Произведения Вильфредо Парето 8 страница

1923 г.

Труды Вебера о политических, экономических и социальных про­блемах Германии и современной Европы многочисленны и разносто-ронни. Они объединены в три сборника: «Собрание политических сочинений», «Собрание сочинений по социальной и хозяйственной истории», «Собрание сочинений по социологии и социальной поли­тике».

Работа о тенденциях к изменению положения сельскохозяйствен­ных рабочих в восточной части Германии была опубликована во вто­ром сборнике. Вебер написал ее в 1890 — 1892 гг. на основе обсле­дования этого региона, порученного ему Союзом социальной полити­ки, и показал, что крупные землевладельцы к востоку от Эльбы ради сокращения расходов на заработную плату не стеснялись ввозить лю­дей славянского происхождения (русских и поляков) в свои поместья, вынуждая таким образом к миграции в индустриальные города Запа­да тружеников немецкой национальности и культуры. Он разоблачал эту капиталистическую позицию юнкеров, дегерманизирующих та­ким путем восточную часть Германии. 3

Социологические исследования религий объединены в трехтомник

«Социология религий». В 1-й том включены две работы о протестант­ской этике и духе капитализма и первая часть «Хозяйственной этики мировых религий» («Введение», «Конфуцианство и даосизм» и «Тео­рия ступеней и направлений религиозного неприятия мира»); том 2-й включает вторую часть «Хозяйственной этики мировых религий» («Индуизм и буддизм»); в 3-м томе опубликована третья часть «Хо­зяйственной этики» («Античный иудаизм»). Перед самой смертью Ве­бер планировал выпустить 4-й том, посвященный исламу. Чтобы иметь полное представление о религиозной социологии Вебера, к тек­стам этого сборника следует добавить главы о религии из книги «Хо­зяйство и общество», в частности 5-ю главу второй части.

См. библиографию.

«Целерациональным мы называем поведение, ориентированное толь­ко на средства (субъективно), представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели» (М. Вебер, цит. соч., с. 495).

С

Два доклада, прочитанных в Мюнхене в 1919г.

«Высокоразвитая китайская историография лишена прагматизма, укоренившегося на Западе со времен Фукидида. У Макиавелли есть

^v предшественники в Индии. Однако ни в одном учении о государстве, возникшем в странах Азии, нет ни систематики, подобной Аристоте­левой, ни рациональных понятий вообще. Несмотря на все то, что сделано в области права в Индии (школа Мимансы), несмотря на ряд обширных кодификаций, созданных преимущественно в Передней Азии, и на появившиеся в Индии и других странах сборники обыч­ного права, здесь нет того, что позволило бы говорить о рациональ­ной теории права, нет строго юридических схем и форм юридическо­го мышления, присущих римскому и сложившемуся на его основе за­падному праву. Феномен, подобный каноническому праву, также по­рождение Запада» [М. Вебер, цит. соч., с. 45).

О

«Правилен и всегда останется таковым тот факт, что методически корректная научная аргументация в области социальных наук, если она хочет достигнуть своей цели, должна быть признана правильной и китайцем, точнее, должна к этому, во всяком случае, стремиться, пусть даже она из-за недостатка материала полностью не может до­стигнуть указанной цели. Далее, логический анализ идеала, его содер­жания и последних аксиом, выявление следующих из него логиче­ских и практических выводов должны быть, если аргументация убе­дительна, значимыми и для китайца, хотя он может быть «глух» к на­шим этическим императивам, может и, конечно, будет отвергать самый идеал и проистекающие из него конкретные оценки, не опро-. вергая при этом ценность научного анализа» (М. Вебер, цит. соч., с. 354).

С

«Есть науки, которым дарована вечная молодость, и к ним относятся

все исторические дисциплины, перед ними в вечном движении куль­туры все время возникают новые проблемы. Для них главную задачу составляют преходящий характер всех идеально-типических конст­рукций и вместе с тем постоянная неизбежность создания новых... Ведь ни одна из таких мысленных систем, без которых мы не можем обойтись, постигая какую-либо важную составную часть действитель­ности, не может исчерпать ее бесконечного богатства. Все они являют собой не что иное, как попытку внести порядок на данном уровне на­шего знания и имеющихся в нашем распоряжении понятийных обра­зований в хаос тех фактов, которые мы включили в круг наших инте­ресов. Мыслительный аппарат, который разработало прошлое посред­ством мысленной обработки, а в действительности путем мысленного преобразования непосредственно данной действительности и включе­ния ее в понятия, соответствующие познанию и направлению инте­реса того времени, всегда противостоит тому, что мы можем и хотим извлечь из действительности с помощью нового познания. В этой борьбе совершается прогресс исследования в науках о культуре. Его результат — постоянно идущий процесс преобразования тех понятий, посредством которых мы пытаемся постигнуть действительность. Вот почему история наук о социальной жизни — это постоянное чередо­вание попыток мысленно упорядочить факты посредством разработ­ки понятий, разложить полученные в результате такого упорядочения образы посредством расширения и сдвига научного горизонта и по­пытки образовать новые понятия на такой измененной основе. В этом проявляется не несостоятельность попытки вообще создавать системы понятий — каждая наука, в том числе и только описательная история, работает с помощью комплекса понятий своего времени, — в этом на­ходит свое выражение то обстоятельство, что в науках о человеческой культуре образование понятий зависит от места, которое занимает в данной культуре рассматриваемая проблема, а оно может меняться вместе с содержанием самой культуры. В науках о культуре отноше­ние между понятием и понятым таково, что синтез всегда носит пре-

ходящий характер. Значение попыток создать крупные понятийные конструкции в, нашей науке заключается, как правило, именно в том, что они демонстрируют границы значения той точки зрения, которая лежит в их основе. Самые далеко идущие успехи в области социаль­ных наук связаны в своей сущности со сдвигом практических куль­турных проблем и облечены в форму критики образования понятий» (М. Вебер, цит. соч., с. 406 — 407).

См., например: «Общая психопатология» («Allgemeine Psychopathologie», 1913).

Г. Риккерт (1865 — 1936) был профессором философии в Гейдель-берге. Главные его труды: «Границы естественно-научного образова­ния понятий» (1904), «Науки о природе и науки о культуре» (1911). Критический анализ трудов Г. Риккерта см. в: R. Aron. La Philosophie critique de l'histoire. Paris, Wrin, 3-е éd., 1964, p. 113 — 157).

«Оно [«городское хозяйство»] создается посредством одностороннего

усиления одной или нескольких точек зрения и соединения множества диффузно и дискретно существующих единичных явлений (в одном случае их может быть больше, в другом — меньше, а кое-где они во­обще отсутствуют), которые соответствуют тем односторонне вычле­ненным точкам зрения и складываются в единый мысленный образ. В реальной действительности такой мысленный образ в его понятий­ной чистоте нигде эмпирически не обнаруживается; это — утопия. Задача исторического исследования состоит в том, чтобы в каждом от­дельном случае установить, насколько действительность близка тако­му мысленному образу или далека от него, в какой мере можно, сле­довательно, считать, что характер экономических отношений опреде­ленного города соответствует понятию «городское хозяйство». При ос­торожном применении этого понятия оно специфическим образом способствует достижению цели и наглядности исследования» (М. Ве­бер, цит. соч., с. 390).

«Это — мысленный образ, не являющийся ни исторической, ни тем более «подлинной» реальностью. Еще менее он пригоден для того, чтобы служить схемой, в которую явление действительности может быть введено в качестве частного случая. По своему значению это — чисто идеальное пограничное понятие, с которым действительность со­поставляется, сравнивается для того, чтобы сделать отчетливыми оп­ределенные значимые компоненты ее эмпирического содержания. Подобные понятия являют собой конструкции, в них мы строим, ис­пользуя категорию объективной возможности, связи, которые наша ориентированная на действительность научно дисциплинированная фантазия рассматривает в своем суждении как адекватные. Идеаль­ный тип в данной его фукции — прежде всего попытка охватить «ис­торические индивидуумы» или их отдельные компоненты генетиче­скими понятиями. Возьмем, например, понятия «церковь» и «секта». Их можно, классифицируя, разъединить на комплексы признаков; тогда не только граница между ними, но и содержание обоих понятий окажутся размытыми. Если же мы хотим постигнуть понятие «секта» генетически, например в его соотношении с известными важными культурными значениями, которые «сектантский дух» имел для со­временной культуры, то существенными станут определенные при­знаки обоих понятий, так как они находятся в адекватной причинной связи с тем воздействием, о котором шла речь» (там же, с. 393).

1 3

Конструкция идеальных типов по отношению к ценностям в абстракт­ном представлении отличается от оценочных суждений. Но в конк­ретной работе ученого эта грань часто размывается.

«Все изображения сущности христианства, например, являют со­бой идеальные типы, всегда и неизбежно весьма относительной и проблематичной значимости, если рассматривать их как историче­ское воспроизведение эмпирической реальности; напротив, они об­ладают большой эвристической ценностью для исследования и боль­шой систематической ценностью для изображения, если пользоваться ими как понятийными средствами для сравнения и сопоставления с ними действительности. В этой их функции они совершенно необхо­димы. Подобным идеально-типическим изображениям обычно при­сущ еще более усложняющий их значение момент. Они хотят быть или неосознанно являются идеальными типами не только в логиче­ском, но и в практическом смысле, а именно стремятся быть «образца­ми», которые, если вернуться к нашему примеру, указывают на то, каким христианство, по мнению исследователя, должно быть, что ис­следователь считает в нем «существенным», сохраняющим постоянную ценность. Если это происходит осознанно или, что случается чаще, неосознанно, то в идеальные типы вводятся идеалы, с которыми ис­следователь соотносит христианство как с ценностью. Задачи и цели, на которые данный исследователь ориентирует свою «идею» христи­анства, могут — и всегда будут — очень отличаться от тех ценностей, с которыми соотносили христианство ранние христиане, люди того времени, когда данное учение возникло. В этом своем значении «идеи», конечно, уже не чисто логические вспомогательные средства, не понятия, в сравнении с которыми сопоставляется и измеряется действительность, а идеалы, с высоты которых о ней выносится оце­ночное суждение. Речь идет уже не о чисто теоретической операции отнесения эмпирических явлений к ценностям, а об оценочных суж­дениях, введенных в «понятие» христианства. Именно потому, что идеальный тип претендует здесь на эмпирическую значимость, он вторгается в область оценочного толкования христианства — это уже не эмпирическая наука; перед нами личное признание человека,, а не образование идеально-типического понятия. Несмотря на такое прин­ципиальное различие, смешение двух в корне различных значений «идеи» очень часто встречается в историческом исследовании. Такое смешение уже вполне близко, как только историк начинает развивать свои «взгляды» на какое-либо историческое лицо или какую-либо эпоху. Если Шлоссер, следуя принципам рационализма, применял не знающие изменения этические масштабы, то современный, воспи­танный в духе релятивизма историк, стремясь, с одной стороны, по­нять изучаемую им эпоху «изнутри», с другой — вынести свое «суж­дение» о ней, испытывает потребность в том, чтобы вывести масшта­бы своего суждения из «материала», то есть в том, чтобы «идея» в значении идеала выросла из «идеи» в значении «идеального типа». Эстетическая притягательность подобного способа приводит к тому, что граница между двумя этими сферами постоянно стирается, в ре­зультате чего возникает половинчатое решение, при котором историк не может отказаться от оценочного суждения и одновременно пытает­ся уклониться от ответственности за него. В такой ситуации элемен­тарным долгом самоконтроля ученого и единственным средством пред­отвратить подобные недоразумения является резкое разделение меж­ду сопоставительным соотнесением действительности с идеальными типами в логическом смысле слова и оценочным суждением о дейст­вительности, которое отправляется от идеалов. «Идеальный тип» в на­шем понимании (мы вынуждены повторить это) есть нечто, в отличие от оценивающего суждения, совершенно индифферентное и не имеет ничего общего с каким-либо иным, не чисто логическим «совершенст­вом». Есть идеальные типы борделей и идеальные типы религий, а

что касается первых, то могут быть идеальные типы таких, которые с точки зрения современной полицейской этики технически «целесооб­разны», и таких, которые прямо противоположны этому» (М, Вебер, цит. соч., с. 397 — 399).

«В абстрактной экономической теории мы находим пример тех син­тезов, которые обычно именуют идеями исторических явлений. На­званная теория дает нам идеальную картину процессов, происходя­щих на рынке в товарно-денежном хозяйстве при свободной конку­ренции и строго рациональном поведении. Этот мысленный образ сочетает определенные связи и процессы исторической жизни в не­кий лишенный внутренних противоречий космос мысленных связей. По своему содержанию данная конструкция носит характер утопии, полученной посредством мысленного усиления определенных элемен­тов действительности. Ее отношение к эмпирически данным фактам действительной жизни состоит в следующем: в тех случаях, когда абс­трактно представленные в названной конструкции связи, то есть про­цессы, связанные с «рынком», в какой-то степени выявляются или предполагаются в действительности как значимые, мы можем, сопо­ставляя их с идеальным типом, показать и пояснить с прагматической целью своеобразие этих связей. Такой метод может быть эвристиче­ским, а для определения ценности явления Даже необходимым. В ис­следовании идеально-типическое понятие — средство для вынесения правильного суждения о каузальном сведении элементов действи­тельности. Идеальный тип — не «гипотеза», он лишь указывает, в ка­ком направлении должно идти образование гипотез. Не дает он и изо­бражения действительности, но представляет для этого однозначные средства выражения. Таким образом, перед нами «идея» исторически данной хозяйственной организации современного общества, образо­ванная по совершенно таким же логическим принципам, с помощью которых была сконструирована в качестве «генетического» принци­па, например, идея «городского хозяйства» в средние века. В такой конструкции понятие «городское хозяйство» строится не как среднее выражение совокупности всех действительных хозяйственных прин­ципов, обнаруженных во всех изученных городах, но также в виде идеального фнйрў» (М. Вебер, цит. соч., с. 389 — 390).

«Судьба культурной эпохи, «вкусившей» плода от древа познания, состоит в необходимости понимания, что смысл мироздания не рас­крывается исследованием, каким бы совершенным оно ни было, что мы сами призваны создать этот смысл, что «мировоззрения» никогда не могут быть продуктом развивающегося опытного знания и, следо­вательно, высшие идеалы, наиболее нас волнующие, во все времена находят свое выражение лишь в борьбе с другими идеалами, столь же священными для других, как наши для нас» (М. Вебер, цит. соч., с. 393).

1 Ç\

Й з

«Теория харизматического господства давала иногда повод для недо­разумений, поскольку в ней виделся прообраз нацистского режима. Некоторые даже попытались сделать из Вебера .предвестника Гитлера в то время, как он строго ограничился социологическим анализом «идеального типа» одной из форм господства, которая существовала во все времена. Харизматические режимы правления существовали и до Гитлера и существуют после него, например режим Фиделя Кас­тро. Предложение, что анализ Вебера мог помочь нацистам дойти до более четкого осознания своей роли, — это упрек не менее смехотвор­ный, чем предыдущий, поскольку его можно сравнить с обвинением врача в болезни, диагноз которой он поставил. В таком случае поли­тическая социология должна превратиться в дело, основанное на до­бропорядочных чувствах, отказаться от объективного рассмотрения некоторых явлений, в конечном счете отречься от науки и сыпать осуждениями, которые доставляли бы удовольствие всем, кто хотел бы превратить научную мысль в сугубо идеологические оценки. Такая позиция была чужда Веберу, поскольку она противоречила тому раз­личию, которое он всегда делал между эмпирической констатацией и оценочным суждением, его принципу «свободы от оценки» в социо­логии и, наконец, его долгу, требующему от ученого никогда не ухо­дить от анализа реальной действительности только из-за того, что лично ему она кажется неприятной. Более того, цензоры Вебера пре­небрегли самым главным в его концепции харизматического типа правления. Вместо того чтобы искать в ней теоретическое обоснова­ние частного исторического события, о котором он не мог ничего знать, им следовало бы лучше прочитать страницы, посвященные этому типу господства; они недвусмысленно выражают его мысль о революционном феномене, ибо, когда он писал их, он в особенности думал о Ленине и Курте Эйснере (последнего он назвал цо имени)» (Freund, op. cit., p. 211— 212).

О Максе Вебере и германской политике см. библиографию.

Марианна Вебер вспоминает беседу своего мужа в 1919г. с Люден-

дорфом, кого он считал одним из виновников германской катастро­фы. После диалога «глухих», в ходе которого Вебер пытался убедить Людендорфа пожертвовать собой, сдавшись в качестве военноплен­ного союзникам, разговор перешел на политическую ситуацию в Гер­мании. Людендорф упрекнул Вебера и «Франкфуртер цайтунг» (Макс Вебер был одним из ее ведущих авторов) в том, что они защи­щают демократию.

Вебер: Вы думаете, что то свинство, которое мы имеем сегодня, я принимаю за демократию?

Людендорф: Если Вы так говорите, мы с Вами, может быть, найдем общий язык.

В.: Но свинство, которое было раньше, тоже не было монархией.

Л.: Что Вы считаете демократией?

В.: В демократии народ выбирает вождя (фюрера), в которого ве-^чрит. Затем избранник говорит: «А теперь заткнитесь и подчиняй­тесь!» Народ и партии не смеют и пикнуть.

Л.: Мне такая демократия подходит.

В.: Потом народ может судить. Если вождь совершил ошибки, то пусть лезет в петлю (Marianne Weber. Max Weber ein Lebensbild. Tübingen, J.C.B., Mohr, 1926, S. 664 — 665).

См. библиографию.

Archives euvopéennes de sociologie, t. V, 1964, 2, p. 190 — 238.

Л л

Эти выдержки взяты из лекции, прочитанной 13 июня 1918 г. в Ве­не перед офицерами австро-венгерской монархии и опубликованной в: Мах Weber. Gesammelte Aufsätze zur Soziologie und Sozialpolitik. Tüb., 1924).

Библиография