Произведения Вильфредо Парето 1 страница

«Le Traité de sociologie générale». Paris, Payot, 1933.

«Fatti e teorie». Florence, Vallechi, 1920;

«Transformazioni délia democrazia». Milan, Corbaccio, 1921;

«Mon Journal». Padoue, C.E.D.A.M., 1958;

«Le Mythe vertuiste et la littérature immorale». Paris, Rivière, 1911.

La Librairie Droz de Genève a commencé la publication, sous la direction de G. Busino, des Œuvres complètes; 7 volumes sont actuellement (juin 1966) parus:

«Cours d'économie politique». I vol., 1964;

«Le Marché financier italien (1891 —1899)». I vol., 1965;

«Écrits sur la courbe de répartition de la richesse». I vol., 1965;

«Libre-échangisme, protectionnisme et socialisme, I vol., 1965;

«Les Systèmes socialistes». I vol., 1965;

«Mythes et idéologies de la politique». I vol., 1965;

«Manuel d'économie politique». I vol., 1966.

Работы о Вильфредо Парето* '

L. Amoroso et P. Jannaccone. Vilfredo Pareto économiste e sociologo, Rome, Bardi, 1948.

R. Aron. La sociologie de Pareto. Zeitschrift für Socialforschung, 1937.

F. Borkenau. Pareto. Londres, Chapman Hall, 1936.

С.-H. Bousquet. Précis de sogiologie d'après Vilfredo Pareto. Paris, Payot, 1925.

G.-H. Bousquet. Vilfredo Pareto, sa vie et son oeuvre. Paris, Payot, 1928.

G.-H. Bousquet. Pareto (1848—1923). Le savant et l'homme. Lausanne, Payot, 1960.

J. Bumham. Les Machiavéliens défenseurs de la liberté. Paris, Calmaim-Lévy, 1949.

T. Giacalone-Monaco. PaTeto e Sorel. Riflessioni e ricerche. Padoue, C.E.D.A.M., t. I, 1960; t. II, 1961.

T. Giacalone-Monaco. Le «Cronache» politiche e economiche di Pareto. Padoue, C.E.D.A.M., 1961.

L.J. Henderson. Pareto's General Sociology. A Physiologist's Interpretation. Cambridge, Harvard University Press, 1935.

G. La Ferla. Vilfredo Pareto, filosofo voHeriano. Padou, C.E.D.A.M., 1958.

James H. Meisel. Pareto and Mosca, New Jersey. Prentice Hall, 1965.

James H. Meisel. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor, Michigan Press, 1958.

Finnin Oules. L'École de Lausanne. Textes choisis de L. Walras et V. Pareto, présentés et commentés par F. Oules, Paris, Dalloz, 1950.

T. Parsons. The Structure of Social Action. New York, Mac Graw Hill, 1937.

G. Perrin. Sociologie de Pareto. Paris, P.U.F., 1966 (importante bibliog­raphie).

G: Pitou. Les Théories de l'équilibre économique. Walras et Pareto. Paris, Domat-Montchrestien, 1938, 2 éd.

J. Schumpeter. Ten Great Economists. New York, Oxford University Press, 1965.

J. Schumpeter, History of Economie Analysis. Londres, Allen Unwin, 1963.

МАКС ВЕБЕР

Универсализация знания об условиях и связях общественно объединяющих действий не только не ведет к их рационализации но, скорее, наоборот. «Дикарь» знает неизмеримо больше об экономических и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова,

Макс Вебер

Творчество Макса Вебера значительно и разнообразно. По­этому мне не представляется возможным комментировать его по тому же методу, что Дюркгейма и Парето.

В целом труды Вебера можно разделить на четыре кате­гории:

1. Методологические исследования, критические и филосо'
ские разработки. Эти труды касаются в основном духа,
объекта и методологии истории и социологии. Они одно­
временно научно-исследовательские и философские и вы­
водят нас к философскому постижению человека в ходе,;
истории, к осмыслению концепции взаимоотношений науки
и практики. Главные из этих работ включены в сборник
«Очерки о теории науки» .

2. Работы сугубо исторического характера: исследование о
производственных отношениях в сельском хозяйстве ан­
тичной эпохи, общая история экономики (курс лекций, про­
читанный Вебером и опубликованный после его смерти),
работы, посвященные некоторым специфическим пробле­
мам Германии или современной Европы, например об эко­
номическом положении Восточной Пруссии или о взаимо­
отношениях польского крестьянина и правящих классов
Германии .

3. Социологические работы о религии, начиная со знаменитой
работы «Протестантская этика и дух капитализма», в про­
должение которой Вебер написал сравнительный анализ
наиболее значительных религий и проанализировал взаимо­
действие экономических условий, социальных факторов и

религиозных убеждений .

4. И наконец, главный труд Вебера — трактат по общей со­циологии,' который он назвал «Хозяйство и общество», — был опубликован уже после смерти автора. Вебер продол­жал работать над ним, даже заболев испанкой, вскоре по­сле окончания первой мировой войны .

Содержание исключительно богатого творчества Макса Ве­бера невозможно резюмировать на нескольких страницах. По­этому я начну с анализа его главных идей, отнесенных мною к первой категории, и постараюсь изложить основные концеп­ции Вебера, касающиеся науки, политики и взаимосвязи меж­ду ними. Интерпретация взаимосвязей между наукой и поли­тикой выводит нас на определенную философию, которую в то время еще не называли экзистенциалистской, но которая, по сути, относится именно к тому, что действительно сейчас так называют. Затем я кратко изложу главные темы чисто со­циологических исследований и уже в третьей части перейду к анализу той интерпретации, которую Вебер дал современной эпохе с тем, чтобы провести параллель между двумя предыду­щими и этим последним разделом.

1. Теория науки

Для рассмотрения веберовской теории науки можно при­держиваться того же метода, что и в предыдущей главе, и в ка­честве отправного пункта взять классификацию типов социаль­ного поведения. Парето исходит из антитезы: логическое — не­логическое. Что касается Вебера, то он исходит — хотя это и не классическая форма изложения — из подразделения понятия «поведение» на четыре типа: целерациональное (zweckrational), ценностно-рациональное (wertrational), аффективное, или эмо­циональное, и, наконец,традиционное.

Рациональный по отношению к цели, целерациональный по­ступок приблизительно соответствует «логическому» поступку Парето. Это действия инженера, который строит мост; спеку­лянта, который- стремится заработать деньги; генерала, кото­рый хочет одержать победу. Во всех этих случаях целерацио­нальное поведение определяется тем, что субъект ставит пе­ред собой ясную цель и применяет соответствующие средства для ее достижения.

Однако Вебер не утверждает, как Парето, что поступок, совершаемый с применением неадекватных способов из-за ошибочности в знаниях, нерационален. Целерациональность

поступка определяется опытом субъекта, а не наблюдателя. Но таким должно быть скорее определение Парето⁵.

Рациональный по. отношению к ценности, ценностно-рацио­нальный поступок совершил, например, немецкий социалист Лассаль, убитый на дуэли, или капитан, который утонул, отка­завшись покинуть свое судно. Поступок оказывается ценност­но-рациональным в таком случае не потому, что направлен на достижение определенной, внешне фиксируемой цели, а пото­му, что не принять вызова или покинуть тонущий корабль было бы бесчестием. Субъект поступает рационально, идя на риск не ради достижения внешне фиксируемого результата, а из верно­сти собственному представлению о чести.

Поступок, который Вебер называет аффективным, обус­ловлен исключительно душевным состоянием или настроением индивида. Мать может ударить своего ребенка, потому что его поведение невыносимо, футболист наносит удар в ходе матча другому игроку, потеряв контроль над собой. В этих случаях поступок определяется не целью или системой ценностей, а эмоциональной реакцией субъекта в определенных обстоя­тельствах.

И наконец, традиционное поведение диктуется привычка­ми, обычаями, верованиями, ставшими второй натурой. Субъ­ект поступает по традиции, ему нет нужды ни ставить перед собой цель, ни определять ценности, ни испытывать эмоцио-^v нальное возбуждение — он просто подчиняется укоренившим­ся в нем за долгую практику рефлексам.

Эта классификация типов социального поведения обсужда-' лась и уточнялась на протяжении полувека. Я ограничусь упо­минанием о ней и подчеркну, что она некоторым образом ос­вещает все умозаключения Вебера. Действительно, он не раз обращается к ней в своих трудах.

Социология — наука, восприимчивая к социальному пове­дению. Восприимчивость подразумевает осмысленность, кото­рую субъект придает сзоему поведению. В то время как Паре-то судит о логичности поступков, ссылаясь на знания другого лица (наблюдателя), Вебер задается целью понять смысл, при­даваемый каждым субъектом своему поведению. Осознание субъективных значений тех или иных поступков подразумева­ет необходимость классификации категорий или типов соци­ального поведения. Оно приводит нас к пониманию структуры их осмысления.

Классификация типов социального поведения оказывает в определенной степени воздействие на веберовское толкова­ние современной эпохи. Характерная черта мира, в котором

мы живем, — рациональность. При первой оценке она соот­ветствует расширению сферы целерациональных поступков. Хозяйственноепредприятие — рационально,управление госу­дарством при помощи бюрократического аппарата— тоже. Всесовременное общество также стремится кцелерациональ-ной организации, а философская проблема нашего времени, проблема в высшей степени экзистенциалистская, заключает­ся в том, чтобы определить границы той части общества, где продолжает существовать и должно существовать поведение другого типа.

Наконец, эта классификация видов поступков связана с тем, что составляет дух философских размышлений Вебера, а именно понимание путей взаимодействия и размежевания нау­ки и политики.

Макса Вебера страстно увлекало стремление получить от­вет на вопрос: каков идеальный тип политика, ученого? Как можно быть одновременно человеком действия и преподава­телем? Эта проблема была для него одновременно и личной, и философской. Хотя Вебер никогда не был политическим деятелем, он всегда мечтал об этом.· В жизни его чисто по­литическая активность оставалась связанной с преподава­тельской деятельностью, в редких случаях с журналистикой, иногда он привлекался в качестве советника государя, к чьим советам не прислушивались. Так, в момент, когда воен­ные и гражданские власти Германии готовились объявить то­тальную подводную войну, рискуя тем самым заставить всту­пить в войну американцев, он направил в Берлин секретный меморандум, где изложил причины, по которым это решение должно привести к катастрофе Германии. Вебер входил так­же в состав германской делегации, направленной во Фран­цию для принятия условий мира. Однако Вебер, который хо­тел бы стать руководителем партии, вести за собой людей, был прежде всего, преподавателем и ученым. Наделенный ясным мышлением,, „глубоким интеллектом и честностью, он не переставал задзвдть себе вопрос: при каких условиях ис­торическая и социологическая науки могут быть объективны­ми, какие условия позволили бы политической деятельности соответствовать своему предназначению?

Свои тезисы по этому вопросу Макс Вебер кратко изло­жил в двух лекциях: «Политика как призвание и профессия» и «Наука как призвание и профессия»⁶.

Поведение ученого — целерационально. Ученый ставит пе­ред собой цель найти подтверждение суждения фактами, оп-

' 491

ределить причинные связи и всеобъемлющие толкования, ко­торые были бы общезначимыми.

Научное исследование, таким образом, — прекрасный при­мер целерационального поведения, конечная цель которого — истина. Но сама эта цель определяется ценностным суждени­ем, т.е. суждением о ценности истины, доказанной фактами или аргументами общезначимого характера.

Наука как действие является, следовательно, целерацио-нальной и ценностно-рациональной по отношению к истине. Рациональность здесь — следствие соблюдения законов логи­ки и науки, необходимого для того, чтобы полученные резуль­таты имели значимость.

Наука, какой ее видит Вебер, — один из аспектов процес­са рационализации, характерного для современных западных обществ. Вебер замечал, а иногда даже категорично утверж­дал, что историческая и социологическая науки нашего време­ни представляют собой с исторической точки зрения нечто феноменальное, поскольку в других культурах не могло быть такого рационального осмысления жизни и такого развития общества, как на Западе⁷.

Позитивная и рациональная наука, с которой Вебер Teert связал себя, — составная часть всего исторического процес­са рационализации. Она имеет два характерных признака, которые определяют смысл и значение научной истины: не­завершенность в своей основе, а также объективность, ко­торая определяется обоснованностью науки для всех тех! кто стремится к такого рода истине, не прибегая к оценоч­ным суждениям⁸. Человек науки с одинаковой непредвзято­стью рассматривает шарлатана и врача, демагога и государ­ственного деятеля.

Незавершенность, по Веберу, — фундаментальная харак­терная черта современной науки. Он никогда бы не упомянул, как любил делать Дюркгейм, о том времени, когда создание социологии будет наконец завершено и будет существовать целостная система социальных законов. Нет ничего более чуждого образу мысли Вебера, чем дорогое Конту представле­ние о науке, которой удалось создать полную и завершенную картину фундаментальных законов. «Науку» прежних времен еще можно было в определенном смысле представить себе как завершенную, потому что она стремилась к понятию прин­ципов бытия. Современная же наука по своей сути находится в стадии становления; она не знает объяснений, касающихся смысла вещей, она стремится к цели, находящейся в беско-

нечном пространстве, и вновь и вновь беспрестанно задает вопросы природе.

Для всех направлений естественных наук, как и наук о культуре, познание — лишь одна из побед, которая никогда не может быть окончательной. Наука сегодня — это основа нау­ки завтра. Можно все время идти дальше в анализе, продол­жать исследования в направлении двух противоположных бес­конечностей.

Однако что касается наук о человеческой действительно­сти, об истории и культуре, то здесь добавляется и другое. Познание тут зависит и от вопросов, которые ученый ставит перед самой действительностью. По ходу истории, с обнов­лением системы ценностей и памятников человеческого ра­зума, у историка или социолога немедленно — в свете ак­туальных событий и фактов — возникают новые вопросы. Поскольку история как реальность неизменно вызывает ин­терес у историка или социолога, то завершенность историче­ской науки или социологии немыслима. История или социо­логия смогут стать окончательными только, если судьба че­ловечества достигнет своего конца. Человечеству нужно по­терять способность к творчеству, чтобы наука о человеческом творчестве оказалась завершенной⁹.

Может показаться, что такое обновление исторических на­ук, благодаря постоянно возникающим перед историками про­блемам, ставит под вопрос универсальную значимость науки. Однако, по мнению Вебера, дело обстоит совсем не так. Уни­версальная значимость науки требует, чтобы оценочные суж­дения ученого не вторгались в его исследования, т.е. чтобы он не выражал в них свои эстетические или политические вкусы. То, что его предпочтительное отношение влияет на ориента­цию его научного интереса, не исключает универсальной зна­чимости исторических наук и социологии. Мы даем универ­сально значимые ответы, по крайней мере теоретически, на вопросы, закономерно ориентированные нашим интересом или тем, что мы считаем нашими ценностями.

Мы обнаруживаем, что историческая и социальная науки, характерные черты которых рассматривает Вебер, глубоко отличаются от естественных наук, хотя и имеют общее ра­циональное начало. Назовем три характерные и отличитель­ные черты этих наук: понимание, историчность и связь с культурой.

Термин «понимание» представляет собой классический пе­ревод с немецкого verstehen. Идея Вебера заключается в сле­дующем: в области феноменов природы объяснить наблюдае-

мые закономерности мы можем только посредством математи­ческих по форме и характеру посылок. Другими словами, нам нужно объяснить явления суждениями, подтвержденными опытом, чтобы иметь ощущение, что мы их понимаем. Понима­ние, таким образом, носит опосредованный характер, оно до­стигается через понятия и связи. Что же касается человече­ского поведения, то понимание в некотором роде оказывается непосредственным: профессор понимает поведение студентов, которые слушают его лекции, пассажир понимает, почему шо­фер такси не едет на красный свет. У него нет необходимости фиксировать, сколько водителей останавливаются у светофо­ра, чтобы понять, почему они это делают. Человеческое пове­дение представляет собой внешне проявленную осмыслен­ность, связанную с тем фактом, что люди наделены разумом. Чаще всего определенные осмысленные связи между действи­ем и целями, между поступками одного и поступками другого индивида воспринимаются непосредственно. Социальное по­ведение содержит осмысленное построение, которое наука о человеческой действительности способна понять. Эта осмыс­ленность ни в коей мере не означает, что социолог или исто­рик постигли поведение интуитивно. Наоборот, они реконст-| руируют их постепенно, используют тексты и документы. Для^ социолога субъективно подразумеваемый смысл воспринима­ется одновременно и как непосредственно понятный, и как вызывающий сомнение.

Понимание, по представлению Вебера, ни в коей мере не" связано с какими-либо загадочными, заумными или сверхра­зумными способностями, сверхъестественными свойствами, не поддающимися логике естественных наук. Осмысленность поступка не является непосредственно, т.е. мы не можем по­нять сразу, без предварительного исследования, значение по­ведения других. Даже когда речь идет о наших современни­ках, мы почти всегда можем немедленно дать какую-то интер­претацию их поступков или их деятельности, но мы не можем знать без исследования и без доказательств, какая интерпре­тация правильна. Короче говоря, лучше сказать «внешне обна­руживается осмысленность», чем «непосредственная осмыс­ленность», и вспомнить о том, что эта самая «осмысленность» по своей сути двусмысленна. Субъект не всегда знает мотивы своего поступка, исследователь еще меньше способен интуи­тивно постигнугь его: он должен искать, чтобы отличить ис­тинные мотивы от правдоподобных.

Веберовская идея понимания в большой мере заимствова­на К. Ясперсом и отражена в работах, посвященных им в

молодости психопатологии, а также в его «Трактате», кото­рый частично перевел Ж. П. Сартр¹⁰. В центре внимания психопатологической концепции Ясперса — различение между объяснением и пониманием. Психоаналитик проникает в суть сна, улавливая связь между событием, имевшим место в детстве, и рожденным на этой почве комплексом, видит ход развития невроза. Таким образом, говорил Ясперс, осоз­наются внешние проявления смысловых значений, опыт пе­режитых событий. Но такому осознанию есть предел. Мы все еще очень далеки от понимания связи между тем или иным душевным состоянием и патологическим симптомом. Мы понимаем суть невроза, но не понимаем сути психоза. В какой-то момент осознание патологических явлений исче­зает. Кроме того, мы не понимаем рефлекторных действий. В общих чертах скажем, что поведение людей понятно в каких-то пределах; за этими пределами связи между душев­ным состоянием и физическим или психологическим пере­стают быть ясными, даже если они поддаются объяснению.

Это различие, по моему мнению, — отправная точка для мысли Вебера о том, что социальное поведение представляет собой для социолога обширную область деятельности в плане его понимания, сравнимого с тем, какого достигает психолог. Само собой разумеется, что социологическое понимание ни в коем случае не следует смешивать с пониманием психологиче­ским. Автономная сфера социального понимания не покрывает сферы психологического понимания.

Основываясь на нашей способности понимать, мы прихо­дим к выводу, что можем также объяснить единичные явле­ния без посредства обобщающих посылок. Между понимани­ем внешне фиксируемого момента человеческих феноменов и исторической ориентацией наук имеется связь. Не в том, что науки, изучающие человеческую действительность, всег­да выбирают объектом однократное или проявляют интерес исключительно к особым сторонам явлений. А в том, что мы понимаем единичное постольку, поскольку в науках о чело­веческой действительности истинно исторические масштабы приобретает то, "что в естественных науках не может иметь такого значения.

В науках о человеческой реальности следует различать две ориентации: историческую, изучающую факты, свидетелями которых мы не можем быть дважды; и социологическую, ко­торая концептуально реконструирует социальные институты и изучает их функционирование. Обе ориентации дополняют друг друга. Никогда Вебер, в отличие от Дюркгейма, не сказал

бы, что исторический интерес должен быть подчинен исследо­ваниям признаков общего характера. Когда человечество ста­новится объектом познания, совершенно закономерно прояв­лять интерес к особым чертам индивида, индивидуальным ха­рактеристикам какой-либо эпохи, той или иной общности лю­дей, так же, как к законам, по которым живут и развиваются те или иные человеческие общества.

Науки о человеческой реальности — это, наконец, науки о человеческой культуре. Они стремятся понять и объяснить творения человека за время его жизни, и не только произве­дения искусства, но также законы, социальные институты, формы политического устройства, религиозные верования, на­учные теории. Веберовскую науку можно определить, таким образом, как усилие, направленное на то, чтобы понять и ис­толковать те ценности, которые люди считали своими, и творе­ния, ими созданные.

Человеческие деяния, создающие ценности, носят творче­
ский характер или определяются таковыми через соотнесение
с ценностями. Каким образом в таком случае можно сделать
науку объективной, т.е. не искаженной нашими оценочными
суждениями и нашими деяниями, имеющими собственные цей-
ности? Специфическая цель науки — общепринятая значи­
мость. Наука, по Веберу, — это целерациональное действие,
цель которого — суждения, основанные на фактах, имеющих⁴
общезначимый, универсальный характер. Каким образом мож­
но сформулировать такого рода суждения о творениях, опре-*
деляемых как ценности? , * '

На этот вопрос, который находится в центре философских и исследовательских размышлений Вебера, он отвечал разгра­ничением двух фактов — ценностное суждение, или оценка (Werturteil), и отнесение к ценности (Wertbeziehung).

Смысловое значение понятия «ценностное суждение»
представить легко. Гражданин, считающий, что свобода суть
й нечто важное, и утверждающий, что свобода слова или свобо-

да мысли — это фундаментальные ценности, высказывает
суждение, в котором выражается его личность. Другой чело-
век может не согласиться с этим суждением и придерживать-

ся мнения, что свобода слова особого значения не имеет. Оце ночные суждения — личны и субъективны, каждый имеет

право признать свободу в качестве позитивной или негативной

ценности, первостепенной или второстепенной важности, в

качестве ценности, которую следует защитить прежде всего

или же пожертвовать ею ради какой-либо другой. Напротив,
, формулировка «отнесение к ценностям», если использовать

уже приведенный пример, означает, что социолог политики будет рассматривать свободу как объект, как причину споров и конфликтов между людьми и между партиями и будет изу­чать политическую реальность прошлого, соотнося ее с ценно­стью свободы. Она окажется в центре исследования социоло­га, который может быть не очень-то привязан к ней. Но ему достаточно того, что свобода станет одним из понятий, с по­мощью которых он выделит ту историческую часть действи­тельности, изучение которой он намерен провести. Эта работа требует, чтобы политическая свобода была ценностью для лю- дей, которые с ней жили. Короче, мы не формулируем оце­ночного суждения, мы относим исследуемый материал к цен- ности, каковой служит политическая свобода.

Оценочное суждение — это утверждение морального или жизненного порядка, тогда как отнесение к ценностям — это процесс отбора и организации, имеющий отношение к объективной науке. Макс Вебер, преподавая, хотел быть ученым, а не политическим деятелем. Разграничение между ценностным суждением и отнесением к ценностям позволяло ему обозначить разницу между научной работой и политиче­ской деятельностью и одновременно — общность интересов ученого и политика.

Такое разделение, впрочем, не очевидно и ставит ряд проблем.

В чем необходимость использования такой методологии — «отнесения исторического или социологического материала к ценностям»? В самой элементарной форме ответ на этот воп­рос заключается в том, что ученый для разработки объекта своего исследования вынужден сделать реальный выбор, по­скольку отбор фактов и формирование понятий требуют тако­го рода процедуры, как отнесение к ценностям.

В чем необходимость отбора? Ответ Вебера носит двойст­венный, характер. Он может быть или в духе Кантовой транс­цендентальной критики, или на уровне научно-методологиче­ского исследования без каких-либо философских или крити­ческих выкладок.!}

Что касается трансцендентальной критики, то Вебер заим­ствовал ее у неокантианского философа Риккерта* *, для кото­рого то, что первоначально дано человеческому сознанию, представляет собой бесформенный материал, а наука — это завершенная разработка или конструкция из него. Риккерт, кроме того, развивал мысль о существовании двух видов нау­ки, наличие которых зависит от формы лепки этого первород­ного материала. Разработка, характерная для естественных на-

ук, заключается в рассмотрении общих признаков явлений и установлении систематических и неизбежных связей между ними. Ее цель — создание системы всеобъемлющих понятий, законов и взаимосвязей наиболее общего, по возможности математического, характера. Идеал естественной науки — фи­зика Ньютона и Эйнштейна, в которой понятия используются для названия объектов, построенных человеческим сознанием. Это — дедуктивная система, самоорганизующаяся на базе простых фундаментальных законов и принципов.

Но существует и второй тип научной разработки, характер­ный для исторической науки и науки о культуре. В этом слу­чае сознание не стремится данную ему первородную бесфор­менную материю ввести в систему математических взаимосвя­зей, а проводит в этом материале отбор, относя его результа­ты к ценностям. Если бы историк захотел описать во всех деталях, со всеми качественными характеристиками каждую возникшую мысль и каждый совершенный акт в течение толь­ко одного дня лишь одним человеком, то он не смог бы этого сделать. Современные писатели пытались поминутно распи­сать ход мыслей, способных родиться в сознании в течение какого-то времени. Так, Мишель Бютор в своем романе «Видо| изменение» описывает все, что происходит за время пути из? Парижа в Рим. На эту картину однодневных мысленных при­ключений единственного человека ушло несколько сот стра­ниц. Достаточно представить себе историка, пытающегося описать таким же образом то, что происходило в сознании" всех солдат, участвовавших в битве при Аустерлице, чтобы по­нять, что все книги, написанные во все эпохи истории челове­чества, насчитывают, видимо, меньше страниц, чем потребовал бы такой невообразимый рассказ.

Этот пример, в котором использован метод мыслительного опыта, ясно показывает, что историческое описание суть, вос­становление эпизодов прошлого путем отбора, отчасти пред­определенного выбором документов. Мы не в состоянии восп­роизвести значительную часть событий, охватывающих целые века, по той простой причине, что у нас нет материалов. Но даже если есть бесчисленные документы, историк проводит их отбор по принципу, который Риккерт и Вебер называют от­несением к эстетическим, моральным или политическим цен­ностям. Мы не стараемся оживить все, что пережили люди прошлого, мы пытаемся на документальной основе выстроить существование людей, которых больше нет, исходя из того, что служило ценностями для людей, являющихся объектом ис-

торических исследовании, или для историков прошлого, инте­ресующих нашу историческую науку.

Предположив, что естественные науки носят законченный, завершенный характер, мы выходим на гипотетико-дедуктив-ный метод, который мог бы дать объяснение всем явлениям, основываясь на принципах, аксиомах и законах. Эта гипотети-ко-дедуктивная система не позволяет, однако, определить во всех деталях, как и почему в определенный момент в опреде­ленном месте вселенной произошел взрыв. То есть между объяснением на основе закономерностей и конкретным исто­рическим событием всегда имеется разрыв.

Что касается наук о культуре и истории, то речь идет не о гипотетико-дедуктивной системе, а о совокупности толкова­ний, каждое из которых основывается на отборе фактов и не­разрывно связано с системой ценностей. Но если каждое ис­торическое построение произведено на основе отбора и обус­ловлено системой ценностей, то мы будем иметь столько исто­рических или социологических интерпретаций, сколько систем ценностей нами получено при отборе. Итак, при отбо­ре мы переходим с надэмпирической позиции на методологи­ческую, на которой стоит историк или социолог.