настолько растерявшись, что забыла французский.

– C’est un gentilhomme, qui vousattend au jardin,[3]– сказал официант и ушел.

Мистер Слейд взглянул на меня с тревогой.

– Какой джентльмен знает, что вы в Брюсселе?

– Даже вообразить не могу, – сказала я.

– Должно быть, он выследил вас сюда! – Мистер Слейд оживился, и я поняла, что он думает о преступнике, которого мы разыскивали. – Он пришел к вам или прислал своих подручных, как мы и надеялись.

Мы поспешили к стеклянным дверям и посмотрели в сад, но деревья прятали моего визитера.

– Я не могу выйти туда, – сказала я, попятившись в ужасе.

– Вы должны. Возможно, это единственная наша надежда поймать преступника. – Мистер Слейд взял меня за плечи, пристально посмотрел мне в глаза и сказал с неколебимой настойчивостью: – Вам нечего бояться. Вы не одна. Я ни на секунду не спущу с вас глаз.

Его решимость подавила мое сопротивление. Я кивнула.

– Погодите немного, пока я не выйду в сад через заднюю дверь, – сказал он и выбежал из залы.

Я стояла, дрожа от страха, боясь покинуть безопасный кров отеля. Но я не могла отвернуться от, возможно, единственного шанса на успех нашего предприятия. Не могла я и обратить в прах старания, которые приложили мои сестры, рискуя своей безопасностью. Я открыла дверь и вышла наружу.

Заходящее солнце золотило сад. Жара угасающего дня обжигала меня, пока я робко кралась по плитам дорожки. Я слышала стрекот цикад, пение птиц, грохот карет на улицах и стук моего сердца. Дорожку окаймляли кусты роз, и каждый прерывистый вздох наполнял мои легкие нежным ароматом. Впереди была беседка. Я заметила стоящего внутри мужчину в то же мгновение, когда ощутила едкий запах дыма его сигары. Воспоминания, слишком сильные, чтобы облечься в мысли, заставили меня остановиться. Я в остолбенении смотрела, как этот мужчина выходит из беседки и направляется ко мне.

– Итак, мисс Шарлотта, – сказал он резко по‑английски с сильнейшим акцентом, которого я не слышала почти пять лет, разве что в моих снах. – Мы встречаемся снова.

Он снял передо мною шляпу. Его черные волосы и бороду подернула седина, и время проложило новые морщины вокруг глаз за стеклами очков, но в остальном его суровое лицо осталось точно таким же, как то, что жило в моей памяти.

Это был мсье Эгер.

Я стояла, окаменев, а мои губы складывали беззвучные слова. Я чувствовала слабость, головокружение; меня била дрожь.

– Так‑то вы приветствуете своего старого учителя? – проворчал мсье Эгер. Он яростно нахмурился, совсем так, как в прошлом, когда находил ошибки в моих сочинениях. – Прискорбно! Постыдно!

Я потеряла самообладание и разразилась истерическими рыданиями. Выражение мсье Эгера смягчилось, как всегда бывало после того, как его свирепая критика ранила меня. Он ласково утер мне слезы своим носовым платком.

– Ах, petite chérie,[4]не плачьте, – сказал он. – Потрясение было слишком велико. Мне не следовало приходить без предупреждения. Мои искреннейшие извинения.

Пока мсье Эгер поглаживал меня по плечу и нашептывал ласковые слова, я плакала по незабытой муке, я плакала от радости. И когда все завершилось, я обрела спокойствие, будто море после бури.

– Откуда вы знали, что я буду здесь? – спросила я. – Почему вы пришли?

– Это странная история, – сказал он с характерным пожатием плеч. – Сегодня утром я получил неподписанное письмо. В нем говорилось, что моя бывшая ученица Шарлотта Бронте остановилась в отеле «Центральный», и не буду ли я столь любезен передать ей вот этот приложенный конверт.

Мсье Эгер протянул мне белый конвертик. Я была настолько ошеломлена, что даже не удивилась, а просто положила конвертик в карман.

– Должен сознаться, что поручение таинственного незнакомца было всего лишь… Как вы это говорите? Всего лишь предлогом прийти сюда, – сказал мсье Эгер. – Я хотел увидеть мисс Шарлотту, посмотреть, как обошлись с ней годы.

Его проницательный взгляд изучал мое лицо. Я встревожилась, что покажусь ему постаревшей и подурневшей. Его галльские черты отражали участие, сочувствие и печаль.

– Жизнь принесла вам страдания, oui?[5]– сказал он, а затем улыбнулся. – Но страстный дух все еще пылает в вас.

В своей проницательности он всегда видел меня насквозь. Но теперь я ощутила прилив гнева. Да как он смеет обходиться со мной столь фамильярно!

– Если вас интересовало, как я живу, почему вы оборвали всякую связь между нами? Почему не отвечали на мои письма?

Печаль и сознание вины омрачили лицо мсье Эгера.

– То, как я обошелся с вами, уже давно тревожило мою совесть. Я объясню, если вы окажете мне честь выслушать меня. Может быть, пройдемся?

Мсье Эгер взял меня под руку, и мы начали прогуливаться по дорожкам сада. Будто какие‑то колдовские чары перенесли нас во времени в сад позади пансиона. Дым его сигары и аромат роз дополнили иллюзию.