От экспрессивности к ее истокам 5 страница

Парето приберегает иронию и инвективы для некоторых людей и некоторых идей. Прежде всего он испытывает отвра-

щение к ассоциациям и пропагандистам — доброхотам, пыта­ющимся улучшить нравы своих сограждан. Он также строг и к некоторым версиям современного гуманизма. Беспощаден к тем, кто от имени науки стремится предписывать мораль или социальную программу и осуждает сциентистов как таковых. Наконец, он не терпит «декадентскую» буржуазию, которая перестала осознавать свои интересы, из-за безрассудства или лицемерия не признает железного закона олигархии, вообра­жает, будто нынешнее общество — окончательный результат хода истории, и обнаруживает свою неспособность защищать­ся. Декадентская буржуазия терпит применение насилия бас­тующими и возмущается насилием, к которому прибегает пол­иция. В надежде на удовлетворение требований масс она гото­ва провести в любой форме национализацию предприятий, ри­скуя бюрократизировать экономическую жизнь. Она не представляет себе иного способа удержать свое господство, кроме как подкупать шефов синдикатов, которые, возможно, и есть вожди новой элиты.

«В наше время, когда конфликты носят в основном эко­номический характер, правительство обвиняют во «вмеша­тельстве» в экономические споры, если оно стремится защи­тить хозяев или штрейкбрехеров от жестокостей бастующих. Если представители власти, защищая себя, применяют ору­жие, говорят, что им не хватает хладнокровия, что они «им­пульсивны, неврастеничны»... Судебные приговоры клеймятся как «классовые», во всяком случае, они всегда представля­ются суровыми. Словом, желательно, чтобы амнистии стира­ли всякие воспоминания об этих конфликтах. Можно поду­мать, что патронат находится во власти прямо противополож­ных остатков, поскольку противоположны интересы, но это не так или такое наблюдается в очень ослабленной форме... Многие хозяева — спекулянты, которые надеются возме­стить убытки от забастовки с помощью правительства и за счет потребителей или налогоплательщиков. Их конфликты с забастовщиками суть споры сообщников, делящих добычу. Забастовщики — это часть народа, у которого в избытке ос­татки второго класса. У них есть не только интересы, но и идеал. Хозяева-спекулянты составляют часть класса, разбога­тевшего путем комбинаций: у них, наоборот, в изобилии ос­татки первого класса. Следовательно, у них есть главным об­разом интересы, идеалов же нет совсем или очень мало. Свое время они посвящают прибыльным операциям, а не со­зданиям теорий. Среди них бывает несколько демагогов-плу­тократов, умеющих ловко использовать в своих целях за­бастовку, направленную, казалось бы, против них» (ibid., § 2187)¹⁴.

Проповедникам добродетели, врагам жизни и ее радостей Парето противопоставляет систему аристократических ценно­стей. Дворянин, потомок патрициев из Генуи, он благосклонно поддерживал умеренный и изящный вариант эпикурейства, враждебно относился к крайним формам пуританского мора­лизирования и аскетизма. Нет оснований, думал он, отвергать то, что предлагает нам жизнь, а те, кто становятся глашатаями добродетели, часто руководствуются менее чистыми чувства­ми, чем те, которые они выставляют напоказ. Но сей очевид­ный противник Парето представляет для нас лишь заурядный политический интерес, ибо скорее раскрывает частные осо­бенности его личности, чем политические и общественные убеждения.

Другие мишени Парето выявляют, наоборот, систему ин­теллектуальных, моральных и политических ценностей автора «Трактата по общей социологии».

Изобличение сциентизма вытекает из почтения и любви к науке. Нет ничего более противного духу науки, полагает Парето, чем ее переоценка, чем стремление считать, что она способна снабдить нас, как думал Дюркгейм, политической и даже религиозной доктриной. Критика сциентизма есть од­новременно критика той формы рационализма, которая была в ходу в конце XIX — начале XX в. Научный разум — единственный подлинный разум в учении Парето. Однако он таков, только если осознает свои пределы. Он формулирует просто апробированную одинаковость путем согласования наших идей с опытом, он не исчерпывает реальности, не раскрывает конечных причин, не преподносит мораль или метафизику от имени экспериментального и прагматичного рационализма. Рационализм Парето предстает к тому же критикой рационалистических заблуждений в психологии, т.е. иллюзий относительно того, что люди в конце концов руководствуются рациональными аргументами. Своим учени­ем Парето выступил против упований рационалистов на «ту­пой XIX век», как сказал бы Леон Доде. Сам Парето охотно использовал бы это выражение, дав ему точный и ограничен­ный смыл. По /€|го мнению, абсурдна мысль о том, будто прогресс науки приведет к рационализации самих обществ, будто преображенные знаниями люди приобретут способ­ность к организации общества на разумных началах. Парето безжалостно разоблачает эту иллюзию. Он признает, что ло­гически-экспериментальное мышление распространяется очень медленно, и не отрицает, что с течением времени часть логического поведения, определяемая разумом, станет большей, но это расширение не сможет привести к обще­ству, где связующим началом будет научный разум. По

своей природе логически-экспериментальное мышление не может определять индивидуальные или коллективные цели, и общество поддерживает свое единство в той мере, в ка­кой индивиды соглашаются жертвовать собственным интере­сом во имя общего. Парето посвящает немало страниц про­блеме согласия интересов или противоречия между эгоисти­ческим интересом индивида и коллективным интересом, он не устает выявлять софизмы, с помощью которых философы и моралисты поучают о конечном согласовании их.

Те, кто претендует на доказательство существенного со­гласования индивидуального и коллективного интересов, обычно подчеркивают, что индивид нуждается в обществе и что члены общества верят друг другу. Таким образом, если индивид ворует или лжет, он способствует разрушению вза­имной веры в общий порядок и поэтому поступает вопреки своему интересу. На это Парето без труда отвечает, что сле­дует различать непосредственный и опосредованный инте­рес. Непосредственным интересом определенного индивида может стать ложь или воровство; результатом будет, разуме­ется, косвенный ущерб для него самого, поскольку нанесен­ный общественному порядку вред снижает выгоду, извлека­емую индивидом из аморального поступка, но этот косвен!· ный ущерб в подавляющем большинстве случаев в количеств венном плане уступает непосредственной выгоде, извлекаемой индивидом из своего преступного акта. Если индивид ограничивается подсчитыванием собственного инте­реса, он будет логично судить о нарушениях коллективных. > правил. Другими словами, нельзя логически-эксперименталь* й ными умозаключениями убедить индивидов жертвовать со­бой ради коллектива или даже подчиняться коллективным нормам. Если они чаще всего им подчиняются, значит, к сча­стью, они руководствуются не логически-экспериментальны­ми правилами, не рационализмом, а эгоизмом, т.е. действуют в собственных интересах и согласно строгому расчету. Людьми движут страсти или чувства, и движут так, что за­ставляют их создать общества. Общества существуют пото­му, что поведение людей нелогично. Как таковое, выраже­ние «нелогическое поведение» нисколько не пренебрежи­тельное. Некоторые формы логического поведения в мораль­ном плане предосудительны, например поведение спекулянта или вора.

Аргументация Парето отвратительна для традиционного ра­ционалиста. Утверждая, будто сплоченность коллективов обес­печивается чувствами, а не разумом, она в самом деле подво­дит к выводу о том, что прогресс науки может сопровождать­ся развитием эгоизма, который будет разрушать социальную

общность. Последняя поддерживается остатками второго, а затем четвертого и пятого классов, однако эти остатки ослаб­лены или израсходованы в процессе развития интеллекта, ле­жащего в основе как высших цивилизаций, так и обществен­ных катаклизмов. Мысль Парето выходит, таким образом, на систему исторических ценностей, глубоко антиномичных по своей природе. В то время как мы охотно верим, будто мо­раль, разум и цивилизация развиваются одновременно, Паре-то, исполненный глубокого пессимизма, заявляет, что разум не в состоянии распространять свое влияние без того, чтобы не торжествовал эгоизм, что наиболее блестящие общества так же близки к упадку, как и города, где расцветает гумани-таризм, и недалеки от того большого кровопролития, которое наиболее сносные, наименее жестокие элиты называют рево­люциями и которое их истребляет.

Паретова интерпретация истории коренным образом отли­чается от интерпретации профессора философии, оптимиста и рационалиста, которым был Эмиль Дюркгейм. Последний где-то писал, что если государства еще и сохраняют некоторые военные функции, связанные с соперничеством суверените­тов, то эти пережитки прошлых эпох стоят на грани исчезно­вения. Парето строго осудил бы такой оптимизм, считая его типичным проявлением псевдонаучного учения, детерминиро­ванного остатками. Дюркгейм и Парето сходятся тем не менее-¹ ' в важном вопросе. Оба полагали, что религиозные верования порождаются самим обществом, чувствами, возбуждающими толпу. Но Дюркгейм стремился сохранить рациональный ха­рактер коллективных верований, видя в них объект поклоне­ния, достойный испытываемых чувств. Парето с его несколько озадачивающим цинизмом отвечал, что эти чувства нисколько не нуждаются в достсгйном их объекте; не объекты вызывают чувства, а ранее существовавшие чувства выбирают себе объ­екты, каковы бы они ни были.

Это перечисление противников Парето — политических (гуманитаристы,, декадентская буржуазия) и научных (фило­софы, рационалистически интерпретирующие поведение лю­дей; моралист^!^ желающие доказать предустановленную гар­монию частных и коллективных интересов) — дает возмож­ность, как мне представляется, понять те неодинаковые зна­чения, которые можно придать мысли автора «Трактата по общей социологии».

На что намекал Парето? Какую политическую или интел­лектуальную партию снабжал он аргументами?

Между двумя мировыми войнами учение Парето обычно интерпретировали применительно к фашизму. В статье, напи­санной почти 30 лет тому назад, я сам обвинял его в том, что

он идеологически обосновывал или оправдывал фашизм. Но то было в 1937 г., когда нас обуревали страсти, совершенно от­личные от сегодняшних, даже если наши слова не изменились вследствие скудости нашего словаря¹5.

Интерпретировать отношение Парето к фашизму нетрудно. Фашисты (я имею в виду итальянцев, а не немецких национал-социалистов) защищали и иллюстрировали теорию олигархиче­ского правления в точности так, как Парето. Они утверждали, что люди всегда управляются меньшинством и что это мень­шинство в состоянии удержать свое господство, только если оно достойно взятых на себя функций. Они напоминали, что функции руководителей не всегда приятны и, значит, те, у ко­го чувствительное сердце, должны будут раз и навсегда отка­заться от них или быть отстранены. Парето совсем не был же­стоким. Он охотно допускал, что цель политики — возможно большее сокращение объема насилия в истории, но добавлял, что иллюзорное требование устранения всякого насилия чаще всего заканчивалось чрезмерным ростом последнего. Пацифи­сты содействовали провоцированию войн, гуманисты — уско­рению революций. Фашисты использовали аргументацию Па­рето, искажая ее. Упрощая теорию, они утверждали, будто » правящие элиты ради действенности должны быть жестокими.>|

Многие интеллектуалы от итальянского фашизма действи­
тельно ссылались на Парето. Они рассматривали себя как бур­
жуазию не декадентскую, принимающую эстафету от буржуа­
зии декадентской. Они оправдывали свое насилие, утверждая,
что оно есть необходимая ответная реакция на насилие рабо- '
чих. Если не публично, то приватно они утверждали, что вы­
сшим оправданием для них служит их способность восстано­
вить порядок, хотя бы силой. А поскольку отвлеченного мо­
рального или философского оправдания власти правящего
меньшинства нет, элита, которая одерживает верх, оказывает­
ся в огромной мере оправданной самим своим успехом. ,.

Равным образом можно было связывать фашистскую идео­логию с учением Парето, истолковывая различие между мак­симумом пользы для коллектива и максимумом пользы коллек­тива. Максимум пользы для коллектива, или наибольшее удовлетворение как можно большего числа индивидов, есть, по сути, идеал гуманистов или социал-демократов. Дать по возможности каждому то, чего он желает, поднять уровень жизни всех и каждого — это буржуазный идеал плутодемок-ратических элит. Парето не говорит определенно, что напрас­но задаваться такой целью, но он намекает, что есть другая цель: максимум пользы коллектива, или максимум силы или славы коллектива, рассматриваемого как отдельное лицо. Ут­верждение о невозможности научного выбора между этими

двумя выражениями умаляет максимум пользы для коллектива и может рассматриваться как неявное предпочтение максиму­ма пользы коллектива. Можно даже сказать, что тот, кто, по­добно Парето, отрицает возможность рационального выбора между тем или другим политическим строем, оказывает услугу жестоким элитам, которые стремятся доказать свое право уп­равлять путем применения насильственных методов.

Связи самого Парето с фашистским режимом были огра­ниченными. Парето умер в 1923 г., вскоре после прихода Муссолини к власти. В глубине души он не был враждебен движению дуче'6, поскольку был социологом, а не полити­ком и его социология представляла возможность объяснения подобной реакции истории. Фашизм, несомненно, был для него реакцией общественного организма на беспорядки, вы­званные избытком остатков первого класса, раздутым гумани-таризмом, ослаблением воли буржуазии. Такого рода беспо­рядки в нормальном обществе вызывают обратные реакции. Фашистская революция стала фазой цикла взаимозависимо­сти, насильственной реакцией на беспорядок, спровоциро­ванный упадком хитрой элиты¹⁷.

Какой политико-экономический строй теоретически пред­почитал Парето? Он считал, что индивидуальная инициатива — лучший механизм роста богатства. Следовательно, в экономиче­ской теории он был либералом, допускавшим, впрочем, опреде­ленное вмешательство государства, поскольку оно содействует функционированию рынка или же позволяет спекулянту делать одновременно свои дела и дела всех. В политическом плане его симпатии на стороне режима одновременно авторитарного и умеренного. Возможно, Парето согласился бы с двумя опреде­лениями, которым отдавал, предпочтение Морра, — «абсолют­ный» и «ограниченный». Подобная лексика ему не свойственна, но режимом, наиболее желательным для всех, по крайней мере в соответствии с идеей общего блага, он считал режим, при ко­тором управляющие обладают способностью принимать реше­ния, но не стремятся все регламентировать, в особенности не стремятся навязать^гражданам, в частности интеллектуалам и преподавателям, чт.6 они должны думать и во что верить. Паре-то стал бы на стороне правительства сильного и либерального, исходя из экономической и научной точек зрения. Он рекомен­довал интеллектуальный либерализм управляющим не только потому, что лично был ему привержен, но потому, что в его гла­зах свобода поиска и мысли необходима для прогресса науки, а в конце концов все общество извлекает пользу из прогресса логически-экспериментального мышления.

Поэтому если нельзя не интерпретировать Парето как иде­олога фашизма, что делали часто, то нельзя интерпретировать

его и как либерала и использовать Паретову аргументацию для оправдания демократических или плутодемократических институтов.

Г. Моска посвятил первую часть жизни демонстрации мер­зостей репрезентативных демократических режимов, которые он также называл плутодемократическими. Вторую часть жиз­ни он доказывал, что эти режимы, несмотря на свои изъяны, были все же лучшими, какие знала история, по крайней мере для индивидов. Таким образом, можно, во многом соглашаясь с Паретовой критикой демократических режимов, видеть в последних наименее скверные режимы для индивидов, по­скольку любой режим олигархичен, а плутодемократическая олигархия меньше всего заслуживала раскола и ограничения своих возможностей действовать. Демократические элиты на­именее опасны для индивидуальной свободы.

Морис Алле, страстный поклонник Парето, видит в послед­нем теоретика не только экономического, но и политического либерализма. По его мнению, учение Парето содержит ответ на вопрос: как свести к минимуму неизбежное господство коллектива над индивидом? Чтобы ограничить господство че­ловека над человеком, нужно освободить рыночные механиз­мы и в достаточной мере опираться на государство с целью За­ставить уважать интеллектуальные свободы некоторых и эко­номические свободы всех.

Следовательно, Парето не есть обязательно, как иногда à нем говорят, доктринер авторитарных режимов. Конечно, у него черпают аргументы многие, если не все, его учение может быть использовано по-разному. Находящаяся у власти элита может ссылаться на Парето для создания своей леги­тимности, т.к.^всякая легитимность произвольна, а высшей легитимностью становится успех. Пока остаются у власти, подобная аргументация имеет решающее значение. При по­тере власти или неудачных попытках ее захватить можно открыть «Трактат по общей социологии» и найти в нем если не оправдание проигранного дела, то по крайней мере уте­шение в несчастье. Можно доказывать, что кончаешь жизнь в тюрьмах, а не в правительственных дворцах именно пото­му, что ты порядочнее тех, кто у власти, потому что отка­зался от необходимого насилия.

В таких защитительных речах есть доля истины. В 1917 г. в России между разными марксистскими школами развернулись большие дискуссии о возможности социалистической револю­ции в стране, не ставшей еще индустриальной. Меньшевики утверждали, что за недостаточностью уровня индустриализа­ции и капитализации Россия не созрела для социалистической революции; они добавляли, что если бы, к несчастью, рабочие

партии захотели совершить социалистическую революцию в стране, не готовой к ней, неизбежным следствием ее стала бы тирания по крайней мере в течение полувека. Социалисты-ре­волюционеры со своей стороны стремились к революции ско­рее популистского, чем марксистского типа и не соглашались жертвовать всеми свободами. Что касается большевиков, то после длительной дискуссии, состоявшейся до войны 1914 г., о возможности или невозможности социалистической рево­люции в неиндустриальной стране они забыли о теоретиче­ских разногласиях и решили, что прежде всего нужно взять власть. В- итоге большевики сохранили за собой последнее слово, но и меньшевики — тоже. Большевики оказались у вла­сти, меньшевики в тюрьме, но меньшевики судили верно, по­скольку революция, совершившаяся в стране зарождающего­ся капитализма, на деле привела к авторитарному режиму, со­хранявшемуся в течение полувека.

Парето не говорил от имени какой-либо группы. У него бы­ли собственные пристрастия, но пристрастия эти таковы, что позволяли многим школам узнавать в них свое направление. Многие итальянские фашисты ссылались на него, как ссыла­лись и на Сореля, а сам он, вероятно, видел в фашизме с само­го начала разумную реакцию на некоторые эксцессы. Но как истинный либерал, он не долго был бы близок к власти. Либе­ральный социолог ясно предвещает грядущие насилия, кото­рым он не покорится безропотно. Парето любят или же его ненавидят, однако в нем следует видеть не представителя ка­кой-то партии, а интерпретатора, склонного к пессимистиче­скому и циничному образу мыслей, который никто полностью не разделяет, даже, к счастью, и он сам.

Парето — из тех мыслителей, значение которых большей частью определяют их враги и которые всегда одержимы духом критики. Он выступает одновременно против варваров и циви­лизованных людей, против деспотов и простодушных демокра­тов, против философов, стремящихся найти окончательную ис­тину, и против ученых, полагающих, что лишь наука чего-то сто­ит. Следовательно,- действительное значение его творчества не может не оставаться неопределенным. Парето недвусмысленно отказывается о.пределять цель, которую должны ставить перед собой индивид или общество. Спрашивая себя о том, полезно ли предоставлять коллективу несколько десятилетий или веков, если этот яркий период закончится потерей национальной неза­висимости, он заявляет, что на подобный вопрос нет ответа. По­этому некоторые читатели могут подумать, что лучше сберечь блеск цивилизации, хотя бы ценой последующего политическо­го унижения, а другие, что следует прежде всего поддержать единство и силу нации, хотя бы в ущерб культуре.

Парето намекает на какое-то внутреннее противоречие между научной истиной и общественной выгодой. Примени­тельно к обществу истина — это скорее фактор его дезинтег­рации. Истинное не есть обязательно полезное; полезное со­ткано из йымыслов и иллюзий, каждый волен выбирать исти­ну, исходя из личных предпочтений, или выгоду, чтобы слу­жить обществу, к которому он принадлежит. Политические уроки Парето, по существу, двусмысленны.

6. Спорное сочинение

«Трактат по общей социологии» занимает особое место в социологической литературе. Это огромная книга, огромная в буквальном смысле слова, не вписывающаяся в основные потоки социологии, вызывающая самые противоречивые оценки. Одни рассматривают это сочинение как шедевр че­ловеческого духа, другие, не менее пристрастные, видят в нем монумент глупости¹⁸. Эти крайние суждения можно считать одинаково квалифицированными. Редкий случай. Ча­ще всего по прошествии полувека страсти утихают, и про­изведение получает оценку, не всегда точно соответствую,-щую достоинствам автора, но все же в определенной степс! ни им адекватную. В случае с «Трактатом по общей социоло­гии» ссылка на общественное мнение исключается, потому что его просто нет. Сам этот факт указывает на сомнитель­ные свойства «Трактата», и прежде всего на то, что страсти,, вызванные его появлением, еще не улеглись. Дело в том, чтр книга порождает у читателя чувство беспокойства, а некото­рые, как, например, один из моих итальянских друзей, охот­но говорят, что мысль Парето больше всего подходит людям определенного возраста, начинающим испытывать отвраще­ние к миру. Но следует избегать таких страстей и крайних суждений. Мое собственное суждение, которое я хотел бы теперь четко изложить, оказывается где-то между двумя крайностями.

Психологические особенности Парето, сказавшиеся при написании «Трактата», следующие: социолог начинал свой путь инженером и в своей области он опытным путем по­знал, что такое логический поступок: поступок, определяе­мый научным знанием, эффективность которого свидетельст­вует о согласии между актами сознания и развитием собы­тий объективного мира. Затем он стал экономистом и в дру­гой форме опять встретился с теми же самыми особенностями логического поведения, определяемого на сей раз подсчетом прибыли, издержек или продуктивности. Эко-

номическии, расчет позволяет определить логический посту­пок, который при наличии определенных целей и необходи­мых средств стремится соответствовать иерархии предпочте­ний с учетом (в соответствии с научными знаниями) внешних обстоятельств. Но Парето не оставался экономистом. Он на­блюдал мир политики, режимы во Франции и Италии конца XIX — начала XX в. Он был поражен фундаментальными различиями между логическими поступками инженера или экономического субъекта и поведением политиков. Политики взывают к разуму, бесконечно рассуждают, но они ирраци­ональны. Одни полагают, будто религия человечества имеет ту же первопричину, что и поведение инженера или эконо­мического субъекта, другие считают возможным изменить с помощью науки общественный строй и предвещают царство справедливости на следующий день после социалистической или либеральной революции.

Другими словами, сличая свой опыт инженера и экономи­ста с данными политической науки, Парето начинает постигать то, что составляет основной мотив его сочинения, а именно ан­тиномию логических и нелогических поступков, и одновремен­но он обнаруживает, что худшая иллюзия — иллюзия либера­лов и демократов предшествующего поколения, которые пола­гали, что человечество благодаря прогрессу разума вступит в беспримерную эпоху. Парето противник ошибочных убежде­ний поколения 1848 г. Констатируя, чем стала реальная де­мократия, как функционируют представительные институты, он с горечью заключает, что ничего не изменилось и что по-прежнему ведут игру привилегированные меньшинства. Мень­шинства могут бесконечно менять производную, или оправды­вающую теорию, но реальность остается прежней. Любой политический режим олигархичен, любой политик — коры­стен или бесхитростен, очень часто менее наивный, т.е. менее порядочный, бодее полезен обществу. А впрочем, почему ин­дивидуальная порядочность должна быть условием обществен­ной полезности? Цр^чемУ научная истина должна служить свя­зующим началом общества?

Таков, по-видимому, узловой пункт учения Парето, и отсю­да понятно, почему он всегда будет оставаться в одиночестве среди профессоров и социологов. Он почти несносен со своим утверждением вредности истины как таковой. Я не уверен, что Парето был убежден в этом, но он кокетничал таким ут­верждением.

Чтобы определить научную ценность «Трактата по общей социологии», нужно рассмотреть последовательно две его ос­новные части: теорию остатков и производных, с одной сторо-

ны, и теорию циркуляции элит и циклов взаимозависимости — с другой.

Паретова теория остатков и производных принадлежит той цепи идей, звеньями которой являются также сочинения Маркса, Ницше и Фрейда. Предмет анализа — несовпадение побудительных причин и значений поступков и мыслей лю­дей с теми, которые признаются самими субъектами. Теория Парето напоминает то, что — начиная с Ницше и Фрейда — именуют психологией глубин сознания, а начиная с Марк­са — социологией идеологий. Но Паретова критика расхо­дится с методом психоанализа и с социологическим методом интерпретации. В противоположность методу психоанализа метод Парето не психологический, т.к. в нем умышленно иг­норируются чувства или состояния духа, проявлением кото­рых служат остатки. Парето отказывается от исследования подсознательного и бессознательного, чтобы сосредоточиться на промежуточном уровне между глубинами внутреннего ми­ра и поступками или словами, непосредственно постигаемы­ми извне. Сравнительно с марксистской критикой идеологий метод Парето вдвойне своеобразен: выявлению соотношения производных, или идеологий, с общественными классами |ре отдается приоритета; у Парето нет даже намека на то, что общественные классы — субъекты идеологий. И вместе с тем его мало интересуют исторические и оригинальные ocov бенности производных и теорий. Его поиск, нацеленный на полную инвентаризацию классов остатков производных, по­степенно ведет к снижению интереса к истории, к представ­лению человека существом вечным, а общественной струк­туры — постоянной.

Таким образом, метод Парето, в сущности, ни психологи-
ческий, ни специфически исторический, а генерализирую-

щий. Разумеется, в поисках универсальной типологии остат­
ков Парето так или иначе прибегает к анализу психологиче­
ских механизмов. В частности, изучая методы убеждения и
обучения людей, Парето вносит вклад в современную пси­
хологию пропаганды или общественного мнения. Тем не ме­
нее он не претендует на раскрытие фундаментальных влече­
ний человеческой природы, подобно тому как психоаналитик
различает сексуальное влечение, влечение к авуарам, влече­
ние, направленное на ценность, которую немцы называют
Geltungsbedürfnis — потребностью быть признанным другими.
Парето остается на промежуточном уровне остатков, или
проявлений чувств, постигаемых в поведении. Нельзя ска­
зать, что сам по себе такой метод не имеет основания, но
он, конечно, может привести не к объяснению (и в этом его
опасность), а к констатации поведения, рассматриваемого с

' 474

точки зрения остатков, и, кроме того, к подмене объяснения констатацией.

Привожу любимый пример Парето. Антропологи отмечают, что индивиды наделяют специальным значением место или вещь, камень или элемент. Некоторые пытаются объяснить та­кие комбинации, отыскивая систему мышления, придающую ей смысл. Парето возражает, что этот способ объяснения сво­дится к серьезному рассмотрению производных — второсте­пенных явлений, не детерминантов поведения, которые могут бесконечно обновляться без модификаций аффективных «аг­регатов». Верно, что интеллектуальная система не обязательно детерминант поведения, но, если им объяснять аффективные «агрегаты», утверждая, что они суть образцы остатков второго класса, дух сопротивления подскажет, что объяснение столь же убедительно, как и объяснение действия наркотика усып­ляющими свойствами. В конце концов, объяснять аффектив­ные системы остатками «незыблемости агрегатов» — значит рисковать дать псевдообъяснение.

Иными словами, оттого, что Парето не заботят ни психоло­гические механизмы, которые выявляют Ницше и Фрейд, ни социальные механизмы конкретного общества, которые пыта­ется анализировать Маркс, промежуточный метод социологи­ческих обобщений остается формальным. Я не решился бы сказать, что результаты ложны, но, возможно, они не всегда поучительны.

В заключение можно констатировать, что Парето разли­чает шесть классов остатков. Но во второй части «Трактата», там, где он приступает к рассмотрению циклов взаимозави­симости, оказывается, что важную роль играют только два класса: «инстинкт комбинаций» и «незыблемость агрегатов». Инстинкт комбинаций — это начало интеллектуального по­иска, прогресса науки и развития эгоизма, т.е. он одновре­менно основа высших цивилизаций и причина их падения. Незыблемость агрегатов становится эквивалентом системы религиозных, национальных, патриотических чувств, которые поддерживают общества.