Причины преступности

Общетеоретический взгляд на преступность позволяет говорить о том, что исходным основанием, обусловливающим возникновение большинства причин совершаемых людьми преступлений, выступает изначальное несовершенство социального мира в целом и его отдельных частей. Это несовершенство в полной мере распространяется на человека и проявляется в неуравновешенности тех внутренних противоположностей, что составляют его природу и сущность.

Чем заметнее в обществе признаки кризиса, тем сложнее личности ориентироваться и выбирать между противоречащими друг другу ценностными системами и социальными императивами, тем больше для нее вероятность ошибок морального выбора. Переходные эпохи - это всегда перекрестие разных исторических тенденций и возможностей. Человек, находясь в средоточии этих скрещений, вынужден, прежде чем сделать свой выбор, тщательно взвесить, проанализировать, оценить происходящее. Сопутствующие всему этому мотивационные конфликты, а затем непоправимые проступки и преступления свидетельствуют о том, что смыслы многих значимых социально-правовых противоречий для значительного числа людей затемнены, что их содержание и логика не поддаются прояснению средствами рефлексии. В таких ситуациях личность оказывается легко подвержена асоциальным умонастроениям, которые толкают ее на путь правонарушений и преступлений.

В массовом сознании и в среде многих специалистов господствует убежденность, что преступления деструктивны по своей природе, а потому оказывают сугубо негативное влияние на экономические, политические, правовые и моральные устои социального порядка. Они нарушают те нормативные препятствия, что ограждают социальную жизнь от всего опасного и нежелательного, от того, что мешает ее нормальному течению и продуктивному развитию. Тот заряд отрицания, тот деструктивный потенциал, который несет в себе преступление, делает его как бы совершенно чужеродным образованием в социальном теле цивилизации.

Криминологи отмечают, что практически во всех больших городах существуют ареалы, не контролируемые органами правопорядка. Это локальные очаги преступности, наркомании, проституции, алкоголизма, где царит варварское, кулачное право сильного. Представляя большую социальную опасность, они, тем не менее, существуют как "особые приметы" урбанизированной цивилизации, и уверенности в том, что их можно полностью ликвидировать, нет ни у полиции, ни у властей.

Даже в самых благоустроенных обществах преступность продолжает сохраняться, и ее уровень редко опускается ниже установившихся отметок. Могут меняться соотношения крупных и мелких преступлений, но сами они не исчезают.

Противоречия между цивилизационной нормативностью и ее криминальными нарушениями выступают как перманентная социально-историческая дуэль. При этом, чем мощнее оказывается действие, тем сильнее заявляет о себе противодействие. За экспансией нормативности часто следует расширение сферы социальных аномалий, в ходе которого силы зла активизируют противодействие силам законности и порядка.

То есть обнаруживается, что цивилизация и преступность сосуществуют рядом на протяжении тысячелетий. Характерно, что развитие общества, именуемое прогрессом, не устраняет ни самой дуэли между цивилизацией и преступностью, ни ее оснований. Позволяя все полнее раскрываться человеческой натуре, цивилизация создает предпосылки для проявлений, как созидательных способностей, так и деструктивных наклонностей. Обнаруживается удивительное и в определенном смысле роковое свойство человека - его неспособность существовать исключительно лишь внутри отчетливо локализованных нормативных пространств. Можно сказать, что человек всегда существует на границах нормативности и анормативности. Усложняет эту проблему то обстоятельство, что данная граница проходит не только во внешнем по отношению к нему социокультурном пространстве, но и внутри него.

Индивидуальное "Я" вынуждено регулярно делать выбор между соблюдением нормативных требований, либо идти в противоположном направлении. От человека всегда требуется больше усилий в первом случае.

Кроме этих антропосоциологических предпосылок существования анормативного поведения, имеются и сугубо социальные, которые были отмечены Э. Дюркгеймом[32] еще в XIX веке. Он прямо высказал предположение о том, что цивилизация нуждается в преступлениях и потому воспроизводит их. В качестве связующего звена, скрадывающего разрыв между этими двумя понятиями, Дюркгейм поместил свободу. Он утверждал, что для успешного развития цивилизации необходимо существование некоего пространства свободы, внутри которого индивидам предоставлены различные возможности для самовыражения, в том числе не только для устремлений ввысь, к идеалам, но и в противоположном направлении, по пути нарушения социальных запретов. Дюркгейм прямо говорит о том, что для того, чтобы в обществе существовали возможности самовыражения для идеалистов и романтиков, героев и мучеников, в нем в равной степени должны существовать также возможности самовыражения и для преступников. Свобода не может существовать, если нет возможностей для отклонений в разные стороны - и к высшим формам нормативности, и к её противоположности.

У делинквентного поведения, при всей его, казалось бы, асоциальной, негативистской направленности, имеются свои социальные плюсы. Его эксцессы предостерегают общественную систему, указывают на недопустимость расслабленности, заставляют ее пребывать в состоянии рабочего напряжения, предпринимать превентивные меры, думать о будущем, т.е. препятствуют ее закоснению. В высшей степени это относится к той роли, которую играют во всем этом преступления. "Преступность, - писал Дюркгейм, - не только предполагает наличие путей, открытых для необходимых перемен, но в некоторых случаях и прямо подготавливает эти изменения. Там, где существуют преступления, коллективные чувства обладают достаточной гибкостью для того, чтобы принять новую форму, и преступление подчас помогает определить, какую именно форму примут эти чувства. Действительно, сколь часто преступление является лишь предчувствием морали будущего, шагом к тому, что предстоит"[33].

История с судом и казнью Сократа послужила Дюркгейму подтверждением его тезиса. По его мнению, преступления, за которые Сократ был осужден афинским судом, оказались полезны, поскольку возвещали новую нравственность и были прелюдией грядущих преобразований. В подобной ситуации оказывались позже и многие еретики-новаторами.

То, что преступления необходимы и полезны цивилизованному обществу, Дюркгейм доказывает при помощи еще одного аргумента. Он предлагает вообразить идеальное общество. Пусть это будет общество святых, некий образцовый монастырь, где полностью отсутствуют какие бы то ни было преступления в собственном смысле этого слова. Идиллическая жизнь этого монастыря не способна длиться долго. Незначительные моральные проступки его обитателей начали бы вызывать у остальных точно такое же негодование, какое вызывают в обычном обществе уголовные преступления. И мера суровости наказаний за проступки оказалась бы примерно такой же, как будто это настоящие преступления.

Если преступность в цивилизованном обществе не переходит определенного порога допустимости и не обретает характера социальной патологии, то такие ее масштабы следует считать нормой, - утверждает Дюркгейм. "Делать из преступления социальную болезнь значило бы допускать, что болезнь не есть нечто случайное, а, наоборот, вытекает в некоторых случаях из основного устройства живого существа; это значило бы уничтожить всякое различие между физиологическим и патологическим.

Конечно, может случиться, что преступность имеет ненормальную форму; это имеет место, когда, например, она достигнет чрезмерного роста.

Действительно, не подлежит сомнению, что этот излишек носит патологический характер. Существование преступности нормально лишь тогда, когда она достигает, а не превосходит определенного для каждого социального типа уровня".

Преступность можно рассматривать как одну из функций цивилизации. Будучи ровесником цивилизации, она несет в себе начало некой, не самоочевидной целесообразности. Открыто противореча нормам цивилизованного общежития, преступность одновременно оттеняет, делает более выпуклыми его преимущества. Она напоминает тень, отбрасываемую социальным телом цивилизации и постоянно сопровождающую любые движения этого тела. Она вобрала, сконцентрировала в себе все самое негативное и сумеречное из того, что есть в цивилизации. Потому ареал, в котором пребывает преступность, можно сравнить еще с "подпольем" цивилизации, с ее "подвалом". Между тем, как тень является непременным атрибутом предмета, а подвал - добротно скроенного здания, так и преступность - это рядоположенный социальный мир, от соседства которого нет шансов избавиться миру законопослушных граждан.

Принципиальная неустранимость преступлений из социальной жизни заставляет говорить о невозможности идеального, абсолютного порядка и о том, что всегда будут существовать лишь смешанные формы, представляющие собой нечто среднее между порядком и беспорядком (хаосом), т.е. разновидности некоего социального "хаосмоса", основными признаки которого являются:

- существование трех основных социальных групп: а) сторонники порядка в лице законопослушных граждан и добросовестных работников органов власти и охраны правопорядка; б) представители криминального мира; в) маргинальная прослойка, состоящая из тех, кто, официально принадлежа к сторонникам законопорядка, тем не менее, не препятствует криминальным проявлениям, а то и потворствует криминальным элементам или тайно сотрудничает с ними; перманентная борьба между силами порядка и хаоса, сопровождающаяся потерями с обеих сторон;

- попеременные чередования в динамике противоборства периодов затишья и обострения.

Те, кто убежден в неизбежности и неустранимости преступности, а также в том, что по мере развития цивилизации ее уровень не опустится ниже определенной отметки, чаще всего рассматривают прогресс как тотальную модернизацию, отменяющую многие позитивные традиции и заповеди, разрушающую вековые иерархии ценностей, влекущую за собой снижение уровня духовности и нравственности. Констатации такого рода порождают стремление выявить то особое, специфическое предназначение, которое в данном контексте присуще преступности. И здесь можно в первую очередь говорить о том, что она, вероятно, призвана испытывать цивилизацию на прочность. Преступники провоцируют ее на усилия по совершенствованию средств сдерживания идущего изнутри деструктивного напора. При этом задача цивилизационной системы состоит отнюдь не в том, чтобы совершенно уничтожить преступность. Сознавая утопичность подобных замыслов и свою неспособность реализовать их, цивилизационная система ограничивает масштабы своих усилий с тем, чтобы не позволять преступности возрастать выше определенного порога допустимости, который, в свою очередь, зависит от конкретных социально-исторических обстоятельств и находится под контролем специальных представлений цивилизации в лице органов власти и охраны правопорядка.

Социальная среда выступает в роли объективной детерминанты, которая постоянно воздействует на состояние преступности. Это воздействие может ее активизировать или, напротив, гасить до известных пределов, но оно всегда сохраняется, никогда не исчезает. Развитие современной цивилизации не уменьшает числа преступников и преступлений. Многое из того, что сопутствует этому развитию, создает предпосылки для регулярных выходов индивидуального и массового сознания в анормативное пространство «вседозволенности», придает криминальную окрашенность многим элементам современной цивилизационной системы, позволяя говорить о существовании масштабной криминальной социосферы.

Некоторые авторы относят преступность к реликтовым проявлениям варварской стихии, к атавизмам родоплеменного, догосударственного существования и полагают, что она в современных условиях воспроизводит целый ряд жестких архаических социальных структур[34]. Согласно этому подходу, внутри цивилизованного общества всегда имеются носители исторически более ранних и более примитивных уровней развития сознания. Они слабо приспособлены для цивилизованного существования с его многочисленными нормативными требованиями и предпочитают поведенческие стратегии, восходящие к временам господства социальных структур варварского типа. С этой точки зрения преступный мир выглядит как своеобразный архипелаг неоварварства, состоящий из множества островов архаических нравов, сохраняющихся на социальных пространствах современной цивилизации.

Эта, без сомнения, интересная точка зрения нуждается, однако, в уточнениях. Если некогда первобытный варвар убивал, разрушал, насиловал в отсутствие каких-либо признаков цивилизованного, культурного пространства вокруг него, то современный преступник убивает и грабит при наличии такого пространства. Если древний варвар разрушал потому, что на его пути не было морально-правовых запретов, то современный преступник знает о существовании таких запретов.

Можно, очевидно, говорить о том, что современный преступник, принадлежа одновременно двум мирам, варварскому и цивилизованному, несет в себе оба эти начала, но в силу тех или иных обстоятельств предоставляет возможность властвовать над собой началам архаическим. Это делает его гораздо опаснее древнего предка, потому что в нем, в его действиях и поступках варварский имморализм способен сочетаться со стремлением использовать для своих преступных целей все доступные ему достижения технической цивилизации.

Преступный мир - это особая форма социальности. Допуская нормативный негативизм по отношению к внешним социальным требованиям, он, однако, не позволяет вседозволенности внутри собственных структур. Напротив, внутри криминальной социосферы господствует жесткая нормативность. Она направлена своими дисциплинарными векторами не только внутрь, но и вовне, т.е. предписывает действовать совершенно определенным образом как по отношению к "своим", так и по отношению к "чужим". В свое время Ф. Достоевский вполне определенно сформулировал этот общий криминально-дисциплинарный императив: "Будь чем хочешь, это твое дело, убийцей, мерзавцем, нищим, фанатиком, но исполняй церемонии. Церемонии же - это та связь, по которой муравейник распасться не может"[35].

Тотальная вседозволенность недопустима, и никакая общность ее не потерпит. Поэтому наиболее типичная фигура преступника представляется в виде субъекта, способного к выборочно нормативному поведению в цивилизованной среде и к однозначно нормативному поведению внутри родственной ему криминальной среды.

Наполненный специфическим нормативно-ценностным содержанием, криминальный мир опасен способностью к самоорганизации, большими адаптивными возможностями, готовностью соблюдать неписаные правила игры с властями и правоохранительными органами. Особенно отличаются в этом направлении представители так называемой организованной преступности.

Как социальная подсистема, организованная преступность обладает замкнутой, рационально сконструированной структурой властно-бюрократического характера с жесткой иерархией криминально ориентированных ролей и функций. Способная проникать своими функциональными "щупальцами" в самые разные общественные, экономические, политические, правоохранительные сферы, организованная преступность стремится удовлетворить спрос населения на нелегальные товары и услуги, специализируется на торговле наркотиками и оружием, хищениях предметов искусства, золота, драгоценностей, на изготовлении и распространении фальшивых денежных знаков. Ее отличает способность действовать предельно рационально, руководствуясь соображениями наименьшего риска и наибольшего выигрыша. Значительных успехов ей позволяет добиваться высокая криминальная квалификация участников групп, являющихся профессионалами своего дела с большим практическим опытом противоправных действий, имеющих криминально ориентированные жизненные приоритеты и пользующихся значительным авторитетом в преступном мире.

Борьба властей с организованной преступностью способна в определенных условиях приобретать вид особого "диалога" с элементами взаимовлияния, взаимопроникновения, сближения позиций и даже срастания. И хотя социальные роли предписывают сторонам пребывать в отношениях антагонизма, непримиримость, тем не менее, способна превращаться в ширму, за которой могут скрываться разнообразные формы сотрудничества[36].

Связующим звеном этих двух сил становится коррупция противоправное поведение должностных лиц, государственных чиновников, выполняющих за взятки те профессиональные обязанности и оказывающие те профессиональные услуги, которые они "бесплатно" не стали бы выполнять и оказывать. Социодинамика распространения коррупции напрямую зависит от характера осуществляемого в обществе и государстве социального контроля. Она может быть сравнительно низкой в условиях тотального социального контроля при авторитарных и особенно тоталитарных режимах. И она же начинает расширяться в обстановке совершающегося слома машины тоталитарного государства, при хаотично осуществляющейся "демократизации". В кризисно-катастрофических условиях всеобъемлющей аномии она становится безбрежной.

Наряду с группировками, организующими субъектов уголовных преступлений, существуют криминальные ассоциации, вынашивающие масштабные политические планы. Каждый субъект криминально ориентированного политического поведения вынужден существовать одновременно в двух нормативно-ценностных измерениях: его истинное "Я" пребывает в пространстве криминальных реалий, а его "маска" пребывает внутри легальных политических институтов. Эта раздвоенность создает скрытое поле внутренней напряженности. И чем больше субъективное расстояние между истинным "Я" лицедея-авантюриста и прикрывающей его политической "маской", тем выше степень возникающей таинственности и театральности. Но в отличие от обычного спектакля, имеющего художественно-эстетическую самоцель и самоценность, те политические "спектакли", которые разыгрываются субъектами криминально-политического поведения, имеют цели вне себя. Все их лицедейство подчинено логике борьбы за будущую власть. Их большая игра - это борьба не только "за", но и "против", и, прежде всего против тех, кто представляет и оберегает социальный порядок, защищает нормы морали и права. Поэтому их игра - это не спектакли-праздники, а спектакли-мистификации, где силы зла, облаченные в одежды благопристойности, заполняют социальное и духовное пространство вокруг себя тотальной ложью.

Лидеры политического криминалитета способны целеустремленно формировать замкнутое нормативно-ценностное пространство своей корпоративной "морали" с присущими ей жесткими принципами самоорганизации и самосохранения. Они требуют, чтобы отношение членов криминально-политической ассоциации к ее задачам и целям было предельно серьезным и ответственным. Тот, кто пытается нарушить эти требования, ведет себя в их глазах "аморально" и заслуживает кары. Применяемое насилие, обращенное внутрь, выполняет консервативно-охранительную функцию как форма самозащиты и как средство сплочения этого искусственного антимира.

Несмотря на явное сходство в структуре и формах деятельности криминально-политических и сугубо уголовных ассоциаций, между теми и другими имеются существенные различия. Так, если для криминальной группы ее конечные цели ограничиваются решением, прежде всего, меркантильно-корыстных задач, то цели криминально-политических ассоциаций выходят далеко за пределы меркантильных интересов и ориентированы на достижение политического господства, при котором все члены ассоциации смогли бы перейти в статус правящей элиты. Если ассоциированные уголовники, как правило, не бросают сознательного вызова государству в целом и государственному строю как таковому, а предпочитают иметь дело с отдельными гражданами и локальными группами, то криминально-политическая ассоциация идет на открытый антагонизм с государственной властью. Если криминальная группировка представляет собой эгоистически центрированную "вещь-для-себя" и не скрывает этого, то криминально-политическая ассоциация маскирует свой корпоративный эгоизм "дымовой завесой" лжи о якобы волнующих ее интересах народных масс.

Большинство исследователей приоритетными в комплекс причин преступности считают социально-экономические условия жизни в стране, декларируемое улучшение социально-экономической жизни (например, рост ВВП) не означает, что блага распределяются равномерно между гражданами страны, проживающими в разных регионах, а также между мужчинами и женщинами.

Многие исследователи склонны видеть причины роста зарегистрированной преступности женщин в усиливающихся психопатологических чертах личности женщин, а также возрастающей зависимости от алкоголя и психоактивных веществ.

Ряд ученых видят причину роста уровня женской преступности в достижении женщинами гендерного равенства в семье и обществе, а также связанной с этим эмансипацией и утратой женской культуры.

Причины высокой латентности женской преступности могут заключаться в психофизиологических чертах личности женщин-преступниц, которые склонны до мельчайших подробностей продумывать, совершать и, потом скрывать преступление, а также в гендерных стереотипах, согласно которым подозреваемые и обвиняемые женщины нередко воспринимаются следователями слабыми, эмоционально-неустойчивыми и пассивными.