Психология бессознательного 37 страница

Я разрешу себе на этом месте кратко затронуть вопрос, который заслуживает самого основательного изучения, Кантовское положе­ние, что время и пространство суть необходимые формы нашего мышления, в настоящее время может под влиянием известных психоаналитических данных быть подвергнуто дискуссии. Мы уста­новили, что бессознательные душевные процессы сами по себе на­ходятся «вне временна. Это прежде всего означает то, что они не упорядочены во времени, что время ничего в них не изменяет^ что представление о времени нельзя применить к ним. Это нега­тивное свойство можно понять лишь путем сравнения с сознатель­ными психическими процессами. Наше абстрактное представление о времени должно почти исключительно зависеть от свойства рабо­ты системы W — Bw и должно соответствовать самовосприятию

этой последней. При таком способе функционирования системы должен быть избран другой путь защиты от раздражения. Я знаю, что эти утверждения звучат весьма туманно, но должен ограничиться лишь такими намеками.

Мы до сих пор указывали, что живой пузырек должен быть снабжен защитой от раздражений внешнего мира. Перед тем мы утверждали, что ближайший его корковый слой должен быть диф­ференцированным органом для восприятий раздражений извне. Этот чувствительный корковый слой, будущая система Bw> также полу­чает возбуждения и изнутри. Положение этой системы между на­ружными и внутренними влияниями и различия условий для влияний с той и другой стороны являются решающими для работы этой системы и всего психического аппарата. Против внешних влияний существует защита, которая уменьшает силу этих приходящих разд­ражений до весьма малых доз; по отношению к внутренним влияниям такая защита невозможна, возбуждение глубоких слоев непосред­ственно и не уменьшаясь распространяется на эту систему, причем известный характер их протекания вызывает ряд ощущений удоволь­ствия и неудовольствия. Во всяком случае возбуждения, происходя­щие от них, будут более адекватны способу работы этой системы по своей интенсивности и по другим качественным свойствам (например, по своей амплитуде), чем раздражения, приходящие из внешнего мира. Эти обстоятельства окончательно определяют две вещи: во-первых, превалирование ощущений удовольствия и неудо­вольствия, которые являются индикатором для процессов, происхо­дящих внутри аппарата, над всеми внешними раздражениями; во-вторых, деятельность, направленную против таких внутренних воз­буждений, которые ведут к слишком большому увеличению не­удовольствия. Отсюда может возникнуть склонность относиться к ним таким образом, как будто они влияют не изнутри, а снаружи, чтобы к ним возможно было применить те же защитные меры от разд­ражений. Таково происхождение проекции, которой принадле­жит столь большая роль в происхождении патологических про­цессов,

У меня складывается впечатление, что мы приблизились посред­ством последних рассуждений к пониманию господства принципа удовольствия; но мы еще не разъяснили тех случаев, которые ему противоречат. Поэтому сделаем шаг дальше. Такие возбуждения извне, которые достаточно сильны, чтобы проломать защиту от раздражения, мы называем травматическими, Я полагаю, что понятие травмы включает в себя понятие нарушения защиты от раздражения. Такое происшествие, как внешняя травма, вызовет наверное громадное расстройство в энергетике организма и приведет в движение все защитные средства; принцип удовольствия при этом остается бессильным. Организм оказывается не в силах сдер­жать переполнение психического аппарата столь большими количест­вами раздражений. Возникает, скорее, другая задача» состоящая в том* чтобы победить это раздражение, психически связать эту огром-

ную массу ворвавшихся раздражений, чтобы затем свести их на нет.

Вероятно, специфическое неудовольствие от физической боли есть следствие того, что защита от раздражений в известной сте­пени прорвана. От этого места периферии текут, вследствие этого, к психическому аппарату постоянные возбуждения таким же об­разом, каким они обыкновенно могут приходить лишь изнутри1, И какую иную реакцию мы можем ожидать на этот прорыв?

Со всех сторон будет привлечена активная энергия (Beset-zungsenergie), чтобы создать соответственное высокое энергетиче­ское заполнение вокруг пострадавшего места. Создается сильней­шая компенсация (Gegenbesetzung), для осуществления которой поступаются своим запасом все другие психические системы, так что получается обширное ослабление и понижение обычной рабо­тоспособности других психических функций. На подобных примерах мы хотим научиться прилагать наши метапсихологические по­строения к такого рода первичным фактам. Из этого обстоятельства мы делаем вывод* что даже система с высоким энергетическим по­тенциалом (hqchbesetzte System) может воспринимать вновь прихо­дящую несвязанную энергию, превращая ее в покоящуюся, т. е. «свя­зать» ее психически. Чем выше потенциал собственной покоящейся энергии, тем выше будет ее связывающая сила; и наоборот, чем ниже этот потенциал, тем меньше эта система будет в состоянии восприни­мать, усваивать энергию, тем сокрушительнее должны быть последст­вия такого прорыва «защиты от раздражениям Неправильно было бы возражение против такого понимания, что увеличение энерге­тического потенциала (Beseizungen) вокруг места прорыва объясня­ется гораздо проще прямым следствием проникающих сюда воз­буждений. Если бы это было так, то психический аппарат испытал бы только увеличение своего энергетического потенциала, а ослаб­ляющий характер боли, ослабление всех других систем остались бы необъяснимыми. Даже самые сильные защитные действия боли не противоречат нашему объяснению, так как они происходят реф-лекторно, т. е, они возникают без посредства психического аппарата. Неопределенность всех наших построений, которые мы называем метапсихологическими, происходит, конечно, от того, что мы ничего не знаем о природе процесса возбуждения в элементах психических систем и не чувствуем себя вправе делать даже какое-либо пред­положение: в этом отношении мы оперируем, таким образом, с большим Х7 который мы переносим в каждую новую формулу, Что этот процесс совершается с количественно различной энергией — это легко допустимое предположение; что он имеет также больше чем одно качество (например, в виде амплитуды), может быть для нас невероятным; мы принимаем в качестве новой формулировки предположение Брейера, что дело идет здесь о двух формах энер­гии: текущей свободно, стремящейся к разряду, и покоящемся

1 Ср. Triebe u. TFiebschicksale // Sammlung kieiner SchriHen гиг Neurosen-lehre, (В русск. переводе см.: Пснхол, н психоаналнт. библиотека, вып, III, статья «Влечения н их судьба*.— М+| 1923.)

запасе психических систем (или их элементов). Возможно, что мы уделим место предположению, что «связывание» втекающей в пси­хический аппарат энергии состоит в переведении ее из свободно текущего в покоящееся состояние*

Я полагаю, что нужно сделать попытку к пониманию обыкно­венного травматического невроза как последствия обширного про­рыва «защиты от раздражений^. Этим восстановлено было бы в своих правах.старое наивное учение о шоке, & противоположность, по-видимому, более новому и психологически более требователь­ному учению, которое приписывает этиологическое значение не ме­ханическому воздействию силы, а испугу и угрозе жизни. Но эти противоречия нетрудно примирить; ведь психоаналитическое поня­тие травматического невроза не идентично с грубой формой тео­рии шока. Если последняя объясняет сущность шока непосредствен-ным повреждением молекулярной или гистологической структуры нервных элементов, то мы стараемся понять его влияние из про­рыва «защиты от раздражений» и из возникающих отсюда задач. Условием для него служит отсутствие подготовленности в виде страха (Angstbereitschaft), который создает переизбыток энергии (Uberbesetzurtg) в системах, прежде всего воспринимающих раздра­жение. Вследствие такого пониженного энергетического потенциа­ла системы не в состоянии связывать приходящие к ним количества возбуждения, и тем легче осуществляются указанные последствия такого прорыва «защиты от раздражений». Мы йаходим, таким образом, что подготовленность в виде страха с повышением энерге­тического потенциала воспринимающей системы представляют пос­леднюю линию защиты от раздражения. Для целого ряда травм такая разница между неподготовленными и подготовленными по* средством повышения потенциала системами может быть решающим моментом для их исхода; он больше не будет зависеть от самой силы травмы. Если сновидения травматических невротиков возвращают больных так регулярно в обстановку катастрофы» то они во всяком случае не являются исполнением желания, галлюцинаторное осу­ществление которого сделалось функцией при господстве принципа удовольствия. Но мы должны допустить, что они осуществляют другую задачу* разрешение которой должно произойти раньше, чем принцип удовольствия начнет осуществлять свое господство. Эти сновидения стараются справиться с раздражением посредством развития чувства страха, отсутствие которого стало причиной трав­матического невроза. Они проливают, таким образом, свет на функ­цию психического аппарата, которая, не противореча принципу удовольствия, все же независима от него и кажется первоначаль-нее, чем стремление к удовольствию и избегание неудовольствия. Здесь было бы уместно впервые признать исключение из пра­вила, что сновидение есть исполнение желания. Страшные снови­дения (Angsttraume) не представляют подобного исключения, как

я неоднократно и подробно доказывал, также и сновидения-на­казания (Straftraume), так как они воздают должное наказанию

за исполнение запрещенного желания и являются, таким образом, исполнением желания особого «чувства вины», реагирующего на вытесненное влечение. Но вышеупомянутые сновидения травмати­ческих невротиков нельзя рассматривать под углом зрения испол­нения желания, и в такой же малой степени это возможно по от­ношению встречающихся в психоанализе сновидений, которые воспроизводят воспоминания о психических инфантильных травмах. Они скорее повинуются тенденции к навязчивому повторению, ко­торое подкрепляется в процессе психоанализа далеко не бессозна­тельным желанием — выявить забытое и вытесненное. Таким обра­зом, функция сновидения, заключающаяся в устранении поводов к прекращению сновидения посредством исполнения мешающих ему желаний, оказывается не первоначальной: сновидение могло бы лишь в том случае осилить эти мешающие ему возбуждения, если бы вся психическая жизнь признала бы господство нринципа удовольствия. Если же существует «та сторона принципа удовольст­вия», то вполне можно допустить и некоторую эпоху, предшествую­щую тенденции исполнения желания во сне.

Это не противоречит более поздней функции сна. Однако, если эта тенденция в чем-либо нарушена, встает следующий вопрос: возможны ли в психоанализе такие сны, которые в интересах психи­ческого связывания травматических впечатлений следуют тенденции навязчивого воспроизведения? На это нужно ответить безусловно утвердительно.

По отношению к «военным» неврозам, поскольку это название обозначает нечто большее, чем простое отношение к обстоятельст­вам этого заболевания* я доказал в другом месте, что они очень легко могли бы быть травматическим неврозом, возникновение ко­торого было облегчено Я-конфликтом (Ich-Konflikt)1*

Упомянутый выше факт* что одновременное большое ранение уменьшает посредством большой травмы шансы на возникновение травматического невроза, теперь будет более понятен, особенно если вспомнить о двух обстоятельствах, подчеркнутых психоана­литическим исследованием: во-первых, что механические потрясе­ния должно рассматривать как один из источников сексуального возбуждения (ср. замечания о влиянии качания и езды по желез­ной дороге в «Трех очерках по теории сексуальности»), и, во-вто рых, что болезненное и лихорадочное состояние сильно влияет во время своего течения на распределение либидо. Таким обра­зом, механическая сила травмы освобождает то количество сексу­ального возбуждения, которое действует травматически вследствие недостаточной готовности в виде страха, одновременное же ранение тела при помощи нарцистического сосредоточения либидо в постра­давшем органе связывает излишек возбуждения. (См. Zur Einfuh* ring des Narziflmus//SammL kleiner Schriften z. Neurosenlehre,

1 Zur Psychoanalyse der Kriegsneurosen, Einldtung // Internationale Psyhoanaty-tische Bibliothek» I, 1919.

1918.— Русск. перевод: Психол. и психоанал. библиот.— ГИЗ» 1921,—Вып, VIII.)

Известно также, что недостаточно оценено для теории либидо то, что такие тяжелые нарушения в распределении либидо, как ме­ланхолия, могут быть на время ликвидированы посредством какой-либо привходящей органической болезни н что даже состояние вполне развитой dementia ргаесох при названных условиях может быть временно задержано и даже возвращено к прежним, менее болезненным состояниям.

V

Отсутствие защиты от раздражений у воспринимающего внутрен­ние раздражения коркового слоя имеет своим последствием то, что перемещение раздражений получает большое экономическое значение и часто дает повод к нарушениям в экономике организма, которые могут быть сопоставлены с травматическим неврозом. Са­мыми основными источниками такого внутреннего раздражения служат так называемые влечения организма, которые являются представителями всех действующих сил, возникающих внутри орга­низма и переносимых на психический аппарат; именно они и являются самым важным и самым темным элементом психологического ис­следования.

Пожалуй, мы не найдем слишком смелым предположение, что исходящие из этих влечений действия являются по типу не связан­ным, а свободно-подвижным, стремящимся к разряду нервным про­цессом. Самое большое, что мы знаем об £тих процессах, дает изуче­ние сновидений. При этом мы обнаружили, что процессы в бессозна­тельных системах коренным образом отличны от процессов (пред-)-сознательных, что в бессознательном отдельные заряды энергии легко могут быть целиком перенесены, смещены, сгущены. Если бы то же самое случилось с материалом предсознательного, это при-вело бы к нелепым результатам; поэтому получаются известные нам странности в явном содержании сновидения, после того как предсознательные остатки дня подверглись переработке, согласно законам бессознательного. Я назвал это свойство таких процессов в бессознательном «первичным* психическим процессом, в отличие от соответствующих нашему нормальному бодрствованию «вторич­ных» процессов.

Так как все влечения возникают в бессознательных системах, вряд ли будет новым, если скажем, что они следуют первичному процессу; с другой же стороны, мы имеем мало основания отож­дествить первичный психический процесс со свободно движущимся зарядом, а вторичный процесс с изменениями связанного или тони­ческого нервного напряжения Брейера1. Задачей более высоких слоев психического аппарата было бы в таком случае связывать достигающие до него влечения, которые возникли в «первичном»

Ср. Traumdeutung, VII.

процессе* Неудача этого связывания вызвала бы нарушение, ана­логичное травматическому неврозу; только если последовало бы такое связывание, стало бы возможным беспрепятственное продол­жение господства принципа удовольствия и его модификации — принципа реальности. Но до тех пор выступала бы на первое место другая задача психического аппарата, состоящая в овладении воз­буждением или связывании его и, собственно, не противоречащая принципу удовольствия, но не зависящая от него, часто даже не имеющая его в виду.

Проявления навязчивого повторения, которое мы встретили в психической жизни раннего детства и в случаях из психоаналити­ческой практики, отличаются непреодолимым, а там, где находят­ся в противоречии с принципом удовольствия, «демоническими ха­рактером. Мы полагаем, что в детской игре ребенок повторяет даже неприятные переживания, так как он благодаря своей актив­ности значительно лучше овладевает сильным впечатлением, чем это возможно при обыкновенном пассивном переживании. Каждое новое воспроизведение стремится как будто бы закрепить это же­ланное овладение, и даже при приятных переживаниях ребенок не может насытиться этими повторениями и будет упрямо настаивать на повторении тех же впечатлений. Эта черта характера должна впоследствии исчезнуть. Услышанная во второй раз острота пройдет почти незамеченной, театральное представление никогда не доста­вит такого впечатления во второй раз, которое оно произвело в первый; взрослого трудно заставить тотчас же перечитать даже ту книгу, которая очень понравилась. Всегда условием удовольст­вия будет его новизна.

Ребенок же не устанет требовать повторения показанной ему взрослым игры, пока тот не откажет ему окончательно, и если ему рассказали интересную сказку, ему хочется слышать все сно­ва и снова эту сказку, вместо новой; он настаивает беспрестан­но на повторении того же самого и исправляет всякое изменение, которое вставляет рассказчик для того, чтобы внести разнообра­зие. При этом здесь нет противоречия принципу удовольствия; бросается в глаза, что это повторение, нахождение того же само­го составляет само по себе источник удовольствия. Наоборот, у подвергаемого анализу кажется ясным, что навязчивое повторе­ние в перенесении отношений его инфантильного периода во вся­ком случае выводит за пределы принципа удовольствия. Боль­ной при этом ведет себя как ребенок и показывает нам, что вытес­ненные следы воспоминаний о его ранних переживаниях находятся в нем не в связанном состоянии, а также до известной степени не способны к переходу во вторичный процесс* Этому свойству обя­заны они своими способностями образовывать посредством присое­динения к следам дневных переживаний проявляющиеся во сне фан* тазии исполнения желаний. Это навязчивое повторение является для нас часто препятствием в терапевтической работе, когда мы в конце лечения хотим провести отрешение от лечащего врача» и нуж-

но предположить, что тайная боязнь у людей, не посвященных в анализ, которые боятся пробудить что-либо, что, по их мнению, лучше оставить в спящем состоянии, имеет в основе именно страх перед наступлением такой демонической навязчивости.

Каким же образом связаны между собой влечения и навязчи­вое повторение? Здесь мы приходим к мысли, что мы набрели на следы самого характера этих влечений, возможно, даже всей орга­нической жизни, до сих пор бывших для нас неясными или во вся­ком случае недостаточно подчеркнутыми. Влечение, с этой точки зрения, можно было бы определить как наличное в живом организме стремление к вос­становлению какого-либо прежнего состояния, которое под влиянием внешних препятствий живое существо при­нуждено было оставить, в некотором роде органическая эластич­ности или — если угодно, выражение косности в органической жизни1.

Это определение влечения звучит странно, так как мы при­выкли видеть во влечении момент, стремящийся к изменению и раз* витию, и должны теперь признать как раз противоположное, выра­жение консервативной природы живущего. С другой стороны, нам попадаются очень скоро примеры из жизни животных, которые как будто бы подтверждают историческую обусловленность влечений.

Если некоторые рыбы во время метания икры предпринимают трудные путешествия, чтобы отложить икру в известных водах, далеко удаленных от их обычного пребывания, то, по мнению мно­гих биологов, они отыскивают лишь прежние места, которые они в течение времени переменили на другие. То же относится и к стран­ствованию перелетных птиц; но поиски дальнейших примеров указы­вают нам очень скоро, что в феноменах наследственности и фактах эмбриологии мы имеем великолепные примеры органического «навяз­чивого повторения». Мы видим, что зародыш животного принужден повторить в своем развитии структуру всех тех форм, пусть даже в беглом и укороченном виде, от которых происходит это живот­ное, вместо того чтобы поспешить кратчайшим путем к его конеч­ному образу; это обстоятельство мы можем объяснить механически лишь в незначительной степени и не должны оставлять в стороне историческое объяснение. Таким же образом далеко в историю жи­вотного мира восходит способность замещения утраченного органа посредством образования взамен другого, совершенно одинако­вого.

Следует тут же отметить и то возражение, что кроме консер­вативных влечений, которые принуждают к повторениям, есть и такие, которые стремятся дать новые формы и ведут к прогрессу; это возражение должно быть предусмотрено и позже в наших рас­суждениях. Однако нам кажется заманчивым проследить до послед-

1 Я не сомневаюсь, что подобные предположения о природе влечений уже неод« некратно высказывались.

них выводов то предположение* что все влечения стремятся вос­становить прежнее состояние. Пусть это покажется чересчур ^глубо­комысленным» или пусть прозвучит мистически, но все же мы стре­мились к чему-либо подобному. Мы ищем трезвых результатов исследования или основанного на нем рассуждения и не стремимся ни к чему другому, как к достоверности1.

Если, таким образом, все органические влечения консерватив­ны, приобретены исторически и направлены к регрессу, к восста­новлению прежних состояний, то мы должны все последствия ор­ганического развития отнести за счет внешних, мешающих и откло­няющих влияний.

Элементарное живое существо с самого своего начала не долж­но стремиться к изменению, должно постоянно при неизменяющихся условиях повторять обычный жизненный путь. Но ведь в конечном счете именно история развития нашей Земли и ее отношений к Солнцу есть то, что наложило свой отпечаток на развитие организ­мов.

Консервативные органические влечения восприняли каждое из этих вынужденных отклонений от жизненного пути* сохранили их для повторения и должны произвести, таким образом, обманчи­вое впечатление сил, стремящихся к изменению и прогрессу, в то время как они пытаются достичь прежней цели на старых и новых путях. Однако я эта конечная цель всякого органического стремле­ния могла бы легко быть узнана. Если бы целью жизни было еще никогда не достигнутое ею состояние, это противоречило бы кон­сервативной природе влечений. Скорее здесь нужно было бы ис­кать старое исходное состояние, которое живущее существо од­нажды оставило и к которому стремится обратно всеми окольными путями развития. Если мы примем как не допускающий исключе­ний факт, что все живущее, вследствие внутренних причин, умирает, возвращается к неорганическому, то мы можем сказать: целью всякой жизни является смерть, и обратно — неживое было раньше, чем живое.

Некогда, какими-то совершенно неизвестными силами пробужде­ны были в неодушевленной материи свойства живого. Возможно, что это был процесс, подобный тому, каким в известном слое живой ма­терин впоследствии должно было образоваться сознание. Возникшее тогда в неживой перед тем материи напряжение стремилось уравно­веситься: это было первое стремление возвратиться к неживому. Тогда живая субстанция могла легко умереть, жизненный путь был, вероятно, короток, направление его было предопределено химиче­ской структурой молодой жизни. В течение долгого времени живая субстанция могла создаваться все снова и снова и легко могла уми­рать, пока внешние, определяющие причины не изменились настоль­ко, что принуждали оставшуюся в живых субстанцию к все большим

1 Не следует упускать из виду то, что нижеследующее представляет собой развитие крайних взглядов, которые впоследствии, когда будут приняты во внима­ние сексуальные влечения, подвергнутся ограничению и исправлению.

отклонениям от первоначального жизненного пути и к более сложным окольным путям для достижения цели — смерти. Эти окольные пути к смерти, надежно охраняемые консервативными влечениями, дают нам теперь картину жизненных явлений. Если придерживаться мнения об исключительно консервативной природе влечений, нельзя прийти к другим предположениям о происхождении и цели жизни*

Так же странно» как эти заключения, звучит тогда то, что можно вывести в отношении больших групп влечений, которые мы констатируем за этими жизненными проявлениями организмов.

Положение о существовании влечения к самосохранению, кото­рое мы приписываем каждому живому существу, состоит в заметном противоречии с утверждением, что вся жизнь влечений направлена на достижение смерти. Рассматриваемые в этом свете влечения к самосохранению, к власти и самоутверждению теоретически сильно ограничиваются; они являются частными влечениями, предназначен­ными к тому, чтобы обеспечить организму собственный путь к смер­ти и избежать всех других возможностей возвращения к неорганиче­скому состоянию, кроме имманентных ему. Таким образом, отпадает загадочное стремление организма, как будто не стоящее ни в ка­кой связи ни с чем, самоутвердиться во что бы то ни стало. Оста­ется признать, что организм хочет умереть только по-своему: и эти «сторожа жизни» были первоначально слугами смерти, К этому присоединяется парадоксальное утверждение, что живой организм противится самым энергичным образом опасностям, которые не могли помочь ему достичь своей цели самым коротким путем (так сказать, коротким замыканием), но это поведение характеризует только примитивные формы влечений, в противоположность ра­зумным стремлениям организма.

Но отдадим себе отчет: ведь этого не может быть! Совсем в другом свете покажутся нам тогда сексуальные стремления, для которых учение о неврозах определило особое положение. *

Не все организмы подчинены внешнему принуждению, которое стимулировало их все далее идущее развитие. Многим удалось сохранить себя до настоящего времени на своей самой низкой сту­пени развития; еще теперь живут если не все, то все же многие живые существа, которые должны быть подобны примитивнейшим формам высших животных и растений. Таким же образом не все элементарные органы, составляющие сложное тело высшего организ­ма, проделывают этот путь развития полностью до естественной смерти. Некоторые среди них, например зародышевые клетки, со­храняют, вероятно, первоначальную структуру живой субстанции и к известному времени отделяются от организма, наделенные всеми унаследованными и вновь приобретенными способностями. Вероят­но, как раз эти оба свойства дают им возможность и самостоя­тельного существования. Поставленные в хорошие условия, они на­чинают развиваться, т. е. повторять игру, которой они обязаны своим существованием, и это кончается тем, что одна часть их субстанции продолжает свое развитие до конца, в то время как

другая, в качестве нового зародышевого остатка, снова начи­нает развитие сначала*

Таким образом, эти зародышевые клетки противодействуют уми­ранию живой субстанции и достигают того, что нам может показать­ся потенциальным бессмертием, в то время как это, вероятно, оз­начает лишь удлинение пути к смерти. В высокой степени многозна­чителен для нас тот факт, что зародышевая клетка укрепляется и, вообще, становится приспособленной для этой работы посредством слияния с другой, ей подобной и все же от нее отличающейся,*

Влечения, имеющие в виду судьбу элементарных частиц, пережи­вающих отдельное существо, старающиеся поместить их в надежное место, пока они беззащитны против раздражений внешнего мира, и ведущие к соединению их с другими зародышевыми клетками и т, д., составляют группу сексуальных влечений. Они в том же смысле кон* сервативны, как и другие, так как воспроизводят ранее бывшие со­стояния живой субстанции, но они еще в большей степени консер­вативны, так как особенно сопротивляются внешним влияниямt и далее, еще в более широком смысле, так как они сохраняют самую жизнь на более длительные времена1. Они-тот собственно, и явля­ются влечениями к жизни: то, что они действуют в противовес другим влечениям, которые по своей, функции ведут к смерти, составляет имеющуюся между ними противоположность, которой учение о невро­зах приписывает большое значение. Это как бы замедляющий ритм в жизни организмов: одна группа влечений стремится вперед, чтобы возможно скорее достигнуть конечной цели жизни* другая на изве­стном месте своего пути устремляется обратно, чтобы проделать его снова от известного пункта и удлинить таким образом продол­жительность пути. Но если даже сексуальность к различие полов не существовали к началу жизни, то все же остается возможным, что влечения, которые впоследствии стали обозначаться как сек­суальные, в самом начале вступили в деятельность и начали свое противодействие игре влечений Я вовсе не в какой-нибудь более поздний период2.

Обратимся же теперь назадt чтобы спросить, не лишены ли все эти рассуждения всякого основания. Нет ли, действительно, ка­ких-либо других влечений, за исключением сексуаль­ных, кроме тех, которые стремятся к восстановлению прежних со­стояний, и нет ли таких, которые стремятся к чему-нибудь еще не достигнутому. Я не знаю в органическом мире достоверного примера, который противоречил бы предложенной нами характеристике. Нель­зя установить общего влечения к высшему развитию в царстве животных и растений, хотя такая тенденция в развитии фактически бесспорно существует. Но, с одной стороны, это в большей мере лишь дело нашей оценки, если одну ступень развития мы считаем

1 И все же они являются тем, чем мы только и можем пользоваться для внут­ренней тенденции к «прогрессу» н к более высокому развитию,

2 В этой связи следует отметить, что «лечение Я* представляет собой предва­рительное название, которое имеет отношение к первому наименованию психоанализа.

выше другой, а с другой стороны, наука о живых организмах пока­зывает нам, что прогресс в одном пункте очень часто покупается или уравновешивается регрессом в другом. Имеется также доста­точно видов животных, исследование ранних форм которых говорит нам, что их развитие скоро приобретает регрессирующий характер. Прогрессирующее развитие так же, как и регрессирующее, могут оба быть следствиями внешних сил, принуждающих к приспособле­нию, и роль влечений для обоих случаев могла ограничиться тем, чтобы закрепить вынужденное изменение как источник внутреннего удовольствия1.