И В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА.

Донские атаманы, вводя новости в своем общежитии, всегда умели удерживать старинную простоту, которая господствовала у их предков. Фрол Минаев, живший во второй половине XVII века, поступал не иначе.

Мы уважаем память сего героя, предки же наши, его современники, еще более чтили его заслуги. Около 40 раз предводительствуя полками храбрых, быв не менее 20 раз избираем в донские атаманы, он, наконец, управлял мнениями и сердцами народов. 50 лет деятельной, вольной жизни доставили ему значительное богатство. Быв часто в Москве в посольствах ко двору, проведши там в начале царствования Петра 1 довольно долгое время, уважаемый государем и боярами, он присмотрелся к образу тогдашних вельмож русских и в старости своей любил иногда показывать у себя заимствованную от них пышность.

Обширный дом его, лучший в Черкасске, стоял на прекрасном месте. Пленные татары и турки составляли его прислугу: они смотрели за конюшнею, за псовою охотою, за чистотою и поликом двора, в праздное время были обыкновенными его собеседниками. Фрол обращался с ними, как товарищ братский, в военное время они сопутствовали ему в походах, любили старика искренне и называли его обыкновенно: Бачка. Без гостей они обедали и ужинали с ним вместе, при гостях служили ему за столом. За большими обедами, пили когда, атаман угощал особ, которым хотел показать особое внимание, служили ему кроме пленных, три сына его, герои в битвах, не раз уже предводительствовавшие полками казаков.

Минаев с детства привык провождать время в беседах казачьих, и тут, не требуя для себя ни какого предпостиния, даже сам вставал перед стариками. Всякий раз казак называл его просто: Ты, Фрол Минаеч, или твоя милость. Летом, каждый день пред закатом солнца, видали его в кругу старых воинов, кои, собравшись к дому его побеседовать о житие-бытие, располагались на скамьях под навесами крылец. Сюда приходил всяк, кто хотел, без зова. Старики рассказывали о своих походах, о делах предков, молодые, почтительно стоя в сторонке без шапок, со вниманием слушали отцовские повести, из которых учились военному делу. Часто рассказы сии, столь близкие к сердцу каждого казака, воспламеняли души стариков, особливо когда напоминали об отличном подвиге какого-нибудь из собратьев. Лицо Фрола Минаевича блистало тогда радостью. «Это важный случай, говорит он, и стоит, чтобы в честь его выпить» тот час являлась стойка пенистого меда, и сыновья Фрола приносили старикам заздравные кружки. Из молодых казаков разве отличнейшие храбростью удостаивались тогда из рук Минаева получить кружку меду, и это почиталось весьма важною наградой. Случалось в веселом расположении духа воспоминать многих важных случаев, достойных почетной чары, тогда простой разговор становился недостаточный для прославления их подвигов, воспламененные старцы запевали свои богатырские песни.

Песня.

У нас братцы, на Дону, в Черкасском городе,

Проявилась у нас братцы, прироженная тума,

Он из тум братцы тума, Сенька Маноцков злодей,

Крепкой думушки стариками он не думал,

Думывал крепкую он думушку с ярышками.

Перекинулся, сабака, к азовскому паше,

А азовский то паша стал его спрашивать:

Ты скажи, скажи, приятель, правду ичтинную:

Что-то думают у вас по Черкасску городу?

«Да у нас та на Дону, во Черкасском городу

старики то пьют – гуляют, по беседушкам сидят,

про Азов ваш говорят: ой не дай боже азовцам ума разума того:

не поставили бы они башенки на уст речки Каланчи

не перекинули бы цепи через славный тихий Дон,

Не подвели бы струны ко звонким колаколам.

Уж нельзя нам братцы, будет во сине море пройтить,

По сине морю гулять, зипунов то доставать».

Как у нас было на Дону, во Черкасском городу

Войсковой наш атаман во всю ноченьку не спал;

Как со вечеру сокол наш Раговые проплывал

Ко белу свету сокол наш по сине морю гулял,

По сина морю гулял, кораблики раздувал.

Часто Фрол Минаевич приглашал к себе гостей, для встречи приходивших к нему выходил сам с женою и детьми на крыльцо и, взяв гостя под руки, вводил в комнату, прося милости – в его родительском дому хлеба соль покушать. Угощения его доказывали избыток: каждому посетителю подносили мед из жалованного царского ковша, которых Минаев имел более 20, никто из приглашенных не мог уйти прежде другого, но все вместе оставляли беседу, в которых часто заставало их утро. С особенной пышностью угощал атаман русских бояр, азовского агу, турецких пашей, горских князей, знатный татарских мурз. Все эти азиаты, находившиеся вместе с ним в дружеских связях, часто нарочно приезжали в Черкасск для свидания с Фролом Минаевичем, он принимал их в комнате, устланной богатыми персидскими коврами, вдоль по стенам с одной стороны были лавки, а с другой – из простого дерева раздвижные стулья, на кое клались, собственно для сего случая, шелковые подушки, шитые золотом. На стенах висели оружие и сбруя, пищали, ружья, фузеи, сабли, шашки, кинжалы, шиболташи, рога, луки, колчаны со стрелами, чеканы, ранзыки и прочее. Это вооружение, все оправленное серебром, развешено было с таким вкусом и в таком порядке, что, составляя для глаз приятную картину, оживляло в душе воинов величественные воспоминания. За столом, от стаканов до чашек и блюд, все было из серебра. Хозяйке не запрещалось показываться гостям, и Фрол Минаевич, кажется, был первый на Дону, у которого общество украсились присутствием женщины. Любя и уважая почтенного старца, многие донские старшины ему подражали. Поздеевы, Кумщатсковы, Серебряковы, Кутейниковы, Машлыкины отличались умением жить, ласково принимать и угощать беседою.

Но общежитие наше гораздо приметнее начало совершенствоваться с наступлением XVIII столетия, кроме тех причен, кое в сие время распространяли в России светскую жизнь, были еще некоторые обстоятельства, более к тому способствующие на Дону. Азов был отнят у турок. Правительство казакам запретило производить морские и сухопутные набеги, и врожденная их деятельность, не находя для себя пищи в не многих военных занятиях, не жилишь, обратилось на житейский круг. Старики охотно перенимали новости, кое не нарушали своих коренных обычаев и русские обыкновения вводились почти не приметно. Петр Великий, предписав всей России повсеместного употребления немецкого платья и запретив бороду, не налагал подобных обязанностей нам донцам. Казаки, радуясь сему изъятию, прислали в Москву атаманов с изъяснением благодарности монарху. – «Мы взысканы, говорили они, твоей милостью паче всех подданных. До нас не коснулся твой указ о платьях и бородах. Мы живем по древнему нашему обычаю: всякий одевается, как ему угодно: один черкесом, другой по калмытски, иной в русское платье старого покроя, мы это любим, немецкого же платья ни кто у нас не носит, и охоты к нему вовсе не имеем». Казаки не изменили сему обычаю даже до конца XVIII столетия, но держась строго своих старых привычек, они между тем распространяли круг своих занятий и увеселений, кои и предали жизни их много разнообразия.

Важнейшее изменение старины состояло в том, что браки казаков в первой половине XVIII столетия восприняли всю силу свою по уставам церкви. Казак не мог уже развестись с женою, сказав на сборе: она мне не жена, а я ей не муж; женщины получили право гражданства в наших обществах. Хозяйки, и особенно пожилые, уже свободно могли показываться в собраниях мужчин, но все еще не скоро привыкли вмешиваться в общий разговор и одушевлять беседы своим влиянием, хотя, впрочем, жёны старшин любили повеселиться в кругу своих соседок, которых часто приглашали к себе. В женских собраниях пленная турчанка подносила на большом подносе сладкий мед, а хозяйка, держа в одной руке стакан, а другою, взявшись под бок, в желтых туфлях, пристукивала каблуками, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Девицы пользовались еще меньшею свободою, едва которой из них совершалось 13 лет, и воля ее ограничивалась строгим приличием. Девушки на одних только свадебных празднествах могли быть вместе с мужчинами и обыкновенно проводили время или в домашнем одиночестве, или в кругу подруг своих.

Дома все занятия их ограничивались шитьем и смотрением за кухнею, особенно же полежали к шитью, дабы получить название чеберки, которое давалось досужим мастерицам сего дела. Искусство шитья было тогда у нас довольно однообразно: сшить кубилек, выстегать узорами одеяло или кафтан, выстрочить ожерелок кривым танком, бурсачками, разводами и проч., все выученное от татарок или турчанок. Весьма не многие обучались читать акафисты и каноны, что грамотные ведут переписку с мужчинами. Каждое воскресенье и каждый праздник ходили они в нарядном платье, вместе с бабушками или нянюшками, к заутрене, к обедне и к вечерне, ввечеру сидели или расхаживали на крыльцах домов своих, скрываясь всякий раз, как скоро завидят проходящего молодого мужчину. Когда собиралось их несколько вместе, играли в кремешки, в жмурки, в лапту, пели и плясали под песни, под варган или под гребешок. Собственно, их пляска во всем была схожа с русскою. Иногда же под надзором бабушек и нянюшек выходили они на улицу для хороводов, мужчины, стоя поодаль, могли только в некотором расстоянии любоваться ихними играми, зимою дозволялось девушкам кататься на каталках, т.е. на гладком льду. На котором скользили просто на ногах с разбегу. Взрослым нельзя было оставаться до позднего вечера ни в хороводе, ни на каталках и если которая хоть немного запоздала, то бабушка несколько дней стыду твердила бы ей; «Не стыдно ли, девушка, допоздна таскаться, что женихи скажут?»

Хотите ли знать наружность наших женщин? Представьте красавиц роскошной Азии, смешанных с татарками, русскими, и тогда получите общее понятие о красоте обитательниц Дона, пламенные черные глаза, щеки, полные свежей жизни, величайшая опрятность и чистота в одежде составляет собственность наших девушек. Они, как и все женщины, любили наряды, и так же, как русские барыни того времени, румянились, когда выходили в церковь или гости.

Но строгое одиночество женщин мало по малу ослабевало: от каталок и хороводов они неприметно присвоили себе свободу выходить на улицу, просто для того, чтобы погулять подле рундука. Главный город на Дону Черкасск был построен так тесно и неправильно, что нельзя было найти порядочного места для гуляния, почти ни один дом не имел места для двора, все строения были весьма однообразны.

Взойдите в середину дома: главная комната или зала прибрана и готова для приема чужих. В переднем углу, на божнице, стоит ряд образов богатых серебряных окладов, над коеми весит зажженная лампада, а с божницы спускается пелена. В углу стол, покрытый чистой скатертью. Около стен лавки. Все стены украшенны оружием. Хозяйка содержала весь дом в удивительной частоте. Сия заботливость о чистоте до сих пор составляет отличительную черту в характере донского народа.

Самое большое развитие старинного нашего общежития последовало при атамане Даниле Ефремове, который утвержден в сем званием в 1738 году. В его время в праздничные дни на всех улицах толпился народ. Подле рундука на раскинутом ковре расположилась беседа старушек, это жены старейших наших, передавая из рук в руки кружку со сладким медом, они выхваляют старину и поют духовные псалмы и песни о подвигах своих мужей и отцов. Улицы города были тесны для вмещения всей толпы веселого и деятельного народа.

В забавах воинственные юноши проводили большую часть дня, в безпрерывном упражнении в стрелянии, доставило им удивительную меткость: были между казаками такие стрелки, которые на довольном расстоянии выбивали пулею из рук монету, положенную между пальцев, не зацепив держащего ее.

Казак рождался воином, с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все знакомые отца приносили в дар на зубок стрелу, патрон пороха, пулю, лук, ружье, дареные вещи развешивались на стене той горницы, где лежала родильница с младенцем. Когда у младенца прорезывались зубы, отец и мать, посадив его на лошадь, возили в церковь служить молебен о том, чтобы сын их был храбрым казаком. Первые слова, произносимые малюткою, были: чу и пу.

Компании стариков собирались на голубцах (кладбище) где, усевшись кружками, каждый поочередно приносил ендову крепкого меда и, разнося кружки за упокой усопших и в честь живущих, начинал любимые богатырские песни, повторяемые всей беседою.

Песня.

Как ты батюшка, славный тихий Дон,

Ты кормилиц наш Дон Иванович!

Про тебя жилит слава добрая, речь хорошая

Как бывало ты все быстер бежишь все чистехонек;

А теперь, ты кормилиц, всем мутен течешь,

Помутился, ты Дон, с верху до низу.

Речь возговорит славный тихий Дон –

Уж как-то мне смутно не быть

Распустил я своих ясных соколов,

Ясных соколов донских казаков;

Размываются без них мои круты бережки,

Высыпаются без них косы желтым песком.

После каждой песни растроганные старцы восклицали: «Да! Заслужили наши казаки Богу, Государю и Великому Войску Донскому».

В мае Главное войско рассматривало дело станиц и распределяло казаков, для сего атаман со всеми старшинами, составлявшими правительство, известное в народе под именем Всевеликого Войска Донского, выходил за город на возвышенные места, кое не потоплялись и творили суд. Всевеликое Войско удовлетворяло каждого челобитчика, ни один не отходил недовольным. Старейшины Дона, таким образом, занимались делам только до полудня, остаток дня проводили в забавах. Забавы имели общий характер, свойственный народу воинственному.

Масленица у предков наших праздновалась великолепным образом: целую неделю, от малого до старого, весь город веселился. Главное отличие масленичного веселия составляли скачки и пальба. С наступлением первого дня масленицы наездники со всего города собирались к назначенному месту, на лучших скакунах с дорогими наборами, всякий с желанием блеснуть конем, сбруею, удальством. Начиналась скачка: первый несется стрелой старец, бросив у самого пука камыша поводья, прикладывается он коротким своим ружьем, и пук зажжен. За ним летит юноша, который, на всем скаку соскочив с лошади и держась одной рукою за гриву, схватывая другою из-за пояса пистолет, стреляет в пук: в миг – на лошади.

В будни в свободное время казак не оставался дома, но у нас бывали еще особенности рода охоты, которые забавлял сам атаман. В сих охотах молодежь наша научалась иметь зоркий глаз, чуткое ухо, смелость, отважность. Окончив охоту, наездники отправлялись к атаману обедать или ужинать, тут за стаканами меда всякий рассказывал, как нагнал волка на засад или подстерег лису, или с конем своим перепрыгнул через опасный овраг.

За охотою обыкновенно следовала дружеская беседа. Беседы переходили из дома в дом. Остатками убитого зверя хозяин делился с соседями, ибо продавать съестное не было тогда в обычае. Обеды начинались обыкновенно кругликом, (пирогом) с рубленым мясом и перепелками, за сим следовало 8 или 10 холодных: студень, сек, лизни, приправленные солеными огурцами, полотка из поросенка, гуся, индейки, все на разных блюдах, часть дикой свиньи в разваре, лебедь, соленый журавль и прочее. После холодных подавали горячее так же 10 блюд: щи, похлебку из курицы, сваренной с сараценскам пшеном и изюмом, суп из баранины, приправленный морковью, шурубарки (ушки), борщ со свининой, дулму, которой было три рода, все супы были приправлены луком. Соусы вовсе были исключены из наших обедов, а после супов подавали жаркие: гуся, индейку, поросенка с начинкой, целого ягненка с чесноком, часть дикой козы, дрофу, диких уток, куликов. Телятины предки наши никогда не ели, почитая это за грех. Вместо пироженного подавали блинцы, лапшевник, кашник, молочную кашу и, наконец, уре-кашу из простого пшена с кислым молоком, оканчивался стол десертом из свежих сухих фруктов.

В старину казаки всегда ездили верхом, сесть в редван считалось неприличным, одни только женщины предпочитали таратайки, покрытые узорчатым войлоком.

Хотите иметь понятие о донском экипаже? Он запряжен турецкими лошаками или изувеченными лошадьми. Калмык занимает место кучера, дородная девушка или женщина на запятках вместо слуги.

Данила Ефремович Ефремов, бывший генерал-майором и после тайным советником, никогда не чуждался бесед казачьих. К нему всякий приходил, как к своему товарищу. Много забавных анекдотов можно было слышать о подобной простоте, так например, однажды казак, донося Ефремову, что войсковые плоты попали на мель, заключил речь свою, со всем добродушием: хоть тресни, Данила Ефремович, не стащить. В рождество старикам разными компаниями, не исключая и лучших старшин, ходили из дома в дом Христа славить, начиная обыкновенно от войского атамана. Сам атаман приставал к компании старшин и вместе сними ходил по всем жителям города. Во всяком доме пели они « Христос рождается», за что хозяин обязан был заплатить им. Собранные таким образом деньги иные отдавали на собор, другие покупали на них мед для бесед своих.