Оперативный судебный контроль в уголовном судопроизводстве России: реальная гарантия или процессуальная фикция

Н.Н. Ковтун

В теории российского уголовно-процессуального права постоянно дискутируются вопросы о характере деятельности суда, реализуемой в рамках оперативного судебного контроля, отраслевой принадлежности данного института, его цели, задачах, соотношении с прокурорским надзором и т.п. Каждый из этих вопросов, на наш взгляд, достаточно обсужденный и принципиально решенный в теории российской уголовно-процессуальной доктрины. Перманентно же возникающие "дискуссии", как представляется, вызваны либо личной заинтересованностью отдельных исследователей в подготовке различного рода статей, монографий, пособий, либо известной необходимостью "нового" обоснования тех или иных положений в рамках защиты подготовленных диссертаций. Предмет данной статьи имеет сугубо прикладное значение и определяется ее основной гипотезой: в силу ряда объективных и субъективных причин оперативный судебный контроль, функционирующий в уголовном судопроизводстве России, - не состоялся. Во всяком случае, в виде той эффективной процессуальной гарантии, которая ставилась перед ним в преддверии грядущих процессуальных реформ.

Как известно, в соответствии с Концепцией судебной реформы в России (1991 г.) одной из наиболее весомых гарантий обеспечения прав, свобод и законных интересов личности в реформирующемся уголовном судопроизводстве России был заявлен именно оперативный судебный контроль за действиями и (или) решениями публичных процессуальных органов, ограничивающими права и свободы личности. Достаточно известно и то, что в нормативном плане эта идея в целом была реализована. По нормам УПК институт оперативного судебного контроля, функционирующий на досудебном этапе уголовного судопроизводства России, воплотился уже в четыре относительно самостоятельные процессуальные формы, включая в себя:

1. Судебный контроль законности и обоснованности применения к обвиняемым (подозреваемым) мер процессуального принуждения (процессуальной формой реализации данного вида контроля являются нормы ст. 108 УПК).

2. Судебный контроль законности и обоснованности процессуальных решений и действий следственных органов и прокурора, ограничивающих интересы, конституционные права и свободы личности в уголовном процессе (данный вид судебного контроля реализуется по правилам ст. 125 УПК).

3. Судебный контроль законности и обоснованности осуществления следственных действий, ограничивающих конституционные права и свободы личности (процессуальной формой реализации этого вида контроля, как известно, являются нормы ст. 165 УПК).

4. Судебный контроль законности и обоснованности возбуждения уголовного дела в отношении специальных субъектов уголовного судопроизводства России, их привлечения в качестве обвиняемых, применения к ним мер процессуально принуждения (процессуальной формой реализации данного вида контроля, в основном, выступали нормы ст. 448 УПК)*(825).

Предполагалось, что независимая система судебной проверки, основанная на принципиально отличных от прокурорского надзора или ведомственного процессуального контроля началах, со временем явит себя в виде максимально эффективной и конституционной, по сути, гарантии от произвольности действий или решений публичных органов уголовного преследования, реально обеспечит права и свободы личности в уголовном процессе. О том, что предпосылки к подобной постановке вопроса, действительно, были, объективно свидетельствуют и официальные статистические данные, согласно которым в первые месяцы действия норм УПК весьма значительно сократилось количество ходатайств следственных органов о применении к обвиняемым (подозреваемым) такой меры пресечения, как заключение под стражу. Следственные органы и прокуроры, не "усвоив" еще перемен, как бы "присматривались" к новым полномочиям и видам решений суда, к сути предъявляемых требований, к принципиальности итоговых решений суда, принимаемых в рамках той или иной формы контроля. Однако весьма скоро и количественные, и качественные "показатели", как свидетельствует статистика, вернулись в достаточно привычное русло, "настороженность" относительно новых полномочий суда бесследно исчезла, применение мер процессуального принуждения вновь стало обыденной рутиной следственных органов.

Можно, конечно, возражать по сути указанных выводов, но, когда при анализе официальных статистических данных выясняется, что в настоящее время судами положительно "удовлетворяется" до 94% ходатайств следственных органов о применении к обвиняемому меры пресечения в виде заключения под стражу*(826); до 98,8% ходатайств - о производстве осмотра, обыска, выемки в жилище; до 95,5% ходатайств - о производстве выемки предметов и документов, содержащих информацию о вкладах и счетах в банках и иных кредитных организациях; до 95,5% ходатайств - о контроле и записи телефонных и иных переговоров или до 93,5% ходатайств - о наложении ареста на корреспонденцию и о ее осмотре и выемке в учреждениях связи*(827); невольно напрашиваются выводы о том, что либо:

1) следственные органы России, наконец, "научились" собирать и представлять в суд исчерпывающие и, безусловно, легитимные (фактические) данные, которые с достоверностью подтверждают законность и обоснованность внесенного ходатайства;

2) суд активно "включился" в общее дело борьбы с преступности, по сути, "штампуя" разрешения на применение мер процессуального принуждения, не являя при этом ни должной принципиальности, ни независимости в проверке и оценке представленных сторонами материалов (данных).

Верится, безусловно, в первое. Но, когда, к примеру, анализируешь официальные данные о количестве действий или решений следственных органов, которые признаются незаконными или необоснованными по жалобам заинтересованных лиц в порядке ст. 125 УПК*(828), или данные о количестве уголовных дел, возвращенных из суда прокурору (по сути, на дополнительное расследование; ст. 237 УПК), невольно задаешься вопросами. Например:

1) куда "теряются" столь очевидные умения и навыки следственных органов, которые столь ярко (и так убедительно в процентном отношении) являют себя при анализе итогов реализации той или иной формы судебного контроля;

2) стал ли оперативный судебный контроль реальной процессуальной гарантией обеспечения интересов, прав и свобод участников процесса или это не более чем фикция, которая больше декларируется (в том числе, научными изысканиями), чем реально функционирует, как ожидалось?

Ответы на эти вопросы - в анализе тех насущных проблем, которые (со временем) явила практика функционирования оперативного судебного контроля в российском уголовном процессе, в объективной оценке алгоритма действий и итоговых решений суда применительно к той или иной форме проверки. Узловыми из этих проблем, прежде всего, являются те, которые связаны:

1) с буквально навязанной, на наш взгляд, российской уголовно-процессуальной доктрине и судебно-следственной практике проблемой "внутреннего предрешения судей вопроса о виновности обвиняемого";

2) с проблемой нарастающей "формализации" действий и итоговых решений суда, в рамках той или иной формы проверки, по сути, нивелирующей назначение и эффективность данной формы судебной защиты.