Пределы функций 2 страница

— Финник, не хочешь сам постоять на страже? А я бы прошлась, поискала воды.

Никто не в восторге от мысли, что я куда-то пойду одна. С другой стороны, жажда — страшная вещь.

Обещаю Питу не отходить далеко.

— Я с тобой, — отзывается он.

— Нет. Может быть, по дороге удастся кого-нибудь подстрелить... — Можно не добавлять: «А ты слишком громко топаешь», это и так понятно. И дичь распугает, и нас под угрозу подставит. — Я ненадолго.

Хорошо, что земля пружинит и скрадывает шаги. Опасливо пробираюсь сквозь джунгли, под углом к гребню. Вокруг только пышная растительная жизнь, и ничего больше.

Внезапно я замираю от грохота пушки. Окончилась первая Бойня у Рога изобилия. Настало время считать убитых. Загибаю пальцы: каждый выстрел означает одного победителя, которого больше нет в живых. Восемь. Не так уж и много, если сравнить с прошлым годом. А кажется, будто наоборот, ведь на этот раз мне знакомо чуть ли не каждое имя.

Ослабев, прислоняюсь к дереву. Зной вытягивает из тела воду, точно сухая губка. Становится тяжело глотать, и кажется, обморок не за горами. Потираю живот: может, кто-нибудь из беременных зрительниц проникнется состраданием, переведет мне денег, и Хеймитч вышлет воду? Бесполезно. Сползаю на землю.

И, перестав шевелиться, различаю вокруг животных — странных птичек с искрящимся опереньем, древесных ящериц с проворными синими языками и, наконец, прильнувшего к ветке грызуна, похожего не то на крысу, не то на опоссума, которого тут же снимаю выстрелом с дерева, чтобы рассмотреть поближе.

Выглядит он уродцем: всклокоченная серая шерсть, над нижней губой выдаются два зуба, острых, как шило. Свежуя добычу, замечаю, что у зверя мокрая мордочка. Неужели пил из ручья? Лихорадочно принимаюсь кружить вокруг дерева по спирали. Источник должен быть где-то недалеко...

Ничего. Ну совсем ничего! Хоть бы росинка попалась. В конце концов, осознав, что Пит уже начал тревожиться, возвращаюсь в лагерь, еще сильнее страдая от жажды и разочарования.

За это время трибуты успели переменить место до неузнаваемости. Мэгз и Финник соорудили хижину из травяных подстилок, открытую только с одной стороны, зато защищенную с трех остальных, с крышей и полом. Старуха сплела даже несколько мисок, которые Пит наполнил жареными орешками. Все глядят на меня с надеждой, но я отрицательно машу головой.

— Нет. Ничего не нашла. Хотя вода там наверняка есть. Вот он ее находил. — Поднимаю освежеванную тушку, чтобы товарищи по лагерю могли ее рассмотреть, и рассказываю, как подстрелила зверька с мокрым носом, как потом обыскала каждый квадратный миллиметр пространства вокруг того дерева в радиусе, наверное, тридцати с лишним ярдов.

— Слушай, а у него съедобное мясо? — интересуется Пит.

— Трудно сказать. По виду не отличить от бельчатины. Поджарить бы... — Я запинаюсь, представив себе, каково будет разводить костер прямо здесь, без подручных материалов. Даже если получится — соперники слишком близко, а дым не спрячешь.

Однако Питу приходит на ум кое-что получше. Насадив кусок мяса на заостренную палку он запускает ее в силовое поле. Палка тут же летит обратно. Мясо почернело снаружи, зато пропеклось внутри. От восторга все начинают хлопать в ладоши; потом испуганно умолкают, вспомнив, где находятся.

Когда белое солнце спускается с розоватого неба, мы собираемся в травяной хижине. Меня до сих пор не отпускают сомнения насчет местных орешков, но Финник объясняет, что Мэгз узнала их по своей прошлой Игре. Признаться, я очень мало времени провела в секции распознавания съедобных растений: в том году обучение не принесло ни малейшей пользы, — а теперь сожалею. Может, хоть что-нибудь выяснила бы о местной флоре. Впрочем, у Мэгз очень даже бодрый вид, а ведь она ест орешки вот уже несколько часов кряду. Я тоже откусываю кусочек. Мягкий, чуть сладковатый вкус напоминает каштаны. Может, и впрямь сгодится в пищу? У грызуна мясо жесткое и с душком, зато на удивление сочное. Для первого вечера на арене ужин удался на славу. Было бы чем его запить!

Финник подробно расспрашивает меня о зверьке, которого мы решаем называть древесной крысой: на какой высоте я его заметила, долго ли наблюдала, прежде чем выстрелить, и чем он тогда занимался. Да вроде ничем особенным не занимался. Вынюхивал насекомых, наверное. Близится ночь, и это меня пугает. Хорошо, что есть плотные травяные циновки — хоть какая-то защита от незнакомых ползучих тварей, ведущих сумеречный образ жизни. Незадолго до того, как солнце ныряет за горизонт, на небосвод восходит луна. В ее тусклом свете еле видны окрестности. Наш разговор сам собой обрывается: все знают, что будет дальше. Мы усаживаемся в ряд у входа в хижину, и Пит берет меня за руку.

На небе вспыхивает капитолийский герб, словно парящий в воздухе. Слушая гимн, я думаю об одном: «Мэгз и Финнику придется гораздо хуже, чем нам». Но даже мне очень больно смотреть на портреты погибших, возникающие на огромном невидимом экране.

Сначала это — мужчина из Пятого, тот самый, кого Финник заколол трезубцем. Значит, предыдущие дистрикты все еще играют в полном составе — четверо профи, Бити и Вайресс и, разумеется, Мэгз и Финник. Появляются новые снимки: морфлингист из Шестого, Лай и Цецелия из Восьмого, оба участника из Девятого, женщина из Десятого и Сидер, Дистрикт номер одиннадцать. Возвращается герб Капитолия, звучит финальная музыка, и вот уже небо темнеет.

Никто из нас не произносит ни слова. Я не могу притвориться, будто бы хорошо знала каждого, но сейчас думаю о трех ребятишках, так и льнувших к Цецелии, когда ее уводили прочь. О доброте, которую Сидер проявила ко мне в нашу первую встречу. Даже воспоминание о том, как морфлингист с остекленевшим взором рисовал на моем лице желтые цветочки, вызывает боль. Все эти люди мертвы. Их больше нет.

Трудно сказать, как долго мы просидели бы молча и без движения, если бы, скользя между листьями, на землю не опустился серебряный парашют. Никто не протягивает руки, чтобы взять его.

— Интересно, кому это? — наконец подаю голос я.

— Какая разница, — отзывается Финник. — Пит у нас чуть не погиб сегодня; пусть он и берет.

Мой напарник развязывает веревку, расправляет шелковый купол — и обнаруживает маленький металлический предмет непонятного назначения.

— Что это? — интересуюсь я.

Никто не знает. Передавая подарок из рук в руки, мы по очереди изучаем его. Это трубка. На одном конце она чуть сужается, на другом — край немного загнут вниз. Что-то смутно знакомое... Деталь от велосипеда, палка для шторы?

Пит дует в трубочку, но не извлекает ни единого звука. Финник просовывает в нее мизинец и пробует использовать как оружие. Полный провал.

— Мэгз, ты могла бы этим рыбачить? — осведомляюсь я.

Старуха, которая может рыбачить при помощи самых разнообразных предметов, хмыкает и отрицательно трясет головой.

Я катаю трубочку по ладони и размышляю. Хеймитч наверняка спелся с менторами Четвертого дистрикта. Не сомневаюсь, он приложил руку к выбору подарка. Значит, эта вещица — не просто ценная, она способна спасти наши жизни. Вспоминается прошлый сезон. Я тогда умирала от жажды, но Хеймитч не выслал воду, зная, что я найду ее, если постараюсь. Любая его посылка, и даже ее отсутствие, — это важный знак. Я почти слышу, как он рычит: «Мозги есть? Вот и пошевели извилинами! Ну, что это?»

Утираю пот, набегающий на глаза, и рассматриваю подарок при лунном свете. Поворачиваю то так, то сяк, под разными углами, прикрывая и открывая отдельные части. Жду, когда странная штуковина поведает мне о своем назначении. Наконец, раздосадованная, втыкаю одним концом в грязь. Сдаюсь. Может, если к нам примкнут Бити и Вайресс, они до чего-нибудь додумаются.

Вытягиваюсь на плетеной циновке, прижимаюсь к ней пылающей щекой и в раздражении продолжаю смотреть на подарок. Пит массирует напряженную точку между моими плечами и помогает слегка расслабиться. Странно, почему здесь не холодает после заката? Спустя некоторое время я начинаю думать о том, что творится дома.

Прим. Моя мама. Гейл. Мадж. Представляю, как они наблюдают за мной по телевизору. Хоть бы так оно и оказалось, хоть бы они были дома. А если заточены Тредом в тюрьму? Или наказаны, как и Цинна? Как Дарий... Из-за меня. Все до единого.

Сердце гложет тоска по родным, по нашему дистрикту, по лесам. Нормальным лесам, где у деревьев жесткие стволы, где вдоволь еды, а добыча не вызывает брезгливости. Повсюду журчат источники. Дуют прохладные ветры. Нет, холодные ветры, способные разогнать удушливую жару. Воображаю, как у меня замерзают щеки, немеют пальцы... И вдруг, точно по заказу, непонятный предмет обретает имя.

— Выводная трубка! — Я даже сажусь от неожиданности.

— Что? — вскидывается Финник.

Выдираю подарок из земли, очищаю, обхватываю ладонью возле суженного конца и смотрю на отогнутый край. Точно, я видела это раньше. Стоял холодный и ветреный день, мы были в лесу вместе с отцом. Эта штука торчала из дырочки, аккуратно просверленной в стволе клена, а из нее в подставленное ведро текла живица. Кленовый сироп превращал даже наши безвкусные хлебцы в сладкое угощение. Ума не приложу, куда подевался запас этих трубок после смерти отца.

Возможно, они до сих пор надежно спрятаны где-то в лесах. Так надежно, что и не отыскать.

— Это же выводная трубка. Что-то вроде обычного крана. Вставишь в дерево — и вытекает живица... — Неуверенно гляжу на жилистые зеленые стволы вокруг. — Если дерево правильное.

— Живица? — удивляется Финник, ни разу не видевший кленов у себя в дистрикте.

— Из нее потом делают сироп, — поясняет Пит. — Но здесь, наверное, будет что-то другое.

Все дружно вскакивают на ноги. Мы мучимся жаждой. Источников нет. У древесной крысы — острые, точно шильца, зубы и мокрая мордочка. Внутри деревьев может быть только одно... Финник торопится заколотить выводную трубку в зеленый массивный ствол при помощи камня, но я его останавливаю:

— Погоди, так можно и повредить. Сначала просверлим дырочку.

Мэгз достает свое шило, и Пит загоняет его под кору на два дюйма. Потом они с Финником поочередно расширяют отверстие ножами до нужных размеров. Я осторожно вставляю трубку, и мы отступаем на шаг в ожидании: что же будет?

Сперва ничего не происходит. Потом по желобку стекает капля. Старуха ловит ее ладонью, слизывает — и опять подставляет горсть.

Покачав и пристроив трубочку поудобнее, мы получаем тонкую струйку и по одному подставляем под самодельный кран иссохшие рты. Мэгз приносит корзину, сплетенную так плотно, что она держит воду. Мы наполняем сосуд до краев и передаем по кругу. Каждый делает несколько жадных глотков и, роскоши ради, умывает лицо. Вода, как и все остальное, здесь тепловатая, однако нам не до капризов.

Теперь, когда жажда не отвлекает, мы замечаем, как вымотались, и начинаем готовиться к ночевке. В прошлом году я постоянно держала вещи наготове, на случай внезапного бегства. На этот раз и пожитков особых нет, разве что оружие которое я и так бы не выпустила из рук. Да еще выводная трубка. Вытаскиваю ее из дерева, пропускаю насквозь отрезанную лиану и крепко привязываю к своему поясу.

Финник вызывается караулить первым. Попросив его разбудить меня, как только устанет, я ложусь рядом с Питом. Но через несколько часов просыпаюсь сама — от звуков, напоминающих бой колокола. Бомм! Бомм! В Доме правосудия в новогоднюю полночь звонят немного иначе, но все же узнать можно. Пит и Мэгз продолжают спать, а вот Финник встревожен и озабочен не меньше моего.

— Я насчитал двенадцать, — шепчет он.

Киваю. Двенадцать. К чему бы? По удару на дистрикт? Может быть. Но зачем?

— Думаешь, это что-нибудь означает?

— Понятия не имею, — отвечает Одэйр.

Мы ожидаем каких-нибудь указаний или сообщений от Клавдия Темплсмита. Приглашения на пир, например. Единственное заметное событие происходит вдали: сверкающая молния бьет в огромное дерево, положив начало грозе. Наверное, ливень и есть источник воды для трибутов, лишенных такого сообразительного ментора, как наш Хеймитч.

— Поспи, Финник, — предлагаю я. — Все равно моя очередь караулить.

Тот мешкает, но понимает, что бодрствовать без конца невозможно, и, устроившись у самого входа с трезубцем в обнимку, погружается в беспокойный сон.

Я сижу с заряженным луком и наблюдаю за джунглями, призрачно-зеленоватыми в лунном свете. Примерно через час гроза кончается. Слышно, как дождь приближается, барабаня по листьям в нескольких сотнях ярдов от нас, но так и не добирается до лагеря.

Где-то грохочет пушка. Я вздрагиваю, а спящие даже ухом не ведут. Пожалуй, не стоит их будить ради этого. Еще один победитель умер. Я даже не задаюсь вопросом, кто это был.

Невидимый ливень резко обрывается, как и в прошлом году на арене.

А через пару мгновений с той стороны появляется плавно скользящая мгла. «Обычное дело после дождя, — мелькает у меня в голове. — Земля разогрелась, вот и дымится».

Туман продолжает уверенно наползать. Бледные щупальца вытягиваются вперед и загибаются кверху, словно манят за собой кого-то из зарослей. У меня на шее дыбом встают волоски.

Что-то не так с этой мглой. Слишком уж ровно движется для обычного природного явления. А если не природного?

Ноздри втягивают приторный запах, и я расталкиваю товарищей, крича, чтобы они поскорее просыпались.

Считанные секунды — и все на ногах. А моя кожа покрывается болячками.

Крошечные проникающие ранки. От каждой капли, осевшей на тело.

— Бежим! — ору я. — Бежим!

Финник молниеносно приходит в себя и вскакивает, готовый сразиться с противником. А увидев стену тумана, забрасывает на спину спящую Мэгз и бросается в джунгли. Пит поднимается быстро, но плохо соображает. Схватив его за руку, я устремляюсь вслед за Одэйром.

— Что? Что такое? — недоуменно бормочет напарник.

— Туман ядовитый. Это какой-то газ. Скорее, Пит! — поторапливаю я.

Все-таки тот удар током не прошел для него даром, как ни отпирайся. Пит еле волочит ноги, гораздо медленнее обычного. И если я то и дело покачиваюсь, наткнувшись на спутанные лианы и мелкую поросль, он вообще спотыкается на каждом шагу.

Оборачиваюсь: мгла надвигается ровной стеной, протянувшись в обе стороны насколько хватает глаз. Ужас пронзает меня, словно ток. Первый порыв — убежать, спасать свою шкуру, бросить товарища. Это так просто — унести ноги взобраться на дерево повыше линии тумана, который начинает рассеиваться футах в сорока над землей. Да, так я и поступила в прошлом сезоне, когда появились переродки. Удрала, а про Пита вспомнила, уже взобравшись на Рог изобилия. Но в этот раз нужно усмирить свой страх, засунуть его подальше и оставаться рядом с напарником. Мое выживание — больше не цель. Главное — Пит. Представляю, сколько глаз впилось в голубые экраны. Зрители в дистриктах напряженно ждут: убегу я, как хочется Капитолию, или не сдамся.

Крепко сплетаю наши с ним пальцы.

— Следи за мной. Иди по моим шагам.

Это помогает. Мы движемся немного быстрее — правда, не можем позволить себе передышку, а между тем беловатая мгла уже лижет наши пятки и словно плюется нам вслед. Капельки прожигают кожу, но вовсе не как огонь. Боль гораздо сильнее и ярче. Химикалии впиваются в плоть и начинают буравить кожу, слой за слоем. Комбинезоны от них совершенно не защищают. С таким же успехом нас могли завернуть в оберточную бумагу.

Финник, покрывший уже приличное расстояние, остановился, как только понял, что мы в затруднении. Но чем тут поможешь? Не драться же. Выбор один — бежать. Он подбадривает нас криками, и мы вслепую движемся на голос.

Зацепив искусственной ногой узел из ползучих растений, Пит падает прежде, чем я успеваю его подхватить. Помогаю ему подняться — и вдруг замечаю нечто намного ужаснее болячек или ожогов. Левая половина его лица как-то странно обвисла, точно все мышцы вдруг отказали разом. Веко почти закрывает глаз. Уголок рта изогнулся вниз под необычным углом.

— Пит... — начинаю я. И тут по руке пробегает судорога.

Значит, отрава не просто жалит кожу; настоящая мишень — нервные окончания. Пронзенная новым страхом, я дергаю Пита за собой, и он, конечно же, спотыкается. К тому времени, как удается поднять его на ноги, мои руки начинают безудержно корчиться. Передние щупальца мглы уже обхватили нас; основная масса белеет на расстоянии ярда. Мой напарник еще пытается идти, но с его ногами творится что-то не то. Они дергаются, словно у куклы-марионетки.

Вдруг его увлекает вперед какая-то сила. Оказывается, Финник вернулся, чтобы вытащить Пита. Спешу подставить еще здоровое плечо, а сама из последних сил поспеваю за стремительным шагом Одэйра. Обогнав туман ярдов на десять, Финник останавливается.

— Так не пойдет. Придется его понести. Возьмешь Мэгз?

— Да, — бодро бросаю я, а сердце уходит в пятки.

Ясное дело, старуха весит семьдесят футов, не больше, но ведь и я не гигант. Хотя раньше приходилось таскать грузы и потяжелее. Только бы руки так не тряслись. Приседаю. Мэгз забирается мне на закорки, как прежде — к Финнику Медленно распрямляю ноги. Колени пока не дрожат. Может, и справлюсь. Одэйр (он уже взвалил Пита на спину) бежит впереди, разрывая лианы, а я — по его следам.

Туман все наступает, медленно и беззвучно ровной стеной — если не считать цепких щупалец. Инстинкты кричат мне: от него надо уходить напрямую, но Финник, оказывается, мчится по склону под особым углом, по направлению к воде окружающей Рог изобилия. «Точно, вода!» — проносится у меня в голове. Ядовитые капли все глубже проникают под кожу. Теперь я даже рада, что не убила Одэйра. Без него мне бы Пита не вытащить. Хорошо, когда кто-то играет на твоей стороне, хотя это и ненадолго.

Мэгз вовсе не виновата, что я начинаю падать Она и хотела бы превратиться в пушинку, но не умеет. А мои силы не беспредельны. Особенно теперь, когда отнимается правая нога. Если первые два раза мне как-то удается подняться, то на третий она вообще отказывает, и старуха летит на землю, да и я качусь кубарем вслед за ней, попутно цепляясь за стволы и лианы.

Финник в тот же миг возвращается вместе с Питом.

— Не получится, — говорю я. — Можешь взять обоих? Идите вперед, я догоню.

Весьма сомнительное обещание, однако я произношу его со всей твердостью, на какую способна.

В лунном сиянии глаза Одэйра отсвечивают зеленым. Я очень ясно их вижу. Они странно мерцают, как у кота. Наверное, из-за набежавших слез.

— Нет, — отвечает он. — Я не могу взять обоих. У меня отказали руки. — В самом деле, они беспомощно дергаются во все стороны. Ладони пусты. Из двух трезубцев уцелел лишь один, и тот — у Пита. — Мэгз, прости. Я не справлюсь.

Дальше происходит нечто настолько невероятное и безумное, что я даже не успеваю вмешаться. Старуха рывком поднимается, целует Финника в губы и нетвердым шагом уходит в туман. Тело ее содрогается в жутких конвульсиях, точно в танце, а потом она падает.

Хочется закричать, но горло в огне. Делаю бессмысленный шаг навстречу туману, и тут грохот пушки провозглашает: Мэгз ушла навсегда, ее сердце остановилось.

— Финник? — хрипло зову я, но он уже отвернулся от страшного зрелища и возобновил отступление.

Волоча ногу, бреду за ним. Что еще остается?

Время и место утрачивают свой смысл. Похоже, туман проник даже в мысли, все кажется сплошь нереальным. Сокровенная, почти животная жажда жизни толкает меня вперед, вслед за товарищами, хотя и так уже очевидно: я умираю. Только по частям, а не как старуха — целиком, вся сразу. Это-то мне известно, или я просто думаю, что известно... Полный бред.

На бронзовых волосах Одэйра играют лунные блики. Продолжаю следовать за ним, хотя моя нога превратилась в бесчувственную деревяшку, а кожу пронзают обжигающие уколы.

Но вот Финник падает вместе с Питом. А я, словно заведенная, никак не могу остановиться, в конце концов спотыкаюсь об их распростертые тела и падаю сверху. «Значит, вот как и где и когда мы все умрем», — проносится в голове. Но мысль эта кажется отвлеченной и не пугает — по крайней мере, по сравнению с болью, терзающей меня прямо сейчас. Одэйр громко стонет, и я заставляю себя сползти. Теперь я отчетливо вижу стену тумана, принявшего жемчужно-белесый оттенок. То ли лунный свет обманывает мои глаза, то ли мгла начинает преображаться. Да, она быстро густеет, будто наткнулась на прозрачную стену. Прищуриваюсь: в самом деле, щупалец больше нет. И вообще никакого продвижения вперед. Как и прочие ужасы, виденные мной на арене, туман достиг положенного ему предела. Или же распорядители передумали нас пока убивать.

— Он остановился, — хочу сказать я, но из воспаленного рта вырывается лишь хриплое карканье. — Он остановился.

Видимо, со второго раза выходит немного понятнее, потому что Финник и Пит тут же оборачиваются. Белесая пелена поднимается к небесам, словно ее высасывают невидимым пылесосом, и вскоре от нее не остается ни клочка.

Пит скатывается с Финника, и тот поворачивается на спину. Мы переводим дыхание лежа, подергиваясь в сетях отравы, опутавшей и тела, и мысли. Проходит несколько минут. Пит неопределенно тычет пальцем вверх:

— Апс... яныы.

Подняв глаза, обнаруживаю парочку... Да, наверное, обезьян. Живьем я их не встречала — в наших лесах такая добыча не водится, — скорее, видела на картинке или во время одного из прошлых сезонов Голодных игр, но при виде странных зверьков мне приходит на ум то же самое слово. Шкура у них оранжевая, а может и нет, издалека не понятно. Рост — до пупка взрослому человеку. Наверное, обезьяны — это хороший знак. Они бы не стали слоняться поблизости, будь воздух отравлен. Какое-то время мы, люди и животные, молча рассматриваем друг друга. Потом Пит с усилием поднимается на колени и принимается отползать вниз по склону. Мы все ползем, потому что ходить после этой ночи кажется недостижимой роскошью — как, например, летать. Наконец зелень уступает место узкому песчаному пляжу, и теплые волны вокруг Рога изобилия лижут наши лица. Я отдергиваюсь, точно коснулась открытого пламени.

«Сыпать соль на раны». Впервые до меня доходит полный смысл этого выражения. Язвы и раньше ныли, а теперь боль вспыхивает с новой силой, и я едва не теряю сознание. Впрочем, появляется и другое чувство: словно что-то ее вытягивает. Пробы ради опускаю в воду ладонь. Мучительно, но терпимо. Сквозь лазурные волны видно, как из болячек на коже вытекает жижа молочного цвета. Вместе с ней растворяется боль. Отстегиваю свой пояс и снимаю комбинезон, превратившийся в продырявленные лохмотья. Удивительно, что белье и обувь не пострадали. Понемногу, с осторожностью опуская в воду конечности, вымываю отраву из ран. Пит следует моему примеру. А Финник, только-только притронувшись к воде, пятится прочь и ложится ничком на песке, не желая — или не в силах — принять очищение.

Хуже всего приходится, когда я открываю глаза под водой, тяну ее в ноздри, высмаркиваю наружу и даже несколько раз полощу горло. Зато теперь я в достаточно хорошей форме, чтобы заняться Финником. Онемение в ноге проходит правда, по рукам еще пробегают судороги. Одэйра не дотащить до воды — он раньше умрет от боли. Зачерпывая воду горстями, поливаю его крепко сжатые кулаки. Яд выходит в воздух тоненькими клубами белесой мглы, от которых мне хватает ума держаться как можно дальше. Питу стало немного легче, и он спешит мне на помощь. Во-первых, разрезает костюм на Финнике, а во-вторых, находит пару глубоких ракушек, что куда лучше наших горстей. Для начала мы отливаем водой ладони: они пострадали сильнее всего. Бледный туман так и валит клубами, но Финник даже не замечает. Он продолжает лежать, закрыв глаза, и время от времени постанывает.

И вдруг я оглядываюсь, начиная понимать всю опасность нашего положения. Луна слишком яркая, чтобы надежно спрятаться от врагов под покровом ночи. Нам еще повезло, что никто до сих пор не напал, Конечно, мы бы заметили противников издалека, но если явятся сразу четверо профи, сила будет на их стороне. А эти громкие стенания скоро выдадут нас с головой.

— Надо его окунуть, — шепчу я.

Пит кивком указывает на ноги. Мы берем по одной, разворачиваем Одэйра на сто восемьдесят градусов и принимаемся окунать в соленую воду — по несколько дюймов плоти за раз. Сначала лодыжки. Выжидаем пару минут. До середины икр. Ждем. Потом колени. Над кожей вьются струи тумана, Финник охает. Продолжаем очищать его тело от яда, один небольшой участок за другим. Заодно выясняется, что чем больше времени я провожу в воде, тем прекраснее себя чувствую. Улучшается не только состояние кожи; мозг и мышцы тоже становятся заметно послушнее. У Пита разглаживается лицо, обвисшее веко вновь поднимается, как и уголок рта.

Между тем Финник начинает оживать. Глаза открываются и осмысленно смотрят на нас. Я кладу его голову себе на колени, и мы вымачиваем парня еще минут десять, пока из шеи выходит накопившаяся отрава. Когда Одэйр самостоятельно поднимает над водой руки, мы с Питом обмениваемся улыбками.

— Осталась твоя голова, Финник. Это противнее всего, но если вытерпишь — потом будет легче, — произносит мой напарник.

С нашей помощью Одэйр погружается и, вцепившись в наши ладони, прочищает глаза, рот, ноздри. Говорить пока не может — видно, горло еще саднит.

— Попробую сходить за питьем, — говорю я, нащупав на поясе выводную трубку, привязанную лианой.

— Давай сначала я просверлю дырку, — предлагает Пит. — А ты останься с ним. Ты же у нас — целительница.

«Неудачная шутка», — думаю я, однако молчу: забот и так предостаточно. Финнику почему-то досталось больше всех. То ли он просто крупнее нас, то ли напрягался за четверых. А если еще и вспомнить о Мэгз... Я до сих пор не могу понять, что произошло. Парень оставил ее, чтобы вытащить Пита. Зачем? А старуха не только не возразила — не задумываясь, побежала навстречу смерти. Может, оттого, что ее дни в любом случае сочтены? Или этим двоим показалось, что Финнику будет легче выиграть при таких союзниках, как мы? Однако задавать вопросы не время: стоит взглянуть на измученное лицо Одэйра, чтобы это понять.

И я решаю заняться собой. Извлекаю из лохмотьев комбинезона брошку с пересмешницей, прикалываю на бретельку. Застегиваю спасательный пояс. Он выглядит совершенно как новенький — должно быть, кислотонепроницаем. Плавать можно и без него, но Брут отбивал им стрелы, а лишняя защита не помешает. Распутываю волосы, заметно поредевшие после отравленного тумана, и, старательно расчесав их пальцами вновь заплетаю то, что осталось.

Пит обнаружил подходящее дерево в десяти ярдах над песчаной полоской. Его плохо видно, зато звук ножа, скребущего ствол, слышен очень отчетливо. Интересно, что стало с шилом? Уронила его старуха или унесла с собой в туман? Полезная вещица... была.

Захожу поглубже на мелководье, чтобы попеременно поплавать на спине и на животе. Финник преображается на глазах. Медленно начинает шевелиться, словно проверяет силы, и вот уже — плывет, но не так ритмично и ровно, как это делаю я. Он скорее похож на морское животное, очнувшееся от спячки, — погружается и выныривает, пускает струю изо рта, кружится и уходит вниз штопором, так что мне даже со стороны становится дурно смотреть. А потом, когда я уже думаю, что он утонул, — над волнами показывается мокрая голова.

— Не надо так делать, — вздрогнув от неожиданности, говорю я.

— Как? Нырять или, наоборот, выныривать?

— И то и другое... То есть ни того, ни другого.. Ничего не надо. Отмокай и будь паинькой. А если уж ты полон сил, пойдем и поможем Питу.

Как только мы приближаемся к джунглям, я сразу же чувствую перемену. Сказываются годы лесной охоты, а может, восстановленное ухо и впрямь лучше слышит благодаря капитолийским хирургам, но только я вдруг ощущаю большое скопление живых существ над нашими головами. Им даже не нужно визжать или вскрикивать. Достаточно ровного дыхания, которое вырывается из множества ртов.

Трогаю Финника за руку, и он поднимает взгляд. Не представляю себе, как все они могли подобраться к нам, сохраняя мертвую тишину. Хотя почему сохраняя? Мы были слишком заняты исцелением собственных ран, за это время могло произойти что угодно.

Не пять и не десять, а многие дюжины обезьян повисли на ветвях и лианах. Первая парочка, встреченная нами за краем тумана, напоминала приветственный комитет. А это — скорее грозная армия.

Финник поудобнее перехватывает свой трезубец. Я заряжаю лук сразу парой стрел. И как можно спокойнее окликаю:

— Пит? Мне тут нужна твоя помощь.

— Сейчас, минуточку. Я почти закончил, — отзывается он, копошась у дерева. — Ну вот. Принесла трубку?

— Да. Но мы кое-что нашли, на что тебе стоило бы взглянуть, — продолжаю я сдержанным голосом. — Подойди к нам, только осторожнее, чтобы не спугнуть.

Не нужно ему раньше времени замечать обезьян. Или даже прямо смотреть на них. Вдруг эти твари примут обычный взгляд за сигнал враждебности.

Пит поворачивается к нам, отдуваясь после работы. Мой тон его настораживает.

— Ладно, — небрежно бросает он.

И движется в нашу сторону. Стараясь, конечно, топать потише, хотя и с двумя здоровыми ногами у него это плохо получалось. Впрочем, главное: Пит идет, обезьяны не шевелятся... Когда до нас остается каких-то пять ярдов, он ощущает подвох и буквально на миг поднимает глаза. Слышится оглушительный визг — и его накрывает подвижная рыжая масса.

Никогда не видела, чтобы звери так быстро перемещались. Можно подумать, лианы нарочно смазаны маслом. Обезьяны скользят по ним, покрывая прыжками гигантские расстояния. Ощетинив загривки, оскалив клыки, выпуская когти, как выкидные лезвия... Мне мало известно про обезьян, однако в естественных условиях животные держатся по-другому.