Раздел 3. Исторический взгляд на развитие критической теории (продолжение). Становление литературно-критических школ

К середине XVIII столетия складывается и получает широкое распространение эстетика – новая гуманитарная дисциплина, которая настоятельно потребовала того, чтобы художественные объекты были доступными научному исследованию. Прежде всего, изучению должны быть подвергнуты специфическое аксиологическое отношение к миру с точки зрения красоты и сама область художественной деятельности человека. Термин предложил Август Готлиб БАУМГАРТЕН (1714–1762). При рассмотрении вопросов художественного творчества, с его точки зрения, для достижения искомого результата чисто научного знания будет явно недостаточно. Необходимо на равных правах использовать чувственное восприятие, которое действует самостоятельно, а не функционально. Логический подход достаточен для объяснения механизмов материальной жизни; эстетическая, художественная идеология при обсуждении проблем, имеющих отношение к духовной жизни и миру искусства, предполагает участие эмоциональных способностей человека.

Эстетика, согласно выводам Баумгартена, есть учение о «ясных» и «смешанных» представлениях, когда происходит синкретичное сплетение элементов, не поддающихся строгому рациональному познанию. Эстетическое интуитивное восприятие представляет собой автономный способ целостного познания мира чувственных феноменов и позволяет видеть, чувствовать, воспринимать и разъяснять художественные образы помимо категориального инструментария.

Таким образом, эстетике предписано заниматься чувственными явлениями без намерения перейти от этого материала к причинам и следствиям по принципу строгой апперцепции. Казалось бы, на этой платформе трудно находить точки соприкосновения и согласия: все мы чувствуем по-разному, изъясняемся по-своему, у каждого свои вкусы и договориться на столь зыбких основаниях невозможно. Однако это обстоятельство не воспрепятствовало появлению множества оригинальных художественных концепций, школ и подходов, которые хотя бы отчасти, условно объединяли людей различных взглядов и убеждений.

Несмотря на то, что уже тогда в Европе возникают кружки и группы единомышленников, стоящих на единой интеллектуальной платформе (энциклопедисты и просветители, «Буря и натиск», романтики), большинство мыслителей, интенсивно изучавших духовные явления, работали в автономном режиме. Их теории во многом были плодом личных, глубоко индивидуальных взглядов на прекрасное. Временем формирования школ с отчётливообозначенными свои позиции стал XIX век.

Сент-Бёв и биографическая школа (жизнь писателя – неисчерпаемый источник сведений о его творчестве)

Французский критик, публицист и культуролог Шарль-Огюстен де Сент-Бёв по праву считается главой и основателем биографической школы в литературоведении и критике. Как уже говорилось, со времён Аристотеля личности художника, обстоятельствам его рождения, воспитания, образования и самореализации уделялось недостаточное внимание. Благодаря деятельности просветителей, участников группы «Буря и натиск», романтиков был устранён барьер между творчеством и жизнью писателя. В серии литературных портретов и статей Сент-Бёва (они публиковались в газете «Le Globe», журнале «Revue de Paris» и др., а также в отдельных сборниках) была убедительно прослежена чёткая логическая связь между детскими впечатлениями, периодом становления личности, зрелым возрастом человека и теми сочинениями, которые появлялись из-под пера данного автора. Биографическая школа во главу угла поставила обстоятельства существования литератора, которые являются неисчерпаемым источником не только для творческой работы, но и для интерпретации его сочинений.

«Меня всегда привлекало изучение писем, разговоров, мыслей, различных особенностей характера, нравственного облика, – признавался критик, – одним словом, биографии великих писателей, в особенности если никто другой до меня не занимался ещё подобного рода сравнительной биографией и мне предстояло первому наметить её план, строить её на свой страх и риск»[44]. Исследователь признаётся, что следование подобным путём – довольно рискованное предприятие, но возможность сделать значительные критические открытия преодолевает все сопутствующие опасения.

В самом деле: материал, темы, сюжеты, общественная позиция, идеология, художественные образы, язык, стиль и применение средств выразительности находятся в непосредственной зависимости от тех впечатлений, которые писатель заимствует из своего эмпирического опыта. Следовательно, для понимания закономерностей в творческой эволюции художника необходимо изучение его биографии.

Вспомним, какой отзывчивостью на внешние факторы отличалась такая яркая индивидуальность, которой обладал Пушкин. Казалось бы, его оригинальная личность, пытливый ум и природные дарования не нуждались ни в какой внешней подпитке: свобода его вдохновения не была ограничена никакими рамками, а вольный дух творчества дышал там, где хотел.

Однако даже беглый взгляд на его литературное наследие убеждает в том, насколько отчётливо в его сочинениях отражались те обстоятельства, в которых ему довелось существовать. Он оказывается в Царскосельском лицее с его культом античной, парнасской мифологии – и в лицейскую лирику устремляется неисчислимая вереница эллинских и римских богов, героев, нимф и фавнов. В южной ссылке лира поэта находит яркие краски для изображения природы Бессарабии, Малороссии, Крыма и Кавказа. В бытность его Михайловским затворником Пушкин обращает свой взгляд на скромную красоту русских полей, лесов и лугов. Получив разрешение вернуться в столицу, он увлечён общественно-политической и светской жизнью Санкт-Петербурга. В Москве возвращается к традициям древней русской столицы. Задержавшись из-за карантина в Болдинском уединении, поэт вспоминает о народной культуре, славянских песнях, сказках и легендах. Посватавшись и женившись на Н. Гончаровой, счастливый муж грезит прочным домашним уютом. Отправившись по следам Пугачёвского бунта, он узнаёт и отображает поволжские и оренбургские реалии. Без знания основных этапов его жизни не только критику, но и вдумчивому читателю трудно понять, почему свободный гений Пушкина избирал тот или иной объект для художественного интереса и соответствующим образом воплощал его на бумаге.

Рассказывая о творчестве того или иного писателя, Сент-Бёв, то как бы невзначай, а то и достаточно массированно вплетает в критическую ткань материалы биографического плана, и они не разрушают стилистического строя его сообщения, а гармонично дополняют ценной информацией. Нередко подробности бытового плана позволяют полнее и глубже понять процесс становления творческой личности. Бегло пересказывая подробности молодых лет Д. Дидро, критик наглядно показывает, как и почему сформировался именно такой – порывистый и независимый характер французского просветителя: «По окончании занятий Дидро поступил на службу к своему земляку… намереваясь изучать законы и право, однако занятие это ему наскучило довольно быстро. Отвращение к крючкотворству привело его к ссоре с отцом, который стремился обуздать сына… Однако юный Дидро уже почувствовал свои силы, и непреодолимое призвание влекло его прочь с проторенных путей… Он с увлечением занимался геометрией и греческим языком, мечтал о славе на театральном поприще. В ожидании этой славы он рад был всякой работе… Однажды некий миссионер заказал ему шесть проповедей для португальских колоний, и Дидро тут же их изготовил. Попробовал он стать воспитателем в доме богатого финансиста, но уже через три месяца зависимое положение показалось ему невыносимым. Самым надёжным средством к жизни стали для него уроки математики: объясняя её другим, он учился сам.

В этот неустойчивый период жизни он проявлял благонравие… у него рано появилось отвращение к легкомысленным и небезопасным развлечениям... Та, которую он полюбил, была благородной девицей из обедневшего семейства и жила вместе с матерью честным трудом своих рук. Дидро, на правах соседа, познакомился с ней, без памяти влюбился, добился у неё благосклонности и женился, вопреки предостережениям её матери, напоминавшей им об их бедности»[45]. Стиль поведения мыслителя оказался адекватным его убеждениям и творчеству.

Столь же плодотворным оказалось обращение критика к деталям биографий Корнеля, Лафонтена, Гюго, Жорж Санд, Эжена Сю, Рабле, Монтеня, Руссо, Паскаля, Флобера, Мюссе, Вийона и многих других французских классиков. Их творческое наследие, подкреплённое подробностями жизни, заиграло новыми красками.

Во многом созвучными идеям Сент-Бёва были антропологические изыскания основателя физиономистики Иоганна Каспара ЛАФАТЕРА (1741–1801) и ЧЕЗАРЕ ЛОМБРОЗО(1835–1909), которые даже внешние, биологические, телесные признаки соотносили с самовыражением конкретного человека, в том числе и творческим. Широко известная работа последнего – «Гениальность и помешательство» (1863) стала настольной книгой многих критиков, исследовавших жизнь творческих людей. «О гениальных людях, – утверждал Ломброзо, – точно так же, как и о сумасшедших, можно сказать, что они всю жизнь остаются одинокими, холодными, равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества»[46]. Как видим, эти идеи вполне корреспондируются, в частности, с представлениями Ницше о сверхчеловеке, хотя полностью признать справедливость подобной точки зрения трудно.

В критике и литературоведении крайности часто и самым неожиданным образом сходятся. В дальнейшем методологию биографической школы критики на вооружение примут авторы, работающие в жанрах литературного и творческого портрета, а также – художественной биографии, например, А. Моруа, И. Стоун, С. Цвейг и др. Этот опыт был учтён, естественно, и авторами книжных серий «Жизнь замечательных людей», «Жизнь в искусстве» и проч.

Следует добавить, что усердное изучение фактов из жизни творческого человека вряд ли следует вводить в абсолют. Интерес Сент-Бёва к биографиям писателей подверг сомнению его соотечественник Марсель Пруст, считавший, что важнее изучать не внешнюю, а внутреннюю (духовную) жизнь личности. В аналогичном плане выразился Томас Стернз ЭЛИОТ(1888–1965): «Насколько информация о поэте помогает понять его поэзию – не такой простой вопрос, как может показаться. Каждый читатель должен ответить на него сам, и ответить не в общем, а конкретно, ибо в одних случаях эти сведения могут быть полезны, в других нет… О себе могу сказать, что знание скрытых пружин, давших толчок стихам, не обязательно служит мне ключом к их пониманию: излишек информации об истоках стихотворения может даже разрушить мою с ним связь»[47].