Концепции о правоотношении

Последние 15 лет российская теоретико-правовая наука сталкивалась с ситуацией постмодерна, пик интереса к которому на Западе имел место в 70–80-е гг. XX в. Постмодерн, проникая в сферу гуманитарных наук сначала на Западе, а потом и в России, повлек за собой смену научных парадигм. Стал происходить постепенный сдвиг центра тяжести в трактовке поведения человека. Правовая сторона жизни не стала исключением. Основные интенции изменений заключались в переносе с внешних, объективных проявлений на внутренние субъективные моменты. Кроме того, поведение человека может быть адекватно проанализировано только в своем отношении к другому субъекту. Утверждение объективности и рациональности явлений сменилось изменением внутренней стороны субъекта и, соответственно, повлекло построение и развитие концепций интерсубъективного мира.

Для постмодернистов образ мира – это, скорее, конвенции, соглашение научного сообщества, хотя и непроизвольные. При этом они демонстрируют большую познавательную эффективность. И. Л. Честнов справедливо замечает, что постклассическая эпистемология акцентирует внимание на росте знаний и предлагает некумулятивную концепцию их приращения[450]. Одним из первых такую точку зрения высказал Т. Кун в своей работе «Структура научных революций». Рост знаний, по его мнению, осуществляется революционным способом, «в силу не эксплицированной креативности». Между научными революциями реализуется всего лишь «подгонка» новых фактов под парадигму-образец. К. Поппер, выдвинув принципы фаллибилизма в качестве критерия научности, утверждал тем самым, что наука – это собрание заблуждений, так как каждое научное открытие неизбежно когда-нибудь будет опровергнуто. Это, как минимум, заставляет критически относиться к, казалось бы, очевидным фактам.

По мнению автора, изложенное присуще и юридической науке. Следует помнить, что определение правоотношения и научные дискуссии по поводу его сущности имеют конвенциальный характер, но, вместе с тем, открывают пути для дальнейшего развития. Кроме того, фактическая возможность опровержения подтверждает обоснованность и научность спора о правоотношении.

Постклассическая эпистемология также развенчала догму эмпиризма, которая заключалась в требовании верификации. Ни одна теория не является полностью верифицируемой, хотя также невозможна ее полная фальсификация. Активное развитие синергетики привело к тому, что современное науковедение отказалось от краеугольного классического принципа науки – принципа причинности. И еще одно отличие постклассической эпистемологии от классической. Последняя основывалась на дихотомических антиномиях: индивидуализм – холизм, идеализм – материализм (реализм), сущее – должное и т.д.[451] При этом все классические теории познания исходили из признания в качестве основания какого-либо из двух полюсов антиномий, доказывая недостаточность противоположной точки зрения. Постклассическая эпистемология в качестве своего обоснования берет не одну из двух противоположностей, а процесс их снятия – то, что, условно говоря, располагается между ними, демонстрируя их взаимообусловленность.[452] Подчеркнем, что современная эпистемология направлена именно на качественное, внутреннее снятие противоречий, что совсем не тождественно попыткам механического соединения всех точек зрения и подгонки их в единое (как правило, очень громоздкое) определение. Получается некая псевдоинтегральная концепция. Современная эпистемология, осуществляя поиск в снятии противоположностей, имеет диалогический характер, и сама названа диалогической.

Позитивизм и естественные научные направления являются монологическими, т.е. наличествуют одновременные потоки информации, передаваемые друг другу индивидами, которые вступают в общение только по необходимости. Единственно возможным регулятором юридически значимого поведения выступает трансцендентная заранее данная всеобщая норма, универсальный закон, призванный ограничить субъективный произвол участников правового общения, привести его в соответствие с принципами долженствования. Таким образом, закон как общеобязательное правило, является первичным, а коммуникативная ситуация вторичной производной от закона и в известном смысле спровоцированной им[453].

Современная теория права в процессе научных поисков обратилась к зарубежным исследователям, в большей мере феноменологии и герменевтике. Эти направления легли в основу коммуникативных теорий права. В частности, правовая наука взяла за основу следующие положения феноменологии. Согласно последней, феномен есть не явление, а бытие сущего. Если сущее чаще всего передается существованием, причем это существование не является чем-то производным, то это самое существование занимает промежуточное место между сущим и бытием и характеризует пребывание в бытии. Поэтому сущее относится к бытию через пребывание в бытии. Так, способы бытия человека: хождение, бегание, работа, лежание и т.д. Эта конструкция прямым образом имеет аллюзию на правоотношение. Если норма – сущее, то правоотношение можно обозначить как способ бытия сущего, т.е. феномен.

Одним из первых о праве как коммуникативной системе заговорил немецкий философ Никлас Луман (1927–1998 гг.). Он назвал право коммуникативной системой, а общество в целом – закрытой системой коммуникаций. Луман вслед за Парсонсом выводит теорию о дифференциации общественной системы. К ним относят право, политику, религию и другие функциональные сферы. Каждой системе свойствен свой тип коммуникации, и каждая система имеет свой бинарный код для обработки информации. Например, право в качестве такого кода использует код «законно–незаконно», наука – «истинно–ложно». Кроме того, в каждой системе существуют программы, которые влияют на способность приспособления системы к окружающей среде. Функциональные подсистемы не взаимозаменяемы, и одна из них не может выполнять функции другой.

Говоря о правоотношении, то в осмыслении их сущности российской юриспруденции не достает определенных философских и социологических знаний, информации об общей теории общества. В правоотношении встречаются родственные подсистемы: право и экономика, право и политика и т.д. Поэтому правоотношение можно назвать точкой соприкосновения функциональных подсистем. Правовая наука ощущала особенность правоотношения по сравнению с другими юридическими категориями, но в силу пределов, которые правовая наука ставит сама себе, сущность правоотношения не была описана четко. Хотя Халфина наиболее близко подошла к раскрытию проблемы, указав на правоотношение как на единство общественного отношения и правовой нормы. Встает вопрос: можно ли выделить правоотношение в самостоятельную подсистему? Думается, что пока следует воздержаться от прямого ответа. Для этого требуется осмысление, хотя по большому счету имеет смысл рассматривать правоотношение как подсистему партикулярного типа, где действует правовой код «законно–незаконно», но который начинает работать только в совокупности с другим кодом, например, «морально–имморально», «выгодно–невыгодно» (экономически) и т.д. Таким образом, природа правоотношения дуалистична.

Коммуникативная теория права в России представлена А. В. Поляковым, который обозначил три плана правовой реальности: ментальный (психический), текстуальный (культурологический) и деятельный (праксиологический). Ученый считает, что все эти реальности позволяют характеризовать право как психосоциокультурную ценность, создаваемую непрерывностью правовой коммуникации. Право возникает и функционирует как непрерывно бытийствующий комплекс правоотношений. Правовой текст, как считает Поляков, опосредуя систему знаков, интерпретируя их, создает определенный правовой смысл, направленный на регулирование поведения субъектов путем определения правомочий и правообязанностей[454]. Правовой текст опосредует правовую коммуникацию. Исходя из этого, правоотношение также является бытийностью права, характеризующей его динамическую сторону.

Обратимся к позиции И. Л. Честнова – представителя диалогической концепции права, противостоящей трансцендентальным правовым теориям. Диалогическая концепция исходит из первичности взаимосвязи, тогда как трансцендентальная выводит основание права за рамки реальных отношений субъектов. Норма права рассматривалась как трансцендентная данность по отношению к конкретному индивиду. Правоотношение же – яркая манифестация диалога, сочетающая в себе свойства универсальности и типичности. Если норма права устанавливает возможность связи между обезличенными субъектами, то «правоотношение – это реализация данных связей в фактически совершающихся взаимодействиях персонифицированных индивидов»[455]. Правоотношение – это поле диалога, уникальная встреча двух личностей, которые типизируются в безличностную связь, а затем обратно. В этом же обратном процессе происходят надстраивание социальных статусов и внедрение третьего, до определенной поры незримого субъекта – государства, которое гарантирует реализацию прав и обязанностей.

Подводя итог, можно отметить следующее. Теория права постсоветского периода обратилась к зарубежным концепциям правовой и иных гуманитарных наук, что позволило ей существенно обогатить свое содержание. Исходя из научных мыслей последних лет, следует выделить такое свойство правоотношения, как присутствующее в нем органическое соединение правовой и иных сфер, динамизм как форму бытийности права, наконец, диалогичность, т.е. встречу субъектов, которые в процессе диалога, производимого в особой правовой форме, осуществляют реализацию собственных интересов.

Таким образом, проблема правоотношения красной нитью проходит сквозь развитие российской теории права, вызывая неизменный интерес ученых. Это позволяет говорить о том, что наша наука не стоит на месте, а все время находится в поисках, предпринимая попытки проникновения в существо права и правовых явлений.

Глава 11

СУБЪЕКТИВНОЕ ПРАВО