Рыцарская жизнь казаков.

Казаки в первобытном состоянии вели жизнь полудикую, своевольную, почти кочевую и беспрестанно искали приключений или добычу на водах и степях Украины. Составлены из пришельцев разных земель и областей, сии разноплеменные толпы не знали утонченностей общежития, жили в шалашах, питались плодами, рыбою и дичиною; все наслаждение полагали войне и набегам.

Только в XVII столетии гражданская жизнь казаков приняла вид образованности, отсюда я начну свой рассказ. Но и в это время не найдете разнообразия светской жизни среди жилищь казачьих: тогдашний донец в занятиях, в отдыхе, в забавах является всегда воином. Во сне и на яву одна мысль занимает его: оружие, слава и добыча. Война – его стихия, его радость. Древность наша заключается в рыцарской жизни казаков, в которой вы не встретите ничего похожего на нынешнее.

По правому берегу Дона от устья речки Аксая до нынешней Воронежской губернии, в глуши лесов, между непроходимыми болотами, были рассеяны небольшие крепостцы, единственные их жилища, известные тогда под именем городков. В сих городках, где едва помещалось несколько ветхих изб и землянок, казаки, имея по соседству беспокойных врагов, проводили всю свою жизнь, точно как на биваках; не могли, поэтому, заботиться ни о красоте, ни об удобности домов своих, старались только иметь приют и защиту от непогоды, полагая, что нарядные строения привлекут к ним жадных неприятелей «Пускай, говорили они, пламя набегов сожжет городки наши; через неделю заплетем новые плетни, набьем их землею, покроем избы, и городок готов; скорее враг устанет зажигать наши жилища, нежели мы возобновлять их».

Казаки редко живали и в своих городках, а собирались всегда в нижней части Дона в Главное войско (главный городок), откуда расходились уже в походы. Сначала Раздоры, потом Монастырский и, наконец, Черкасский, один после другого были главными городками. Сие Главное войско представляло истинный воинский стан, в котором несколько тысяч человек, всегда вооруженных, жили под открытым небом.

Множество различных племен составляли это общество, на казаке видали смесь оружия и уборов разных народов: ногайское и черкесское седло, крымская или турецкая попона, черкесское спанчо, русская пищаль, оправленная по-турецки, и при ней рог и вязни, персидская сабля, на поясе булатный нож с черенками рыбьего зуба, турецкий сайдак (лук), ружье, рогатина – составляли богатство и украшения тогдашних казаков. Каждый день собирались они на площадь судить в кругу своем о делах общих и частных; случалось ли вести суд о каком либо предложении от русского государя или о другом важном деле, выносили на середину круга жалованное царем знамя. Порочных или пенных в круг не пускали; им прощали вину при трудном каком-либо предприятии, под условием заслужить дарованную милость храбростью. В таких случаях писали в призывных грамотах по городкам: «Собирайтесь в войско все атаманы молодцы, пенные и не пенные; а вины их им отдадутся; ослушники же да лишаться расправы в войске». Или: «И на том ослушнике наша войсковая пеня: век бить и грабить, и суда ему в войске не будет». Сие последнее означало лишение гражданства.

Строгая осторожность наблюдалась в Главном войске. Кроме того, что самый городок обнесен был стеною, двойная, а иногда и тройная цепь пикетов охраняла стан; учреждались ближние и дальние конные разъезды; военные суда, покрывавшее берега Дона и протоки, были прикованы цепями или затоплены. Стада и табуны стереглись на островах, или между лесом и болотами, куда почти не было пути. Казаки гордились своей бедностью, и однажды, подобно скифам, они отвечали крымскому хану на письмо, в коем он угрожал прийти сам для опустошения их жилищь: «Донские казаки и гроз твоих не боятся: хоть их городки не корыстны, а плетены плетнями и обвешены терном, но доставать их надлежит твердыми головами; стад же и табунов у нас мало: напрасно забьешься ты в такую даль».

В главном войске решались все распоряжения о войне и набегах: здесь кипела вечная деятельность, одни возвращались из похода, другие отправлялись на поиски. Вот получена весть, что татары хлынули на разорение Украины; несколько сот отважных наездников тот час бросаются на перевозы и броды, заседают в скрытных местах и, выждав на неприятеля, отмщают ему кровью за раны отечества; пленники и сокровища врагов награждают мужество храбрых.

Иногда они вихрем неслись в области Тавриды или в кочевья ногайцев, сокрытые от проницательных взоров неприятеля темнотой ночи или мраком сурового ненастья, они нападали на противника врасплох; пользуясь их смятением, протекали, удобно молнии, улусы мусульманские прежде, нежели устрашенный враг мог опомниться, и возвращались в войско с табунами татарских коней и прелестными пленницами.

Еще чаще небольшие партии охотников от 5 до 50 человек пускались доставать вестей и пленных или к Азову или к ногайцам на Куму, Лабу и далее, или, наконец, в Тавриду.

Удальцы рыскали по степям, ища сакмы неприятельской; следили врагов и, настигнув, брали пленных или быстрым нападением, или, подкравшись в темноте ночной к стану, или воспользовавшись оплошностью отсталых. Когда небыло сакмы, то наездники подбегали к самым улусам и тут различными военными хитростями забирали добычу. Не редко удавалось им отбивать целые табуны, тысячи по две и более, лощадей. Вообще, в этих поисках казак шел в траве с травою равен: высокий ковыль, кустик, пень, деревцо, ямка, забор – все способствовало всаднику: невидимки овраги, горы, реки ставились не во что, воины и кони умели всем пользоваться. Пред ними широкая река, через несколько минут у каждого казака явится понтон своего покроя – несколько пуков камыша, плотно связанных; на них перевозит он седло и вьюк, а сам с конем пускается вплавь. Это называлось у казаков, переправляться на салах, и было перенято у азиатцев.

Гораздо важнее были поиски морские. В малых ладьях, из которых каждая едва помещала от 30 до 80 человек, казаки бесстрашно носились по морям Азовскому и Черному до Константинополя и древней Колхиды, брали корабли, каторги, комяги турецкие, собирая дань с колхидцев, разоряли селения, приступали к городам. Соль и оружие, рыба и серебро, одежда и золото, товар и драгоценные каменья - все было их добычею. Так же, как по степям, часто и на морях удальцы отправлялись малыми партиями искать добычи, или, как они говорили, зипуны доставать, от чего сами назывались зипунниками. Во время бури это морское войско на малых судах своих претерпевало величайшее бедствие. Однажды, когда государь в 1646 году хотел, было, отправить на морской казачий поиск своего дворянина, казаки писали: «Государь, надо быть тверду и привычну, чтобы переносить наши походы; часто бури так разносят нас, что не взведаем друг друга: одни в глазах наших тонут, другие разбиваются о камни и скалы; часто по нескольку дней остаемся мы без запасов и воды». Но те, кои спасались от разбития и потопления еще с большим трудом избегали от рук врагов своих, нарочно после всякой бури разъезжавших по морю для нападения на казаков. Отплытие на поиски всегда сопровождалось некоторым благоговейным торжеством; возвращение праздновалось с шумною веселостию. В первом случае весь народ стекался к часовне (после – к церкви, когда они были построены); вместе с походным войском слушали обедню и молебны, молили угодника Николая о покровительстве подвизавшихся на брань и, вышед на площадь, где приготовлены были вино и мед, пили прощальный ковш. Потом провожали походное войско до судов; на берегу еще запивали взаимное прощание и оставались тут до тех пор, пока веселые ратники, напевая дружным хором: «Ты прости, ты прощай, тихий Дон Иванович», терялись из виду. Тогда остальные возвращались на площадь и, желая, как они говорили, погладить дорожку своим походным собратам, доканчивали недопитое, с громкими желаниями успехов и побед отплывшим.

Если поиски казаков были удачны, тогда день возвращения их праздновали с особенным торжеством. Проехав благополучно чрез устья Дона, походный атаман посылал в главное войско легкий стружок с известием о своем приезде; все бывшие тут на то время, старый и маладый, стекались на берег. Победители, одетые в лучшие из добычных одежд, с распущенными знаменами, с песнями, при звуках литавр, торжественно проезжали мимо стоящей толпы, приветствовали с судов родные берега пушечными и оружейными залпами и взаимно принимали от встречающих радостные поздравления. Предки наши, равно как и нынешние донцы, всякий успех дела приписывали воле Божьей. Оттого всегда постоянно сохраняется у нас обряд, что войско, возвращающееся из похода, идет прямо к церкви. По этому обычаю, суда всякий раз останавливались против часовни, и не прежде, как по отпетии благодарных молебнов, воины выходили на площадь для свидания с родными и товарищами. Поздравительные ковши с вином и медом быстро переходили из рук в руки; ратники хвалились добычею, делали подарки и, усевшись в кружки, за дружескою чарою рассказывали жадным слушателям о своих подвигах.

Древние донцы хорошо понимали ремесло свое и, принимаясь за дело, исполняли его с воинской точностью. У них постановлено было правилом, чтобы ни один воин не смел брать с собою в поход никаких хмельных напитков, отправляясь на поиск, всякий одевался в старую ветошь и кроме сухарей, муки, пшена, сушеного мяса и рыбы не смел брать ни каких других припасов. Они всегда твердили: «Зачем подавать неприятелю надежду, что он может от нас чем-нибудь поживиться; пускай достанемся ему в плен: мы больше у него съедим, нежели он приобретет от нас». Даже самое оружие, с которым казаки выходили на брань, имело бедную наружность: ни на саблях, ни на ружьях, ни на луках не было никаких украшений; если кто брал новое полированное ружье, то непременно смачивал его рассолом, чтоб позаржавело. «На ясном железе играет глаз», говорили они. Никогда преждевременно не объявляли, куда предназначался поход, но по большей части решали это в море или в поле. В войсковом же кругу назначалось просто: идти на море, идти на ногайскую землю, в Тавриду и тому подобное. Всякие вести у пленных и у своих посыльных расспрашивали в кругу, особо одни старшины и лучшие казаки; молодых же казаков и новых пришельцев никогда к тому не допускали. Старика придумывали все, что могло помогать успеху их оружия.

Отправлявшаяся в поход флотилия состояла вся из судов одномачтовых, не более 5 и 8 сажен длиною, в 16 или 40 весел, с рейным парусом, брустверами по бокам, связанными из камыша, в сажень и больше толщины, коими прикрывались казаки от неприятельской стрельбы; несколько небольших пушек и фальконетов составляла все из вооружение. Выждав удобный случай, ночью или в туманную погоду, сия флотилия быстро устремляется на корабли и каторги неприятельские, настигает их прежде, нежели они успевают приготовиться к защите, и битва всегда оканчивается абордажем и пообедаю. После того суда пристают к берегу для нападения на город или селения. Вы подумаете, что там уже проведали о казаках и приготовились к обороне; нет, удальцы останавливаются в местах самых скрытых и почти не преступных и, вышед из судов бегут опрометью до назначенного места, застают неприятеля в беспечности и побеждают его.

Случается ли, что и на них нападает многочисленный враг, они спешат к устью какой-нибудь реки или к морскому берегу, затопляют все свои суда и рассыпаются врознь, прошла опасность - и они снова собираются к судам, выливают из них воду, приправляют весла и по-прежнему пускаются в море на поиски.

Ужас, который распространили казаки своими морскими походами по морю, едва вероятен: иногда, по одному слуху о их приближении, жители бросали дома, разбегались по лесам, и на несколько сот верст кругом нельзя было встретить человека ни в селениях, ни в городах. Казаки брали здесь все, что было лучше, ценнее и важнее для них. Наполнив суда свои добычным грузом и пленными, они спешили восвояси и, остановясь на Дону в некотором расстоянии от Главного войска, делили между собой поровну добычу, что называлось у них дуван дуванить. Пленники поступали в дуван точно так же, как все другие вещи. Сего неприятельского ясыря собиралось иногда на Дону тысяч до двух и более. Казаки старались забирать преимущественно знатных людей, для получения выкупа. Цена откупа доходила до 30 тысяч золотых, а особенно за турецких пашей. Рядовых воинов и простолюдинов выменивали на русских невольников, многими сотнями привозимых в Азов, для чего из ближних юрт находился выкупной яр, или разменное место, где производился выкуп ясыря. Еще более казаки брали в плен женщин, коех собирались на Дону тысяч до трех. Жен знатных мурз отдавали на откуп, прочих же приветливым обхождением приохочивали, ко всегдашнему у себя жительству и обыкновенно женились на них; иногда жены донских старшин брали их к себе в дома для хозяйства или в собеседницы. У казаков существовал обычай, чтобы всех тех, которые попадутся в плен на самом острову, т.е монастырском или черкасском городках, неминуемо казнить смертью, какого бы звания кто ни был.

Мы имеем много песен о дуванах, для примера повторю одну из них.

Песня.

Как со славной, со восточной, со сторонушки

Протекала славная речушка славный тихий Дон.

Он прорыл, прокопал, младец, горы крутые,

А по праву ту сторонушку леса темный.

На Дону то все живут, братцы, люди вольные,

Люди вольные живут-то донские казаки.

Собирались казаки-други во единый круг,

Они стали меж собою да на всех дуван делить:

Как на первый-то пай клали пятьсот рублей

На другой-то пай они клали всю тысячу;

А на третий становили красну девицу.

Как растужиться, как расплачется добрый молодец:

- Голова ль ты моя, головушка не счастливая,-

Ко бой-то, ко ботальице ты наипервая,

На паю-то, на дуване ты последняя.

Как возговорит красна девица добру молодцу:

- Ах! Не плачь ты, не тужи, удал добрый молодец,

Я сотку тебе шелков ковер в пятьсот рублей,

А другой ковер сотку тебе во всю тысячу,

А третий-то ковер я сотку, что и сметы нет.

Донцы любили в старину славить дела свои в народных песнях, на всякое замечательное происшествие, даже на каждый важный подвиг своего собрата, они тот час сочиняли новые песни, которые все имеют свой собственный характер.

Из приведенной мною вы видите, что красавица заставила молодца кручиниться, и не чему дивиться: донцы во время рыцарской своей жизни, посвятив ее единственной войне и набегам, опасались знакомить сердце с прелестью любви. Юноша, побежденный нежной страстью (редкий пример), был чужд их общества, и преследуем даже в самом кругу своих товарищей обидными упреками. Сия общая черта в народном духу препятствовала прелестному полу иметь влияние на общежитие наших предков; в то время женщины были ограничены кругом своей семьи и немногими знакомствами с соседками.

Но казаки, особенно низовые, всегда были разборчивы в красоте, выбирали себе жен из прелестнейших пленниц: черкешенок, турчанок и татарок. Обидное чувство ревности было им не знакомо. Некоторые венчались по уставу церкви, другие ограничивались одним объявлением пред народом об избранной. Сей последний обряд в старину был всеобщим у казаков и даже те, кои сочетались по законам церкви, должны были предварительно его исполнить. Обращался он таким образом: жених и невеста, согласившись на супружество, приходили в собрание народа «в круг», на площадь или в становую избу. Помолясь Богу и кланялись на все стороны, жених, назвав невесту по имени, говорил «ты будь мне жена», невеста, поклонившись ему в ноги, отвечала, также называя его по имени, «а ты будь мне муж». После сих слов вступивши в брак, целовали друг друга и принимали от всего собрания поздравления. Этим оканчивался весь обряд и, утвержденное таким образом, супружество считалось законным. В самом этом обряде вы видите, какое преимущество имел муж перед женою, действительно власть его была неограниченной.

Сколь легко было по обычаям казаков заключать супружество, столь же легко и разорвать оное: муж мог сделать это во всякое время, даже под тем предлогом, что жена ему не нравилась. Для разводов существовал особый обряд, который всеми постоянно был наблюдаем: муж, введя жену свою в собрание народа, говорил: «атаманы молодцы! Она мне была услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полою своего платья и точно с тем же объявлением пред всем народом: «ты будь мне жена» и проч. Прикрытие полою казаки почитали весьма важным символом: оно значило снять с отказной жены бесчестие развода. Впрочем, в старину большей частью казаки оставались холостыми, так что в ином городке не было более одного или двух женатых, но семейственная жизнь им нравилась до такой степени, что детей у женатого нянчили все его станичники, и когда показывался первый зубок у младенца, все на перерыв смотрели его с восторгом. Не подумайте, чтобы эти странности брачных обрядов происходили от неуважения к религии; нет, казаки были всегда набожны. Они имели два собственных монастыря: один – Никольский, ниже Воронежа, в Борщеве, другой – Рождественский Чернев в Шацке. Многие казаки, потерявшие силу воевать, по обещанию посвящались здесь в монахи или просто оставались для того, чтобы в богомолье провести остаток жизни. Здесь, точно как в инвалидском доме или в богадельне, всякий дряхлый, увечный раненый казак мог приютиться и находил покой и содержание. Донцы ничего не жалели к обогащению своих монастырей: случалось ли получать знатную добычу на войне, они почитали святым долгом жертвовать частью оной святыне, отнимали о неприятеля испорченные пушки - тот час отсылали их на колокола; серебро, золото, жемчуг, каменья блистая в ризницах и церквах, свидетельствовали об усердной вере наших прадедов. В сих же монастырях сохранялись и частные пожитки многих казаков, особенно дорогие вещи, которых они не оставляли в своих городках, по причине частых набегов неприятельских.

Казаки в то время почти со всех сторон были окружены неприятелями; но азовцы, ближайшие их соседи и самые неугомонные враги, были им всех не сноснее. Разделенные 50 верстами пустого пространства, они заключали между собой мир и столько же раз оный разрывали. Мирное время считали днями, а войну месяцами. Не редко случалось, что перемирие прерывалось в тот самый день, когда было заключено. Обе стороны старались пользоваться малейшим на то поводом, даже частная ссора или драка одного казака с жителями Азова могла возродить войну. Особенно казаки оскорбление товарищей своих принимали бесчестием целому народу. Войну почитали забавою, «дело наше казачье не великое, говорили они, случиться которому казаку поехать Доном на низ за сеном или за дровами, и азовцы успеют его схватить, нам ли простить это? Мы поймаем из них двух, трех и война разгорится, после сошлемся, помиримся, и пленных на обе стороны возвратим» Донцы негодовали на Азовцев за то, что они не умели держать ни слова своего, ни мирных договоров, и, вопреки постановлениям, всегда их задирали. «Как же нам не стоять за себя, да коли в силах держать саблю, живые на дадимся в руки» еще более мстили они азовцам за их насмешки и говорили в оправдание свое: «Недозволю ни кому оскорблять себя: сии неверные вздумали ругаться над нами: поймав на промыслах казаков, отстригают им усы и бороды». Казаки почитали бесчестием просить у них мира и установили правила: никогда даже не начинать первыми переговоров о перемирии говоря, «мы даем мир, а просить нам его не пригоже».

Впрочем, они долгое время не могли жить в покое и потому, что в войне заключался источник их довольства и богатства. Иногда только, по настоянию русских государей и то весьма редко, они сносили месяц или более наглости азовцев, не разрывая с ними мира, но считали это важным пожертвованием и всегда старались поставить на вид государю, что для него терпят мир с азовцами, для него прекратили морские походы, что он взял за себя всю волю их на воде и на суше, а у них то и лучший зипун был, чтобы по все дни под Азов и на море ходить и что, содержа долговременный мир, они останутся босы и голодны.

Всякий мирный договор казаков с азовцами был сопровождаем известным обрядом и утверждался обоюдною клятвой. Дело обыкновенно начиналось тем, что из Азова приезжали в новое войско мировщики склонять казаков к прекращению войны. И когда ласками и угощением успевали в своем намерении, то на вторичном съезде доверенные обеих сторон поставляли условия договора, который вслед за тем утверждали со стороны казаков присягою лучших атаманов, а со стороны Азовцев шертованием князя и старейшин города. Тогда войско разменивало аманатов, угощало у себя мировшиков и доверенных и, одарив их запасом, вином и медом, отпускало обратно. Существовал постоянный обычай, утвержденный указом турецкого султана, что Азов, каждый раз при заключении мира, обязан был давать на войско известное число котлов, соли, сетей, и тысячу золотых.

В мирных условиях обыкновенное было включаемо, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую окраину и казачьи городки. Иногда еще выговаривали азовцы, чтобы казаки извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь взаимно осведомлять Войско о всех делах и намерениях Порты и Тавриды. Но казаки никогда не объявляли о содержаниях своих грамот, хоть из Азова получали достоверные известия. За это, обыкновенно, возобновлялись ссоры и войны, а на конец, подобные статьи вовсе перестали вносить в договоры. При разрыве мира та сторона, которая начинала войну, посылала другой стороне размирную. Не послать же оной был поступок бесчестный, но азовцы часто это делали, и в таких случаях казаки поступали с ними беспощадно.

Хотите ли узнать, как писывались эти размирные, я одну из них помню: «От донского атамана и всего Войска Донского Азовскому Сулейман-паше. Для дел великого нашего государя мы были с вами в миру, ныне все войско приговорило с вами мир нарушить, вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковые».

Зная характер азовцев, казаки не дорожили их дружбой, ибо и во время мира должны были соблюдать точно те же осторожности, как и во время войны. Мир и размирие для них было одно и то же, даже последнее предпочитали, потому, что не нарушая правил чести, могли свободно залегать по перелазом и воевать на море. Однако же в мирное время оба народа соблюдали наружные признаки, торговали друг с другом, уезжали в гости и прочее, но дружба эта и союз никогда не возрастали до такой степени, чтобы вместе ходить на поиски или на войну. Казаки почитали это бесчестием, и когда один раз царь настоятельно того требовал (1680 год), они ответствовали: «рады умереть за тебя, Государь; но не хотим служить с басурманами, какой союз можем иметь с людьми, которых призираем и которые видят в нас прямых врагов своих?».

Казаки вели себя таким образом не потому, что находили их слабыми или трусами, напротив, сии противники были дерзки, мужественны, неутомимы и всегда подкрепляемы толпами крымцев, ногайцев, черкес, которые постоянно у них проживали и ходили вместе воевать на Украину. В Азове бывали наездники удивительной храбрости, об одном из них лежала в окрестных странах пословица: «Легче взять город, чем одолеть Резепу (его имя)». Резепа был в 80 лет и еще приводил в стыд юношей своей бодростью и проворством. Казаки на одном бою взяли его в плен, но, уважив чудесную его славу, выдали на откуп за восемь тысяч кумачей.

Кажется, донцы всегда умели перехитрять азовцев. Кто подумает, например, чтобы они могли найти доброжелателей в самом Азове, которые, быв подкуплены деньгами или ласками, сообщали им все вести о предприятиях и намерениях своих соотечественников? Людей сих в войске никогда не бесчестили укорительным наименованием шпионов или переметчиков, но принимали, как добрых своих приятелей и обыкновенно называли: наши прикормленные люди притом же, имея всегда неприятельских пленных, казаки знали все, что замышляли турки, крымцы, азовцы и ногайцы; одним словом, войско представляло тогда живую газету всех новостей о южных соседях России, сюда присылали вести из Украиных городов, из Астрахани и Царицына. Сами казаки со своей стороны посылали один раз в год свои вести в Москву. Особенно они знали все, что делалось и думалось в Азове, это родило у нас народную пословицу, которую и теперь услышите даже от дитяте в таком случае, если кто расскажет небылицу с намерением обмануть, или дело, давно известное, за новость. «Рассказывай донскому казаку азовские вести!».

Ногайцы, а в последнее время и калмыки, столько же были непостоянны в исполнении мирных договоров. Несмотря на то, казаки иногда давали их народам позволения кочевать вдоль по Дону, почти в виду своих городков. Их не останавливало предательство врагов, казалось, они произвольно подвергали себя очевидным опасностям. Как бы страшась упасть духом в бездействии. Часто сии вероломные азиатцы в то самое время, как заключали договор с войском, тайно условливались с азовцами о совокупном нападении на казаков. За подобное коварство казаки уже мстили варварски: в глазах мурз и тайшей они терзали пленных, привязав их к хвостам лошадей.

Для стад своих и табунов донцы готовили на зиму сено, которое всегда оставалось в лугах, ибо в городе было тесно и опасно от огня. Дабы оно уцелело при набегах неприятельских, казаки со всеми соседями своими установили правила, чтобы сено ни в коем случае не жечь, разоряй и сжигай городки, бей людей, делай все варварства, но сено не трогай.

Вы видите, что у древних донцев война была забавою, любимым упражнением. Самые разбои их по Волге, столько всеми порицаемые, иногда носили отпечаток особенной характерности; так, например, однажды (1660 год) шайка подобных бродяг, прибыв на один астраханский учуг и нашед его пустым, писала к владельцу: «Были мы, атаманы молодцы, на твоем учуге и не нашли в нем ни чего, приказываем: вышли туда 50 ведер вина, 10 пудов патоки, 50 мешков пшеничной муки, да земли и опоки, что серебро льют, если ослушаешься, атаманы молодцы выжгут твои учуги, а буди сверх чаяния станешь жаловаться воеводе, тогда не пеняй на нас».

Древних донцов всех упрекают страстью корысти, но я расскажу случай, который сему противоречит. Однажды султан, доведенный до крайности казачьими набегами, придумал было купить дружбу Войска Донского, дачею ежегодного жалования, но посол его, Кантакузин, при всех его стараниях не мог и в том успеть. Это случилось в 1627 году. Кантакузин и на Дону, и на пути к Москве, и в самой Москве, всячески ласкал казаков, поил вином и медом, даже нарочно сделал для них в Москве пышное угощение, но они смеялись всем его затеям и прежде, нежели проводили его от себя, учинили новый набег на турецкие области. После Порта, дабы склонить казаков к миролюбию, однажды прислали с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана. Казаки, отвергнув дар сей, ответствовали, что «У донского войска и одним государевым жалованием всего много, а султанские подарки им не надобны». Потом, хотя и приняли кафтаны по настоятельному убеждению Кантакузина, но так мало их ценили, что через несколько дней пошли на приступ к Азову и самого сего посла казнили.

Турки употребляли ни одни деньги для удержания казаков от морских походов. На двух протоках, Каланче и Мертвом Донце, которыми можно было проходить в море, они поставили крепости с башнями, наполнили оные гарнизоном, а через реку перетянули цепи. Казаки в насмешку пускали ночью вниз по реке бревна, кои, ударяя цепи, содержали в беспрестанные тревоги турецкий гарнизон и не редко доводили до того, что он пренебрегал своими плавнями. Тогда донцы, пользуясь сием временем, переплывали в маленьких лодках между бревнами в море, они и в больших ладьях, вопреки всем осторожностям турок, производили свои любимые поиски потому, что ладьи сии были весьма легки и казаки перетаскивали оные с одной речки на другую. Таким образом, они прямо с Дона, или поднявшись вверх по Донцу, перевозили свои струги на Миус, и сею речкою выходили в море. Возвратившись, в ней после похода они затопляли ладьи, чтобы при новом поиске опять ими воспользоваться. Наконец, наскучив семи усилиями, они сами между Каланчою и Мертвым Донцом прорыли свой Казачий ерик «канал», которым уже свободно проходили в море. Казаки наводили такой ужас на турок и крымцев, что, когда однажды азовцам удалось пленить нашего атамана Павла Федорова, то они голову его непременно отправили крымскому хану, а хан поспешил представить оную в Царьград султану, как лучший трофей своего оружия.

Я столько насказал вам о войне и набегах моих земляков, что вы спросите: что спасло самих казаков от взаимных набегов неприятельских. Во-первых, беспристрастная осторожность. Я уже упомянул веще, что старинные городки наши всегда были окружены пикетами и разъездами и казаки весьма верно знали намерения своих врагов. Таким образом, коль скоро доходила к ним весть, что неприятель хочет напасть на их жилище, немедленно отправлялись посыльные по всем городкам с грамотами, чтобы донцы собирались в главное войско; оставшиеся с женами и детьми сходили с городков из 5 или 6 в одно место и укреплялись для защиты. Имущество тогда укрывали в зальнище, где на таковые случаи были сделаны ямы на подле погребов. Вестовая пушка подавала знак к тревоги, при ее выстреле всякий с оружием в руках бежал на площадь. Впоследствии, вместо пушки, казаки завели вестовой колокол, рассчитывая, что палить из пушки убыточно.

Во-вторых, казаки тщательно пытались скрывать настоящее свое положение и географию своей страны. Крымских посланников и всяких пленных, коих должно было доставить в Москву и обратно, они не иначе провозили Доном, как под палубой своих стругов или, закрыв их на судах любым способом, дабы, как говорили казаки, не знали они дороги по Дону и не высматривали, как стоят наши городки. Турки с удивлением говорили: «Всякий год на море побивают казаков много; но число их не уменьшается, а напротив, сколько бы их в один год не побили, на следующим прибудет более».

В то время, как все казаки, волжские, терекские и яикские, составляли какой-то союз с донскими, и коль последним угрожала опасность или предстоял важный поход, они давали весть на Волгу, Терек и Урал, и охотники стекались толпами на Дон.

Общее мнение сильно действовало на поддержание мужества и геройского духа в народе. Храбрейшие пользовались уважением всех собратий и в ознаменование оного наряжались в мелкие и зимовые станицы в Москву. Что почиталось тогда важною наградою. Станицами назывались посольства от донских воинов к российскому самодержцу, отправлявшиеся не менее 5 раз в год, с известием ли, или с представлением нужд народных, или для принятия жалованья. В Москве послов донских принимали с особенными почестями и обрядами: дьяк или боярин, держа скрытно в руке листок с описанием предстоящего церемониала, выступал вперед и докладывал: «Вам, великому государю, вашему царскому величеству, донские казаки, станичный атаман такой-то с товарищи челом ударили». За сим, обратясь к казакам, продолжал: «Великий государь, его царское величество, жалует атаманов и казаков такого-то (имя войского атамана) и все великое Войско Донское, велел спросить о здоровье и службу вашу милостиво поваляет». После представления вся станица приглашалась к царскому столу во дворец, где была угощаема с довольством и подчивана романеею. Тут подносили атаману, есаулу и каждому казаку порознь подарки: деньги, камку, тафту. Сукно, соболи и серебряный ковш атаману. Всей станице выдавались на стол ежедневно деньги, вино, мед и пиво. Для езды в Москве отпускались атаману из государевой конюшни лошади и экипаж. На отпуске все казаки, таким же порядком представлялись государю, угощались царским столом и получали новые подарки. Таким образом, каждая станица, обласканная, щедро одаренная и удостоенная чести узреть светлые царские очи, радостно возвращалась на Дон и каждый раз приносила всему войску царское жалование, слово и похвалу.

Рассказы об одних военных подвигах утомят ваше внимание, перейду к мирной жизни казаков, она была в то время весьма разнообразна. В Главном войске или в городках казаки проводили всякий день вместе. Собираясь на площадь или к становой избе. Здесь, сидя в кружку, они вязали сети, тенета, делали рассохи, слушали во время работы рассказы одного из своих собратий о молодецких его походах и, воспламеняясь славным подвигам товарищей, пели о них богатырские песни, начиная каждую напевом: «Да вздунай-най, дунана, вздунай-дунай». Жили они истинно по-братски, всякий открывал чистосердечно, что намерен делать завтра, послезавтра и т.д., набьет ли кто дичины, наловит ли рыбы, отведывали ее все вместе, и хозяин не чего не оставлял себе в запас. На Дону сохранилось предание, будто в старину товарищества казаков разделялись по сумам, точно так, как у запорожцев по казанам, или, как ныне у нас в походах, по кошам (артелям). Человек десять, двадцать и более товарищей имели общую суму, в которой хранила весь запас и все добычное, поэтому мы еще и ныне называем товарища и друга односум. В становой избе или на майдане старики играли в шахматы или в зерна, молодое же на площади близ майдана – в кости или бабки. Сия последняя игра была общая и любимая у казаков, и по средствам оной они приобретали такую меткость, что, пуская из рук каменья, убивали птиц и зайцев. Природа наделила землю их изобилием. Богатый Дон, казаки говорили, что у него золотое дно, леса, степи были для них естественными хранилищами жизненных потребностей, в первом – рыба, в последних – звери, птицы, плоды водились и росли в таком множестве, что изобилье оных вошло в пословицу. Наши предки говаривали «Кормит нас молодцов, Бог: подобно птицам, мы не сеем и не собираем хлеба в житнице, но всегда сыты». В старину казаки не знали хлебопашества, к которому они прежде начали привыкать, как в исходе XVII столетия.

Любимыми их занятиями была охота, которую они называли гульбой, и рыбная ловля. Гулебщики уезжали иногда большими отрядами человек по 100, на задонских степях и даже по Куме для ловли зверей, месяца по два и более, а иногда всю зиму занимались они охотою и к весне только приходили на Дон для поисков. На реку Медведицу, где бывали лучшие звериные промыслы, часто приезжали по 10 и более кошей гулебщиков из нижних юрт и обыкновенно проводили здесь зиму. Другие, камышники, с капканами и тенетами живали по камышам в близи своих городков.

Сия привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине, они славили свой Тихий Дон, называя его кормилицем родимым. В плену и на одре смертном казак, прощаясь мыслями со всем, что имел драгоценного в жизни, всегда обращался к Дону: «прости тихий Дон Иванович! Мне по тебе не ездити, дикого зверя не стрелевать, вкусной рыбы не лавливать». Во всех старинных песнях наших, даже в самых официальных бумагах, вы найдете отпечаток сей страстной народной любви. Например, войсковой атаман письма свои посторонним особам обыкновенно начинал так «Князь такой-то, здравствуй на многие лета и будь покровен десницею Высшего, а я при милости Донского войска, в Черкасском городке, на Дону, по воли божьей, жив».

В нижних юртах всегда было большое стечение народа, здесь царствовало веселье. Кроме казаков, обыкновенно собиравшихся в Главное войско, можно было найти тут множество посторонних во всякое время, а особенно весною и летом. Торговые люди из украинных городов, покрывавшие реку своими судами, с царским жалованием прибывший воевода с провожатыми, коих всегда бывало от 50 до 100 человек. Послы в Турцию или и с Турции и многочисленная их свита обязанные всякий раз неприменно останавливаться в Главном войске, чтобы учредить дальнейший путь, высылаемые к ним из Москвы на встречу или для проведывания чиновники, раза по три в год, а так же с провожатыми, астраханских и других украиных городов посыльщики, для узнания на Дону вестей, запорожцы, страстные к веселью, кои большими отрядами всегда проживали на Дону, приезжая с пленниками из морских походов, разнообразили картину военного стана, которую представляло Главное войско, все это собрание не редко стекалось в одно время и оставалось в Главном войске по нескольку месяцев.

Сверх того, в мирное время азовцы, ногайцы, а после и калмыки, беспрерывно живали в Черкасске, приезжая на Дон или для продажи ясыря и лошадей, или для того, чтобы погулять со своими знакомцами. Калмыцкие посланники ежедневно приходили в Черкасск и для угощения их казаки не жалели ни вина, ни меду, имея на то от государя в числе своего жалования особую удачу. Калмыкам столько нравилась жизнь казачья, что они охотно поступали в их общество и заключали с нашими предками союзы и договори о вечно совместном житии и служении.

Старые донцы в свободное время любили повеселиться в дружеских беседах. Иногда, в присутствии русских дворян, своих приятелей, чтобы блеснуть, являлся один старик в лазаревом красном кафтане с частыми серебряными нашивками, и с жемчужным ожерельем, другой в камчатном или в бархатном пулукафтане без рукавов и в темно гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою, третий в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и в лазоревом настрофильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки и на них булатные ножи с черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, красные или желтые сафьяновые сапоги и кунья шапка с бархатным верхом, другие одевались в богатые турецкие, черкесские или калмыцкие одежды. Расстилали узорчатый ковер и клали подушки, шитые золотом и серебром по червчатому атласу. Становили серебряные чащи с вином и медом, из коех черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу своих товарищей наши прадеды любили наряжаться в кафтанные рубашки или в бархатные и камчатные кафтаны. Но если при посторонних хотели повеличаться, то показывали пренебрежение к своему богатому наряду и в бархате или в атласе так же спокойно садились посреди грязной улицы, как на мягком ковре. Может быть, от сего родилась молва, что казаки на Дону забоготели и в кругу своих семейств, с женами и детьми, наслаждались довольством и избытком. Накормить и напоить приезжего считалось обязанностью, кроме вина и меду, других напитков не имели и особенно уважали первое так, что всякое угощение почитали за ничто, если при оном не потчивали их вином. От того из стари ведёться у нас, что если казак хочет изъяснить, что совершенно довольный кем-либо, то всегда говорит: «Я у него был и вино пил». Были и между ними бражники и пропойцы, кое и все, что доставали на войне, проигрывали в зерна или пропивали.

Казаки радовались, когда торговые люди из украиных городов: из Воронежа, Белгорода, Валуек, Ливен, Ельца, Оскола и др. покрывали Дон своими судами и привозили к ним хлеб, вино и мед, огнестрельные снаряды. В то время кипела в Черкасске торговая деятельность, избытки казачьей добычи: лошади, персидские и турецкие товары шли в мену. Часто русские, продав здесь товары, хаживали с казаками в походы и потом, полюбив или получив навык к казачьему ремеслу, оставались жить на Дону.

Таковые связи и особенно непосредственное сообщение с Москвою год от году совершенствовали наше общежитие, но более паметная перемена в оном произошла после покорения Азова. В сем торговом городе были порядочные строения, казаки тот час поделили их между собой и прожив тут более пяти лет, без сомнения, узнали преимущество домов, выстроенных по правилам архитектуры, пред своими землянками; они весьма рачительно заботились об исправлении оных, а еще более об изобилии всех жизненных потребностей в новом своем приобретении и даже об учреждении запасов на будущее время. Были довольны собой и обстоятельствами, проводили время весело, собирая всегда на майдан, где всем обществом распивают государево вино, бедным товарищам своим и русским пленным давали общественный запас, ласкою и кротостью хотели восстановить прежнюю торговлю города, поощряя всех приезжавших в ним из чужих городов и земель. Здесь персианин и калмык, турок и грек, черкес и запорожец, ногайец и русский толпились на улицах и площадях всегда дружественные с казаками и ласково ими принятые, многие даже постоянно жили в Азове, купеческие корабли и из Кафы, Керчи, Томани безбоязненно входили в пролив морской и доставляли изобилие городу. В одном углу были расположены шелк и бумажные товары, в другом юфть и сафьян, в третьем – арака, ягоды и овощи, ином – лук, чеснок, соль. В это время более всего развивалась у казаков гражданская жизнь, они чувствовали и достоинство, и славу свою, гордились своим именем, называя себя: Казачество донское вольное бесстрашное, хвалились, что взяли Азов своим дородством и разумом, и не отдадут его врагам, пока живы, что их казачьему житью завидуют все земли и имя их прибудет вечным, а в грамотах по своим городкам писывали: «Станем смелым сердцем за честь, поддержим свою атаманскую и молодецкую славу, до ныне еще никто даром зипунов с нас не снимал».

Турки и крымцы их боялись, султан опасался, что не уцелеть ему в Царьграде, а двор его откровенно сознавался, что казачий Азов сделался для них пуще и тошнее Богдада. Усиливаясь год от году, казаки брали укрепленные города: Керч, Кафу, Синоп, Трапизонд, Ризу, Перекоп, Карасу и, наконец, уже методически вели войну с Турцаю и Тавридаю.

С этого времени лучшие атаманы донские, приохоченные ласковым приемом Московского двора и почестями, часто живали в Москве, и, присмотревшись к жизням бояр русских, не стали чуждаться пышности и, неприметно удаляясь от старинных привычек, исподволь водили у себя разные новости. Во второй половине XVII века в Черкасском городке было уже простроено несколько порядочных домов.

Атаманы Наум Васильев, Иван Семенов, Лукьян Максимов, Корнелий Яковлев особенно известны введением новостей в общежитие, но атаман Фрол Минаев первый, кажется, переступил за пределы простой жизни, и с его времени, т.е. с 1680 года, начинается новый период нашего общежития, описание коего помещено в следующей статье.