Спесимен-арт в последней инстанции

Что касается человека, как наивысшего образца, то в отношении его в спесимен-арте существуют две основные школы. Для первой характерно грубое, примитивное, шокирующее и отвратительное (для некоторых) пред [266] ставление материала, а второй школе свойственна визуализация внутреннего устройства человеческого тела, либо в виде прозрачного целого, либо на микроскопическом уровне, причем художники делают это, соблюдая законы эстетики, то есть абстрактно и красиво.

Немногие художники воплощают идеи второй школы спесимен-арта с такой последовательностью, как Гюнтер фон Хагенс, профессор анатомии Гейдельбергского университета в Германии. Он ученый и одновременно скульптор. Его выставку, организованную в 1998 году, посетило шестьдесят процентов населения немецкого города Мангейма. Более семисот пятидесяти тысяч человек, выстроившись в длинные очереди, простаивали на улице иногда больше трех часов, чтобы попасть в залы государственного Музея технологии и труда, чтобы увидеть образцы фон Хагенса – двести блестящих, необычайно реалистичных, пластифицированных человеческих тела, препарированных, разрезанных и вскрытых, растянутых и расчлененных на части, скальпированных и при этом тщательно вылепленных.

Выставка, организованная в Вене летом 1999 года, начиналась более мелкими скульптурами – тонкими срезами человеческих органов. Потом появлялись целые органы. Затем взгляду посетителей представали тела, навечно замороженные в различных повседневных позах – сидя за столами, играя в шахматы, стоя, прыгая, размышляя. Некоторые тела представлены поперечными распилами, некоторые расщеплены вдоль сагиттальной плоскости ^{(Сагиттальные плоскости – воображаемые плоскости, которые рассекают тело продольно спереди назад. – Примеч. ред.)}. Все скульптуры выполнены с каким-то мрачным юмором и не без вдохновения. Одно пластифицированное тело запечатлено в момент родового акта. Во лбу другой скульптуры прорезано отверстие, открывающее головной мозг. На конце пуповины болтается шестимесячный плод. Половые органы плавают во взвешенном состоянии, неестественно отделенные от тела. «Моей целью является избавление людей от отвращения, которое охватывает их [267] при виде распада тела после смерти, – сказал о своей работе фон Хагенс. – Я хочу показать красоту внутреннего устройства человеческого тела». Эти образцы (сам автор называет это анатомическим искусством) очень красивы, и выставка (которая в настоящее время совершает мировое турне) весьма зрелищна. Более двух тысяч (пока еще живых) людей подарили фон Хагенсу свои тела для его будущих работ.

В нашем мире, где мы все чаще смотрим на человеческое существо как на сгусток закодированной информации, что мы получаем или что понимаем о нашей принадлежности к роду человеческому, бывая на таких выставках, как эта? «То, что мы состоим из мяса», – отвечает Мелисса Александер, общественный менеджер программ «Эксплораториума» Сан-Франциско, выражая наиболее примитивный, первичный, неосознанный, интуитивный ответ. Вне всяких сомнений, работы фон Хагенса обращают внимание зрителя на тот факт, что люди в основном телесны и состоят из плоти, костей и органов. Но выставка также пробуждает другой ответ, и именно из-за своего бьющего в глаза натурализма. Люди – это нечто большее, чем материал, большее, чем информация. Мы – дух, душа, мысль, любовь. Мы материальны и одновременно неосязаемы.

В чем притягательность такой графической неприкрытости и грубости? «Подлинность, — сказал нам Марк Дион, один из самых выдающихся представителей спеси-мен-арта нашего времени. – Одна из причин того, что музеи в наше время стали невероятно важны, и люди стекаются в них толпами, как никогда раньше, заключается в том, что, несмотря на популярность новой технологии, люди все еще цепко держатся за актуальные вещи, предметы, образцы – как за средства коммуникации. Образцы, как, например, одна из скульптур фон Хагенса, это род представления, но не двумерного и не электронного представления. Когда вы смотрите на эти препарированные и разложенные на столах трупы, то вы смотрите не [268] фильм о теле. Вы видите не схему тела или его фотографию. Вы смотрите на тело, как таковое».

Это искусство глубоко личное и по естественному допущению субъективное, но все движение пронизано несколькими повторяющимися темами.

1. Секс – это одновременно духовный и плотский акт.

2. Внутреннее содержание тела: микроскопическое представление и прозрачность; микроскопические изображения прозрачного тела очень красивы и несут в себе закодированную информацию.

3. Внешний вид тела: внешнее разнообразие тел необходимо прославлять.

4. Жидкости тела: телесный организм в принципе всегда остается тождественным самому себе.

5. Смерть: оторвать смерть от технологии – благороднейшая задача человека.

Искусство служит предостережением от поспешного вхождения в мир, жизнь которого все в большей и большей степени определяется генными технологиями и их соблазнительными обещаниями. Спесимен-арт напоминает нам, что мы плотские, хрупкие и смертные создания, мы многообразны и духовны. В своей чистейшей сути это отторжение научной парадигмы, которая сводит человека к набору классифицируемых, количественно определимых и послушных химических соединений.

И эту работу невозможно задержать или остановить.

Секс

В наше время, когда размножение стало возможным без секса, художники настойчиво напоминают нам, что секс невозможно удалить из условий существования человека. И пока возможность конструирования «совершен [269] ных» детей дискутируется в прессе, представители спесимен-арта прославляют весьма несовершенную форму человека и часто документально представляют это несовершенство, подчеркивая сексуальную природу человеческих существ. Что такое нормальный секс? Эта тема постоянно и открыто присутствует в работах художников нового направления.

Иногда представители спесимен-арта открыто и сознательно привлекают внимание к новым генетическим репродуктивным технологиям. В 1997 году, когда художественная галерея Генри Вашингтонского университета в Сиэтле поручила Иниго Манглано-Овалье создать искусство, основанное на высокой технологии по его выбору, художник выбрал генетику. На выставке в скульптурной форме будет продемонстрирован действующий банк спермы. Выставка получила название «Вперед в будущее: проекты новых средств» (Future Forward: Projects in New Media). Это будет попытка снять ограничения, воздвигнутые вокруг дискуссий по поводу генетики. Галерея предложила ему доступ в любые учреждения университета, включая отдел, работающий по программе «Геном человека», и сотрудничество с ведущим ученым в этой области Ли Худом. Работая в тесном контакте с одним из университетских генетиков, директором клиники искусственного оплодотворения, и с отделом права по вопросам собственности и страхования, Манглано-Овалье создал произведение, которое реально показывает, как функционирует банк спермы с возможностью произвольного выбора пола будущего ребенка. Галерея и Манглано-Овалье надеются, что помещение генетических технологий в контекст галереи позволит среднему человеку вступить в дискуссию о генетике. Они также надеются «побудить людей больше думать и меньше принюхиваться», как выразилась Шерил Конкелтон, куратор галереи. МангланоОвальте указывает на эстетический выбор, который подразумевается генетическим улучшением. Миссия галереи заключается в том, чтобы создать междисциплинарный [270] общественный форум и междисциплинарное искусство для того, чтобы вскрыть конфликты и провести параллели, которые позволят людям свободно думать, откроют им путь к мышлению и раздумьям. Мудрость заключается в диалоге, сказала Конкелтон, «и именно это является основной темой и сутью всех наших проектов».

С помощью ботаников, специалистов по деревьям, профессор и инженер Йельского университета Натали Еремиенко недавно клонировала 100 гибридных растений грецкого ореха. Новый подвид она назвала «Парадокс». Молодые деревца были выставлены в центре искусств «Йерба буэна» в Сан-Франциско. В двухтысячном году эти деревца будут высажены вокруг залива Сан-Франциско возле школ, автострад и в парках, чтобы проверить, устоит ли селекция против природы. Еремиенко надеется бросить вызов утверждениям биотехнологических компаний о том, что они могут серийно производить единообразные живые организмы.

Художники также ставят под вопрос новые репродуктивные и генетические технологии, выставляя напоказ секс – примитивный, грубый, иногда с элементами садизма, часто с юмористическим оттенком, но всегда аномальный. Один из наиболее известных современных английских художников Дэмиен Херст и итальянский фотограф Джанлука Коши изобразили совокупление мертвых животных. В 1994 году Херст предложил выставить скульптурную группу «Трахающаяся парочка (два)». Эта инсталляция была отклонена нью-йоркскими властями еще до ее создания, отчасти из-за того, что власти опасались, что посетителей галереи начнет тошнить от вида разлагающихся трупов коровы и быка, содрогающихся в любовном гидравлическом экстазе. Фотография Коши, на которой изображены дергающиеся в страстном поцелуе сырые курицы, положенные на раскаленный противень, вызывают весьма неприятное ощущение, создавая впечатление, что ты не вовремя зашел в родительскую спальню. Однако именно секс является старым способом про [271] изводства детей. Именно с его помощью было сотворено большинство из нас, и именно это обстоятельство провоцирует художников на неожиданные выходки.

Джоэл-Питер Уиткин, один из наиболее популярных и экстравагантных фотографов нашего времени, довел до абсурда идею поцелуя. Иногда он работает в русле старой классической традиции изобразительного искусства, когда художник воссоздает по канонам своего времени шедевр другого художника из другой эпохи. Одна фотография Уиткина напоминает карандашный набросок картины Пикассо «Поцелуй», написанной в 1969 году. Однако «Поцелуй» Уиткина – это голова мертвеца, разрубленная напополам с затылка и развернутая на столе, словно открытая книга. Губы соприкасаются, выступают носы, а глаза пристально смотрят друг в друга. Эта покрытая тальком голова Уиткина, расположенная на черном фоне, отличается такими же жидкими волосами и залысинами, такими же глубокими морщинами, как мужская голова на характерной кубистской шутке Пикассо, где голову одновременно видно в фас и профиль. Но в то время, как на полотне Пикассо целуются мужчина и женщина, на фотографии Уиткина труп самовлюбленно целует сам себя, что наводит на мысль о сексуальных чувствах, которые сам Уиткин испытывает по отношению к своему идентичному близнецу.

О супермодели Синди Кроуфорд рассказывают, что ее вырвало на открытии одной из выставок Уиткина.

Уиткин, видевший сотни трупов на прозекторских столах, задумал свой «Поцелуй», а потом начал охотиться за совершенным образцом. «Мне пришлось дожидаться подходящего случая несколько лет, – рассказал нам Уиткин. – Я попросил знакомого патологоанатома связаться со мной, как только ему попадется поврежденная голова. Наконец это произошло. Он позвонил мне, и я начал готовиться. Я встал рано утром, плотно позавтракал (что означало, что меня может вырвать). Я понятия не имел, [272] была ли это мужская или женская голова. Все, что я знал – это то, что голова напоминает раскрытую книгу. В определенный срок ее надо было вернуть. Чудесно, что внутренность головы была на месте. Ткани горла и шеи представляли собой рваное месиво. Было такое впечатление, что голову буквально вырвали из тела».

Уиткин относится к фотографии как к высокохудожественному творчеству, используя хорошо продуманные композиции с живописным, тщательно разработанным фоном, драпировкой и богатым реквизитом. Сам дух его фотографий напоминает о цинкографиях времен Гражданской войны, они выглядят поцарапанными, истертыми, старыми, с закругленными затененными краями, заставляя зрителя вглядываться в фотографию, как в глубину театральной сцены. Его образы покоряют, мысленно зритель против воли постоянно возвращается к ним, и это не навязчивость, а разумное желание. Но что он хочет сказать, показывая нам трупы, карликов, зверство, гомосексуальность, извращения, оперированных транссексуалов, садомазохизм, патологическую привязанность, пирсинг, религиозный подтекст и сексуальные игрушки?

Поразительные образы сексуальных миров Уиткина, о которых мало знает большинство американцев, отбрасывают, как ненужный хлам, наше чувство общепринятой нормы.

Скандально знаменитый фотограф Андрее Серрано в 1977 создал большую серию фотографий, объединенных названием «История секса». Его сюжеты, почти так же как сюжеты Уиткина, касаются морально запрещенной и осуждаемой практики и не отличаются голливудской красотой. Он также фотографирует оперированных транссексуалов и карликов, садистов и мазохистов, экстремальный пирсинг и подневольную привязанность. Снимки делаются на природе, на фоне ослепительного голубого неба и ярко-синего моря. Серрано снимает свою натуру с очень близкого расстояния в очень натуралистичном и [273] живом стиле. Его портреты огромны – четыре на пять футов и больше намекают на непристойность, нежели показывают ее. Тем не менее его произведения весьма и весьма спорны.

При проведении его выставки в Мельбурне, Австралия, где в экспозицию были включены серия «История секса», а также серии о крещении и о работе морга, директор и куратор получили угрожающие письма, а саму галерею грозили заминировать и взорвать, после того, как католической церкви не удалось законным путем добиться запрещения выставки. Один из экспонатов был дважды поврежден посетителями, и через неделю выставку пришлось закрыть ради безопасности ее персонала. Серрано был весьма раздосадован таким ужасным отношением к своему искусству. Все выглядит так, словно секс изобрели только в нашем столетии, говорит он. Новое искусство, полагает он, это способность представить средствами фотографии эту древнюю практику. «С начала времен люди занимаются одним и тем же. Единственная новость – это способ, которым можно документировать это действо».

Фотографии Серрано и Уиткина показывают нам сексуальную тень человека и ставят под вопрос утверждение науки о том, что сексуальные предпочтения человека могут быть определены генетически. Человеческая сексуальность намного более сложна и, как ясно демонстрируют упомянутые работы, не может быть сведена к простым формулам. В свете этого искусства ген мужской гомосексуальности, «открытый» в 1993 году (этот факт многими до сих пор оспаривается), кажется просто невозможным, так же как генетические маркеры разнообразного, подчас очень темного мира гетеросексуальных предпочтений. Но что дальше? Газетные заголовки, возвещающие об открытии генов садизма? Добровольной зависимости? Лесбийской любви? Гена менопаузы?

Весьма противоречивый, известный своими спорными произведениями, британский художник Дэмиен Херст, [274] вероятно, отреагировал на сексуальную женщину восьмидесяти лет, изображенную на одной из фотографий Серрано, когда сказал: «Все мы хотим иметь подружек, похожих на фотографии из журнала «Вог». Но это не работает. Если ты всерьез полюбил женщину, то со временем тебе придется заниматься сексом со старухой. Тебе никогда не удастся этого избежать». На экранах, на рекламных щитах, в журналах упрямо создается мнение о том, что секс предназначен только для молодых и красивых. В нашем стареющем обществе эти художники задают вопрос: что такое нормальный секс? Кто должен заниматься сексом?

Созданная Вуди Гвином в 1998 году серия костных скульптур пока не выставлялась. Используя немецкие модели скелетов в натуральную величину, он расположил реалистично выглядевшие человеческие кости на панелях размером восемь на четыре фута и засыпал их смесью грязи, битого стекла, щебнем, пустыми жестянками и залил эпоксидной смолой, создав впечатление, что эти кости только что были открыты археологом в поле. Костные останки одной парочки находятся в характерной позе, не оставлявшей сомнения относительно того, чем они занимались. Гибель Помпеи и внезапная смерть приходят на память точно так же, как высохшие кости, преходящая плоть и благословение секса, как духовного и одновременно плотского акта.

Своими сильными, бескомпромиссными образами фотограф Зоя Леонард создала весьма экстравагантный «диалог» в чопорной, обитой парчой галерее музея документов в Касселе, Германия. Она убрала со стен половину живописных полотен в стиле рококо – пейзажи, портреты, – оставив только женские портреты и небольшую часть натюрмортов. Леонард заменила убранные картины небольшими, черно-белыми, сделанными с близкого расстояния фотографиями гениталий шести своих подруг. «Когда на стенах появились гениталии, показалось, [275] что вся галерея изменилась до неузнаваемости, – сказала Леонард. – Было очень забавно улавливать новые «отношения» между фотографиями и картинами. Казалось, что все портреты ответили на вид влагалищ изменением выражения лиц. Пожилая женщина, сложив на коленях руки, сидит с совершенно обалдевшим видом. Рядом с ней натюрморт с изображением большой рыбы. Две молоденькие девушки, принцессы, сидят рядом, обмениваясь понимающими взглядами».

На более поздней выставке в Обществе Возрождения в Чикагском университете Леонард расположила фотографии на горизонтальной поверхности, представив влагалища как музейные экспонаты. «В большинстве произведений искусства женские гениталии невидимы, их стыдливо заменяют красивыми изогнутыми линиями или бритым лобком. В самых смелых картинах мы видим аккуратно выбритые промежности с маленькими розовыми, очень аккуратными и милыми треугольниками. Я решила сфотографировать их так, как они представляются реальными мне. Каждое влагалище отличается от другого».

Эта разница и есть норма.