ПРЕДАТЕЛЬСТВО ТЕЛА__________ 14 страница

В понедельник утром, 3 января 1853 года, все мы вышли в поле вовремя. То было сырое, холодное утро, необычное для этих мест. Я шел впереди, дядюшка Абрам – рядом со мной, позади него – Боб, Пэтси и Уайли, все с мешками для хлопка на шее. Эппс (вот уж, право, редкий случай) в то утро появился в поле без кнута. Зато с руганью, которой устыдился бы и пират, он попрекал нас тем, что мы ничего не делаем. Боб отважился сказать ему, что пальцы так занемели от холода, что быстро собирать хлопок он никак не может. Эппс выругал сам себя за то, что не взял с собою плетку, и объявил, что когда вернется, то хорошенько всех нас взгреет: о да, всем нам станет жарче, чем в геенне огненной (а мне думалось, что он сам там со временем окажется).

С этими энергичными выражениями Эппс нас оставил. Когда он ушел достаточно далеко, чтобы не мог нас подслушать, мы начали разговаривать между собою, сетуя, что трудно будет выполнить наше задание с онемевшими пальцами; говорили, как неразумен наш хозяин, и вообще поминали его самыми нелестными эпитетами. Наш разговор прервался, когда какой-то экипаж быстро проехал мимо нас, направляясь к хозяйскому дому. Подняв глаза, мы увидели, что два незнакомца приближаются к нам по хлопковому полю.

Ныне, доведя это повествование до последнего часа, который мне предстояло провести на Байю-Бёф – завершив последний в моей жизни сбор хлопка и готовясь навсегда попрощаться с хозяином Эппсом, – я должен попросить читателя вернуться вместе со мной в месяц август. Мы последуем за письмом Басса в его долгом путешествии в Саратогу. Узнаем о том эффекте, который оно произвело. И все это происходило, пока я страдал в рабской хижине у Эдвина Эппса и уже отчаивался ждать. Однако дружба Басса и благость Провидения делали все возможное для моего избавления.

Глава XXI

Письмо достигает Саратоги – Оно переправлено Энни – Письмо показано Генри Нортапу – Закон от 14 мая 1840 года – Его положения – Прошение Энни к губернатору – Сопровождающие его аффидевиты[100] – Письмо сенатора Соула – Отъезд назначенного губернатором представителя – Прибытие в Марксвиль – Преподобный Джон Уоддилл – Разговор о нью-йоркской политике – Удачная мысль – Встреча с Бассом – Затруднения в деле – Назначено судебное разбирательство – Отъезд Нортапа и шерифа из Марксвиля на Байю-Бёф – Попутный уговор – Они достигают плантации Эппса – Обнаруживают его рабов на хлопковом поле – Встреча – Прощание

Я в долгу перед господином Генри Нортапом и другими за многие подробности, содержащиеся в этой главе.

Письмо, написанное Бассом, адресованное Паркеру и Перри и отправленное из почтового отделения Марксвиля в 15-й день августа 1852 года, прибыло в Саратогу в начале сентября. За некоторое время до того Энни перебралась в Гленс-Фоллс, графство Уоррен, где заняла должность кухарки в гостинице Карпентера. Однако она сохранила дом, где жила вместе с нашими детьми, и отсутствовала только то время, которого требовало исполнение обязанностей в гостинице.

Господа Паркер и Перри, получив письмо, немедленно переправили его Энни. Прочтя его, дети чрезвычайно воодушевились и, не откладывая, поспешили в соседнюю деревню Сэнди-Хилл, чтобы посоветоваться с Генри Нортапом и заручиться его советом и помощью в этом деле.

После некоторых изысканий Нортап обнаружил среди законов штата акт, изданный для обеспечения возвращения свободных граждан из рабства. Закон был издан 14 мая 1840 года и озаглавлен «Закон для более действенной защиты свободных граждан этого штата от похищения или продажи в рабство». В законе оговаривалось следующее. При получении убедительных сведений о том, что какой бы то ни было свободный гражданин этого штата неправомерно удерживается в неволе в другом штате на территории Соединенных Штатов (по ложному обвинению или оговору, будто бы человек этот – раб, или по цвету кожи, или он взят рабом по какому-либо правилу закона), долг губернатора – предпринимать все меры ради возвращения этого человека к свободе, какие он (губернатор) сочтет необходимыми. И с этой целью губернатор облечен властью назначить и нанять представителя и снабдить его всеми рекомендациями и инструкциями, какие понадобятся для исполнения его функции. От представителя губернатора требуется приступить к сбору подобающих доказательств, чтобы установить право означенного человека на свободу; и предпринимать все необходимые поездки, осуществлять все меры и юридические процедуры для возвращения пострадавшего в этот штат. Все расходы, понесенные в процессе приведения сего закона в действие, оплачиваются из денег, коим не предусмотрено иное применение казначейством[101].

Для того чтобы убедить губернатора, надо было подвердить два факта: во-первых, что я свободный гражданин штата Нью-Йорк; а во-вторых, что я неправомерно удерживался в неволе. Что касается первого пункта, здесь никаких трудностей не было: все старшее поколение обитателей наших окрестностей было готово свидетельствовать в мою пользу. Второй же пункт целиком и полностью опирался на письмо к Паркеру и Перри, написанное незнакомым почерком (мое письмо, написанное на борту брига «Орлеан», пришло к Нортапу, но потом куда-то затерялось).

Было подготовлено прошение, адресованное его превосходительству губернатору Ханту, удостоверяющее брак Энни; мой отъезд в Вашингтон; получение писем; то, что я – свободный гражданин, а также иные факты, которые были сочтены важными. Это прошение было подписано и заверено Энни. Приложением к нему были несколько аффидевитов видных жителей Сэнди-Хилл и Форт-Эдварда, полностью подтверждавшие содержащиеся в нем утверждения, а также прошение нескольких хорошо известных джентльменов к губернатору о том, чтобы представителем во исполнение упомянутого законодательного акта был назначен Генри Нортап.

По прочтении ходатайства и показаний его превосходительство принял живейшее участие в деле, и 23 дня месяца ноября 1852 года «Генри Нортап, эсквайр, утвержден, назначен и нанят представителем, обладающим всеми полномочиями способствовать» моему восстановлению в правах и предпринимать такие меры, какие будут с наибольшей вероятностью способствовать достижению этой цели. И ему даны указания отправиться в Луизиану со всей возможной спешностью[102].

Безотлагательная природа профессиональных и политических занятий господина Нортапа отсрочила его отбытие до декабря. В четырнадцатый день этого месяца он выехал из Сэнди-Хилл и проследовал в Вашингтон. Сенатор в Конгрессе от Луизианы преподобный Пьер Соул, преподобный мистер Конрад – военный министр и судья Нельсон из Верховного суда Соединенных Штатов, услышав изложение фактов и изучив их доверенность (вместе с заверенными копиями прошения и аффидевитов), снабдили Нортапа открытыми письмами к джентльменам в Луизиане. Эти письма настоятельно призывали оказать помощь в достижении цели его назначения.

Сенатор Соул, особенно заинтересовавшийся этим делом, в сильных выражениях настаивал, что его долг и обязанность каждого плантатора его штата – оказать помощь в возвращении мне свободы. И он верит, что чувства чести и справедливости в груди всякого гражданина нашей страны сразу же привлекут его на мою сторону. Получив эти ценные бумаги, мистер Нортап вернулся в Балтимор и отправился оттуда в Питтсбург. Его первоначальным намерением было, следуя советам друзей из Вашингтона, отправиться в Новый Орлеан и связаться с властями этого города. Однако благодаря вмешательству Провидения он, прибыв в устье Ред-Ривер, передумал. Если бы Нортап поехал в Новый Орлеан, то не встретился бы с Бассом, и тогда его поиски, вероятнее всего, оказались бы бесплодными.

Взяв билет на первый же прибывший пароход, он продолжил свое путешествие вверх по Ред-Ривер – ленивому, извилистому водному потоку, текущему по обширному региону девственных лесов и непроходимых болот, почти полностью лишенному обитателей. Около девяти часов утра 1 января 1853 года он сошел с борта парохода на пристань Марксвиля и направился прямиком в Марксвиль-Корт-Хаус – маленькую деревушку в четырех милях от реки. Из того факта, что письмо господам Паркеру и Перри было отправлено с почты в Марксвиле, он сделал вывод, что я нахожусь в этом городке или в непосредственной близости от него. Добравшись до городка, Нортап сразу же изложил свое дело преподобному Джону Уоддиллу – уважаемому адвокату и человеку утонченного духа и самых благородных побуждений. Прочтя письма и документы, представляющие нового знакомца, и выслушав рассказ об обстоятельствах, при которых я был похищен и уведен в рабство, мистер Уоддилл сразу же предложил свои услуги и взялся за дело с величайшим рвением и серьезностью. Он, что свойственно и другим личностям столь же возвышенного характера, относился к похитителям людей с отвращением. И не только потому, что право его соседей-прихожан и клиентов на собственность, составлявшую боìльшую часть их благосостояния, зависело от добросовестности сделок купли-продажи рабов, но и потому, что в его собственном благородном сердце такой пример несправедливости пробуждал чувство негодования.

Марксвиль, хоть и занимает выгодное положение и выделен впечатляющим курсивом на карте Луизианы, в действительности представляет собой небольшой и незначительный хутор. Помимо таверны, которую содержит жизнерадостный и щедрый трактирщик, здания суда, в которое между сессиями заходят бесхозные коровы и свиньи, да виселицы с растрепанной веревкой, болтающейся в воздухе, мало что может привлечь здесь внимание путешественника.

Имени Соломона Нортапа мистер Уоддилл никогда не слышал, но он был уверен, что, если бы раб с этим именем обретался в Марксвиле или его окрестностях, его чернокожий слуга Том знал бы такого. Призвали к ответу Тома, но среди его обширного круга знакомств подобной личности не нашлось.

Письмо к Паркеру и Перри было датировано в Байю-Бёф, поэтому собеседники сделали вывод, что там меня и следует искать. Но тут возникла трудность, и весьма серьезного характера. Байю-Бёф в самой своей ближней части находился в двадцати трех милях от Марксвиля, и это название применялось к территории, простиравшейся на расстояние от 50 до 100 миль по обе стороны водного потока. Тысячи и тысячи рабов обитали на его берегах, поскольку замечательное богатство и плодородие местной почвы привлекало туда значительное число плантаторов. Сведения из письма были столь туманны и неопределенны, что трудно было остановиться на каком-либо конкретном способе действий. Однако под конец было решено, что только один план имеет какие-то виды на успех. Нортап вместе с братом Уоддилла (одновременно он ученик на службе у последнего) должны отправиться к байю и, совершив путешествие вверх по одному берегу и спустившись по другому на всю его длину, на каждой плантации расспрашивать обо мне. Мистер Уоддилл предложил им воспользоваться его экипажем, и было со всей определенностью решено, что они должны отбыть в свою поездку в понедельник рано утром.

Вскоре станет совершенно ясно, что этот способ действий, по всей вероятности, не увенчался бы успехом. Они попросту не смогли бы обходить все поля и расспрашивать всех работников. Они не знали, что я был известен под именем Платта; и даже если бы принялись расспрашивать самого Эппса, он бы со всей правдивостью заверил их, что ничего не знает о Соломоне Нортапе.

Однако, поскольку эта договоренность была достигнута, оставалось только ее воплощать. И беседа между господами Нортапом и Уоддиллом, завязавшаяся в то воскресенье, обратилась к вопросу нью-йоркской политики.

– Я едва ли способен понять тонкие отличия и оттенки политических партий в вашем штате, – заметил мистер Уоддилл. – Я читаю обо всех этих «мягкотелых» и «твердокаменных», о «голубях» и «ястребах», о «курчавых» и «седоголовых» – и не могу с уверенностью уловить разницу между ними. Расскажите мне, в чем она заключается?

Мистер Нортап, вновь набив свою трубку, пустился в довольно затейливое повествование о происхождении подразделений разных партий и заключил свой рассказ сообщением о том, что в Нью-Йорке появилась еще одна партия, известная под наименованием фрисойлеров[103], или аболиционистов.

– Полагаю, вы здесь о таких и не слыхали? – заметил мистер Нортап.

– Ни разу, если не считать одного, – со смехом ответил Уоддилл. – У нас есть тут, в Марксвиле, эдакий оригинал, который так же рьяно проповедует аболиционизм, как и любой фанатик на Севере. Человек великодушный и безобидный, но в споре всегда занимает особую позицию. Он отменно нас развлекает. Он – превосходный механик и почти незаменим в наших краях. По роду занятий он плотник. Его имя – Басс.

Последовал было дальнейший добродушный разговор, сопровождавшийся подшучиванием над причудами Басса, и тут адвокат Уоддилл вдруг впал в задумчивое настроение и вновь спросил о таинственном послании.

– Дайте-ка взглянуть… дайте-ка взгляну-у-уть, – задумчиво бормотал он себе под нос, вновь пробегая глазами письмо: «Байю-Бёф, 15 августа»… 15 августа – и штемпель здешний… «тот, кто ныне пишет его, рискует своей жизнью в случае разоблачения»… Ты не помнишь, где Басс работал у нас прошлым летом, а? – вопросил он, внезапно оборачиваясь к своему брату. Брат не смог ему об этом сообщить, но, вскочив с места, выбежал из кабинета и вскоре вернулся со сведениями о том, что «прошлым летом Басс работал где-то на Байю-Бёф».

– Вот он и есть тот человек, – утвердительно хлопнув ладонью по столу, проговорил Уоддилл, – который сможет нам рассказать о Соломоне Нортапе.

Сразу же послали искать Басса, но не нашли. После расспросов стало ясно, что он на пристани на Ред-Ривер. Имея в своем распоряжении экипаж, молодой Уоддилл и Нортап вскоре уже преодолели несколько миль, отделявших их от этого места. По прибытии они нашли Басса, который как раз собирался уезжать, и тогда бы его не смогли найти еще недели две. Будучи представлен Бассу, Нортап попросил разрешения некоторое время переговорить с ним наедине. Они стали вместе прогуливаться вдоль реки, и между ними последовал такой разговор:

– Мистер Басс, – проговорил Нортап, – позвольте спросить вас, были ли вы на Байю-Бёф в прошлом августе?

– Да, сэр, я был там в августе, – был ответ.

– Не писали ли вы там какого-нибудь письма от некоего чернокожего некоему джентльмену в Саратога-Спрингс?

– Простите меня, сэр, если я скажу, что это совершенно не ваше дело, – отвечал Басс, остановившись и пристально вглядываясь в лицо своего собеседника.

– Вероятно, я чересчур тороплив, мистер Басс, прошу прощения. Но я прибыл сюда из штата Нью-Йорк ради исполнения той цели, которую имел в виду автор письма, датированного 15 августа и отправленного из Марксвиля. Обстоятельства заставили меня думать, что вы, вероятно, и есть тот человек, который его написал. Я ищу Соломона Нортапа. Если вы его знаете, умоляю, сообщите мне откровенно, где он находится! И я уверяю вас, что источник любых сведений, какие вы сможете мне дать, не будет раскрыт, если вы сами того не пожелаете.

Долгое время Басс пристально глядел в глаза своему новому знакомому, не раскрывая рта. Казалось, он пытался мысленно определить, не является ли этот разговор попыткой каким-то образом обмануть его. Наконец он проговорил с особым чувством:

– Я не сделал ничего, за что стоило бы стыдиться. Я и есть человек, который написал это письмо. Если вы приехали, чтобы спасти Соломона Нортапа, я рад вас видеть.

– Когда вы в последний раз виделись с ним и где он теперь? – продолжал расспрашивать Нортап.

– В последний раз я виделся с ним в Рождество, неделю тому назад. Он – раб Эдвина Эппса, плантатора на Байю-Бёф, подле Холмсвиля. Он известен там не как Соломон Нортап, его зовут Платтом.

Секрет выплыл наружу – тайна раскрылась. Сквозь кромешную черную тучу, в чьих темных и зловещих тенях я блуждал двенадцать лет, пробилась звездочка, которая должна была светом своим вывести меня обратно к свободе. Всякое недоверие и замешательство в скором времени были отброшены в сторону, и двое мужчин долго и охотно обсуждали тему, которая занимала главное место в их мыслях. Басс рассказывал об участии, которое он принял в моем деле, о своем намерении отправиться на Север весной, и объявил, что он был полон решимости добиться моего освобождения, если только это не окажется выше его сил. Он описал начало и развитие своего знакомства со мной и с живейшим любопытством выслушал рассказ о моей семье, об истории моей юности. Прежде чем расстаться с новым знакомцем, он нарисовал карту байю на листке бумаги куском красного мела, указав на ней местонахождение плантации Эппса и кратчайшую дорогу, ведущую к ней.

Нортап и его молодой спутник вернулись в Марксвиль. И было решено начать судебное разбирательство, дабы доказать мое право на свободу. По замыслу, я должен был стать истцом, мистер Нортап выступит моим защитником, а ответчиком по делу будет Эдвин Эппс. Процесс по делу должен проходить так, как ведутся дела о возвращении имущества, и приходскому шерифу направили распоряжение о том, чтобы он взял меня под стражу и удерживал вплоть до решения суда. Однако к тому времени, как все эти бумаги были должным образом выправлены, наступила полночь – слишком поздно, чтобы получить необходимую подпись судьи, который жил на некотором удалении от городка. Поэтому все дальнейшие дела были отложены на утро понедельника.

Казалось, все шло гладко, но вот возникли непредвиденные затруднения. Случилось так, что взволнованный Басс чересчур разоткровенничался о произошедшем с неким человеком на пристани и, кроме того, сообщил ему о своем намерении покинуть штат. Собеседник Басса предал возложенное на него доверие, и по городку пошел слух, что тот незнакомец, которого видели в обществе адвоката Уоддилла, приехал за одним из рабов старины Эппса, живущего на байю. (Эппс был известен в Марксвиле, поскольку часто навещал городок во время сессий суда.)

Когда Уоддиллу стало об этом известно[104], он заглянул в комнату к Нортапу и сообщил об новых обстоятельствах дела. Уоддилл беспокоился вот о чем: если слух к вечеру доберется до Эппса, у него будет возможность спрятать меня прежде прибытия шерифа.

Из-за этих опасений дело было существенно ускорено. Шерифу, который жил в одной миле от Марксвиля, было велено снарядиться и быть в полной готовности сразу же после полуночи, и судье сообщили, что к нему зайдут примерно в то же время. (Справедливости ради следует сказать, что представители властей в Марксвиле с радостью предоставили всю помощь, какая была в их власти.)

Как только поручительство было должным образом оформлено, а подпись судьи получена, экипаж, в котором сидели мистер Нортап и шериф, быстро покатился по дороге, ведущей из Марксвиля к Байю-Бёф (экипажем управлял сын хозяина гостиницы).

Было очевидно, что Эппс станет оспаривать вопрос о моем праве на свободу, и поэтому мистеру Нортапу пришло в голову, что для судебного разбирательства существенным может стать свидетельство шерифа, который описал бы свою первую встречу со мною. Во время поездки они уговорились, что, прежде чем мне дадут возможность побеседовать с мистером Нортапом, шериф должен будет задать мне определенные вопросы, составленные заранее. Например, вопрос о количестве и именах моих детей, о девичьей фамилии моей жены, о городах Севера, где я побывал, и так далее. Если мои ответы совпадут с врученными ему документами, это доказательство по необходимости сочтут достаточным.

Итак, после того как Эппс ушел с поля, сопроводив свой уход утешительным заверением, что вскорости вернется и взгреет нас (о чем я уже писал в заключении предшествующей главы), они прибыли на плантацию и обнаружили нас за работой. Выбравшись из экипажа и велев вознице ехать дальше к большому дому, наказав ему при этом не рассказывать никому о цели их дела, пока они снова не встретятся, Нортап и шериф свернули с дороги и пошли по направлению к нам через хлопковое поле. Мы заметили их, когда глядели на экипаж – один из них на несколько роìдов опережал другого. То было единственное в своем роде и необыкновенное зрелище – видеть, как белые люди идут прямо по полю, и особенно в столь ранний час, и дядюшка Абрам с Пэтси обменялись замечаниями, выражавшими их изумление. Поравнявшись с Бобом, шериф спросил:

– Где бой, которого называют Платтом?

– А он – вот он, масса, – ответил Боб, указывая на меня и теребя в руках шляпу.

Я про себя гадал, какое у этого человека может быть ко мне дело, и, обернувшись, смотрел на него, пока он не приблизился ко мне на расстояние шага. За время своего долгого жительства на байю я знал в лицо каждого плантатора, даже живущего на расстоянии многих миль. Но этот человек был мне совершенно незнаком – я определенно никогда прежде его не встречал.

– Тебя зовут Платт, не так ли? – спросил он.

– Да, господин, – ответил я.

Указав на Нортапа, остановившегося в нескольких роìдах позади, он спросил:

– Знаешь ли ты этого человека?

Я бросил взгляд в указанном направлении, и, когда глаза мои остановились на его лице, целый мир образов хлынул в мои мысли; множество хорошо знакомых лиц: Энни, и моих милых детей, и моего дорогого умершего отца; все сцены и знакомства моего детства и юности, все друзья иных и более счастливых дней, – все они возникали и исчезали, мелькая и проплывая передо мною, точно растворяющиеся тени в воображении, пока наконец точное воспоминание об этом человеке не вернулось ко мне. И, препоручив себя Провидению, я воскликнул так громко, как, наверно, никогда не кричал:

– Генри Нортап! Благодарение Богу… благодарение Богу.

В одно мгновение понял я суть дела и почувствовал, что час моего избавления близок. Я двинулся было к нему, но шериф заступил мне дорогу.

– Постой-ка минуту, – произнес он, – есть ли у тебя какое-либо иное имя, нежели Платт?

– Соломон Нортап, вот мое имя, господин, – ответил я.

– Есть ли у тебя семья? – продолжал расспрашивать он.

– У меня были жена и трое детей.

– Как зовут твоих детей?

– Элизабет, Маргарет и Алонсо.

– Назови девичью фамилию своей жены.

– Энни Хэмптон.

– Кто венчал вас?

– Тимоти Эдди, из Форт-Эдвард.

– Где живет этот джентльмен? – Он вновь указал на Нортапа, который продолжал стоять там же, где я узнал его.

– Он живет в Сэнди-Хилл, графство Вашингтон, штат Нью-Йорк, – был мой ответ.

Он хотел было задать дальнейшие вопросы, но я метнулся мимо него, поскольку был больше не в силах сдерживаться. Я схватил моего давнего знакомца за руки. Говорить я не мог. И не мог удержаться от слез.

– Сол, – промолвил он через некоторое время, – рад тебя видеть.

Я попытался сказать что-нибудь в ответ, но эмоции лишили меня дара речи, и я продолжал молчать. Рабы, совершенно растерянные, молча стояли, глядя на эту сцену, с открытыми ртами, закатывая глаза в крайнем изумлении и потрясении. Десять лет я жил среди них, в поле и в хижине, сносил те же тяготы, вкушал ту же пищу, делился с ними печалями, участвовал в немногих редких радостях. Однако вплоть до этого часа – последнего, который мне предстояло провести среди них, – никто из них, не питал ни малейшего подозрения относительно моего истинного имени и ничего не знал о моей истинной истории.

Несколько минут никто не произносил ни слова, и все это время я крепко держался за Нортапа, заглядывая ему в лицо, боясь, что я сейчас проснусь и обнаружу, что все это сон.

– Давай-ка, бросай этот мешок, – наконец сказал Нортап. – Сбор хлопка для тебя окончен. Пойдем вместе с нами к человеку, у которого ты живешь.

Я послушался, и в сопровождении шерифа мы двинулись к большому дому. Мы уже прошли значительную часть этого расстояния, когда я наконец вновь обрел голос, чтобы спросить, все ли мои родные еще живы. Он сообщил, что совсем недавно видел Энни, Маргарет и Элизабет; что Алонсо тоже жив, и что все они в добром здравии. Однако с матерью своею я больше никогда не смогу увидеться. Начав до некоторой степени оправляться от внезапного и великого потрясения, я почувствовал полуобморочную слабость, и она настолько одолевала меня, что идти я мог лишь с большим трудом. Шериф взял меня под руку и помог мне, иначе, думаю, я свалился бы на землю. Когда мы вошли во двор, Эппс стоял у ворот, беседуя с возницей. Молодой человек, верный полученным распоряжениям, не мог сообщить никаких сведений в ответ на его непрестанные вопросы о том, что происходит. К тому времени, как мы подошли к Эппсу, он был почти так же изумлен и озадачен, как Боб или дядюшка Абрам.

Сцена на хлопковом поле: освобождение Соломона

Обменявшись рукопожатием с шерифом и познакомившись с мистером Нортапом, он пригласил их в дом, велев мне тем временем принести дров. Прошло довольно долгое время, прежде чем мне удалось нарубить охапку, поскольку я каким-то необъяснимым образом утратил способность владеть топором с той всегдашней точностью, которая была мне свойственна. Когда я наконец вошел в дом, весь стол был устлан бумагами, одну из которых читал Нортап. Вероятно, я дольше, чем требовала необходимость, занимался укладыванием дров в камине, тщательно пристраивая каждое из поленьев. Я слышал не раз повторенные слова «означенный Соломон Нортап», и «свидетель далее говорит», и «свободный гражданин Нью-Йорка» и из этих выражений понял, что тайна, которую я так долго скрывал от господина и госпожи Эппс, наконец раскрылась. Я оставался там столько, сколько позволяли приличия, и уже собирался выйти из комнаты, когда Эппс спросил:

– Платт, знаешь ли ты этого джентльмена?

– Да, господин, – ответил я, – я знаю его столько, сколько себя помню.

– Где он живет?

– Он живет в штате Нью-Йорк.

– Ты когда-нибудь жил там?

– Да, господин, – я родился и вырос там.

– В таком случае ты свободен. Слушай, ты, чертов ниггер, – воскликнул он, – почему ты не рассказал мне об этом, когда я тебя покупал?

– Господин Эппс, – ответил я несколько иным тоном, чем привык к нему обращаться, – господин Эппс, вы не дали себе труда спросить меня; кроме того, я говорил одному из моих хозяев – человеку, который меня похитил, – что я вольный, и он за это едва не запорол меня до смерти.

– Похоже, кто-то написал для тебя письмо. Ну-ка, говори, кто это? – потребовал он властно. Я не ответил.

– Я спрашиваю, кто написал это письмо? – спросил он снова.

– Вероятно, я написал его сам, – ответил я.

– Ты не мог побывать на марксвильской почте и вернуться до рассвета, я знаю.

Он настаивал, чтобы я рассказал, а я наотрез отказывался это сделать. Он принялся сыпать страшными угрозами в адрес этого человека, кто бы он ни был; кричал, что кроваво и жестоко отомстит ему, когда узнает, кто он такой. Все его манеры и поведение были выражением чувства ярости в адрес неизвестного, который написал для меня письмо, и раздражения из-за того, что ему предстоит лишиться значительной части собственности. Обратившись к мистеру Нортапу, Эппс клялся, что если бы только узнал о его приезде хотя бы за час, то избавил бы его от хлопот по доставке меня обратно в Нью-Йорк; что он загнал бы меня в болото или какое-нибудь иное безлюдное место, где все шерифы на свете не смогли бы меня отыскать.

Я вышел во двор и собирался было переступить порог кухни, когда что-то ударило меня в спину. Тетушка Феба, выйдя из задней двери большого дома с котлом, полным картофелин, швырнула одной из них в меня с необыкновенной энергией, таким образом давая понять, что она хочет переговорить со мной наедине. Подбежав ко мне, она зашептала на ухо с величайшей серьезностью:

– Господь всемогущий, Платт. Подумать только! Так эти двое за тобой приехали. Я слышала, они массе говорили, мол, ты свободный – у тебя жена и трое детей там, откуда ты родом. С ними поедешь? Дурак будешь, если не поедешь! Ох, если бы только я могла… – Слова тетушки Фебы лились в том же духе неудержимым потоком.

Через некоторое время в кухню явилась госпожа Эппс. Она много всего мне наговорила и всё недоумевала, почему я не рассказал ей, кто я такой. Она выразила свое сожаление и даже сделала мне комплимент, сказав, что скорее предпочла бы лишиться любого другого слуги на плантации. Окажись в тот день на моем месте Пэтси, радость хозяйки была бы безмерной. Теперь же не осталось никого, кто смог бы починить кресло или другую мебель; никого, кто мог быть хоть чем-то полезен по дому; никого, кто сможет поиграть ей на скрипке – и госпожа Эппс растрогалась до слез.

Эппс позвал Боба и велел ему оседлать лошадь. Другие рабы тоже, преодолев страх перед наказанием, оставили свою работу и пришли на двор. Они столпились позади хижин, прячась от Эппса. Они подзывали меня к себе и с самым рьяным любопытством, взволнованные до крайности, беседовали со мной и расспрашивали меня. Если бы я мог точно повторить слова, которые они говорили, с теми же оборотами – если бы я только мог описать их чувства и выражения их лиц – воистину, то была бы интересная картина. В их глазах я внезапно поднялся на неизмеримую высоту – сделался существом чрезвычайной важности.

Когда все юридические бумаги были подписаны и заключена договоренность о встрече с Эппсом на следующий день в Марксвиле, Нортап и шериф сели в экипаж, чтобы двинуться в обратный путь. Я тоже уже был готов сесть на козлы, но шериф сказал, что я должен попрощаться с мистером и миссис Эппс. Я побежал обратно к веранде, где они стояли, и, сняв шляпу, проговорил:

– Прощайте, госпожа.

– Прощай, Платт, – мягко проговорила миссис Эппс.

– Прощайте, господин.

– Ах ты, чертов ниггер, – пробормотал Эппс мрачным, зловещим тоном, – нечего так радоваться. Ты еще не убрался отсюда – еще поглядим завтра в Марксвиле, как пойдет дело.

Я был всего лишь «ниггером» и знал свое место, но мне доставило бы огромное утешение, если бы я осмелился на прощание хорошенько его пнуть. Когда я шел обратно к экипажу, Пэтси выбежала из-за хижины и обвила мою шею руками.