Произведения Вильфредо Парето 4 страница

Закономерно, таким образом, прибегнуть к конструкции идеального типа капитализма, т.е. к такому его определению, которое концентрировалось бы вокруг отдельных его призна­ков, избранных постольку, поскольку они интересуют нас осо­бо и потому, что они обусловливают целый ряд подчиненных мм явлений¹⁶.

Капитализм, по Веберу, определяется наличием предприя­тий (Betrieb), цель которых — получение максимальной при­были, а средство достижения этой цели — рациональная ор­ганизация труда и производства. Сочетание стремления к прибыли с рациональной дисциплиной — вот исторически индивидуальная черта западного капитализма. Индивиды, жаждущие денег, имелись во всех известных обществах, но

Модифицированное риккертовское определение «исторического индивидуума».

Близкое по роду при специфических отличиях [лат.).

редкая и, возможно, уникальная особенность капитализма состоит в том, что желание наживы удовлетворяется не пу­тем завоевания, спекуляций или других авантюр, а с по­мощью дисциплины и науки. Капиталистическое предприятие стремится достичь максимальной прибыли через посредство бюрократической организационной структуры. Выражение «максимальная прибыль», кстати, не очень точно. Определя­ющим для капитализма является не столько максимальная прибыль, сколько всемерное накопление. Любой торговец всегда хотел бы от любой сделки получить как можно боль­ше. Капитализм же отличается тем, что он не ограничивает своей жажды к наживе, а руководствуется стремлением ко все большему Накоплению, и желание производить тоже ста­новится безграничным.

«"Стремление к предпринимательству", «стремление к на­живе», к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде са­мо по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стрем­ление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, куче­ров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и ни­щих — можно с полным Правом сказать, что оно свойственно all sorts and conditions of men* всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объек­тивная возможность... Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его «духу». Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае его раци­ональному регламентированию. Капитализм безусловно тожде­ствен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующе­го рационального капиталистического предприятия, к непре­рывно возрождающейся прибыли, к рентабельности. И тако­вым он должен быть. Ибо в рамках капиталистической системы хозяйств предприятие, не ориентированное на рентабельность, неминуемо осуждено на гибель... «Капиталистическим» мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, которое осно­вано на ожидании прибыли посредством использования воз­можности обмена, то есть мирного (формально) приобретатель­ства... Там, где существует рациональное стремление к капита­листической прибыли, там соответствующая деятельность ори­ентирована на учет капитала (Kapitalrechnung). Это значит, что она направлена на планомерное использование материальных

Людям всех типов и сословий (англ.)·

средств или личных усилий для получения прибыли таким обра­зом, чтобы исчисленный в балансе конечный доход предприя­тия, выраженный материальными благами в их денежной цен­ности (или, если речь идет о постоянно действующем предприя­тии, периодически исчисляемая в балансе стоимость материаль­ных благ в денежной ценности), превышал «капитал», то есть стоимость использованных в предприятии материальных средств... Для определения понятия важно лишь то, что хозяй­ственная деятельность действительно ориентирована на сопо­ставление дохода и издержек в денежном выражении, как бы примитивно это ни совершалось. В этом смысле «капитализм» и «капиталистические» предприятия с достаточно рациональным учетом движения капитала существовали во всех культурных странах земного шара — насколько мы можем судить по сохра­нившимся источникам их хозяйственной жизни: в Китае, Ин­дии, Вавилоне, Египте, в средиземноморских государствах древности, Средних веков и Нового времени.

...Наряду с этим типом капитализма Западу Нового времени известен и другой, нигде более не существовавший, — рацио­нальная капиталистическая организация свободного (формаль­но) труда. В других странах существовали лишь отдельные предпосылки подобной организации... Однако ориентированная на товарный рынок, а не на политическую борьбу или иррацио­нальную спекуляцию рациональная организация предприятия — не единственная особенность западного капитализма. Совре­менная рациональная организация капиталистического пред­приятия немыслима без двух важных компонентов: без господ­ствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связанной с этим рацио­нальной бухгалтерской отчетности. Отделение места произ­водства и продажи товаров от местожительства производите­лей встречается и в других странах и в другие эпохи (примером может служить как восточный базар, так и античные эргасте-рии). Капиталистические ассоциации, осуществляющие кальку­ляцию в рамках отдельного предприятия, мы также находим в ряде стран Востока и античного мира. Однако по сравнению с современной автономией промышленных предприятий — это не более чем зачатки... Тенденция развития повсюду вела здесь к тому, чтобы в рамках крупного землевладения, в домохозяй­стве («ойкосе») правителей и феодалов возникали ремеслен­ные предприятия, и тенденция эта, как показал уже Родбертус, носит совершенно иной, даже прямо противоположный харак­тер, несмотря на некоторое поверхностное сходство с описы­ваемой нами.

Однако свое нынешнее значение все особенности запад­ного капитализма в конечном итоге обрели благодаря капи­талистической организации труда. С этим связана и так на­зываемая «коммерциализация», то есть появление ценных бу­маг и биржи, рационализировавшей спекуляцию. Ибо без ра­циональной капиталистической организации труда все особенности капитализма, в том числе тенденция к коммер­циализации, и в отдаленной степени не получили бы того значения, которое они обрели впоследствии (если они вооб­ще были бы возможны). Прежде всего они не оказали бы такого влияния на социальную структуру общества и все связанные с ней специфические проблемы современного За­пада. Точная калькуляция — основа всех последующих опе­раций — возможна лишь при использовании свободного тру­да... Следовательно, для нас в чисто экономическом аспекте главной проблемы всемирной истории культуры является не капиталистическая деятельность как таковая, в разных стра­нах и в различные периоды меняющая только свою форму; капитализм по своему типу может выступать как авантю­ристический, торговый, ориентированный на войну, полити­ку, управление и связанные с ними возможности наживы. Нас интересует возникновение буржуазного промышленного капитализма с его рациональной организацией свободного труда, а в культурно-историческом аспекте — возникнове­ние западной буржуазии во всем ее своеобразии"» (там же, с. 47 — 53).

Бюрократия, по Веберу, — особенность не только запад­ных обществ. Египет периода Нового царства, китайские им­перии, Римская католическая церковь, европейские государ­ства — все они имели свою бюрократию наподобие той, какая сохраняется на крупнейших современных капиталисти­ческих предприятиях. Бюрократия, по мнению Вебера, опре­деляется несколькими структурными признаками. Это посто­янно действующая организационная структура, в которой со­трудничают многочисленные индивиды и у каждого из них свои особые функции. Бюрократ выполняет свои професси­ональные обязанности, обособленные от его личности. Когда мы имеем дело с почтовым служащим, сидящим у своего окошка, мы обращаемся не к личности, а к безымянному исполнителю определенных функций. Нас даже несколько шокирует, если какая-либо канцелярская служащая решит вдруг обменяться со своей соседкой замечаниями личного характера. Административный служащий должен исполнять свои профессиональные обязанности, не имеющие никакого

отношения, например, к детям, к летнему отдыху. Такого ро­да обезличенность составляет основу бюрократической при­роды; здесь каждый теоретически должен знать законы и поступать в соответствии с абстрактными положениями же­стокого порядка. Наконец, бюрократическая система обеспе­чивает всем, кто в ней задействован, определенное соответ­ствующими правилами вознаграждение, что требует от нее наличия собственных средств* .

Такое определение капитализма как предприятия, работа­ющего в целях неограниченного накопления прибыли и фун­кционирующего по принципу бюрократического рационализ­ма, отличается от определений сен-симонистов и большинст­ва либеральных экономистов. Оно приближается к определе­нию Маркса, но несколько отличается от него. Как и Маркс, Вебер считает, что сущность капиталистического строя — погоня за прибылью через посредство рынка. Он также на­стойчиво утверждает, что юридически свободные труженики сдают внаем свои производительные силы собственнику средств производства, и подчеркивает, что современное ка­питалистическое предприятие использует все более мощные средства для постоянного технического обновления в целях получения дополнительных прибылей. Технический прогресс при этом не самоцель, он достигается путем конкуренции между производителями.

«Совершенно очевидно, что специфический современный капитализм в значительной степени связан с развитием тех­ники и созданными ею новыми возможностями. В настоящее время его рациональность в большей мере обусловлена ис-числяемостью решающих технических факторов, которые образуют основу точной калькуляции, а это, в сущности, оз­начает, что такая рациональность зиждется на своеобразии западной науки, прежде всего естественных наук с их раци­ональным математическим обоснованием и точными экспери­ментальными методами. Развитие этих наук и основанной на них техники в свою очередь стимулировалось и стимулиру­ется поныне теми преимуществами, которые предоставляют­ся в ходе практического применения в капиталистической экономике результатов естественно-научного исследования. Правда, возникновение западноевропейской науки обуслов­лено не этими явлениями» (там же, с. 53 — 54). Трактовки К. Маркса и М. Вебера отличаются тем, что последний счи­тал главной характерной чертой современного общества и капитализма бюрократическую рационализацию, которая Не может не продолжаться, какой бы ни была форма собствен-

ности на средства производства. Вебер охотно касался соци­ализации экономики, но не видел в этом коренного преоб­разования. Необходимость рациональной организации для получения наиболее дешевого продукта будет существовать независимо от революции, давшей государству в собствен­ность средства производства.

Сен-симонисты делали акцент на техническом аспекте со­временного общества, т.е. на значительном приумножении средств производства. Они не придавали решающего значе­ния противоречиям между рабочими и предпринимателями и не верили в необходимость классовой борьбы для становле­ния современного общества. М. Вебер в тех же выражениях, что и Маркс, говорит о типичной организации современного производства: «...нигде, кроме Запада, не было и не могло быть «пролетариата» как класса, поскольку не было рацио­нальной организации свободного труда в форме предприя­тия» (там же, с. 5 3). Однако, как и сен-симонисты, он при­ходит к обесцениванию противопоставления «социализм — ка­питализм», поскольку бюрократическая рационализация как основа современного общества выживает при любом режиме собственности, изменение же характера собственности не приводит к перерождению современного общества. Более того, Вебер, исходя из индивидуалистской системы ценно­стей, опасался развития социализации, способной сузить рамки свободы действий индивида. В социалистическом об­ществе, считал он, продвижение в высший ранг иерархии будет осуществляться бюрократическими методами. Государ­ственным деятелем или министром можно стать тем же спо­собом, что и любым административным служащим министер­ства. И напротив, в демократическом обществе продвижение происходит посредством конфликтов и обсуждений, то есть путем процедур, позволяющих учесть личные качества кан­дидатов.

В наши дни не требуется каких-либо метафизических или моральных мотиваций для того, чтобы индивиды руководст­вовались законами капитализма, если уж он существует. Та­ким образом, с историко-социологической точки зрения сле­дует различать объяснение формирования политического строя и функционирование режима. Для нас сегодня не име­ет значения, является ли индивид, находящийся во главе крупного промышленного общества, католиком, протестантом или иудеем, кальвинист он или лютеранин, видит ли он связь между экономическими достижениями и обещаниями о спа­сении души. Система уже существует, функционирует, а со-

циальная среда обусловливает экономическое поведение: «Пуританин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми... В настоящее время дух аскезы — кто знает, на­всегда ли? — ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подо­бной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе» (там же, с. 206). Однако возникает иной вопрос: как данный строй сложился? Не исключено, что на установ­ление этого строя оказали влияние и психорелигиозные мо­тивации. Вебер выдвинул гипотезу, что определенное толко­вание протестантизма создало такие мотивации, которые способствовали формированию капиталистического строя. В подтверждение своей гипотезы Вебер развивал исследования в трех направлениях.

В начале исследования он дает статистический анализ, по­добный анализу Дюркгейма в его работе «Самоубийство», с тем, чтобы подтвердить следующий факт: в тех регионах Германии, где совместно проживают различные религиозные группы, представители протестантов, и в частности проте­станты определенных церквей, обладают непропорционально большим процентом богатства и занимают экономически на­иболее выгодные позиции. Это не доказывает, что перемен­ная величина, связанная с религией, определяет экономиче­ские достижения, но возникает вопрос: не влияют ли рели­гиозные взгляды на ориентацию деятельности отдельных ин­дивидов и групп? Вебер не задерживается на этих статистических данных, которые служат ему только введени­ем к более глубоким исследованиям.

Цель дальнейших исследований — установить интеллекту­альное или духовное соответствие между духом протестант­ской этики (или некой конкретной протестантской этики) и духом капитализма. В данном случае речь идет о том, чтоб,ы сопоставить, понимающим образом, определенную религиоз­ную мысль и некую позицию по отношению к определенным проблемам социального поведения.

И наконец, развивая в других своих трудах исследование о протестантизме и капитализме, Вебер стремился уяснить, оказывают ли — и если да, то в какой степени, — благо­приятное или неблагоприятное воздействие социальные и ре­лигиозные факторы на формирование капитализма западного типа в других цивилизациях, таких, как китайская, индий­ская, древний иудаизм, исламский мир. Если отдельные фе­номены капиталистического характера существуют не только на Западе, но и в других цивилизациях, то специфические

для западного капитализма признаки, а именно сочетание стремления к прибыли и рациональной дисциплины труда, обнаружились в ходе истории только один-единственный раз. Капитализм западного типа получил свое развитие толь­ко в западной цивилизации. Вебер задавался вопросом: в ка­кой степени особое отношение к труду, само обусловленное религиозными верованиями, стало тем дифференцирующим (но лишь на Западе и нигде больше) фактором, предопреде­лившим тот единичный ход, которому следовала история За­пада? Этот вопрос фундаментален в научной мысли Вебера. Он так начинает свою книгу о протестантской этике:

«Современный человек, дитя европейской культуры, не­избежно и с полным основанием рассматривает универсаль­но-исторические проблемы с вполне определенной точки зрения. Его интересует прежде всего следующий вопрос: ка­кое сцепление обстоятельств привело к тому, что именно на Западе, и только здесь, возникли такие явления культуры, ко­торые развивались — по крайней мере как мы склонны пред­полагать — в направлении, получившем универсальное значе­ние» (там же, с. 44).

Тезис Макса Вебера по этому поводу гласит: существует четко выраженная адекватность духа капитализма и духа протестантизма. В главных своих чертах этот тезис таков: духу некоего протестантизма не противоречит такое отноше­ние к экономической деятельности, которое в свою очередь соответствует духу капитализма. Между определенным виде­нием мира и экономической деятельностью здесь имеется духовное родство.

Протестантская этика, к которой тяготеет Вебер, — это в основном кальвинистская концепция, смысл которой, исполь­зуя текст «Вестминстерского исповедания» 1647 г., он излага­ет в пяти пунктах:

— есть Бог, Всевышний, который создал мир и который им пра­
вит, но который непостижим для конечного разума людей;

— этот всемогущий и таинственный Бог заранее предопреде­
лил каждому из нас спасение или осуждение на погибель,
мы же своими действиями бессильны изменить предначер­
тание Божье;

— Бог создал мир во славу себе;

— человек, которого он предопределил к спасению или гибе­
ли, должен трудиться на приумножение славы Божьей и на
создание царства Божьего на этой земле;

— дела мирские, человеческая природа, плоть относятся к ка­тегории греховности и гибели, спасение же даруется чело­веку свыше как Божья благодать.

Все эти элементы, как подчеркивает Вебер, в разрозненном виде существуют и в других религиях и вероучениях, но такое одновременное их сочетание — необычно и уникально. Послед­ствия такого стечения обстоятельств весьма значительны.

Религиозное видение такого рода, во-первых, исключает всякий мистицизм. Общение между конечным разумом сотво­ренных Богом созданий и бесконечностью духа Создателя за­ведомо заказано. Эта концепция, кроме того, носит антириту­альный, антикультовый характер и склоняет человеческое со­знание скорее к признанию естественного порядка вещей, ко­торый наука не только может, но и должна изучать. Тем самым она косвенно благоприятствует развитию научных изысканий и противостоит всяческому идолопоклонству.

«В этом находит свое завершение тот великий историко-ре-лигиозный процесс расколдования мира, начало которого от­носится ко времени древнеиудейских пророков и который в сочетании с эллинским научным мышлением уничтожил все магические средства спасения, объявив их неверием и кощун­ством. Истый пуританин даже у гроба своих близких отказы­вался от всех религиозных церемоний и хоронил их тихо и не­заметно, дабы не допустить никакого «superstition»*, никакой надежды на спасение путем магических сакраментальных средств» (там же,.с. 143).

В этом греховном мире верующий должен трудиться во благо дела Божьего. Но как? На этот счет кальвинистские секты дают разные толкования. Одно из них, касающееся капитализма, не отличается ни оригинальностью, ни особым своеобразием. Сам Кальвин попытался создать республику, соответствующую закону Божьему. Но допустима еще одна интерпретация. Кальвинист, не зная, будет ли он спасен или обречен на погибель, приходит к нетерпимому выводу. По склонности, не столько логической, сколько психологиче­ской, он постарается найти в этом мире признаки своей из­бранности. Именно поэтому, замечает Вебер, некоторые кальвинистские секты кончили тем, что во временном успе­хе, в том числе, возможно, хозяйственном, увидели доказа­тельства своей избранности. Человека подталкивает к работе

Суеверия (лат.).

желание преодолеть тревогу, в которой он не может не пре­бывать из-за неуверенности в спасении души.

«Совершенно очевидно, что рано или поздно перед каждым верующим должен был встать один и тот же вопрос, оттесня­ющий на задний план все остальное: избран ли я? И как мне удостовериться в своем избранничестве? Для Кальвина эта проблема не возникала. Он ощущал себя «орудием» Бога и не сомневался в своей избранности. Поэтому на вопрос, каким образом человек может удостовериться в том, что он избран, у него был, по существу, лишь один ответ: надо удовлетво­риться знанием о существовании Божьего решения и постоян­ным упованием на Христа, которое дает истинная вера. Каль­вин полностью отвергает предположение, согласно которому по поведению людей можно определить, избраны они или осуждены на вечные муки, — такого рода попытки представ­ляются ему дерзостным желанием проникнуть в тайный про­мысел Божий. В земной жизни избранные внешне не отлича­ются от отверженных; субъективный опыт избранных досту­пен также в качестве «ludibria spiritus sancti»* и осужденным, с одним только исключением, которое заключается в «finaliter»** устойчивом уповании на Бога. Избранные образуют, следова­тельно, невидимую церковь Божью и остаются ею. Эти поло­жения претерпели, естественно, существенное изменение у эпигонов — уже у Безы — и прежде всего в повседневной жизни широких слоев верующих. Для них «certitudo salutis»*** в смысле возможности установить факт избранности приоб­рела абсолютную, превышающую все остальные вопросы зна­чимость, и в самом деле, повсюду, где господствовало учение о предопределении, обязательно вставал вопрос о существова­нии верных признаков, указывающих на принадлежность к кругу «electi» ****...

Совершенно невозможно было удовлетвориться (во вся­ком случае, поскольку речь шла о собственном избранниче­стве) указанием Кальвина, формально не отвергнутым орто­доксальной доктриной кальвинизма, согласно которому дока­зательством избранности служит устойчивость веры, возни­кающая как следствие благодати. Это было в первую очередь невозможно в рамках душеспасительной практики, повсеместно наталкивающейся на муки, порождаемые этим

Насмешки Святого Духа {лат.). Конечном (лат.). Уверенность в спасении [лат.). * Избранных (лат.).

учением. Трудности преодолевались самыми различными спо­собами. Если отвлечься от прямого преобразования учения об избранности к спасению, от его смягчения или, по суще­ству, отказа от него, то речь может идти о двух взаимосвя­занных типах душеспасительных назиданий. В одном случае верующему вменяется в прямую обязанность считать себя избранником Божьим и прогонять сомнения как дьявольское искушение, ибо недостаточная уверенность в своем избран­ничестве свидетельствует о неполноте веры и, следователь­но, о неполноте благодати. Увещевания апостола об «упроче­нии» своего призвания здесь толкуются, следовательно, как обязанность завоевать в повседневной борьбе субъективную уверенность в своем избранничестве и в своем оправдании. На смену смиренным грешникам, которым Лютер сулил Божью милость, если они, преисполненные веры и раская­ния, вверят себя Богу, теперь в лице непреклонных купцов героической эпохи капитализма приходят выпестованные пу­ританизмом «святые»; отдельные представители их сохрани­лись вплоть до наших дней. Второй способ состоит в том, что в качестве наилучшего средства для обретения внутрен­ней уверенности в спасении рассматривается неутомимая деятельность в рамках сроей профессии. Она, и только она, прогоняет сомнения религиозного характера и дает уверен­ность в своем избранничестве.

То обстоятельство, что мирской профессиональной дея­
тельности придавалось подобное значение — что ее можно
было рассматривать как самое верное средство, снимающее
состояние аффекта, порожденное религиозным страхом, —
коренится в глубоком своеобразии религиозного ощущения,
свойственного реформаторской церкви, отличие которой от
лютеранства наиболее отчетливо проступает в учении об оп­
равдании верой» (там же, с. 147 — 149). »

Такое психологическое смещение теологических взглядов благоприятствует проявлению индивидуализма. Всяк одинок перед Богом. Чувство сопричастности с ближним и чувство долга перёд себе подобными ослабляются. Рациональный, ак­куратный, постоянный труд кончается тем, что он становится послушанием' Божественному повелению.

Кроме того, происходит удивительное слияние некоторых требований теологической логики кальвинистов с определен­ными императивами капиталистической логики. Протестант­ская логика предписывает верующему остерегаться благ ми­ра сего и следовать аскетическому поведению. Но рацио­нально трудиться ради получения прибыли и не расходовать

ее — это как раз то поведение, которое необходимо капи­талистическому развитию, поскольку это синоним постоян­ной реинвестиции неиспользованной прибыли. В этом с мак­симальной ясностью обнаруживается духовная близость про­тестантской и капиталистической позиций. Капитализм пред­полагает рациональную организацию труда, он требует, чтобы большая часть прибыли не расходовалась, а сохраня­лась для дальнейшего воспроизводства средств производства. Протестантская этика, по Веберу, объясняет и оправдывает то странное поведение, аналогов какому не наблюдается за пределами западных обществ, а именно стремление к воз­можно большей прибыли, но не для того, чтобы испытать радости бытия, а для удовлетворения потребности все боль­ше воспроизводить.

Этот пример ярко демонстрирует Веберову методологию понимания. Совершенно независимо от проблемы причинности Вебер по крайней мере сделал правдоподобной близкую связь между религиозными взглядами и экономическим поведением. Он выдвинул социологическую проблему значительной важно­сти, проблему влияния мировоззрения на социальные органи­зации и индивидуальные взгляды.

Макс Вебер стремится глобально постигнуть образ дейст­вий индивидов и групп. Когда его обвиняют в том, что он всего лишь аналитик или пуантилист, ибо не использует мод­ный тогда термин «совокупность», то забывают, что именно он сделал очевидной в исследовании необходимость охватить весь комплекс поведений, мировоззрений индивидов и обще­ства. Подлинное понимание должно быть всеобщим. Но по­скольку Вебер был ученым, а не метафизиком, он не счел себя вправе утверждать, что его собственное толкование бы­ло единственно возможным. Интерпретируя протестантскую этику определенным образом, он не исключал, что другие ученые в другое время могут увидеть протестантизм в ином свете и исследовать его под иным углом зрения. Он не от­вергал плюрализма интерпретаций, но требовал глобальности самой интерпретации.

Он показал, кроме того, что за пределами научной логики существует нечто большее, чем произвол или безумие. Сла­бость, с моей точки зрения, «Трактата по общей социоло­гии» Парето заключается в том, что его автор закрывает под знаком нелогичности все, что не соответствует духу экспе­риментальной науки. А Вебер доказывает, что есть осмыс­ленные, понятные структуры мышления и бытия, которые, несмотря на свою ненаучность, не лишены смысла. Он пы-

тается воспроизвести эти логические структуры, скорее пси­хологические по своему характеру, чем научные, являющие­ся причиной того, что человек, неуверенный в спасении ду­ши, приходит к мысли о поисках признаков своей избранно­сти. Такой переход осмыслен, не соответствуя при этом, собственно говоря, правилам логически-экспериментального мышления.

Наконец, Вебер показал, почему с научной точки зрения противопоставление оценочного объяснения по интересам объяснению по идейным соображениям лишено смысла, ибо именно идеи, а точнее, метафизические или религиозные идеи, обусловливают субъективное представление каждого из нас о своих интересах. Парето ставит эмоциональные по­буждения индивида по одну сторону, а его экономические или политические интересы — по другую. Интерес, по всей видимости, сводится к политической власти и экономическо­му богатству. Вебер показывает, что направленность наших интересов обусловлена нашим мировоззрением. В чем может быть заинтересован кальвинист, если не в том, чтобы обна­ружить признаки своей избранности ради спасения души? Теология в этом случае обусловливает ориентацию бытия. Именно потому, что у кальвиниста такое, а не иное пред­ставление об отношениях между Создателем и сотворенным, именно потому, что он располагает определенным представ­лением об избранности, он живет и трудится соответствую­щим образом. Итак, экономическое поведение человека за­висит от его мировоззрения, а интерес, который каждый пи­тает к той или иной деятельности, неотделим от системы ценностей или целостного взгляда на бытие.

В отличие от исторического материализма мысль Вебера — это не противопоставление «за» и «против». Нет ничего бо­лее ошибочного, как представление о том, будто Вебер* до­казывал тезис, прямо противоположный тезису Маркса, объ­ясняя экономическое развитие через посредство религии вместо того, чтобы объяснять религию экономическими фак­торами. В его намерения не входило ниспровержение докт­рины исторического материализма ради замены причинности религиозных факторов причинностью факторов экономиче­ских, хотя иногда, в частности в лекции, прочитанной в Вене в конце первой мировой войны, он использовал выражение «позитивное опровержение исторического материализма». Во-первых, при установившемся капиталистическом строе са­ма среда определяет поведение, независимо от мотиваций, и в этом мы можем убедиться на многочисленных примерах