ГЛАВА 10 КОНТРОЛЬНО-ИЗМЕРИТЕЛЬНЫЕ ПРИСПОСОБЛЕНИЯ КАК СРЕДСТВО УПРАВЛЕНИЯ КАЧЕСТВОМ ПРОДУКЦИИ 2 страница

Сообразно с этим в задачу общей теории права входит: 1) определение правового явления, 2) описание основных его признаков, 3) классификация видов права, 4) очерк происхождения и раз­вития права, 5) исследование основных законов правовой эволюции в связи с учением о правовом идеале и 6) учение о влиянии права, его основных общественных функциях и его социальной роли.

До недавнего времени общая теория права часто называлась «энциклопедией права».
В настоящее время это название перестает употребляться. Оно неточно, не соответствует сути дела и неудачно характеризует научную дисциплину, изучающую право как родовое явление. Вот по­чему название «энциклопедия права» чаще и чаще начинает заменяться более удачным и правильным названием «общая теория права».

Текст печатается по изд.: Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства.— Ярославль, 1919,— С. 3—4.

Г. Ф. ШЕРШЕНЕВИЧ

МЕТОДОЛОГИЯ ЮРИДИЧЕСКИХ НАУК

[...] Место, занимаемое правоведением среди наук, определяется прежде всего классификацией всего человеческого знания. Эта классификация может быть построена на двух началах, материаль­ном или формальном, смотря по тому, какой признак будет положен в ее основу, что служит предме­том исследования или как производится исследование. [...]

[...] Правоведение обязано дать систематическое изображение всех норм права, действующих в данное время в данном месте, независимо от того, имеют ли они все всеобщую культурную ценность, или хотя бы они ее не имели.

Признавая, что между науками обнаруживается несомненное различие, смотря по тому, изуча­ют ли они общее или индивидуальное, приходится отвергнуть, однако, эту классификацию, насколь­ко она пытается противопоставить естествознанию группу иных наук. Индивидуальное изучают и науки о природе. [...]

[...] Нельзя пренебрегать противоположностью между науками о природе и науками об обществе, между естественными и социальными науками. Конечно, можно возразить, что с объективной точки зрения такое деление слишком неравномерно, что нельзя противопоставить всему миру мир человеческой общественности. Но следует принимать во внимание, что происхождение, развитие, разветвление наук происходит с субъективной точки зрения в перспективе человеческих интересов.
С этой стороны невозможно не обнаружить глубокого различия между изучением внешней среды, как она дана человеку, в которой происходит борьба человека с силами природы, и изучением обще­ственной среды, как она создана человеком, в которой наблюдаются организация человеческих сил для борьбы с природой (государство, право, мораль, хозяйство) и продукты соединенной жизни (ли­тература, искусство, религия). К социальным наукам относится, само собою, и правоведение.

В группе социальных наук помещаются филология, экономика, этика, история, государствоведение; правоведение. Главное различие между социальными науками заключается в объекте их изу­чения, в зависимости от того, какие социальные явления изучает каждая из них. Если экономика за­нимается экономическим явлением, то правоведение притязает на правовое явление. Но что такое правовое явление?

Правовое явление как объект правоведения — это норма права. Конечно, норма права не есть нечто материальное, поддающееся осязанию, но отсюда не следует, чтобы правоведение не имело объекта для теоретического познания. Выраженный властвующими в определенной форме приказ определенного содержания и воспринятый подвластными посредством слуха или зрения есть проис­шедший во времени факт. Это произошло и воспринято как явление. Сознание связанности своих действий вследствие воспринятой нормы, а также сознание свободы своих действий на основании воспринятой нормы составляют акты производного психического сознания. Это психические переживания, вызванные в сознании нормою права.

Но другим кажется, что объектом изучения со стороны науки права являются не юридические нормы, а юридические отношения. Так, Коркунов, ввиду крайнего разнообразия и изменчивости норм права, в поисках за более устойчивым и прочным материалом для научных построений, утвер­ждает, что за основу изучения права надо принять не юридические нормы, а юридические отноше­ния. «Только изучение юридических отношений, а не толкование отдельных законодательных поста­новлений дает обобщенное и систематическое знание права, знание научное». Но юридическое от­ношение представляет собою лишь отражение норм на бытовых отношениях и, как производное яв­ление, не может заменить в изучении первоисточника их. Постоянство юридических отношений при изменчивости юридических норм есть нечто обманчивое: устойчивость типического юридиче­ского отношения обусловливается, консерватизмом норм права в их основе при постоянном видо­изменении частностей.

Еще менее приемлемо стремление сделать объектом науки о праве не юридические нормы и даже не юридические отношения, а самые жизненные отношения во всей их полноте. Конечно, юрист не может игнорировать того бытового содержания, к которому прилагается юридическая фор­ма, потому что иначе он не определит очертаний формы и действия права. Но отсюда не следует, что это прямой объект его изучения [...]

[...] Как вопрос об объекте правоведения, так и вопрос о задачах и методах юридических наук представляются весьма мало разработанными в литературе. Здесь имеется ряд причин, объясняющих это печальное явление. Можно сказать, что сознание приемов творения всегда следует за самым твор­чеством, и потому внимание к методологии выдвигается всегда поздно, когда наука уже дала довольно значительные результаты. Однако если принять во внимание почтенный возраст правоведения и тот интерес к методологическим вопросам, какой успела проявить политическая экономия, наука сравни­тельно молодая, то оправдать юристов довольно трудно. Во-вторых, логика, которая ставит себе целью разработку методологии, общей и специальной, совершенно пренебрегает правоведением. Представи­тели этой философской науки преимущественно воспитаны на математике и естествознании. Из соци­альных наук внимание их сосредоточивается на этике, экономике и отчасти социологии. Особые прие­мы догматического правоведения им совершенно чужды. Если методология специальной науки должна разрабатываться не логиками, а специалистами ввиду особенностей, свойственных каждой дисциплине, то неразработанность юридической методологии обусловливается крайнею отсталостью той юридиче­ской науки, на обязанности которой лежит разработка общих теоретических вопросов именно общей теории права.

Как всякий вообще путь определяется местом назначения, так и научный метод... зависит от той задачи, какую ставит себе данная наука. Поэтому прежде всего необходимо выяснить, каковы задачи, которые имеет в виду правоведение. Если успех науки обусловливается правильно выбран­ным методом исследования, а выбор метода определяется задачей науки, то важность и настоятель­ность поставленного вопроса не может подлежать сомнению. [...]

[...] Социальные науки вообще ставят себе три задачи: 1) установить научные факты, 2) объяснить процесс их образования и 3) оценить их с точки зрения человеческих интересов. Очевидно, задачи пра­воведения как социальной науки сводятся также к этим трем задачам: установлению, объяснению и оценке норм права. Первые две задачи имеют теоретический характер, исследуют то, что есть, третья задача носит практический характер, потому что определяет то, что должно быть. Различие теоретиче­ских и практических задач давно и строго проводится в естествознании. К сожалению, социальные нау­ки и до сих пор не могут освободиться от такого смешения. Так, напр., этика, вместо того чтобы ставить своею теоретическою задачею исследование того, какие действия признавались нравственными при различном содержании поведения в разных условиях, что делает их нравственными, как складывается нравственное сознание, постоянно сбивается на практическую задачу определить, какое содержание следует вложить в поведение человека, чтобы признать его действия нравственными. От этого смеше­ния теоретических и практических задач до сих пор не может вполне отрешиться экономическая наука. Особенно характерно оно для государственных и юридических наук. Если несомненно исторический приоритет на стороне практических задач, и не только в социальных, но и в естественных науках, то успех всякой науки зависит прежде всего от строгого разграничения этих двоякого рода задач.

Различие задач, какие ставит себе правоведение, определяет и различие методов, принятых в юридических науках. Задача установления норм права обслуживается догматическим методом, задаче объяснения служат методы исторический и социологический, наконец, оценка норм достигается при помощи критического метода.

Первая задача правоведения состоит в познании правовых явлений, т.е. в установлении фактов, имеющих свойства норм права. Конечно, многие из норм этого рода усваиваются путем жизненного опыта, подобно тому как усваиваются и другие факты окружающей обстановки: горы, реки, растения, животные и т. п. В начальный период господства обычного права это даже единственный способ познания. Но недостаточность такого знания обнаруживается весьма скоро — вместе с многочисленно­стью, сложностью и законодательною формою норм права. Помощь науки становится неизбежной. Научное установление правовых явлений отличается от житейского опыта двумя основными чертами: полнотою и систематичностью. Наука не только собирает весь материал, но она классифицирует его, придавая ему форму, в которой нормы права легко обозреваются и познаются не только единично, но и во взаимной их связи. В этом отношении правоведение выступает как всякая классифицирующая опи­сательная наука, напр. вроде зоологии, изображающей рыб Черного моря, или ботаники, дающей кар­тину сибирской флоры. Правоведение, работая догматическим методом, дает историческое правовое развитие какого-нибудь народа в разрезе данного момента. Его цель — представить, что есть право в данную историческую минуту. Догматика относится к истории права, как статистика к культурно-хозяйственной истории. Поэтому юрист должен тщательно отделить нормы права от норм иного рода, действующих одновременно, от норм, которые перестали быть правом, хотя бы накануне, от норм, ко­торые еще не стали правом, хотя и носятся в общем сознании. Отсюда видно, что догматика есть метод индивидуализирующий.

Эта первая и основная задача правоведения вполне самостоятельна и независима от двух дру­гих задач. Напротив, объяснение и оценка норм права предполагают уже систематизированное зна­ние их. Задача установления норм права ставится самою жизнью, диктуется интересами человека, и, как бы свысока не смотрели на нее те. кто в научном знании признает только открытие законов, все же масса научных сил не перестанет работать над этою задачею.

Но если научное изучение права может остановиться на этой стадии без потери научного достоинства, это еще не значит, что оно должно бросить здесь якорь.

Вторая задача правоведения заключается в объяснении процесса образования права, т. е. отдельных норм, правовых институтов как групп норм, наконец, правового порядка как совокупности норм права. Побуждением к отысканию такого объяснения служит не только научная пытливость, не довольствующаяся констатированием факта, но также стремление раскрыть те силы, которые способны были вызвать данные правовые явления, так как, при некотором постоянстве их действия, возникает основа­ние предполагать, что одинаковые или сходные причины будут порождать одинаковые или сходные последствия. Здесь уже открывается возможность предвидения. Объяснение образованию права можно найти или в условиях всего предшествовавшего развитию данного права, или в общих условиях право­вого развития вне конкретной обстановки, в которой протекало данное историческое развитие. В первом случае пользуются историческим методом, во втором — социологическим. В совокупности нравственных, политических, экономических, религиозных, культурных условий прошлого данного народа следует искать причины, почему явились такие-то нормы государственного, уголовного иди гражданского права. Если у других народов мы наблюдаем иные правовые явления, то, очевидно, причина тому кроется в различии предшествующих данных. С другой стороны, исследуемые правовые явления встречались, может быть, ранее у других народов или даже наблюдаются сейчас, и сопоставление раз­личных конкретных обстановок, в которых получились одинаковые явления, способно привести к откры­тию той общей социальной причины, которая дает подобный результат.

Эта вторая задача находится в тесной связи с первою. Объяснить существующее можно, только предварительно познав его, а знание существующего права предполагает научную его обработку, т. е. установление, обобщение и систематизацию материала. Связь обеих задач обнаруживается не только в том, что достижение второй задачи невозможно помимо первой, но и в том, что выяснение причин образования права способствует познанию его.

Но и на этом научное правоведение не останавливается. Если даже при наблюдении явлений внешнего мира у человека прорывается наклонность оценивать их целесообразность, то тем более понятно такое стремление, когда речь идет о социальных явлениях, в которых человеческая воля, человеческие интересы играют такую выдающуюся роль. Самое отчетливое знание правового поряд­ка и самое глубокое понимание причин его образования оставляют все же неудовлетворенной твор­ческую потребность человека. Не случайное, а научное знание действующего права, знание сил, вызывающих правовое явление, и действия норм права дают почву для научной критики того, что сло­жилось в результате борьбы человеческих интересов вопреки целесообразности, и для систематиче­ской выработки правовых средств передвижения права по пути к ясно осознанной и общественно оцененной цели. Здесь наука, по своей задаче и методу, переходит от существующего к долженст­вующему.

Текст печатается по изд.: Шершеневич Г.Ф. Философия права. Т. I. Часть теоретическая. Об­щая теория права.— М. 1911.— С.1—2, 3—6, 9—13, 15—26, 28—31, 31—32, 34, 38—39, 39—40, 41—42, 45—46, 47—48, 49—50, 51—52, 54—55, 56.

Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Вып. IV.— М., 1912.— С. 758, 760—763, 764—767.

РАЗДЕЛ II. ЗАКОНОМЕРНОСТИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ, СУЩНОСТЬ И СОЦИАЛЬНОЕ НАЗНАЧЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

Н.Н.АЛЕКСЕЕВ

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

[...] В общей теории государства не малое значение имеет вопрос об его определении. Почти все авторы считают для себя предварительно обязательным сделать определение государства; неко­торые же из учебников посвящают вопросу об определении целую главу. При этом предлагаемые определения отличаются сравнительно большим разнообразием — и различия их не сводятся только к грамматической форме выражения, расхождения имеют гораздо более глубокую основу и исходят из принципиальных разногласий в понимании предмета. Вообще нужно сказать, что всякое опреде­ление, в особенности же определение научное, всегда заключает в себе некоторую, зачастую скры­тую гипотезу об определяемом предмете. Этого гипотетического элемента лишены разве только чис­то тавтологические определения (суждения чистого тождества), вроде «государство есть государст­во». Всякое другое определение, даже если оно сознательно не хочет быть «суждением о государст­ве, но простым перечислением отличительных признаков, наличность которых не предрешает «ос­новных вопросов политической теории», необходимо содержит в себе теоретический элемент, ибо не может не утверждать некоторой связи предмета с рядом других предметов — связи, которая обычно кажется совершенно саморазумеющейся, а потому и незаметной.

Поэтому, какое бы мы ни сделали определение государства, в нем мы необходимо «уложим» определяемое в определенный ряд вместе с другими явлениями, установив определенную связь меж­ду этими последними и государством. Задача научного определения предмета и заключается в том, чтобы вполне уяснить этот теоретический элемент, эту основную гипотезу, которая силой вещей ле­жит в основании первоначального определения, влияя таким образом на весь последующий ход на­учных построений. В этом смысле слова каждое научное определение государства необходимо должно быть некоторым основанием или принципом для теории государства. В определении должны заключаться в концентрированном, как бы сгущенном виде те возможности, которые развернутся потом в цельное здание науки. Определение, которое не ставит своей задачей породить из себя пред­мет, заставит возникнуть его, суть определения, лишенные всякой научной ценности. Можно сделать тысячи таких определений, но для науки они не будут иметь ровно никакого значения.

Различия существующих определений государства и сводятся к различию тех гипотез, которые скрыто или открыто, бессознательно или сознательно вводились философами права и государствоведами в самом начале их научных изысканий.

Наиболее распространенное в настоящее время воззрение сводит определение государства к трем моментам: союз людей, власть и территория. Иногда ограничиваются, впрочем, и двумя первы­ми, полагая, что в истории мы встречаем такие общества, которые не имеют определенной террито­рии и, по-видимому, нет основания отказать таким обществам в названии государств». Часто указы­вают, что из этих трех моментов наибольшее значение имеет момент властвования, так как без при­нудительного властвования, по-видимому, не бывает государства и без него государство даже не может быть мыслимо. При этом значение первого момента как будто упускается, если только он не сводится к тем саморазумеющимся признакам, о которых даже не следует говорить в науке. Но мы не можем не подчеркнуть, что как раз в моменте этом и содержится та основная гипотеза, которая является определяющей для всякой возможной науки о государстве. Недостаточное уяснение прин­ципиального характера этой основной гипотезы оказывает нередко самое пагубное влияние на тео­рию государства. В сущности говоря, государство нельзя определить иначе, как «совокупность лю­дей», как «союз», как «объединенное множество» и т. д. Этот основной момент в идее государства, на который с преимущественной силой указывали древние, не может не играть в теории государства самой значительной роли. Наличностью его по существу дела утверждается принципиальная принад­лежность предмета к известного рода фактам, которые мы в широком смысле этого слова называем социальными. В этом первом и, надо сказать, малозаметном и как бы малопримечательном моменте определения совершается тот важнейший в процессе научного творчества акт, при помощи которого предмет «полагается в ряд» с другими предметами и таким образом устанавливается известная на него точка зрения, известный принцип или известная гипотеза. В моменте этом устанавливается та «область», к которой определяемый предмет принадлежит, и в соответствии с этим устанавливается «областная» категория, господствующая в данной сфере науки. Словом, здесь совершается то, что составляет основу всякого определения, — решение вопроса, к какой сфере предметов или к какой реальности принадлежит государство.

Нельзя отклонить постановку этого вопроса указанием на то, что он есть вопрос «метафизиче­ский», вопрос, которым наука не может и не должна заниматься. Даже для представителей того взгляда, согласно которому задача науки сводится к простому описанию и классификации явлений, остается обязательным создать научное описание и классификацию, удовлетворяющую требованиям «естественности» или соответствия с «истинной» природой изучаемых фактов. «Естественная» клас­сификация исходит из взгляда, что «идеальные связи», установленные разумом между абстрактными идеями, «соответствуют реальным отношениям между конкретными существами, в которых те абст­ракции воплощаются». С этой точки зрения логический порядок научных понятий не может не быть отражением «порядка онтологического», т. е. истинно существующего «между вещами». Поэтому всякое научное описание необходимо включает в себя эту гипотезу реальности. Во многих случаях она бывает недостаточно ясно выраженной или просто разумеется как самоочевидная. Последнее обычно имеет место тогда, когда в определениях государство ставят в ряд с явлениями социальными, определяя его как реальность некоторых совокупностей. При этом по большей части неясным остается, что представляет собою «соединение» или «союз», какими особенностями обладают «совокупные» пред­меты вообще и составленные из людей совокупности в частности.

Принципиальная важность выяснения этого, почти что самоочевидного момента в понятии государства определяется сознанием необходимости того, что в процессе научного исследования не должно быть скрытых предпосылок и предположений. Раз государство необходимо полагается в ряд с явлениями социальными, теория этих последних должна быть введена в учение о государстве как вполне опознанный элемент.

Но нет ли возможности совсем обойти этот социальный элемент в идее государства? Нельзя ли сделать определение, которое, хотя и относилось бы к государству, однако избегало бы ставить его в связь, что мы называем «совокупностями», «союзами», «общением» и т. п. Подобные попытки встре­чались в истории науки о государстве, и на них нельзя не остановить особого внимания. Преиму­щественно делались они юристами — и даже не всеми ими, а той юридической школой, которая учит о юридической личности государства. Стремления определить государство при помощи основных юридических понятий привели, как известно, к трем возможностям — к определению государства как объекта права, как правоотношения и как юридического лица или особого субъекта права. Обыч­но называют первые две теории реалистическими, тогда как к последней не совсем правильно при­меняют название теории идеалистической. Это название реализма, с особым ударением подчерки­ваемое немецким ученым Лингом, по смыслу своему хочет именно утвердить взгляд, что основным элементом государственного общения является отдельная человеческая личность и что в государстве нет ровно никакой иной реальности, кроме реальности человеческих личностей. Поэтому в государ­стве нет и не может быть никакой особой собственной воли. То, что некоторые государства разумеют под этой волей, есть, по мнению одного из представителей этой гипотезы, Зейделя, не что иное, как воля властителя, объектом которой являются живущие на определенной территории люди; или, как учит Линг и у нас Коркунов, это есть единое юридическое отношение — «отношение многих связан­ных сознанием общей зависимости личностей». Но чем же является подобное состояние междулич­ной зависимости, подобное coetus multitudinis, как не некоторым социальным отношением? Чем же является с этой точки зрения государство, как не особым видом коллективного бытия людей, особым видом человеческого общения? Будем ли мы понимать это общение как некоторый коллективно-психологический процесс или же как особую связь «посредством нормы», как «единство воль», нормативно мотивируемых к поведению, — и в том, и в другом случае государство предстанет перед нами как особая зависимость людей, как связь между лицами, составляющими общество.

Если, таким образом, идея государства как объекта права или как правоотношения включает в себя необходимо социальный момент, то нельзя сказать, чтобы он вполне отсутствовал и в теориях, утверждающих, что государство есть субъект права или лицо юридическое. С одной стороны, многие видные представители этой теории смотрят на юридическую конструкцию государства как на из­вестный технический прием, который в методологических целях отвлекается от решения субстанци­альных вопросов о том, чем является государство по своему существу, по своей природе. Вопросы эти пускай решают философы и социологи, юрист для своих конструкций вполне правомерно может ими не заниматься. Если он и не подчеркивает таким образом социальный момент, не включает го­сударство в ряд социальных явлений, то делает он это по техническим, а не принципиальным сооб­ражениям. С другой же стороны, сама теория юридического лица, как она разрабатывается филосо­фами и цивилистами, также может привести юриспруденцию к утверждению некоторого социально­го состава, являющегося реальной основой того, что именуют юридической личностью вообще. По крайней мере, когда нам говорят, что юридическое лицо есть особый социальный организм или осо­бое отношение между людьми, — не утверждают ли тем самым, что в этой идее заключается прямое указание на некоторый социальный момент? Но не заключается ли также косвенно указания на этот момент и в теории фикций, согласно которой для социального обихода нами создаются лица вы­мышленные, фиктивные, — и даже в теории целевых имуществ, служащих не только личным, но безличным, социальным целям. Во всяком случае, все эти теории не заключают немыслимости поста­вить юридическое лицо в связь с явлениями социальными. И если юридическая теория государства не хочет заниматься отводами, если не намерена перекладывать бремя доказательств на цивилистов, она должна будет признать, что и в государстве, как субъекте права, мы имеем дело с юридическими свойствами некоторых «совокупностей», в социальной природе которых едва ли есть основание со­мневаться. И признать это приходится с тем большим основанием, что некоторые новейшие течения в области теории юридического лица все более и более уясняют нам, что тайна юридического лица раскрывается, коль скоро мы взглянем на него как на особое, правовое отношение людей в обществе.

Общая теория государства находится в этом отношении в более привилегированном положе­нии, чем общая теория права. Перед ней не возникает обычно тех многочисленных контроверз, кото­рые связаны с проблемой реальности права. Мы знаем, что в реальности права сомневались многие юристы, полагающие, что область нормативного вообще лежит вне сферы реальных отношений, вне области фактов, но в области «должного» и «значимого». Но можно сказать, что сомнение в реально­сти государства есть гипотеза, которая до сей поры еще не была высказана даже крайними нормативистами, — и именно потому что по отношению к государству она обнаруживает полную свою не­применимость. По природе своей государство необходимо включает в себя этот момент реальности. Если мы даже свяжем его с идеей нормы, то мы принуждены будем признать, что государство есть реальность действующих норм. Кому такое определение покажется методологически бессмыслен­ным, кто скажет, что норма не может быть реальна, тот, стоя на точке зрения нормативизма, принуж­ден будет выдвинуть в понятии государства какой-либо иной момент реальности. То именно обстоя­тельство, что нормативная, или идеалистическая, школа в правоведении преимущественно придер­живается взгляда на государство как на юридическое лицо или субъект права, является косвенным подтверждением этой реальной природы государства. Ведь, по мнению нормативистов, субъектив­ный элемент права, в противоположность норме или праву в объективном смысле этого слова, как раз и является моментом правовой реальности. И государство, воплощая в себе эту субъективную сторону права, тем самым не может не приобщиться к миру реальных явлений. И реальность эта не может быть ничем иным, как реальностью человеческого общения, особой реальностью социальных явлений.

Мы выдвигаем поэтому в определении государства в первую очередь момент социальный — момент «общения», «союзности», «совокупности», а не момент властвования, который иные считают наиболее важным и решающим. Конечно, государство есть «властный» союз, но именно «союз», а не что-либо иное. И притом само властвование в государстве есть отношение социальное, ведь не явля­ется, же оно «властвованием» над вещами или властвованием над собственной «волей»; напротив, это есть властвование над людьми и в среде людей или же, кто хотел бы расширить определение, это есть властвование над разумными и духовными существами, способными входить друг с другом в общение. Нельзя отрицать, конечно, что стихия властвования составляет главную особенность госу­дарственной жизни, и в этом отношении, быть может, государствоведы слишком мало уделяли вни­мания изучению явлений властвования и подчинения. Но в то же время едва ли можно построить теорию властных отношений между живыми существами, не поставив ее в самую тесную связь с теорией общения. Эта последняя не может не служить основой для первой. Как бы то ни было, но момент власти неотделим от идеи государства, что едва ли можно без оговорок сказать о третьем признаке понятия о государстве — о территории. Нельзя отрицать, что, с точки зрения эмпирической действительности, все современные государства представляют собою союзы территориальные. По-видимому, и история нас убеждает, что образование государственных форм всегда было связано с прикреплением к известной территории, с оседлостью населения. Наконец, и методологически признак территориальности позволяет нам отличать государство от других властных, но не территориальных союзов, каковым является, например, церковь. Трудно было бы не согласиться со всеми этими соображениями, если только не сходить с почвы действительных госу­дарственных форм и их опытно-исторического изучения. Однако стоит поставить вопрос о том, на­сколько момент территориальности входит в родовую сущность государства, связан ли он с нею ка­кою-либо внутренней необходимостью или привходит в качестве более или менее случайного факти­ческого элемента, — как тотчас откроется, что между идеей государства и признаком территориаль­ности нет никакой существенной связи. В самом деле, нет никакой рациональной невозможности мыслить государство и без определенной территории, как некоторый универсальный властный союз, объединяющий не только жителей всей нашей планеты, но и, скажем, души других разумных и ду­ховных существ, если они только существуют. По-видимому, древние философы и христианские писатели так именно и представляли себе мир — как большое универсальное государство, объеди­няющее все существа под властью единого властителя и царя. Пусть современность отвергает реаль­ность такой универсальной монархии, но логическая мыслимость ее все же остается фактом. И она ни в каком смысле не нуждается в какой-либо определенной территории. Вообще говоря, признак территориальности указывает нам на границу государственного общения и его властной организа­ции. Он указывает на то, что объединение людей властью дробит их на своеобразные единицы и об­щения, которые представляют из себя как бы своеобразных индивидуумов. Общий закон индивидуа­лизации, который мы наблюдаем везде: и в бытии мертвой материи, которая, несмотря на свою ви­димую однородность, распадается на определенные типы вещества, и в явлениях живого вещества, расслояющегося на роды, виды и индивидуумы, и, наконец, в области духовных явлений, распылен­ных на отдельные психические центры, — закон этот как бы еще раз повторяется и в совокупной жизни людей, которые не идут в своей истории путем универсальной организации всех, но посредст­вом образования отдельных коллективных единиц и образований. В союзах властных единицы эти и связаны бывают с определенным куском земли, с определенной, ограничивающей их власть частью физического пространства. Но это тот эмпирический признак, который ни в коем случае не вытекает из самой идеи государства, ибо общение и власть способны, по-видимому, выходить из этих эмпириче­ских границ, расширять их все более и более, охватывать все большее и большее количество существ, становиться, стало быть, универсальными. Иными словами, с точки зрения родовой сущности государ­ства, признак территории не может рассматриваться в качестве необходимого и конституитивного.