24 страница

Почтенная старушка Теория вероятностей за свои правильные предсказания пользуется хорошей и вполне заслуженной репутацией. Вы берете газету и смотрите, как решительно и уверенно она рассчитывает, какая погода будет на Тихом океане, на юге, в центральных штатах, с каким горделивым сознанием своей правоты она шествует дальше, пока очередь не доходит до Новой Англии. Здесь хвост сразу опускается. Она не в силах предугадать, какая здесь будет погода. Объявить об этом можно с той же уверенностью, с какой сказать, сколько людей в Соединенных Штатах собирается стать президентами в ближайшем году. Приходится пораскинуть мозгами, и понемногу получается нечто вроде следующего: возможны — ветер юго-западный с отклонениями к югу, западу, востоку и в промежуточных направлениях; высокие и низкие показания барометра со стремительными скачками в зависимости от местности; местами дождь, снег, град, засуха с последующими и предшествующими землетрясениями, громом и молнией. Затем в состоянии крайнего смятения она на ходу делает поправку «на всякий случай»; но возможно, что программа за это время полностью изменится.

Да, одно из самых драгоценных украшений погоды в Новой Англии — ее обольстительное непостоянство. В одном можно быть уверенным — она предстанет пред вами во многих видах, как в большом богатом обозрении. Нельзя только сказать, с какого конца начнется парад. Вы рассчитываете на ясную погоду и, надев новый котелок, уходите, оставив зонтик дома, и десять к одному, что попадете в наводнение и утонете. Вы уже настроились, что полагается быть землетрясению, выбираетесь из-под кровли, лезете повыше, для устойчивости держитесь за что-нибудь, и первое, что вас встречает, — удар молнии, убивающий наповал. Что делать, бывают боль­шие разочарования!.. И молния-то особенная. Убедительная! Уж если поражает, то остается такая малость, что трудно сказать, было ли здесь что-нибудь путное или же член Конгресса.

А гром? Когда он начинает только настраивать инструмент и извлекать из него хриплый рокот, чужеземцы уже говорят: «Ай-ай, какой у вас ужасный гром!» Но вот дирижерская палочка взвилась, концерт начался, и чужеземца можно разыскать разве только в погребе, где он сидит, запрятав голову в кадку с золой.

Поговорим о размерах погоды в Новой Англии. Я имею в виду ее протяжение. Обилие погод в явной диспропорции с вместимостью нашей небольшой территории. Погода так уплотнилась, что все время натыкаешься на нее и можешь наблюдать, как она старается выбраться за пределы края и распространиться на сотни и сотни миль в соседние штаты. Новая Англия не в состоянии вместить одну десятую своей погоды. Вы слышите, как наш край трещит по швам, когда ему приходится особенно туго.

Я мог бы наговорить целые тома о неслыханных извращениях нашей погоды. Ограничусь маленьким примером. Я люблю слушать шум дождя по железной крыше. Считаясь с роскошью мероприятия, я покрыл жестью только часть крыши. И вы думаете — дождь падает на жесть? Куда угодно, только не на нее!

Учтите, в своей речи я сделал только попытку воздать должное погоде в Новой Англии. Ни один язык не способен выполнить такую задачу. Однако после всего сказанного мне хотелось бы отметить одну-две особенности погоды (или, если хотите, ее результаты), которые так дороги нам, местным жителям. Она покрывает свои долги чарующей красотой осенней листвы. Но она была бы в неоплатном долгу, если бы еще не одна особенность, которая искупает все ее дерзкие выходки. Это зимние бури, когда оголенные деревья покрываются снизу доверху льдом, прозрачным и сверкающим, как хрусталь; когда сучки и ветви увешаны ледяными бусинками, сосульками — и все дерево сверкает холодным блеском, наподобие алмазного плюмажа персидского шаха. Но выглянет солнце, пробежится ветер по ветвям — и ледяное убранство превратится в граненые хрусталики, которые звенят, вспыхивают, переливают бесчисленными огоньками, непостижимо быстро переходящими из одного цвета в другой — из голубого в красный, из красного в зеленый, из зеленого в золотистый. Дерево блещет, как фонтан, ослепительно играя огнями драгоценных камней... В этом своя непревзойденная красота, высшая красота и предел возможного и в искусстве и в природе. Великолепное, захватывающей дух, опьяняющее зрелище нельзя описать словами...

Из месяца в месяц у меня накапливаются досада и нелюбовь к нашей погоде. Но когда, наконец, начинаются зимние метели, я говорю: «Отныне прощаю тебя; мы — квиты, ты не должна мне ни цента; иди и греши побольше; твои маленькие слабости и недостатки— сущие пустяки... Ты самая очаровательная в мире погода!

Б. ИНФОРМАЦИОННАЯ РЕЧЬ

«Кровавый четверг» в Боливии — Герман X. Барджер.

(Рассказ очевидца революционных событий в Боливии летом 1946 г., из радиопередачи Колумбийской широковещательной системы 2 августа. Барджер был референтом по экономическим вопросам при американском посольстве в Боливии. Это сообщение относится к повествовательному виду информационной речи.)

Приблизительно за полторы недели до «Кровавого четверга» (18 июля) преподавательский персонал в Боливии начал стачку, требуя повышения заработной платы.

Преподаватели зарабатывали около долларов в месяц. Этого не хватало на прожитие, если принять во внимание, что за последние три года стоимость жизни поднялась приблизительно на 80 процентов.

Как мне сообщили, когда правительство отказало в рассмотрении этого вопроса, учащиеся из чувства солидарности примкнули к стачке преподавателей. Около тысячи студентов университета в Ла-Пасе вместе с несколькими тысячами учащихся средних и высших школ присоединились к бастующим.

Наконец, когда выяснилось, что правительство вообще не собирается рассматривать требования преподавателей, сорок шесть студентов забаррикадировались в здании университета Сан-Андро. Они отказались выйти. Правительство выслало отряд карабинеров, окруживших здание. Передавать еду стало невозможно, а когда несколько студентов было ранено выстрелами полицейских, последовало запрещение оказывать им медицинскую помощь.

В конце концов в ночь на «Кровавый четверг» они сдались, получив обещание правительства, что против них не будет принято никаких репрессивных мер. Но я несколько забегаю вперед.

В четверг около 9 часов утра я направился в посольство из квартиры, находившейся недалеко от здания университета. Шел я пешком, так как все виды транспорта исчезли с городских улиц. Ближе к центру слышалась сосредоточенная в одном месте стрельба. Когда я подошел к университету, карабинер-офицер посоветовал не проходить мимо здания, так как меня могут подстрелить студенты. За неделю я наслушался разных историй, но мне не верилось, чтобы студенты могли устроить такую пальбу, и я прошел мимо без всяких неприятных приключений.

Приближаясь к посольству, я услышал более интенсивную перестрелку. Я быстро нырнул в относительно безопасное место — в посольство. Там царило всеобщее возбуждение. По мере того как собирались служащие, с разных концов города поступали известия. Электричество не работало, было холодно. Ла-Пас находится на высоте 13 000 футов над уровнем моря, и на плато вокруг города лежал снег.

Чтобы получить общее представление о том, что происходит, некоторые из нас забрались на крышу десятиэтажного здания, в котором помещалось посольство. Мы посмотрели вниз на балкон — примерно в двадцати футах от нас. Мы видели, как трое полицейских стреляли из винтовок в толпу любопытных, собравшихся на Калле Камашо — главной магистрали города. Затем я увидел, как полицейские передали пулемет одному из работавших на строительстве другой части здания и тот открыл огонь.

Толпа пыталась скрыться в дверных проемах. Около двадцати человек было убито, не менее сотни ранено. Большинство из них были ни в чем не повинные уличные зеваки.

Возник вопрос, как раздобыть съестное. Оказалось, что из посольства к соседнему ресторану ведет подземный ход. Рассыльные принесли бутерброды.

Посол не разрешил никому покидать посольство до позднего вечера, пока мы не сорганизуем нечто вроде конвоя из нескольких джипов, небольших автобусов и частных машин. На каждой машине был американский флаг. Стрельба далеко еще не унялась, но ни одна пуля не коснулась конвоя.

Когда мы проезжали мимо университетского здания, несколько студентов остановили конвой, чтобы проверить, все ли мы американцы. Некоторые даже спрашивали, не антифашисты ли мы, и просили у нас оружия и помощи. Разумеется, что посольство ничего не могло для них сделать.

Я слышал, что больницы и клиники переполнены ранеными. Моя жена вместе со мной отправилась в одну из клиник предложить свои услуги. Только что умер 17-летний юноша. Родственники его и я стали просить разрешения взять тело и доставить домой. Больница была настолько переполнена, что тело покойного лежало прямо на полу в вестибюле. Я позвонил послу Флэку, и он, движимый чувством гуманности, дал мне соответствующее разрешение.

Американская санитарная служба, во многих южноамериканских странах проводившая незаурядную работу по борьбе с болезнями и эпидемиями, и на этот раз оказывала активную помощь своим врачебным и подсобным персоналом.

В пятницу после полудня на улицах опять стали собираться толпы. Около трех тысяч демонстрантов двинулось мимо посольства к Плаца Марио, где находится дворец президента. Многие из них были родственниками убитых и раненых. По крайней мере треть состояла из женщин, включая индианок.

Едва большинство их заняло дворцовую плошадь, я услышал стрельбу по ним в упор со стороны войсковых частей.

Правительство Виллароэля даже и не пыталось объяснить причину расстрела безоружной толпы. Однако старый кабинет, включавший много членов из тоталитарной партии, пришедшей к власти вместе с Виллароэлем, был распущен.

В субботу был сформирован кабинет военного времени, который объявил по радио, что по демонстрантам не будут стрелять и мирные демонстрации разрешены. Поздно вечером снова собралась толпа и, взяв с собой национальный флаг, с пением гимна направилась к дому мэра города. Я сам был свидетелем того, как из дома стреляли в толпу. Двое было убито, двое — ранено, в том числе 12-летний мальчик. Мне пришлось видеть, как он умер во время операции в клинике.

Беспорядочная стрельба была слышна всю ночь. Но даже и тогда никто не ожидал, что это приведет к восстанию против хорошо вооруженных сил правительства. Утром в воскресенье группа студентов и рабочих в походном порядке двинулась через городской центр, чтобы подобрать тела убитых и предать их земле. Когда она проходила мимо полицейского управления, как раз напротив нашего посольства, один из полицейских стал стрелять в толпу. Его обезоружил рабочий. Стихийно толпа ворвалась в управление полиции. Противник был захвачен врасплох, и сравнительно небольшая группа студентов и рабочих оказалась в состоянии овладеть зданием полиции и складом оружия. Полицию штурмовало около пятисот лиц гражданского населения. Все донесения подтвердили следующее.

Когда у повстанцев в руках оказалось больше оружия, нашлись новые желающие воспользоваться им. Вооруженная толпа двинулась к дворцу президента. Это было около полудня в воскресенье. С солдатами на площади быстро справились, причем было захвачено два танка и несколько орудий. После часовой схватки на балконе дворца, где забаррикадировались Виллароэль и некоторые члены его кабинета, был вывешен белый флаг. Один из зрителей, почтенный отставной генерал и ветеран войны в Чакао, изъявил готовность пройти во дворец и принять капитуляцию. Как только он направился к дворцу, выстрел из окна уложил его на месте. Толпа ответила залпами, и наконец ей удалось овладеть одним из дворцовых входов. Она рассеялась по зданию; несколько человек было убито сопротивлявшейся дворцовой стражей.

Некоторые члены кабинета бежали. Президент и его адъютант были застрелены и выброшены из окна. Когда я на прошлой неделе покидал город, студенческие и рабочие группы успешно реорганизовали правительство и устанавливали общественный порядок.

В. ВООДУШЕВЛЯЮЩАЯ РЕЧЬ

День победы в Европе — Эдвард. Р. Мэрроу. (Радиопередача из Лондона от 8 мая 1945 г. Мэрроу возглавлял европейскую группу корреспондентов Колумбийской широковещательной системы.)

Лондон. Сегодня это город песен, празднеств, благодарственных молений. Фейерверки, вечера. Бомбоубежища в далеком прошлом, как наши крытые фургоны. Сказано много слов. Немало выпито — покачиваются в небе даже лучи прожекторов. Церкви переполнены. Лондонцы немного склонны к истерическим реакциям. Сказалось это и сегодня — среди общего ликования виднелось много заплаканных мужских и женских лиц.

Организованное убийство окончилось в Европе. Молодежь многих стран перенесла большие страдания, тяжелые лишения и добилась победы. Ближайшие месяцы и годы покажут, что нам делать с победой.

Сегодня, гуляя по знакомым улочкам Лондона и стараясь понять, что же произошло, невольно погружаешься в прошлое. Войну, которая пронеслась, представляешь более реально, чем мир, который наступил.

Выбоина на торцовой мостовой... Здесь сгорела «зажигалка». На ближайшем углу убит твой лучший друг. Проходишь мимо цистерны с водой, и в памяти возникает бывший на этом месте кабачок. Ночью сюда упала бомба весом две тысячи фунтов. Убито тридцать человек.

Идешь в северном направлении. Дальше— аэродром, на котором когда-то приземлился самолет, доставивший тебя из Вены. В ушах еще звучали выстрелы и пронзительные крики той ночи. Здесь выходил из самолета Чемберлен после визита в Мюнхен и что-то говорил «о мире нашего времени». Мысли возвращаются к лету 1939 года, такому теплому, благодатному, когда, казалось, сама природа смеялась над возможностью приближения войны.

В августе люди, голые по пояс, рыли траншеи в Грин-парке. Они выставили плакат—Ревю «Вестминстерские голыши». Уже проведено учебное затемнение. Англичанам стали надоедать постоянные волнения — одно за другим. Постепенно утрачивался страх войны. Уже никто не говорил, как год назад: «Добрый старый Невилл — он как-нибудь выручит». Скорее говорили так: «Справимся».

И война разразилась. Но только в Польше. Два дня спустя вступила в войну и Англия. Ни одно правительство не могло бы отказаться объявить войну и остаться у власти. В первое воскресенье ночью была гроза. Показалось, что это воздушный налет, все перепугались. Но ничего не случилось. Французская армия считалась лучшей в мире. Затем русские двинулись на Польшу и вместе с немцами объявили, что страны больше нет. В Америке прошел закон о торговых сделках. В Англии уже стали привыкать к затемнениям и поговаривать о «скучной войне». Большая часть детей покинула Лондон. Без них стало как-то пусто. Пайки еще не были введены. Деловая жизнь шла нормально. И вот немцы ранней весной нанесли удар в Норвегии.

Вспоминаются названия — Намсос и Нарвик, вспоминаются плохо экипированные, плохо обученные войска, которые направились туда. Они вернулись "назад, недоумевая: «Где же был наш королевский воздушный флот?»

10 мая — новость: Германия вторглась в Голландию. Палата общин... Чемберлен, бледный, потрясенный, борется за свою политическую жизнь. Черчилль пытается защитить его, но видит, что дело безнадежно. Ллойд Джордж с его живым уэльсским певучим говорком требует отставки Чемберлена. Палата восторженно встречает требование. Не забыть, с каким видом Черчилль вошел в палату в качестве премьер-министра. Снова слышишь его исторические речи, произнесенные на изысканном английском языке и ставшие боевым оружием.

Вся жизнь, люди и собственность охвачены срочными законодательными мероприятиями и всецело отданы во власть правительства. 27 мая капитулировала Бельгия. Казалось, английская армия обречена. А потом — Дюнкерк. На помощь вышли маленькие суда и доста­вили ребят домой. Море было спокойно. Народ спешил в церкви.

Вспоминаю выражение лиц у солдат, когда они сошли на берег. У многих были винтовки и талисманы «на счастье». Они выглядели не как побитая армия. Но большая часть вооружения была брошена.

10 июня объявила войну Италия. Четыре дня спустя пал Париж, и несколькими днями позже Франция вышла из войны... Английский народ перевел дыхание и сказал: «Ну что ж, одни так одни». Почти все, за исключением англичан, считали, что пришел конец. Но англича­не были упорны. Они даже не знали, в какой страшной опасности находились. Появились люди, вооруженные дробовиками и пиками. Приступили к обучению ополченцы, некоторые из них с палками от метел. Повсюду расставляли посты для уничтожения немецких планеров. Дорожные знаки убрали. Черчилль на английском языке елизаветинской эпохи бросал вызов.

Вспоминаешь друга — младшего лейтенанта, который охранял мол на южном побережье. Когда высмотрели подбиравшихся немцев, он побежал срочно звонить из автомата в штаб, находившийся в клубе любителей гольфа. На ходу он бросил: «Спасение Англии, когда уже пришли немцы, зависит от того, найдется ли у меня в кармане нужная мелочь...»

8 августа началась битва за Англию. Вот они летчики-истребители, с воспаленными, красными глазами, которых приходилось подсаживать на их харрикейны и спитфайры, когда налетали немцы — так они были утомлены. Вот польские летчики-истребители, отгонявшие вражеские бомбовозы назад, до самой Франции. А вот и старые газетчики, которые вели мелом на доске счет потерь...

Аэродромы истребительной авиации были с боями отодвинуты с побережья. С дуврских утесов довелось наблюдать одну из решительных битв в истории. В ней принимали участие небольшие силы высоко-высоко в небе. Через шесть недель сражение было выиграно. Немцы перешли к ночным бомбежкам. С сентября по май их пришлось испытывать мирному населению. И никогда его не покидали мужество и юмор. Как заботливы и нежны были люди к тем, кого извлекали из-под обломков! С каким достоинством они встречали смерть, и — что всего удивительней — как весь город превратился в единую общину! Снова показались уполномоченные по противовоздушной обороне и пожарные. Где-то они сегодня вечером?

Вспоминаешь встречи на станциях с моряками торгового флота, спешившими на север к своим судам. Это были люди небольшого роста, одетые в костюмы из синей саржи и в шляпах «дерби». Они располагали шансами три к пяти, чтобы не нахлебаться соленой воды, пока доберутся окружным путем до Нью-Йорка. Американцы передали в обмен на базы пятьдесят старых истребителей. Ковентри стерт с лица земли. Италия вторглась в .Грецию. Немцы пришли в Югославию. Афины пали. В Англии почти не достать сигарет. Невеселая была зима. Но с убежищами постепенно дело налаживалось, и люди не метались в ужасе. Никто ине пытался сказать им, как будет выиграна война. Достаточно было только крепко держаться.

В мае англичанам пришлось эвакуироваться из Греции. То были мрачные дни. Потом немцы напали на Россию. В Англии впервые затеплилась надежда на победу. Но власти плохо верили в устойчивое сопротивление России. Ей давали сроку не более шести недель. Советы отступали все лето и большую часть зимы. Через шесть недель после Пирл-Харбора в Северной Ирландии высадились первые американские отряды. Новый свет пришел на помощь Старому. Но новости были все еще плохие. За сто дней все британские владения на Дальнем Востоке были потеряны. Немецкие боевые суда прошли по Ла-Маншу. Царило смятение. В июне пал Тобрук и немцы вошли в Египет.

Прибыли американцы, полные энергии и нетерпения. Они говорили: «Где же ваша малая война? Мы явились из-за океана покончить с ней». Но понадобилось время: время на постройку баз для бомбардировщиков, время для обучения. Вспоминаешь их нетерпенье. Вспоминаешь, как приятно было слышать их голоса на этом острове.

Вспоминаешь то нервное напряжение, с каким следили за битвой при Аламейне, с какой уверенностью наша молодежь отправлялась в Северную Африку. Снова перед тобой пески, кактусы, жара и холод Туниса. Вспоминаешь поспешность, с какой проходили подготовку американские войска. К этому времени бомбардировщики начали операции отсюда. Перед тобой проносятся образы юношей, которые взрослели и мужали между двумя отпускными поездками в Лондон... Они улетали и больше не возвращались. Эти ребята рисковали жизнью с такой легкостью, с какой играли в чет-нечет на кружку пива. Не забыть, как они были учтивы в полете и на улицах Лондона. Еще в ушах приглушенные хлопки снарядов, еще чувствуешь запах бездымного пороха и слышишь, как стрелок с хвостовой части говорит: «Надеюсь, у вас будет неплохой отчет?..»

Проходишь мимо груды обломков. Здесь Черчилль делал утром обход после воздушного налета. Когда народ вышел навстречу и приветствовал его, он заметил: «Они ведут себя, словно я пришел к ним с великой победой».

Лондон — любопытный город. Кажется, ничем его не смутишь, даже немецкими снарядами последнего образца. Здесь есть маленькие улочки, где можно было свести какое-нибудь знакомство. Сегодня вечером легко вообразить, что здесь тоже гуляют старые друзья — ребята, которых пришлось наблюдать спускающимися у Ремагена; летчики, которых ты видел, как они в огне шли вниз над Берлином и над десятком других объектов. Невольно задаешь себе вопрос, что с нашими парнями, которые обычно стояли здесь на углах, в такой дали от родины, такие одинокие. Это были солдаты. Они готовились ко дню высадки, ждали его и затем доказали, что жили они не только славой предков.

Велика цена победы. Вы еще не знаете, насколько она велика — как много физически искалеченных, морально потрясенных, утративших веру, охваченных отчаянием. Наш первый долг — похоронить мертвых и накормить живых. Официальное объявление победы еще не вернет домой миллионы странствующих, не даст пищу голодным и одежду раздетым. Экономика Европы разбита вдребезги. Политическая структура неустойчива. Впереди опасность голода, дальнейших мук. Безвестные миллионы людей потеряли все — включительно до отечества. Повсюду горе, подозрительность, и мало кто безоговорочно верит и надеется, что с войнами покончено и уже виден новый мир — мир покоя и свободы.

Европа устала. Смертельно устала. Она была на самом краю гибели. Период оздоровления затянется надолго. Еще возродится старая ненависть. Война оказалась более затяжной и трудной, чем многие думали. То же можно сказать о периоде восстановления.

Победа ставит нас лицом к лицу с проблемой, не имеющей равных, в условиях, завоеванных ценой великих жертв. Даже сегодня, среди ликованья, пожалуй, не забыть, что страдания продлятся еще много лет. Неслыханные преступления ждут возмездия. И, кроме то­го, власть неразрывно связана с бременем большой ответственности. Мы сильны. Европа не сомневается, что Америка крепка в бою. Ныне наша нация, созданная людьми, которым когда-то пришлось покинуть Европу, находится в центре чаяний и некоторых опасений многомиллионного европейского населения.

Г. УБЕЖДАЮЩАЯ РЕЧЬ

Арифметика, или кто выживет? — Рональд Браун. (Р. Браун—победитель финального соревнования мужской группы на конкурсе Междуштатной ассоциации ораторов 1953 г., который был организован Северо-Западным университетом. Состоял студентом колледжа Густава Адольфа, Сент Петер, штат Миннесота.)

Прошлым летом я слушал, как на летней конференции, посвященной мировым событиям, выступал один высокоодаренный студент, приехавший с Дальнего Востока к нам в порядке обмена учащимися. Когда он окончил речь—это было на открытом заседании, — из ауди­тории последовал вопрос, обычный вопрос: «А что вы думаете об Америке?» Я увидел, как оратор сразу словно застыл, как у него от глубокого волнения задрожали губы. Я внутренне подготовился услышать полное драматизма высказывание. И оно последовало: спокойное, твердое, размеренное. «Что на меня производит совершенно неотразимое впечатление в вашей стране — это невозмутимое спокойствие, когда рушатся устои».

Невозмутимое спокойствие, когда рушатся устои... Этот культурный молодой иностранец-студент сделал проникновенное замечание, глубоко запечатлевшееся в моем сознании. Как я ни старался избавиться от впечатления, произведенного на меня этим высказыванием, я не мог отвязаться от него лишь как от своеобразного стилистического оборота восточной мысли. Было свыше моих сил ответить на столь ужасное суждение одним пожиманием плеч. Я был вынужден перестроить свой образ мышления.

Наше время — время больших потрясений. Это понимает каждый здравомыслящий человек. Уж очень много пальбы в отдаленных уголках мира. Россия неистовствует и причиняет нам немало забот. Я, как и все американцы, был озадачен и смущен быстрым ходом и быстрой сменой событий за последние пять лет. Но где-то в глубине моего сознания жила непоколебимая уверенность, что, когда карты будут раскрыты, когда мы станем лицом к лицу с Россией, американская мощь, американская наука и американский государственный гений будут на высоте требований, диктуемых обстановкой. Я искренне верил — благосклонная к нам судьба начертала в звездных пространствах, что Америке, Соединенным Штатам Америки, предопределено быть победителем и хозяином положения.

Сегодня вечером ужасная мысль, что, может быть, я ошибался, пронизала меня. Выдержки, спокойствия, твердой уверенности как не бывало. Сегодня нет былой уверенности. Если тщательно продумать создавшееся положение, я не очень убежден, что контроль над мировой экономикой, господство в области мировых идей и форм бытия действительно в руках Соединенных Штатов и западных демократий. Нравится нам это или нет, но в настоящий момент мы ведем борьбу с едва сдерживаемой яростью взбудораженных народов во всем мире, и математический расчет показывает, что шансы не на нашей стороне.

В настоящее время на нашей планете два с четвертью миллиарда населения. Из них девяносто миллионов краснокожих, двести миллионов чернокожих, шестьсот миллионов желтокожих и девятьсот миллионов белых. Другими словами, на каждого белого приходится трое небелых. Простая арифметика обязывает нас сделать вывод, что мы, белая раса, в меньшинстве. По праву большинства мы всегда были бы забаллотированы из расчета три к одному. При любой разумной оценке нашего мирового положения этот факт нам необходимо признать и принять.

Другая группа фактов тоже не лишена некоторого математического значения. Белые разделились на два лагеря, и оба они готовятся к борьбе. В одном лагере мы имеем приблизительно четыреста пятьдесят, в другом— траста пятьдесят миллионов. Таким образом, слу­чилась, что на нашей стороне — на стороне демократического блока — большинство. Этот факт нельзя не отметить с чувством удовлетворения. Итак, если придется столкнуться лицом к лицу на поле брани, я говорю, если произойдет открытое столкновение с Россией, то каковы в трезвых цифрах наши шансы на то, чтобы уцелеть? Если разногласия, разделяющие нас, можно решить только силой оружия и на убедительном языке численного соотношения, должны победить мы. Но в эту формулу мы не включаем цветные народы, то есть три четверти человечества. Если они сочтут необходимым принять участие в схватке, то при прочих равных условиях они располагают возможностями, которые по их усмотрению изменят исход; другими словами, центр тяжести в соотношении сил, который определяет подавляющее превосходство и, следовательно, результаты, — на их стороне.

В наши дни студенту колледжа легко упростить до крайности сложную мировую ситуацию с ее многочисленными факторами, запутывающими общую картину в такой степени, что она ставит в тупик наши лучшие умы. Но проста она или сложна, бесспорно одно — в наше время военные потенциалы обеих белых враждующих сторон примерно настолько равны, что последнюю страницу в истории этой титанической схватки допишут не белые народы. В этом можно быть уверенным. Китай с его четырьмястами миллионами уже перешел на сторону России и отстаивает ее дело. А что можно сказать об Африке? О Мадагаскаре? Об Индии, Иране, Ираке, Малайе и Пакистане? Об Индо-Китае? Об Индонезии и других странах? Здесь — не делайте ошибок на этот счет — только здесь, с математической точки зрения, покоится наша надежда остаться в живых, если противоречия, противоречия мирового значения, разразятся громом войны. Арену борьбы в то время, Как белые готовятся к смертельной схватке, окружают три четверти человечества. Они отступают назад, как зрители, но они ждут, когда наступит их час. И когда настанет час нанести удар, они нанесут его, и это будет означать конец демократии или диктатуры: Америка или Россия. Я ставлю вопрос следующим образом: можем ли мы рассчитывать на поддержку трех четвертей человечества? Многие выдающиеся американцы отправились в Азию искать ответа на этот вопрос. Некоторые вернулись домой с обнадеживающими известиями Находясь в Азии, они организовали целые штаб-квартиры в евро­пеизированных отелях. Они интервьюировали лидеров, многие из которых окончили Кембриджский и Оксфордский университеты. Они должны были согласиться, что специалисты Востока обладают обезоруживающе прекрасными манерами. Ответы на вопросы давались в безупречной форме. Но если бы американцам пришлось, как д-ру Карлу Б. Шпету, попасть в подлинную Азию, в страны, где кишат миллионы, — они пришли бы к весьма неутешительным выводам. Сказать прямо, дело в том простом факте, что нас ненавидят, нам не доверяют, и при этом ненависть и недоверие к нам глубоко затаены.